Текст книги "Лютер"

Автор книги: Гвидо Дикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 19

Виттенберг, июнь 1525 года

Солнечным летним утром жители Виттенберга отмечали праздник столь необычный, что весть о нем в мгновение ока разнеслась по всей империи. То и дело раздавались оскорбительные, возмущенные или, по меньшей мере, озабоченные возгласы, когда стало известно, что Мартин Лютер, который хотя и жил по-прежнему в Черном монастыре, но уже давно расстался с монашеской рясой, решил сочетаться браком с бывшей монахиней Катариной фон Бора.

Под звуки флейт многочисленных шпильманов и фокусников нарядно одетые люди танцевали на улицах и площадях. Городские советники и купцы угощали простой люд вином, а в центре рыночной площади жарились на вертелах сочные поросята и гуси. Все были в великолепном настроении.

Само венчание удивительной четы провел городской священник Бугенхаген; по старинному обычаю оно состоялось почти в сумерки на ступенях церкви Святой Марии. Там, при свете сотен мерцающих свечей и светильников, Мартин и Катарина дали друг другу вечный обет супружеской верности. Лицо Катарины, которая была в платье из кремовой тафты и в белой шелковой фате, сияло счастьем.

Оба, и Мартин, и Катарина, долго обдумывали этот шаг. Они хорошо понимали, что их свадьба будет не только радостью для друзей, но и подольет воды на мельницу их врагов. Но в конце концов для Катарины это было не так уж важно, а Мартин чувствовал, что пришло время на собственном примере доказать справедливость своих размышлений о вредности целибата и о значимости жизни в супружестве.

Наутро после венчания длинная праздничная процессия под звон колоколов сопровождала молодоженов от церкви Святой Марии к монастырю августинцев. Там должен был состояться свадебный пир.

Мартин был так взволнован, что почти не отведал тех роскошных блюд, которые на серебряной посуде подавали слуги и служанки Кранаха. Дивный аромат жареной форели, угрей в пряном соусе, цыплят с имбирем и корицей, пирогов с кабаньим мясом и зеленым луком разносился по всей трапезной. Мартин то и дело украдкой поглядывал на свою жену, которая, высоко подняв голову, сидела во главе стола, принимая поздравления и слушая заздравные речи. Катарина провела в монастыре гораздо больше времени, чем он. Все свое детство она жила под строгим надзором монахинь и тем не менее держалась столь уверенно, словно всю жизнь только и занималась тем, что устраивала приемы да погоняла служанок.

«Как я рад, что она согласилась выйти за меня», – подумал счастливый Мартин, сделав большой глоток из своего бокала. Потом он попросил какого-то молодого парня дать ему лютню. Поначалу пальцы слушались не очень хорошо, но вскоре они ловко забегали по струнам. Шпильман, сидевший рядом с ним, начал отбивать такт на тамбурине. Мартин почувствовал, что его скованность понемногу уступает место беззаботному веселью. После всех прожитых лет музыка, как и прежде, оставалась для него тайным эликсиром жизни. Краем глаза он видел, что Катарина поднялась со своего места и встала рядом с ним. Она несколько мгновений прислушивалась, а потом звонким, нежным голоском запела. И тут же к ним потянулись и встали вокруг Кранах со своей женой, Меланхтон под ручку с младшей дочерью бургомистра, студенты, молодежь Виттенберга. Единственным человеком, который не двинулся с места, был Ульрих. Бывший брат Мартина по ордену тоже покинул монастырь. На нем был красный камзол, длинный плащ с пряжкой и сапоги. На плече висела плотно набитая кожаная сума.

Мартин перестал играть, когда увидел, что его друг потихоньку пробирается к двери. Ульрих уже несколько недель подряд говорил о том, что покинет Виттенберг, чтобы отправиться к себе на родину проповедовать Священное Писание, но до сих пор Мартину удавалось его от этого отговорить. Охваченный внезапной тревогой, Мартин опустил лютню, прошептал Катарине на ухо слова извинения и вышел вслед за Ульрихом в коридор.

– Ты не можешь так поступить со мной, – произнес он наигранно шутливым тоном, когда они вместе с Ульрихом остановились на ступенях перед входом в трапезную. – Оставайся с нами. Женись на одной из этих юных красавиц. Я из надежных источников знаю, что по крайней мере одна из бывших монахинь еще не занята. А как Катарина-то обрадуется, если ей удастся организовать еще один брак!

Ульрих рассмеялся.

– Я дорожу вашей дружбой. Но вы ведь нашли путь, чтобы служить Господу в Виттенберге. Катарина фон Бора – как осмотрительная хозяйка, ты – своими сочинениями и проповедями.

– Но…

– Мне нужно идти своим путем, и это путь ведет меня в Нидерланды. Я хочу, чтобы там люди тоже пришли к тому, к чему пришел я, когда впервые понял, что Иисус не судия карающий, но милосердный спаситель.

Мартин молчал. Ульрих выбрал не самый удачный момент, чтобы покинуть надежные стены Виттенберга. Император Карл и испанцы, оккупировавшие Фландрию как часть наследных земель Габсбургов, недвусмысленно давали ему понять, как они относятся к его усилиям осуществить реформу Церкви. Их приспешники и шпионы беспощадно преследовали всякого, у кого обнаруживали хотя бы клочок какого-нибудь сочинения Лютера. И как только Ульрих покинет Саксонию, ни один князь не сможет его защитить.

– Храни тебя Бог, Ульрих! – Мартин крепко обнял своего старого друга.

Со смущенной улыбкой Ульрих высвободился из его объятий, повесил суму на плечо и быстрым шагом поспешил по дороге, которая вела к воротам Эльбтор.

Обернувшись, Мартин неожиданно обнаружил у себя за спиной Катарину с серебряным кубком в руках. Она подкралась бесшумно как кошка. «Да, и к этому мне придется привыкать», – подумал он со смесью радости и досады.

– Ты так быстро исчез, супруг мой, – сказала Катарина. – Я уже стала бояться, что мне сегодня не потанцевать.

– Как решено, так тому и быть! – Мартин смотрел на дорогу, по которой ушел его друг. – Ульрих покидает город. Он торопится навстречу своей судьбе, словно нетерпеливый жених.

– Не всякий жених так проворен.

– Я бы не сказал, что женихи Виттенберга так уж медлительны. – Мартин поправил упрямую прядку, выбившуюся у Катарины из-под фаты. – Они быстро смекнули, что ты собой представляешь.

– Это верно, – ответила она, кокетливо поведя глазами. – Все остальные монахини уже обручены. Но довольно долго казалось, что я одна останусь в девушках, не так ли?

Мартин пожал плечами. Жесткий черный сюртук жал под мышками, непривычный ремень на поясе давил и мешал дышать. Все-таки было много проще, когда он носил рясу августинца. Но эти времена безвозвратно прошли.

– Ах, Катарина!.. – с грустью произнес он. – Император объявил меня вне закона, за мою голову назначена награда. В любую минуту любой может убить меня. Я до сих пор не до конца убежден в том, имею ли я право обрекать свою жену на жизнь в постоянном страхе.

– Мартин, пожалуйста, не терзай себя понапрасну, – умоляющим тоном сказала Катарина.

– Но мои руки в крови. Из-за меня начался раздор в умах. Тысячи людей погибли из-за меня… Почти каждое утро я просыпаюсь, не ощущая в себе мужества жить дальше. Я блуждающая планета. И лучше никому ко мне не приближаться.

Катарина посмотрела на супруга пронизывающим взглядом и убежденно произнесла:

– Две вещи я могу тебе обещать, любимый: во-первых, начиная с сегодняшнего дня мы будем вместе музицировать. И второе: чтобы добраться до тебя, твоим врагам придется переступить через мой труп!

– Ты странная женщина, Катарина Лютер, – с мягкой усмешкой сказал Мартин, но лицо его было серьезным, ибо он верил каждому ее слову.

– Взамен я требую только одного: чтобы даже воспоминания о них не было в нашей супружеской постели! Ничего не хочу слышать ни о крестьянах, ни о князьях, ни о папах! Даже самого Господа упоминать не будем. Несмотря на то, что Бог есть любовь.

Через несколько дней Мартину приснился странный сон. Он в одеянии августинца стоит у подножия Священной лестницы в Риме и смотрит на свою жену, которая легко одолевает ступеньку за ступенькой. С замиранием сердца он хочет позвать ее назад, но она почему-то не слышит его. И вдруг между ним и ею встает густая пелена тумана. Лестница потонула в нем, как в молоке, и Мартин очень скоро перестал понимать, где он находится. Вслепую пытался он продвигаться сквозь белую мглу, пока не оказался на большой прямоугольной площади. То была рыночная площадь. А когда туман наконец рассеялся, оказалось, что Катарина бесследно исчезла. Зато он заметил, что все торговцы продают со своих лотков только гравюры с его, Лютера, изображением. Вот у лотка стоит его престарелый отец с портретом в руках. Он дает торговцу несколько монет, но, прежде чем Мартин успевает вмешаться, достает из кармана ножницы и режет портрет на мелкие кусочки, которые тут же уносит ветер.

С криком Мартин вскочил в постели, озираясь, как затравленный зверь. Ворот его ночной рубашки был порван, на лбу выступил холодный пот. «Что же такое со мной творится? – в смятении думал он. – Я теряю рассудок». Ощущая полную свою беспомощность, он прижал пальцы к пульсирующим вискам и замер, неотрывно глядя в темноте на очертания входной двери. Ему казалось, что вот-вот кто-то войдет.

– Что с тобой? – сонно спросила Катарина. Она повернулась на бок и подперла щеку ладонью, чтобы лучше разглядеть Мартина. – Успокойся, любимый. Тебе приснился дурной сон. Это все от тяжелой пищи. С завтрашнего дня я лично буду заботиться о кухне в этом удивительном доме. Ты увидишь, эти твои боли в желудке…

– Дело не в желудке, – сдавленным голосом произнес Мартин. – Но, может быть, ты и права. Это был просто-напросто сон… Все эти заботы…

Катарина поглубже зарылась в мягкое пуховое одеяло, подарок Барбары Кранах. Она провела пальчиком по крохотным ровным стежкам.

– Во всяком случае от денежных забот мы избавлены. Курфюрст проявил истинное великодушие, предоставив тебе возможность жить в Черном монастыре. И еще… Открою тебе секрет: даже сам Альбрехт Майнцский прислал нам двадцать гульденов. Что ты на это скажешь?

– Отошли их обратно!

– В таком случае хорошо, что я не сообщала тебе о других подобных подарках, – прошептала Катарина. – Иначе у нас разгорелся бы первый семейный спор.

Она взяла маленький носовой платочек и принялась вытирать своему супругу пот со лба и с шеи. Когда ее пальчики нежно дотронулись до его груди, он вздрогнул и тихо застонал. Она чувствовала, что ему страшно, но он не уклонялся от ее ласк.

– Я боготворю тебя, – тихо сказал он, наклонился и поцеловал ее в губы.

Какая сладость была в этих губах! Он ощутил ее теплое дыхание на своих щеках и стал осторожно гладить ее тело. Провел руками по ее плечам, по спине и наконец по бедрам и почувствовал, как она вся напряглась. Их сердца громко стучали наперегонки.

Сильный удар в оконное стекло заставил Мартина подскочить. Он быстро выбрался из постели и прокрался вдоль стены.

– Если это убийца, скажи, пусть подождет до завтра, – мрачно пошутила Катарина, но по ее лицу было заметно, что она сильно напугана.

И снова пригоршня земли ударилась в стекло. Мартин приоткрыл створку ставен, и в спальню хлынул холодный лунный свет. Он посмотрел вниз, в монастырский сад, и обомлел.

– Боже мой!

– Что там, любимый?

– Там, внизу, стоит Карлштадт, – ответил Мартин. – Никаких сомнений, это он.

Катарина со вздохом откинулась на подушки и принялась теребить ленты своей ночной рубашки.

– Вот славно! – проговорила она, надувшись, как маленький ребенок. – Теперь каждую ночь под нашим окном будет стоять человек, который пришел с тобой поговорить?

Мартин не ответил. Он сунул ноги в башмаки и накинул на плечи легкую мантию. Потом со свечой в руках вышел из комнаты и направился по гулкому коридору к лестнице. Катарина нетерпеливо ждала. Несмотря на тепло одеяла и подушек, ей вдруг стало зябко. Если бывший магистр Карлштадт посреди ночи пришел под окно ее супруга, значит, случилось что-то плохое.

Ей показалось, что прошла целая вечность, наконец Мартин вошел в комнату. Он был настолько бледен, что Катарина, вскрикнув, закрыла рот рукой.

– Ульрих мертв, – сказал Мартин. – Три дня назад его сожгли в Брюсселе на рыночной площади. Опять этот проклятый Алеандр…

– Алеандр?..

– Он был там в качестве нунция нового Папы. И никто не убедит меня в том, что он здесь ни при чем. Этот убийца все-таки отомстил мне!

Глаза Катарины наполнились слезами. Она положила руку Мартину на шею и притянула его голову к себе на колени. Оба замерли, пока Катарина наконец не промолвила:

– Царство Алеандра есть царство мгновения, а не царство вечное. Он ведь просто боится, что ничего из того, за что он боролся, его жалкую жизнь не переживет. Заблудшая, потерянная душа!

Мартин поднял голову и посмотрел на нее печальными глазами:

– Дай Бог, чтобы наши души не потерялись в этом мире.

Мартин старался одолеть то страшное горе, каким для него была смерть Ульриха, и поэтому с неистовством окунулся в работу. Каждый день его можно было видеть у алтаря в церкви Святой Марии. По вечерам он сидел вместе с Катариной у камина в своем кабинете и работал над новыми трудами и проповедями или отвечал на письма. Все чаще к нему приезжали за советом посланцы из разных немецких княжеств. Курфюрст Бранденбургский и ландграф Гессенский, голоса которых имели особый вес в Священной Римской империи германской нации, тем временем безраздельно приняли учение Лютера и начали у себя реорганизацию Церкви согласно духу Священного Писания. Их примеру последовали и другие князья, а также бесчисленное множество городов империи.

Через год после бракосочетания Мартина эрцгерцог Фердинанд, брат императора, на рейхстаге в Шпейере вынужден был дать разрешение, хотя и временное, на существование новой лютеранской конфессии. Угроза войны с гурками опять потребовала единения всех имперских сословий. На короткое время споры вокруг сочинений Лютера и его учения отошли на задний план. До очередного Вселенского Собора каждый в империи имел право жить так, как ему подсказывает совесть и его ответственность перед Богом и императором. Когда герольды огласили решение рейхстага во дворе Виттенбергского замка, люди, ликуя, бросались друг к другу в объятия прямо на улице. Мартин и Катарина вдвоем отправились в церковь Святой Марии и вознесли тихие молитвы перед саркофагом своего покровителя. Курфюрст Фридрих умер за несколько месяцев до рейхстага. Мартин еще успел вручить ему свой перевод Библии. Он посвятил этот перевод мудрому курфюрсту в благодарность за все, что он для него сделал.

Теперь саксонский трон занял его брат Иоганн, прозванный Постоянным. При дворе поговаривали, что он не желает оставаться в Виттенберге и намеревается перенести свою резиденцию в Торгау или в Дрезден. Мартин задавал себе вопрос, какие последствия это может иметь для него и для его семьи. До сих пор правитель и его советник Спалатин всегда были поблизости, и это позволяло Мартину чувствовать себя более уверенно. Правда, Иоганн тоже обещал ему свое покровительство, но будет ли он действительно проводить ту же политику, что и его предшественник, и сможет ли он в случае серьезных разногласий противостоять императору – это должно было показать время.

В семейной жизни Мартина тоже были и радости, и горести. В тот же год, когда собирался рейхстаг, Катарина произвела на свет здорового мальчугана, которого они назвали Иоганном. Симпатичный малыш сразу завоевал сердце отца. Мартин был без ума от счастья, когда смотрел на мальчика, и даже его престарелые родители радовались и неустанно слали подарки своему первому внуку. Через год с небольшим родилась девочка, Элизабет, слабенькая и болезненная. Мартин и Катарина ночи просиживали возле ее колыбели, но в августе следующего года малютка умерла. Мартин был безутешен. Словно тень, бродил он по галереям бывшего монастыря, ставшего домом для его семьи, прислушиваясь к завыванию ветра, который хлопал дощатыми ставнями.

Катарина делала все, чтобы облегчить Мартину груз его забот, но он больше не прикасался к перу. Он очнулся от своего оцепенения только тогда, когда узнал, что брат императора созвал еще один рейхстаг в Шпейере и отрекся от своего решения, которое принял на предыдущем рейхстаге из соображений холодного расчета. Тем самым Вормсский эдикт вновь вступал в силу. Сторонники Мартина снова были объявлены еретиками и подверглись жесточайшему преследованию.

– Присутствовавшие там князья Церкви восприняли это как неслыханное оскорбление, – рассказывал Спалатин однажды вечером, ужиная вместе с Мартином и Катариной в бывшей монастырской трапезной. Он рассеянно смотрел, как служанка подкладывает ему на тарелку хлеба, сыра и копченого сала, но не проявлял к еде никакого интереса.

Катарина озабоченно поглядывала то на него, то на своего мужа, который неподвижно сидел в кресле, не спуская глаз со Спалатина.

– Они протестовали во весь голос. Шестеро князей и четырнадцать советников магистратов свободных имперских городов подписали официальную петицию. Они заявили императору, что ни при каких условиях не намерены соблюдать новые решения Шпейерского рейхстага. Да, там же они написали, что считают решение Фердинанда постыдным и направленным против Слова Божьего. Император Карл наверняка был взбешен, когда об этом узнал.

– Но не означает ли решение рейхстага нашего полного поражения? – спросила Катарина.

Она встала и принесла с каминной полки еще одну свечу, потому что тем временем почти совсем стемнело.

Спалатин отрицательно помотал головой. Он собрался было ответить, но Мартин опередил его.

– Наш друг наверняка сейчас скажет, что этот протест впервые объединил князей. До сих пор они постоянно ссорились между собой и были не в состоянии прийти к общему решению. А теперь создается впечатление, что в будущем они готовы сплоченно выступить против произвола императора.

– Но нам не следует недооценивать императора Карла, – сказал Спалатин, положив в рот кусочек сыра. – Карл V давно уже не тот тщедушный юнец, перед которым ты стоял в Вормсе. Он поставил Францию на колени в битве при Павии. Его ландскнехты захватили Рим и унизили Папу. Поверь мне, и для князей Церкви он также опасен! – Секретарь тяжело вздохнул, вытащил из своего камзола измятое письмо и протянул его Мартину.

– Император созвал новый рейхстаг. Он состоится в Аугсбурге.

– Но зачем он это делает? – спросила Катарина.

– Чтобы завершить то, что он начал в Вормсе… Чтобы разгромить нас. Чтобы разрушить все, чего попытался достичь Лютер.

Мартин быстро пробежал глазами строки послания, вскочил и поспешно направился к двери. Катарина побежала следом.

– Ты никуда не пойдешь! Это ловушка, Мартин! Однажды ты уже чудом вырвался из Аугсбурга. Второй раз тебе это не удастся. Они сожгут тебя точно так же, как бедного Ульриха!

– Мне надо срочно поговорить с Меланхтоном.

– Если ты умрешь, умрет все, за что ты борешься! – Катарина заплакала и, раскинув руки, встала в дверях. – Что ты хочешь им сказать? Ты надеешься пробудить их совесть?

Мартин пожал плечами. Он смотрел, как Спалатин, присев на корточки, в задумчивости бросает в камин одно полено за другим.

– Значит, ты даже не знаешь, что говорить! – пронзительно закричала Катарина. – Но я должна это знать, слышишь?!

Мартин попытался погладить ее по щеке и вытереть слезы, но она сердито оттолкнула его.

– Катарина, в Вормсе император хотел только, чтобы я отрекся от своих тезисов против индульгенций, – сказал он ровным голосом. – Теперь он хочет, чтобы пол-Европы склонилось перед ним. Для него опасность представляют только турки. Одним словом: в его руках все средства и все силы, чтобы стереть нас в порошок Речь больше не идет о том, чтобы разрешить священникам жениться, или о том, чтобы немножко ослабить культ святых. Мы должны бороться, чтобы выжить!

– Возможно, но ты уже выдержал достаточно битв. Неужели ты не можешь поручить это кому-нибудь другому?!

Мартин улыбнулся ей. Глаза Катарины таинственно поблескивали в свете свечей. Словно околдованная собственной печалью, она на мгновение замерла. Ощутив на губах нежное дуновение поцелуя, она безвольно отступила в сторону. Не дав ей опомниться, Лютер проскользнул в дверь и тут же исчез за углом.

ГЛАВА 20

На неровных булыжниках двора, вплотную окруженного строениями, составляющими резиденцию епископа в Аугсбурге, в этот вечер раньше чем обычно были зажжены угольные светильники и факелы. Сильные ливни наконец прекратились, но по-прежнему было прохладно и сыро. Мужчины, женщины и дети собирались вокруг пылающих жаровен, чтобы согреться. Они рассказывали разные истории или затягивали церковные гимны на немецком языке, подыгрывая себе на флейтах.

Все эти звуки проникали в обрамленные вьющимися розами стрельчатые окна верхнего этажа дворца, где император Карл в обществе Алеандра поджидал прибытия семи курфюрстов и представителей свободных имперских городов. Сидя в своем покрытом мехами кресле, Карл с застывшим выражением лица прислушивался к пению на улице, Алеандр же беспокойно вышагивал по залу туда и обратно. Глаза его быстро перебегали с черных балок перекрытий на украшенные гобеленами стены и на роскошные бронзовые канделябры по обеим сторонам от входа. Всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги, он вздрагивал, словно ждал, что дверь распахнется и в зал ворвется Мартин Лютер, вызывая его на поединок.

– Сядьте же наконец! – раздраженно сказал император. – Я уже теряю терпение!

Алеандр подвинул свой стул к столу из ореха, за которым вскоре должны были занять свои места писцы и чиновники имперской канцелярии. Его не обидел резкий тон, которым обратился к нему император, но в горле у него пересохло от волнения, и он с вожделением посмотрел на серебряный кубок, стоявший на столе перед Карлом.

– Мы изберем тактику проволочек, чтобы затянуть процесс, Ваше Величество, – сказал он через некоторое время. – Особый мастер вносить смуту – ландграф Гессенский. За ним нужен глаз да глаз!

– Это и есть те добрые советы, которые вы намеревались мне дать? – Карл пригубил бокал.

– Их все можно свести к одному, Ваше Величество. Князьям придется смириться с тем, что есть всего лишь одна Церковь. – Алеандр спрятал руки в складках своей фиолетовой мантии и угрюмо уставился перед собой. Всю свою жизнь он мечтал о том, чтобы подняться вверх по иерархической лестнице и стать епископом или кардиналом. Но теперь, когда он добился своей цели, ему все показалось бессмысленным. Кому нужны старые символы веры, которые теперь никто не уважает? Должности, которые поставлены под сомнение и втоптаны в грязь! Сам император нанес папству ощутимый удар, а при этом он почти с детской преданностью держится веры своих отцов.

Алеандр откашлялся, пытаясь взять себя в руки. «Если немцам действительно удастся основать новую Церковь, ничто уже не останется как прежде», – подумал он и низко опустил голову. Из открытого окна доносились тихие всхлипывания – плакал испуганный ребенок.

Три часа спустя толпы людей – секретари, советники, знать и влиятельные купцы – заполнили зал, где должно было происходить заседание рейхстага. Раздались звуки фанфар, и в дверях появились официально приглашенные лица, они с трудом пробирались к возвышению, устланному коврами. Старый церемониймейстер императора Карла трижды ударил посохом по деревянному полу.

Император, у ног которого лежал бульдог, принимал приветствия немецких правителей со стоическим спокойствием. И только старым князьям, которые верой и правдой служили еще его деду, он отвечал небрежным кивком. Алеандр занял свое место позади трона императора; как всегда, лицо его оставалось в тени, и только внимательный наблюдатель мог заметить хищный блеск в его черных глазах. Когда князья в своих роскошных одеждах один за другим отвесили поклон императору, он почувствовал, как кровь зашумела у него в висках. Морщинистые лица этих знатных людей, как определил его опытный взгляд, свидетельствовали о том, что они испытывают страх. Но в их лицах было что-то еще, чему Алеандр не мог дать названия. Он затаил дыхание, ожидая, когда император поднимет руку.

В следующее же мгновение шум в зале стих. В наступившей тишине можно было даже расслышать, как струится песок в песочных часах. Двое стражников, стоявших у входа, по безмолвному сигналу своего начальника заперли на засов створки тяжелых дубовых дверей. Теперь никто больше не мог ни войти в зал, ни выйти из него.

– Мы подробно изучили ваши прошения, господа, – объявил император после некоторого молчания. Жестом повелителя он дал присутствующим понять, что они могут сесть. – Но хочу сказать вам сразу: я приехал в Аугсбург не для того, чтобы спорить о Мартине Лютере. Вашим пасторам отныне запрещается проповедовать в моих владениях. Вы предадите анафеме новую Библию, переведенную на язык черни, и всякого, кто имеет такую Библию, объявите врагом империи. – Он с вызовом посмотрел на собравшихся. – Вы меня поняли, господа?

Князья подавленно молчали, не осмеливаясь даже шевельнуться. Затем все взоры обратились на ландграфа Гессенского, которого они выбрали своим представителем. Некоторое время и он с понурым видом стоял перед Карлом, но потом неожиданно выпрямился и сделал два шага вперед, к трону императора. Бульдог тихо зарычал.

– При всем нашем глубочайшем уважении к вам, Ваше Величество, то, что вы от нас требуете, неприемлемо, – произнес ландграф. Он был бледен как полотно, и ладони у него вспотели от страха, но он тут же безо всяких колебаний объявил Карлу решение имперских сословий: – Мы не будем запрещать нашим пасторам проповедовать Слово Божье. Ни здесь, ни где-либо еще.

Не успел еще потрясенный Карл найти нужные слова, как на помощь ландграфу пришел Иоганн Саксонский, брат покойного Фридриха.

– Немецкая Библия – это дар Божий всем, кто трепещет перед Господом, Ваше Величество, – заявил он с легкой дрожью в голосе. – Подданные княжества Саксонского отказываются предавать анафеме эту Библию!

– Как вы смеете?! – С пунцовым лицом Карл вскочил, сильно пнув своего бульдога. Он с ядовитой злобой посмотрел на представителей городов, которые согласно кивали, слушая слова курфюрста. Карл оправил перекинутую через плечо мантию и простер вперед руку. – Я требую от моих регентов верности и подчинения! – возбужденно вскричал он. – В знак вашей преданности все вы завтра отправитесь процессией в собор на праздник Тела Христова и будете молиться… Каждый, каждый из вас! Причем молиться будете по тому канону, который предписывает святая Римская Церковь!

Теперь поднялся маркграф Георг Бранденбургский, старый человек, лицо которого было изборождено глубокими морщинами.

– Нет, Ваше Величество, – твердо сказал он. – Этого мы делать не будем.

– Будете, маркграф, иначе вам не избежать моего меча! – Голос императора зазвучал еще жестче. – И не думайте, что я пощажу вас лишь потому, что вы дворянских кровей!

– Я скорее положу голову на плаху, чем позволю лишить меня моей Библии, и никогда не отрекусь от своей веры! – бесстрашно ответил ему старик. Он тяжело опустился у ног императора на колени и склонил голову.

От того, что произошло дальше, перехватило дыхание не только у императора, но и у Алеандра. Курфюрст Иоганн Саксонский и ландграф Филипп обменялись взглядами, а затем тоже опустились на колени, склонив головы. Один за другим за ними последовали все остальные князья, а также представители Нюрнберга и Ройтлингена, пока все они в один ряд не замерли перед Карлом. Каждый из них подставил императору свою шею, словно ожидая в следующее мгновение смертельного удара меча.

Император медленно отступал назад. Шаг за шагом. В какой-то момент ему отчаянно захотелось оказаться на поле битвы и повести свои войска на врага. Военное искусство – вот что было его стихией. В этом искусстве он хорошо разбирался, потому что оно подчинялось правилам. Здесь же, среди этих людей, он отказывался что-либо понимать. В первый раз со времени коронации он усомнился в себе самом и, что было хуже всего, в собственной власти. Он оглядел писцов и стражу, вцепившуюся в свои выставленные вперед алебарды. Пока он размышлял, что ему сейчас сделать или сказать, какой-то щуплый человечек в темно-коричневой шелковой мантии с трудом пробился сквозь ряды. В руке он держал свиток пергамента. Это был Филипп Меланхтон.

– Что вам здесь надо? – закричал на него Алеандр. – Вам здесь нечего делать!

– Здесь мы описали наше вероисповедание, надеюсь, Его Величество не найдет в нем никакого изъяна.

– Вот как, вы так думаете? – Алеандр громко засмеялся, но глаза его были пусты. – Получается, что вы хотите ознакомить нас с новой ересью. И там тоже девяносто пять тезисов?

Меланхтон тяжело дышал. Сердце у него билось где-то в горле, но он собрал все свое мужество и, приблизившись к императору, протянул ему свиток.

– Мой друг Мартин Лютер и я посвящаем этот труд Вашему Величеству, – торжественно провозгласил он. – Мы называем его Confessio Augustana, «Аугсбургское вероисповедание».

– Что ж, посмотрим! – Император кончиками пальцев взял в руки пергамент, словно опасаясь обжечься, и через плечо передал его одному из своих писцов.

Когда Меланхтон через некоторое время украдкой оглянулся, он, к своему великому удивлению, обнаружил, что место Алеандра опустело. Вечный противник Мартина, видимо, покинул рейхстаг в тот момент, когда император принял из рук Меланхтона послание Лютера. Меланхтон облегченно вздохнул. Ощущение глубокого покоя и умиротворения разлилось по всему его телу и окончательно победило всякий страх.

Кроме колыхания алой ткани тяжелого полога ничто более не напоминало о том, что Алеандр здесь был, держа всех в напряжении своим угрожающим взглядом. Никто из присутствующих в нем не нуждался, никому не нужен был его совет. Меланхтон, то и дело кланяясь, вернулся на свое место, и в зале установилась напряженная тишина.

Даже император предпочел пока молчать.