Текст книги "Лютер"

Автор книги: Гвидо Дикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Врач обработал его раны какой-то дурно пахнущей мазью из целебных трав и наложил ему на руку шину, а затем велел служанке сжечь окровавленную одежду Алеандра в печке и принести ему свежее белье.

– Вам нельзя вставать, – покачав головой, сказал врач, – иначе рука не обретет подвижности. Епископ считает, что…

– Альбрехт и пальцем не ударил, чтобы защитить меня! Так что я как-нибудь обойдусь без его мнения!

Врач тяжело вздохнул, собрал баночки и бутылочки с мазями и травами и беспорядочно сложил их в деревянный ящик. Затем посмотрел в окно, чтобы убедиться, что толпа на площади уже разошлась. Он облегченно вздохнул. Испытывая понятное сострадание к изувеченному папскому легату, он тем не менее ни в коем случае не собирался оставаться на ночь во дворце.

– У его преосвященства сейчас заботы поважнее, чем борьба против каких-то там книг, – сказал он на прощанье. – Альбрехт поссорился с герцогом Ульрихом Вюртембергским и намерен выступить в поход против него…

– Передайте вашему господину, что ему не придется долго терпеть мое присутствие в своем доме, – грубо прервал врача Алеандр. К горлу его подступила тошнота, когда он, опираясь на здоровую руку; приподнялся в постели. Неверными движениями он нащупал поясной кошель, в котором хранил важные документы. К счастью, все было на месте. – Рано утром я покидаю Майнц, – прохрипел он.

– И куда же вы направляетесь? Неужели в Рим?

Алеандр не удостоил врача ответом и отослал его прочь. Но миску дымящегося куриного бульона, который принесла ему чуть позже служанка, принял с благодарностью. С жадностью накинулся он на еду. От крепкого бульона живительное тепло разлилось по всему его зябнущему телу.

Алеандра не покидала мысль, куда ему теперь податься. В Рим возвращаться нельзя, размышлял он. Папа придет в неистовство, узнав о его позорном провале. Когда забрезжило утро и служанка явилась забрать посуду, Алеандр вдруг понял, что ему надо делать. Курфюрст Саксонский и архиепископ Альбрехт отказались помочь ему. Но теперь это не играло никакой роли. Оба властителя были и без того фигурами незначительными и оба слишком пеклись о собственных интересах. Кто они? Маленькие рыбки в озере, кишащем водяными змеями! Нет, чтобы подобраться к Лютеру, требовалось такое хитроумие, которое неуклюжему Альбрехту и не снилось.

Алеандр решил остаться в Германии и как можно скорее добиться аудиенции у юного императора Карла V Габсбурга.

– Принеси мне перо и бумагу, – приказал он служанке, вмиг забыв о своих хворях. – Мне нужно срочно написать письмо!

В то время как на соборной площади Майнца гасли последние язычки пламени костра инквизиции и ветер разносил по мостовой клочки сожженных книг и золу, в Виттенберге разгорался новый огонь.

Тепло закутавшись, чтобы защититься от холода, люди собрались возле ворот Эльстертор, которые вели в город с севера, и с любопытством наблюдали, как десятки студентов под предводительством уважаемого профессора Карлштадта сносили в кучу большие сухие чурбаны. Люди недоверчиво шушукались, хорошо помня о том, что еще не так давно не кто иной, как профессор Карлштадт, клеймил учение доктора Лютера и высказывался против него. А теперь этот ученый, раскрасневшись, в азарте носился от часовни к воротам и обратно, раздавая указания студентам.

Стражники наблюдали за происходящим с бруствера, пытаясь угадать, что делают эти суетящиеся внизу люди. Причин вмешиваться у стражников не было. Казалось даже, что происходящее им по душе. И лишь то обстоятельство, что студенты несут дрова именно туда, где обыкновенно сжигали вещи больных чумой, немного смущало их. Это придавало всему спектаклю какой-то зловещий оттенок Люди старались держаться подальше от тех мест, куда, как рассказывали очевидцы, сам черт являлся забрать потерянные души. С другой стороны, господа из университета были искушены в науках и, конечно, знали, как защитить себя от козней нечистого.

Мартин стоял вместе с братом Ульрихом чуть поодаль. Сердце у него бешено колотилось от волнения, когда он сунул руку в свой кожаный кошель, висевший через плечо, и нащупал холодный свинец футляра. Итак, час пробил. Он приблизился к решающему рубежу своей жизни. За последние месяцы Мартин написал бесчисленное множество писем. Он выдержал нападки со стороны самых влиятельных магистров и церковников и без устали разъяснял им свою позицию по поводу Священного Писания. И все же Папа грозил отлучить его от Церкви. И теперь, когда он получил буллу об отлучении, в его сердце возникло удивительное чувство свободы. Тучи над ним сгустились, но зато он четко знал, что его ожидает. Хотя Мартин по-прежнему носил одеяние августинца, он ни в коей мере не считал себя связанным обетом послушания по отношению к Папе и его представителям. Их нежелание бороться с злоупотреблениями внутри Церкви Мартин мог объяснить только одним: ни папа Лев X, ни его кардиналы вовсе не были призваны Господом для служения ему, и поэтому доверия к ним быть не могло. Именно это и хотели доказать жителям Виттенберга Мартин, Карлштадт и Меланхтон.

– Мы всё приготовили, брат Мартинус! – Голос одного из студентов оторвал Мартина от его мыслей. Он шумно выдохнул. От треска огня в костре мурашки побежали у него по всему телу, но он все же направился было за студентом.

– Не делай этого! – крикнул брат Ульрих. В отчаянии он схватил друга за рукав, пытаясь удержать его. – Я понимаю, ты разгневан, тебя оскорбили. Они разорвали в клочья твои сочинения и запретили тебе выступать. Но что пользы в том, если ты отплатишь им той же монетой? – Он смолк, собираясь с мыслями, а студенты тем временем все подкладывали в огонь дрова. – Помнишь, как ты рассказывал мне об этом человеке, там, в Аугсбурге? Ну, о том, который сопровождал кардинала!

– Джироламо Алеандр? – пробормотал Мартин. Он пожал плечами, не понимая, куда клонит Ульрих.

А тем временем их разговор привлек внимание Карлштадта и Меланхтона. Они подошли к Мартину поближе.

– Вчера приор сказал мне, что этот Алеандр просит аудиенции у императора, – сообщил Ульрих.

Судя по всему, он хочет уговорить Карла издать указ, который позволит ему схватить тебя, не испрашивая согласия у курфюрста Фридриха. Не забывай, что…

– Ну и что с того! – перебил его профессор Карлштадт. – Вы, видимо, забыли, что в Лейпциге и Эрфурте глупая булла антихриста была просто-напросто сорвана с церковных ворот. А в Магдебурге ее и вовсе спустили в сточную канаву, а потом прибили к позорному столбу. А сейчас и доктор Лютер покажет, чего стоят угрозы Папы, – ничего не стоят!

Брат Ульрих мученически закатил глаза. Неужели здесь все, кроме него, сошли с ума? Карлштадт явно забыл, чему он учил студентов на протяжении всех этих лет.

– За церковным отлучением последует наказание светских властей, – обреченно проговорил он. – Как Церковь сжигает еретика на костре, так власть объявляет его вне закона. Умоляю тебя, Мартин, не навлекай на себя вместе с гневом Папы еще и гнев императора!

Мартин посмотрел на него в растерянности. Доводы брата Ульриха были столь разумны, что он заколебался. Но разве он сам не пытался всегда согласовывать свое учение с доводами разума? И что ему это принесло?

Мартин резко развернулся и быстро пошел вместе с Карлштадтом и Меланхтоном к горящему костру. Молодой магистр ободряюще улыбнулся ему. Но эта жизнерадостная улыбка не могла никого обмануты он нервничал точно также, как и Мартин. На лбу у Меланхтона блестели капельки нота, хотя причиной их мог быть и жар костра. Выдержав небольшую паузу, он выступил вперед, откашлялся и провозгласил:

– От имени факультета мы заявляем протест против несправедливых притеснений доктора Мартина Лютера. И если Рим призывает нас сжигать возмутительные сочинения, то я начну с того, что предам огню… папские декреты!

Под одобрительный свист Меланхтон наклонился и сорвал оленью шкуру с ящика с книгами, стоявшего недалеко от костра. Он достал толстую книгу в твердом переплете, раскрыл ее и поднял над пламенем. Слезы от едкого дыма застилали ему глаза. Закашлявшись, он отступил назад и, чуть помедлив, швырнул книгу в огонь.

Теперь настала очередь Мартина. Все взгляды устремились на него, когда он приблизился к Меланхтону. В руках у Мартина был пергаментный свиток с кроваво-красной печатью, – известным всем символом папской власти. Презрительная улыбка пробежала по его лицу, когда он разворачивал свиток. Он прочитал вслух первые строки. То был семьдесят четвертый псалом:

– «Exurge, Domine! Да восстанет Господь, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его! Положись на Господа и делай дело свое. Будь крепок против поношений, коим каждый день внимают глупцы…»

Тяжело дыша, Мартин обвел взглядом напряженные лица стоящих вокруг. Тем временем прибывали все новые зрители. Ему показалось, что среди них мелькнул и Спалатин, но поручиться, что он не ошибся, Мартин не мог. Кроме потрескивания огня да постанывания горящей древесины, не было слышно ни звука. Даже ветер затих в вышине.

– Папа требует, чтобы я отрекся ото всего, что я говорил в защиту нашей веры. Но я не отрекусь от Священного Писания. Только перед Господом единым держу я ответ – так же, как и все мы, включая Папу Римского, который меня преследует. – Он поднял пергамент над головой, чтобы и задним рядам его было видно. – Рим называет эту бумагу буллой отлучения. Эдикт, написанный Папой собственноручно. Мне же пришло на ум гораздо более точное его определение: папская галиматья!

– Бросьте ее в огонь! – в один голос закричали студенты.

Мартин кивнул им, сохраняя полную серьезность, и попросил тишины. Потом резко развернулся и швырнул пергамент в огонь – языки пламени жадно набросились на него. В несколько мгновений красная печать расплылась и воск, шипя, закапал на обуглившиеся поленья.

Толпа была в восторге. Меланхтону стоило большого труда унять молодежь. А что касается Карлштадта, то он вообще не видел причины призывать людей к спокойствию.

Брат Ульрих наконец не выдержал. Он с отвращением сморщил нос и поспешил назад в монастырь. Он почти бежал, ноги его путались в полах грубой рясы, – казалось, он спасается от погони. Мартин заметил исчезновение друга, и ему стало не по себе: он прекрасно понимал, что обидел Ульриха. Он твердо решил после вечерней молитвы поговорить с ним и попросить прощения. Но в остальном в душе его ничего не изменилось, он снова повернулся к костру.

– Поддерживайте огонь! – кричал Карлштадт. Голос его срывался от возбуждения. – Поддерживайте его с помощью канонического права! Скармливайте огню всю эту ложь, написанную в Риме, которой мы должны были верить, не смея докапываться до истины!

Откинув назад полы своей мантии, он наклонился над ящиком с книгами. Карлштадт вынимал их одну за другой, рукопись следовала за рукописью, и все они под презрительные выкрики и свист отправлялись в огонь. Глаза Карлштадта лихорадочно блестели, остановиться он уже не мог.

И вот наконец все было закончено. Мартин отправился назад, в город. Пройдя через Эльстертор, он свернул в узкий переулок кожевенников, чтобы сократить путь к монастырю. Не прошел он и десяти шагов, как дорогу ему преградил какой-то человек. Это был Спалатин. Секретарь курфюрста был облачен в длиннополую мантию из фиолетового бархата, на груди у него красовался огромный герб Веттинов. Его гладко выбритые щеки пылали.

– Вы совершили серьезное преступление, доктор Лютер! – сразу же набросился он на Мартина. – Полагаю, вы сами прекрасно отдаете себе в этом отчет.

Мартин нахмурился. После разлада с Ульрихом, после взбудоражившего его действа у костра упрек Спалатина был последней каплей. Мартин не мог больше сдерживаться.

– Разве я действовал иначе, чем папский посланник в Майнце? В чем же отличие?! – резко спросил он.

– Вы что, действительно не понимаете? Нунций Алеандр лишь выполнял предписание Папы, вы же действуете, как всегда, исходя из личных интересов!

Мартин побледнел как полотно. Да, он считал упреки секретаря несправедливыми, но не это было главным. Он был потрясен тем, что услышал.

– Алеандр, вы говорите? Так это он, именно он сжег мои сочинения?!

Спалатин кивнул. От опытного советника курфюрста не ускользнуло, что уверенность Мартина в себе сильно пошатнулась.

– И, в отличие от вас, его при этом чуть не убили, – добавил он. – Этот человек испытывает к вам и вашим сторонникам только ненависть. И пока мы тут спорим между собой, он находится в Кёльне, среди свиты Его Величества императора! – Спалатин тяжко вздохнул. – Я применил все свое искусство красноречия, и тем не менее мне стоило невероятных усилий уговорить нашего курфюрста решиться на поездку в Кёльн, – тихо произнес он.

– Вы… вы едете к императору?!

Мартам даже не мог себе этого представить. Он в замешательстве поднял глаза к небу – прямо над его головой проплывало облако, в сумеречном свете заката напоминавшее разбитый кувшин.

По лицу Спалатина невольно скользнула улыбка. Он спрятал замерзшие пальцы в складках мантии и с мягкой усмешкой сказал:

– Возможно, мы возьмем с собой кое-что из ваших сочинений. Как вы считаете, доктор Лютер, понравится ли императору ваш последний памфлет «О свободе христианина?» А?

ГЛАВА 14

Кёльн, январь 1521 года

Курфюрст Фридрих не знал, почему император пожелал встретиться с ним именно в Кёльнском соборе. Но поскольку он не хотел навлечь на себя неудовольствие императора, ему ничего другого не оставалось, кроме как вместе со своими советниками пробираться сквозь толпу, заполнявшую центральный и боковые нефы собора.

«Возможно, он руководствовался практическими соображениями», – размышлял Фридрих, а Спалатин тем временем шел шагах в десяти впереди него, разгоняя в стороны недовольных паломников. Император Карл переезжал из одного города в другой. Немецкого языка он почти не знал, но к своей империи проявлял большой интерес. Прежде всего он хотел познакомиться с местами, священными для его народа. Чем больше Фридрих думал об этом, тем лучше понимал молодого монарха.

Кёльнский собор был впечатляющим сооружением, несмотря на то что в каждом приделе еще стояли строительные леса, и всякий, кто сюда входил, не мог удержаться от восторженных восклицаний. Центральный неф, который освещался через множество разноцветных витражных окон, был столь огромен, что в нем вполне могла разместиться целая саксонская деревня. Более ста колонн подпирали своды. Возле жертвенных кружек горели сотни свечей. Прекрасные статуи взирали сверху на верующих, которые преклоняли колени перед алтарем и зажигали все новые и новые свечи, обращаясь к Деве Марии со своими бедами и горестями.

Фридрих приблизился к толпе придворных, которые стояли на хорах, вдали от любопытных взоров прихожан, а какой-то капеллан рассказывал им о произведениях искусства, находившихся в соборе. Некоторые из придворных были одеты чересчур ярко – в голубые, зеленые и розовые камзолы, накидки их были оторочены мехом. Курфюрст невольно улыбнулся, когда взгляд его упал на мальчишескую фигурку молодого человека, который преклонил колена на украшенную искусной резьбой скамью и сосредоточенно разглядывал ковчег с мощами трех святых королей. Это и был Карл V Габсбург.

Внук покойного императора Максимилиана был одет в черный камзол из фламандского сукна, расшитый по вороту жемчугом. Гладкие волосы цвета меди, доходившие почти до плеч, были аккуратно причесаны, но в широкополой кастильской шляпе, которая наполовину скрывала его лицо, он выглядел как ребенок.

Фридрих дал Спалатину знак остановиться и не следовать за ним, а сам в ожидании прислонился к колонне, чтобы не мешать императору в его уединении. Однако появление курфюрста в соборе не осталось незамеченным. Какой-то придворный с аккуратной бородкой тут же подскочил к Карлу и что-то произнес по-испански, сопровождая свои слова выразительной артикуляцией. Он явно старался обратить внимание императора на ожидавшего его Фридриха. Курфюрст видел, что Карл кивнул. Приветливая улыбка появилась на полных губах юного Габсбурга, когда он обернулся.

– Добрый мой дядюшка, – произнес он шепотом, стараясь не нарушить священной тишины храма, – как я рад видеть вас здесь!

Фридрих склонился перед ним, преисполненный почтения. Император, казалось, был не только благочестив, но еще и обходителен, чего нельзя было сказать о некоторых его предшественниках. Карл был среднего роста, но более крепкого сложения, чем могло показаться на первый взгляд. Все движения его были исполнены приятной сдержанности, но острый взгляд и высокий лоб свидетельствовали о том, что Карл достаточно решителен и может настоять на своем. Фридрих сразу же отметил его основное отличие от Максимилиана: если скончавшийся император предпочитал позу героического рыцаря, то все поведение Карла выдавало в нем взвешенного политика, строящего отношения на силе духа.

«Ну что ж, посмотрим, будет ли мне от этого какая польза», – подумал Фридрих, когда Карл, все еще улыбаясь, пригласил его сесть на один из высоких стульев, стоявших на хорах.

– Мой император, – начал Фридрих, немного помолчав, – да благословит вас Господь и оградит вас от всяких невзгод! Для меня особая честь, что вы прервали свои уединенные молитвы ради того, чтобы доставить мне радость встречи с вами.

Император Карл удивленно поднял брови:

– Но, милый дядюшка, ведь благо ваших земель для меня столь же важно, как и всех прочих частей империи!

– Я приехал вовсе не потому, что мои подданные доставляют мне неприятности, а потому, что мне надо поговорить с Вашим Величеством о… Мартине Лютере.

Произнеся это, Фридрих облегченно вздохнул. Он не заметил, как какая-то призрачная фигура выступила из-за колонны; человек несколько мгновений пристально смотрел на беседующих, а потом быстрым шагом приблизился к ним. Это был Алеандр.

– Хорошо, что вы пришли, – сдержанным тоном обратился Карл к папскому посланнику. – Наш друг, Фридрих Саксонский, наконец-то добрался до нас, чтобы облегчить свою совесть по поводу этого еретика…

Фридрих нерешительно перевел взгляд с императора на высокого итальянца, который с презрением рассматривал его в упор. Его охватило неожиданное волнение, в горле у него пересохло. Меньше всего он ожидал, что папский легат вмешается в его приватную беседуй с императором. Но не мог же он попросить Карла отослать легата прочь! С явной досадой ответил он на негромкое приветствие Алеандра.

– Очень любезно с вашей стороны проделать столь долгий путь из Рима сюда, чтобы дать нам совет в столь незначительном деле, – произнес курфюрст с подчеркнутой вежливостью.

– Ересь нельзя назвать незначительным делом, ваша светлость!

Фридрих склонил голову к молодому императору и умоляющим тоном тихо попросил:

– Ваше Величество, нельзя ли сказать вам кое-что по секрету…

– Если речь идет о Мартине Лютере, я попросил бы говорить громче, курфюрст, – грубо перебил его Алеандр. Черты лица его приобрели жесткость, и в слабом свете свечей оно было похоже на лица каменных статуй за его спиной. – Как вы только что изволили заметить, я проделал нелегкий путь, чтобы вам помочь!

– Но речь идет о Саксонии! Именно поэтому я прошу у нашего императора личной аудиенции!

Карл склонил голову набок. На мгновение могло показаться, что он рассержен, он как будто напряженно размышлял, пытаясь понять, правду ли говорит Фридрих. Наконец кивком головы он повелел Алеандру удалиться. Отвесив низкие поклоны, папский посланник повиновался приказу императора и отошел к группе придворных, которые терпеливо ждали своего господина.

Фридрих не мог скрыть своего облегчения.

– Давайте пройдемся немного по этому дивному храму, дядюшка, – сказал император.

Он взял курфюрста под руку, и они спустились с хоров. Карл больше не улыбался. Некоторое время оба молчали. Ни один из них не знал пока, на что способен другой, поэтому оба были в замешательстве.

– Передайте Лютера в Рим! – голос императора внезапно зазвучал резко и отрывисто. – Выдайте его немедленно!

Фридрих внутренне сжался. Он увидел Спалатина, который, скрестив руки на груди, стоял возле статуи какого-то святого, все время посматривая в их сторону. На его лице была написана тревога.

– Я не могу этого сделать, Ваше Величество, – ответил курфюрст, собрав все свое мужество. – Доктор Лютер – мой подданный и знаменитый ученый. Поэтому мой долг позаботиться о том, чтобы с ним обращались как должно.

Карл рассерженно поднял густые брови:

– Алеандр заверил меня, что инквизиция выслушает Лютера подобающим образом!

– Посадив его в темницу? Ваше Величество, римская инквизиция никого не выслушивает. Она просто выносит смертные приговоры. Вся Германия молится о том, чтобы вы встали на защиту Лютера!

– Это невозможно, – твердым голосом заявил Карл. – Еретика положено судить. И судить его должен церковный суд. Алеандр добросовестно объяснил мне все детали. Человека, который уже осужден Папой, кардиналами и прелатами, можно допрашивать только в тюрьме. Люди светские, включая императора, не вправе за него заступаться. Будет лучше, если вы перестанете заботиться об этом Лютере. Так мир скорее о нем забудет.

Фридрих взволнованно поднял руку:

– Ваш покойный отец, который был моим другом, дал нам слово, что ни один подданный Германии не может быть осужден без слушания дела в своей стране. Спросите князей, которые единогласно вас поддержали. Они это подтвердят.

Упоминание о князьях было смелым шагом, но это сразу же возымело свое действие. Молодой император открыл было рот, чтобы возразить, но что-то в глазах Фридриха его остановило. То, что ему приходится выслушивать поучения старика, чувствуя, как почва уходит из-под ног, раздосадовало императора. От стыда и гнева он покраснел.

– Ну хорошо, курфюрст, – сказал он приглушенным голосом. – Если вы непременно этого хотите, мы допросим его в Германии. Через два месяца Лютер предстанет в Вормсе передо мной и перед знатными людьми империи.

– Но от Виттенберга до Вормса путь не близкий, Ваше Величество. И если вы спросите своего нунция Алеандра, он подтвердит, что Папа назначил награду за голову Лютера. Поэтому его повсюду подстерегают убийцы, и их не остановит моя скромная персона! – Курфюрст поджал губы. – И ваша высокая власть тоже не остановит!

Из часовни до их слуха донеслось пение, торжественные, завораживающие звуки которого проникали в самое сердце. Император прислушался с неприкрытым восхищением, и черты лица его разгладились.

– Договорились, курфюрст, – сказал он. – Я гарантирую Лютеру свободный проезд и даю ему право самому явиться на Вормсский рейхстаг. Там ему будет обеспечено справедливое слушание дела. Герольд приедет за ним в Виттенберг и будет сопровождать его до самого Рейна. Слово императора.

Грузный Фридрих преклонил перед императором колено и поцеловал ему руку. Теперь он немного успокоился. «Да, для переговоров этот Габсбург оказался нелегким партнером, – подумал он. – Может статься, теперь он больше не видит во мне доброго дядюшку, но, по крайней мере, мне удалось склонить его к тому, чего я добивался. Наше древнее немецкое право даже этот Алеандр не сможет опротестовать».

Поначалу было запланировано провести первый рейхстаг молодого императора в Нюрнберге, но страшная эпидемия, косившая в городе всех подряд, этому помешала. И Вормс на Рейне, благодаря своему удобному расположению, показался имперским князьям и представителям свободных городов удачной заменой.

Мартин впал в некоторое смятение, когда гонец Спалатина привез ему от императора официальное приглашение на рейхстаг. Ему к этому времени исполнилось тридцать семь лет, и он ощущал физическую и душевную усталость. Но после некоторого колебания он все же решился на дальнее и опасное путешествие в Вормс. «Если император призывает меня к себе, чтобы убить, – сказал он секретарю курфюрста, – то я не в силах что-либо изменить. Но я не отрекусь от слова Христова!»

Многолюдная процессия, состоящая из горожан, которые хотели проводить его повозку до городских ворот, казалась бесконечной. Не меньше людей собралось на стенах, чтобы помахать Лютеру, провожая его в опасный путь. Среди них были профессор Карлштадт, торговка хворостом Ханна и ее маленькая дочка Грета.

«А брат Мартинус назад вернется?» – вновь и вновь спрашивала девочка. Слезы вот-вот готовы были брызнуть у нее из глаз. Мать беспомощно гладила девочку по голове и утвердительно кивала, хотя сама она смотрела в будущее без особой надежды. Император дал слово, что с доктором Лютером ничего не случится, пока он добирается до Вормса, но можно ли доверять императору? Этот монах был отнюдь не первым, кому был гарантирован свободный проезд и кого потом схватили и казнили.

Карлштадт, судя по всему, разделял опасения Ханны, потому что, несмотря на холод, он раскраснелся, и в легкой накидке ему явно было жарко.

Мелкий дождик ровно сыпал на бесконечные поля и луга вдоль Эльбы. Стража на городских башнях с интересом разглядывала гордого белого жеребца, на котором сидел герольд императора, сопровождавший повозку Лютера. Герольд этот, некий Каспар Штурм, был снаряжен как рыцарь и держал в руке знамя с золотым орлом, символом императорской власти.

Брат Ульрих сидел на козлах устойчивой повозки, в которую впряжена была тройка лошадей. То был подарок Виттенбергского магистрата. Несмотря на резкие возражения приора монастыря, брат Ульрих настоял на том, чтобы сопроводить Мартина до Вормса, и Мартин в душе был ему за это очень благодарен.

Их путь лежал через Эрфурт, Готу и Айзенах. Во всех городах и деревнях, где они останавливались, звонили церковные колокола. Люди толпами сбегались посмотреть на удивительного монаха, который выступил против Папы, а теперь ехал в Вормс держать ответ перед императором. Многие не верили, что вот этот невзрачный монах в коричневой рясе, местами потертой и забрызганной грязью, отважился на борьбу с князьями Церкви, которые угнетали людей. Мартин, которому хотелось, чтобы его как можно меньше замечали, с трудом отбивался от восторженных сторонников, желавших услышать его проповедь. Но раздавались и критические голоса. «Полоумный монах, до чего же ты глуп! – упрекнул его как-то вечером крестьянин, пока брат Ульрих привязывал лошадей возле харчевни. – С чего это мы должны тебе доверять? Вот, к примеру, наша деревушка испокон веку принадлежит монастырю. Такие же монахи, как ты, выжимают из нас десятину, последнее отбирают, а сами только жиреют!»

Мартин удрученно молчал. Невольно ему пришла в голову мысль, что он действительно очень мало сделал для того, чтобы облегчить тяжкую участь людей. Но разве восставать против власти не считалось грехом? Он хотел объяснить крестьянину, что говорится об этом в Священном Писании, сказать ему, что накопление богатства не приведет душу к милосердию и миру. Но тот только пожал плечами и, не желая ничего слушать, исчез в темноте.

Путешествие продолжалось. Если Мартин и Ульрих не заглядывали в церкви и приходы, чтобы обогреться и поговорить с местными жителями, то они выбирали уединенные постоялые дворы, где могли углубиться в многочисленные письма и депеши, полученные Мартином еще до отъезда. Знакомясь с ними, они узнали, что не только все гуманисты империи более или менее сплоченно выступают в поддержку Мартина и его учения. Уважаемые всеми господа из числа дворянской знати, такие как рыцари Ульрих фон Хуттен и Франц фон Зикинген, давали понять мятежному богослову, что предоставят ему убежище в своих замках, если его положение после рейхстага станет слишком опасным. Ульрих фон Хуттен, который после своего бегства из монастырской школы и последовавшего за этим посещения Рима стал открытым противником папства, сообщал, что он тоже прибудет в Вормс, чтобы распространять там напечатанные на его средства листовки и таким образом поддержать Мартина во время рейхстага.

Улицы и площади Вормса были до такой степени переполнены людьми, лошадьми и скотом, что казалось, здесь не осталось ни единого свободного клочка земли.

Люди тысячами толпились на улицах. На любой, даже самой небольшой площади вырастали дощатые будки и ларьки, где продавались цепочки и платки, песочное печенье и жирные колбасы. Повсюду толпу развлекали музыканты и фокусники. Из пивных раздавались громкие звуки флейт и волынок Кузнецы и оружейники выставили перед своими мастерскими пылающие жаровни с углем. У всех на виду они подковывали лошадей знати, собравшейся в город на рейхстаг, или предлагали купить мечи, латы и шлемы.

Кутерьма царила и вокруг собора, где нескончаемые потоки ротозеев устремлялись по галереям и лестницам, соединявшим это монументальное сооружение в романском стиле с дворцом епископа. Казалось, весь город высыпал на улицу; никто не остался дома.

В этой неописуемой толкотне повозка Мартина и сопровождавшие ее всадники могли продвигаться лишь очень медленно. Лошадям то и дело приходилось сворачивать в сторону, обходя очередное препятствие. Десятки ликующих людей бежали рядом с повозкой этого удивительного монаха, бросая цветы в маленькие зарешеченные окошки. Одна женщина просунула в окно руку, чтобы прикоснуться к накидке Мартина. Мартин, которого смущали восторженные приветствия людей, покраснел. Такой встречи он никак не ожидал, особенно после того, как Спалатин, который вместе с курфюрстом вот уже несколько дней находился в Вормсе, отправил ему навстречу гонца с советом как можно скорее повернуть назад, в Саксонию. Секретарь считал возбуждение народа дурным знаком и придерживался мнения, что это настроение, представляющее собою смесь эйфории и раздражения, в любой момент может разрешиться кровавыми столкновениями. А для императора и представителей церковной власти достаточно искры этого пожара, чтобы объявить Мартина виновным в разжигании народных волнений.

Слова гонца настолько возмутили Мартина, что он, вспылив, велел ему отправляться восвояси и на прощанье сказал: «Передайте Спалатину, что даже если в Вормсе соберется столько чертей, сколько черепицы на всех крышах этого города, то я все равно туда приеду!»

Окольными путями герольд доставил наконец Мартина вместе с Ульрихом в епископский пфальц, внушительного вида здание посреди обнесенного каменной стеной двора, южной своей частью примыкавшего к территории собора. Несмотря на усталость, Мартин с любопытством выглядывал в окно, надеясь получить хоть какое-нибудь представление о том месте, куда его привезли. Массивные формы романского собора подавляли своей тяжеловесной мощью. Он разглядел четыре башни и два купола, столь высоко устремленные в небо, что тяжелые свинцовые облака, висевшие над городом, казалось, задевали их.