Текст книги "Одиссея Гомера "

Автор книги: Гвен Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Я действительно очень ценила в Лоренсе это качество. Он не чувствовал, что обязан доказывать себе, или мне, или еще кому-нибудь, что он – хороший человек, раз уж ему удалось наладить «особый контакт» с моим «особенным» котом. Лоренс и не считал его особенным, и не думал о том, что он слепой. Увидев, как легко и просто и с каким энтузиазмом Гомер носится по квартире, Лоренс тут же принял как данность, что Гомер ничем не отличается от других кошек. На самом-то деле Лоренс был первым и пока единственным человеком, который сделал то, чего я всегда требовала от окружающих, – отнесся к Гомеру как к нормальному коту.

Гомера же поставило в тупик поведение человека, который не стремился с ним подружиться. Мой кот был убежден, что люди существовали ради одной-единственной цели – играть с ним, и ему казалось, что если человек не хочет играть с ним, значит, наверняка относится к нему враждебно. Вот почему первые месяцы совместной жизни Гомер в ужасе спасался бегством при приближении Лоренса. У меня просто сердце разрывалось при виде Гомера – моего смелого, непокорного Гомера, впервые за эти годы охваченного страхом.

Единственный момент, когда кот не боялся Лоренса, это когда Лоренс шел на кухню. Лоренс и Гомер разделяли страсть к индюшачьему филе, и как только Гомер слышал, что Лоренс открывает холодильник, готовясь извлечь все необходимое для приготовления сэндвичей из индюшачьего балыка, где бы он ни был, он со всех ног мчался в кухню – и его страх перед Лоренсом на какое-то время исчезал. Кот вонзал когти в штанину Лоренса и, карабкаясь по ней, как по веревочной лестнице, взбирался на кухонный стол, а потом засовывал голову в пергаментную бумагу, в которую была завернута индейка, отчаянно пытаясь урвать себе кусок побольше.

Лоренс не решался сбросить Гомера со своей штанины, не решался снять его со стола и прогнать, и все это кончалось тем, что Гомеру доставалось больше индейки, чем Лоренсу. Дошло до того, что всякий раз, когда Лоренс хотел сделать сэндвич, он вынужден был включать кран на кухне на полную мощность, чтобы никто не услышал, как он открывает холодильник, а потом на цыпочках нести индейку и хлеб в ванную, и там, включив все краны на полную мощность, он осторожненько делал себе сэндвич. Этот хитроумный план имел целью спасти индейку от Гомера, и эта цель успешно достигалась, но нельзя сказать, что этот способ приготовления сэндвичей доставлял кому-нибудь удовольствие.

Однажды Лоренс заявил:

– Так жить нельзя!

Конечно, нельзя, но ведь Лоренс был взрослым мужчиной, а Гомер отлично понимал слово «нет», и я никак не могла взять в толк, зачем все эти ухищрения. Я сказала Лоренсу:

– Гомер прекрасно понимает, что означает слово «нет», и ты должен научиться произносить его. – А потом я добавила: – Гомера это удручает так же, как и тебя. Он не понимает, почему ты не говоришь «нет» и при этом не даешь ему индейки.

Я вовсе не хочу сказать, что Гомер был прав. Конечно, он был неправ, и я это прекрасно понимала. Однако своим безапелляционным «Нет! Гомер, нет!» мне много раз удавалось добиться от него повиновения. Но не могла же я все время быть рядом. В каком-то смысле Лоренс и мои кошки должны были выработать модель отношений между собой самостоятельно.

И тем не менее, иногда выдавались дни, когда я чувствовала себя такой виноватой из-за всего происходящего, что у меня просто руки опускались. Никто не был счастлив – ни кошки, ни Лоренс, и уж, конечно, ни я, причина несчастья всех остальных.

– Вы с Лоренсом любите друг друга, – говорила Андреа, когда я звонила и просила совета. – Плохо, конечно, что Лоренсу сейчас хреново и кошкам тоже, но что ж поделаешь? Им просто нужно немножко времени, чтобы привыкнуть друг к другу. Все равно Лоренсу лучше с тобой, чем без тебя.

Может быть. Но иногда я в этом сомневалась. Увы, это индюшачье филе было только вершиной айсберга под названием «взаимная притирка». Гомер по-прежнему оставался самым разговорчивым из кошек – и, когда не спал, вел со мной постоянный, не прекращающийся диалог. У него по-прежнему были специальные мяуканья: «Давай поиграем», а еще: «Что-то давненько мне не давали тунца», а еще: «Почему ты меня игнорируешь?»

– Да что творится с этим котом? – с раздражением вопрошал Лоренс, в третий раз перематывая назад эпизод фильма, в котором из-за Гомера опять не разобрал ни слова.

С другой стороны, когда Гомер сидел молча, это тоже причиняло массу неудобств. Иногда посреди ночи Лоренс поднимался в туалет и сонный, ощупью продвигался по коридору, который знал как свои пять пальцев. А теперь, стоило ему подняться в туалет, я уже ожидала, что он сейчас наверняка врежется плечом в стену и я услышу глухой удар, за которым последует громкое: «черт побери!», а потом топ, топ, топ, – лапки удирающего Гомера застучат по коридору. Коту нравилось спать в прихожей, и ему и в голову не приходило мяукнуть, чтобы предупредить Лоренса о своем присутствии. Но Гомер же был невидим в темноте, и Лоренс ночью постоянно спотыкался об него. Это невероятно беспокоило Гомера. Он ведь не ощущал разницы между дневной прихожей, залитой светом, и темной прихожей посреди ночи… Он знал только, что иногда Лоренс спотыкался об него, а иногда – нет, по какой-то таинственной причине и совершенно непредсказуемо. Пинки, которые он получал от Лоренса (который, конечно, вовсе не хотел его пинать), а также крик и брань, убеждали кота в том, о чем он уже догадывался – Лоренс его не любит.

Лоренс же был уверен, что Гомер спит в прихожей, где на него нельзя было не наткнуться (о чем кот, конечно, знал), исключительно из упрямства. Я купила для прихожей несколько светильников, и это вроде бы помогло, но достигнутое таким путем перемирие было крайне шатким.

Несмотря на робость, которую он демонстрировал в присутствии Лоренса, Гомер оставался очень озорным мальчиком, а квартира Лоренса открывала безграничные возможности для различных приключений. Больше всего на свете Гомер любил превращать порядок в хаос, а здесь была такая масса различных предметов, на которые можно было карабкаться, влезать и исследовать – гораздо больше, чем в квартире-студии, где мы так долго прожили. Мы с Лоренсом поняли, что не сможем удержать Гомера от восхождений на книжные шкафы и музыкальный центр, от опрокидывания стопок книг и дисков, которые он швырял на пол с полок, где их так аккуратно и любовно расставили. Кот был особенно безжалостен по отношению к шкафам Лоренса, куда его, словно голоса сирен, неудержимо влекли полные ящики газет, фотографий, плакатов, спичечных коробков, писем от друзей из-за океана и бережно хранимых реликвий, накопившихся за сорок лет жизни. Перед тем как я переехала к Лоренсу, он избавился от большой части своего… хлама, чтобы освободить место для меня, но все равно осталось еще невообразимое количество всего этого. Как здорово всем этим играть! И как только мог Гомер жить полной, счастливой жизнью без всех этих вещей?

Кот выжидал, пока никого не будет рядом, затем одним взмахом лапки приоткрывал дверь кладовки, а дальше уже «мародерствовал» по всем ящикам и коробкам, выискивая то, что можно жевать, катать по полу или порвать, словом – все, на что хватало воображения. Трудно сказать, сколько раз, вернувшись домой с прогулки, мы с Лоренсом заставали квартиру в состоянии, в котором можно было заподозрить все что угодно: от сцены преступления до последствий тайфуна, разметавшего на своем пути листки школьных еще дневников, табеля, курсовые проекты и просто заметки, а посередине восседал Гомер с самым невинным выражением мордочки, как бы говоря в ответ на наши сдвинутые брови и молнии в глазах: «Привет, ребята! Поглядите-ка, что я здесь нашел!»

Пришлось мне покупать бечевку, чтобы попросту завязывать раздвижную дверь в Лоренсову кладовку (свои кладовки я давно уже держала открытыми). Научившись секретам вязания узлов, мы подобрали один достаточно мудреный, что был Гомеру не по зубам. Не по зубам он оказался и самому Лоренсу. Если у него вдруг возникала потребность срочно отыскать журнал со своей статьей, скажем, 1992 года, он возился с этим узлом, стиснув зубы и едва ли не со слезами на глазах, в грозном молчании, что говорило о многом.

Несмотря на множество новых, достойных внимания вещей, в которые так и хотелось сунуть свой нос, в том, что касалось привычек, Гомер оставался верен себе. Он все так же любил сидеть возле меня или на мне, но непременно с левой стороны. Если слева от меня вдруг оказывался Лоренс, Гомер принимался бродить по квартире взад-вперед, предъявляя претензии во всю силу своих легких. Как слепой определяет разницу между банками с горошком и томатами по их местоположению – они всегда должны стоять на своих местах, так и Гомер, несмотря на все свои авантюрные наклонности, управлялся с событийной стороной жизни просто потому, что некоторые события происходили (и должны были происходить) неизменным образом в неизменном порядке. Он знал, где он должен быть и что должен делать, по тому, где была и что делала я. Если я сидела на диване, то он должен был сидеть слева от меня, а если он не мог сесть слева от меня, то, значит, события вышли из-под контроля, а это не могло не тревожить. Лоренс ничего этого не знал и недоумевал: с какой стати нужно пересаживаться с одного места на другое на одном несчастном диванчике, когда в квартире три спальни – спи себе где душе угодно, и никто тебе слова не скажет. Ну почему непременно всем нужно ютиться на одном, этом самом, несчастном диванчике, да еще и в определенном (и кем? – котом!) порядке.

Как будто всем и без того было мало, в кошачьи концерты под дверью, что на ночь глядя закатывала Скарлетт, решительно вступал и Гомер. Гомеру очень не нравилось то обстоятельство, что Лоренс вытеснил его с его «законного» места в спальне, и предъявлял на это место свои права. Но, в отличие от Скарлетт, которая устраивала песнопения именно на ночь глядя, Гомер принимался стенать в любое время суток – стоило мне удалиться в спальню, чтобы вздремнуть, почитать книжку в уединении или просто переодеться, как он тут же заводил свою песню. Уже с утра, едва открыв глаза, я тут же слышала за дверью «цок-цок-цок», и тут же доносился его вой.

Самое интересное было то, что я не просыпалась каждое утро в одно и то же время и не пользовалась будильником (такие люди, как я, помешанные на пунктуальности, обычно просыпаются без будильника тогда, когда им надо). Я могла проснуться в пять или в шесть тридцать, а в воскресенье в девять или даже позже, но я просыпалась не от того, что меня разбудил Гомер – он никогда меня не будил. Обычно я просыпалась, минуту-другую лежала с открытыми глазами – и тут же слышала шаги Гомера, который бежал ко мне по коридору, и я понятия не имею, откуда он знал, что я проснулась. Может, у меня менялся ритм дыхания? Но даже Гомер с его обостренным слухом вряд ли мог это услышать из прихожей, где он крепко спал на своей подстилке. Однако он всегда знал, что я проснулась, это был неоспоримый факт. Прошло всего лишь несколько дней, и моя привычка просыпаться на минутку, а потом дремать еще часок, навсегда ушла в прошлое. Одно дело – когда Гомер жалобно мяукал под дверью поздно вечером, пока Лоренс еще не спал, и совсем другое – когда кот будил Лоренса своим воем в пять часов утра. Поэтому я хватала подушку и свободное одеяло из шкафа и шла на диван, где Гомер вне себя от счастья получал возможность пообниматься со мной, а я дремала, пока не наступало время вставать и начинать свой день.

Когда Гомер только появился у меня, я некоторое время раздумывала, не назвать ли его Эдипом, коротко – Эдди. Поэт по имени Гомер был слеп, а трагический герой Эдип лишился зрения. Однако Мелисса заявила, что называть Эдипом котенка, у которого нет глаз, просто жестоко, и эта идея отпала.

Однако я получила на свою голову Эдипа наоборот – сначала он владел своей мамочкой безраздельно, и вдруг, откуда ни возьмись, появился какой-то папочка, который пытался мамочку у него отнять. Я уже начала терять надежду на то, что мне когда-нибудь удастся примирить их друг с другом.

Невероятно, но факт: именно Вашти, которая не проявляла агрессии, кроме тех случаев, когда приходилось защищаться, Вашти, которая никогда не выпускала когти и не повышала голоса, Вашти, которая ни разу не пыталась делать все по-своему и всегда всем уступала – именно Вашти спасла нас всех и решила все мои проблемы. И сделала она это так просто, что и представить себе невозможно.

Она бросила на Лоренса один-единственный взгляд и глубоко, безнадежно, бесповоротно влюбилась в него.

* * *

Вашти всегда отдавала предпочтение мужчинам перед женщинами (за исключением, конечно же, меня). Она любила, когда ее гладят, ласкают и говорят, какая она красавица, но особенно она любила, когда все это исходило от мужчины. Однако до сих пор все мужчины, которые появлялись в нашей жизни, были полностью поглощены Гомером, а Вашти была не из тех, кто станет навязываться.

И вот появился мужчина, который, как заключила проницательная Вашти, совершенно не интересовался Гомером. Верно было и то, что он не интересовался кошками вообще, и все же эта ситуация допускала варианты.

Вашти не стала сразу приставать к Лоренсу. Но, улучив момент, когда других кошек не было рядом – а теперь, когда мы жили в таком большом доме, эти моменты чудесным образом стали возникать, – она прыгала ко мне на руки и очень мягко, ненавязчиво заставляла себя ласкать. Она не пыталась вынудить Лоренса делать это, но, пока я ее гладила, она смотрела на него глазами, полными нескрываемого обожания. Это было то самое выражение, которое все мужчины, вероятно, мечтают хоть раз в жизни увидеть в глазах какой-нибудь прекрасной женщины. Глаза Вашти, казалось, говорили: «Неужели ты не видишь, насколько я лучше, чем те двое? Я таааааак тебя люблю, как они не полюбят никогда». Лоренс был заинтригован. Иногда я замечала, что он смотрит на нее почти так же, как она на него.

– Какая она красивая! – говорил тогда Лоренс. – У нее просто идеальная мордочка. Кажется, я никогда в жизни не видел такой прелестной кошки.

Я не знаю в деталях, как именно развивались события после этого и кто сделал первый шаг, но однажды вечером я пришла домой и обнаружила, что Вашти, свернувшись клубочком, уютно устроилась на коленях у Лоренса, а он гладит ее и приговаривает: «Ах ты, моя красавица! Краса-а-авица, краса-а-а-авица, хорошая девочка!» Он замолк на полуслове, как только увидел меня, но Вашти просидела у него на коленях еще целый час. А однажды я вышла из душа и увидела, что Лоренс сидит за столом и собирается завтракать, а Вашти трется о его ноги, и он дает ей вкусные кусочки из своей тарелки.

– Лоренс! – возмутилась я. – Ты хоть понимаешь, чего мне стоило отучить их попрошайничать?

Лоренс выглядел пристыженным:

– Но она такая красавица и так любит меня!

Ну-ну. Уж конечно, Лоренс был не первым мужчиной, который изменил своим принципам под этим предлогом.

Шли недели и месяцы, и Лоренс постепенно стал более внимательным, а Вашти, казалось, переживала свою вторую кошачью юность. Она постоянно пребывала в игривом, приподнятом настроении, чего с ней не случалось уже давно. Она просто летала по квартире – но не грубо и агрессивно, натыкаясь на мебель и срывая все, что висит, притаскивая клочки бумаги Лоренсу, чтобы он играл с ней, – а легко и элегантно, как истинная леди. Со мной она этого не проделывала с тех пор, как была котенком. Вашти стала гораздо более привередлива в отношении утреннего туалета и с остервенением вылизывала свою длинную белую шерсть, доводя ее до полного совершенства. Если ей случалось заметить какие-то проявления нежности между мной и Лоренсом, она издавала крик, исполненный бешеной ревности, словно говоря: «Эй, вы! Вы что, не видите, что я здесь?» Лоренсу это доставляло колоссальное удовольствие, и он часто устраивал для Вашти целое шоу из показных объятий и поцелуев в надежде вызвать ее ревность.

– Ты представить себе не можешь, как я люблю, когда ты пользуешься мной, чтобы подразнить мою кошку, – говорила я тогда.

Скарлетт и Гомер по-прежнему предпочитали проводить время наедине со мной, но Вашти теперь пребывала на вершине счастья. Я была так рада за нее, что, наверное, немножко больше любила за это Лоренса.

– Похоже, у каждой кошки действительно свой характер, ты не находишь? – заметил Лоренс однажды. – Я всегда знал, что это справедливо в отношении собак, но о кошках такого никогда не думал. Наверное, поэтому я никогда их не любил.

Меня это ошеломило. Я просто поверить не могла, что на свете есть человек, которому невдомек, что, конечно же, у каждой кошки свой неповторимый характер. Как и Лоренс, я выросла в семье, где держали собак, но, принося в дом каждую из своих кошек, я, безусловно, ожидала, что ни одна из них не будет похожа на других.

Однако если это прозрение заставило Лоренса хотя бы чуточку лучше относиться к моим кошкам, а их к нему, то я ничего не имела против.

Прошло еще немного времени, и Лоренс стал не просто замечать разницу между кошками, но даже, в каком-то смысле, уважать их, хоть и против своей воли. Однажды он заявил:

– Я могу понять Скарлетт. Она просто хочет, чтобы ее оставили в покое и она могла заниматься своими делами. – Как человек, который совершенно сознательно почти двадцать лет прожил в одиночестве, он, естественно, мог понять Скарлетт.

А когда Лоренс впервые увидел, как Гомер подпрыгнул на полтора метра и поймал муху в полете, он был просто вне себя от восхищения.

– Ты посмотри, что этот кот вытворяет! – воскликнул он. Его это так потрясло, что он немедленно побежал в кухню и принес Гомеру кусок индейки в качестве вознаграждения.

– Ей-богу, этот кот умеет двигаться. Ты когда-нибудь замечала, какая у него походка? Он такой гибкий и грациозный, как ни одна другая кошка!

Замечала ли Я?! Он что, шутит, что ли?

Лоренс сам пошел в магазин покупать всякие сетки и веревки для ограждения на балконе, чтобы можно было выпускать туда Гомера, после того как заметил, как тот с мечтательным видом стоит у раздвижной стеклянной двери балкона, когда мы выпускаем туда Скарлетт и Вашти погулять (что было причиной жутких угрызений совести, которые мучили меня несколько лет; я ни за что не хотела лишать Скарлетт и Вашти прогулок на свежем воздухе и ужасно страдала, что Гомера приходилось исключать из их компании). Как ни печально, но факт оставался фактом: перила нашего балкона были недостаточно высоки, и Гомер вполне мог выпасть.

– Если бы только он не прыгал так высоко, – говорил Лоренс сочувственным тоном, который, однако же, был не лишен некоторой гордости, – но этот кот прыгает очень высоко.

Однако главным объектом привязанности Лоренса оставалась все-таки Вашти.

– А-а, вот и кошечка Вашти! – радостно вскрикивал он каждый раз, когда она входила в комнату – и мчалась прямо к нему, запрыгивала на колени и осторожненько терлась своей щечкой о его щеку. Его любимой кличкой для Вашти – которую он придумал сам, без чьей-либо помощи, – была «Вашовиц». Лоренс почти всегда говорил «наша Вашовиц», например: «Как ты думаешь, нашей Вашовиц понравится этот сорт котовника?» или «Я думаю, нашей Вашовиц надо купить новую когтедралку. Старая уже совсем ни на что не похожа».

Однажды, спустя примерно год после того, как я с кошками переехала к Лоренсу, он принес домой пакетик «Кошачьей радости Паунс». Наверное, он хотел порадовать Вашти, но остальным кошкам тоже кое-что перепало.

Наверняка производители подсыпали в свои конфетки крэк, потому что каждый раз, когда кто-нибудь приносил домой пакетик «Паунс», у нас дома начинался такой бедлам – хоть святых выноси. Даже Скарлетт – вы только вдумайтесь, Скарлетт! – поднималась на задние лапы и просила. Скарлетт попрошайничала! Она все еще не позволяла Лоренсу прикасаться к себе и уклонялась каждый раз, когда он хотел погладить ее по голове, но была уже готова мурлыкать и тереться о его ноги, когда он приходил домой вечером.

Лоренс же научился постукивать по полу ногтями, когда приносил Гомеру конфетки «Паунс», чтобы тот знал, где их искать. Гомер очень скоро привык карабкаться на Лоренса и с добродушным любопытством тыкаться мордочкой в его ладони и карманы. «Привет, приятель! Ну что, принес эти свои конфетки “Паунс”»?

Ну а Вашти… Вашти, конечно, тоже любила конфетки «Паунс», но прежде всего она любила Лоренса за его личные достоинства. Хотя это мало что меняло.

* * *

Лоренс был человеком, который ни разу в жизни никому не вручал поздравительные открытки лично. Он всегда посылал их по почте, потому что, по его мнению, в тысячу раз приятней было обнаружить поздравительную открытку у себя в почтовом ящике, чем принять ее из чьих-либо рук.

На первый день рождения в квартире Лоренса, который я отметила через год после переезда, я получила по почте две поздравительные открытки. Одна была от Лоренса, а в качестве обратного адреса был указан адрес его офиса. Обратный адрес на второй был мне неизвестен, и она была написана незнакомым почерком (я позже выяснила, что Лоренс попросил кого-то из клерков подписать ее и указать свой адрес). Я вскрыла конверт, извлекла открытку и увидела, что на ней изображены три котенка, ужасно похожие на Скарлетт в первые месяцы ее жизни. А на обороте я прочла:

«С Днем рождения, мамуля! Мы тебя очень любим, хоть ты и заставляешь нас жить с этим жутким мужчиной».

Открытка была подписана: «Скарлетт, Вашти и Гомер». Естественно, «подпись» Скарлетт была сделана красными чернилами, а рядом с подписью Вашти стоял отпечаток ее лапы, словно печать. В подписи Гомера буква «Р» была написана задом наперед, и вся подпись немного съехала набок. Лоренс потом объяснил, что подпись Гомера, конечно же, не идеальна – в конце концов, этот кот слепой.

Три недели спустя Лоренс сделал мне предложение. Я его приняла.

* * *

Прошло еще два года, прежде чем мы с Лоренсом поженились. Я подписала контракт на издание своего романа, и, хотя мне больше не приходилось с утра до вечера работать над текстом, потребовалось еще много месяцев на редактирование, раскрутку, интервью и презентации. Втиснуть нашу свадьбу в этот напряженный график было бы выше наших сил. Мы подождали год, пока книга вышла из печати, а потом начали готовиться к свадьбе.

Месяца за три до свадьбы лучший друг Лоренса, Дэйв, который должен был быть свидетелем, пришел к нам на обед. Дэйв и Лоренс дружили с детского сада и, естественно, провели массу времени в нашей квартире. Но Дэйв никогда не приходил один – он всегда был в компании с кем-нибудь. Скарлетт и Вашти всегда избегали больших компаний. Так уж сложилось, что единственной кошкой, которую в этом доме видел Дэйв, был Гомер.

Гомер помнил Дэйва и, как всегда, приветливо встретил его: «Здорово, приятель! Поиграешь со мной? Ну-ка, брось мне моего плюшевого червяка!» Скарлетт тоже была здесь и, как ни странно, не стала скрываться бегством при появлении гостей. Я стояла в другом конце комнаты и вдруг увидела, что Дэйв хочет погладить Скарлетт. Я закричала:

– Стой! Не надо ее гладить! – Но было слишком поздно. Дэйв уже коснулся рукой головы кошки.

Я была внутренне готова к самому худшему, автоматически пытаясь вспомнить, где лежит аптечка, йод и бинт. И тут я увидела нечто такое, чего никак не ожидала. Скарлетт очень ласково терлась головой о руку Дэйва. Мы с Лоренсом переглянулись, а потом посмотрели на Скарлетт, словно она только что а капелла исполнила арию из «Гамлета».

Дэйв не заметил нашего изумления. Он взглянул на Лоренса и спросил:

– Так какая кошка у вас тут самая злая?