Текст книги "История как проблема логики. Часть первая. Материалы"

Автор книги: Густав Шпет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

В целом, во всяком случае, тот прикладной и публицистический характер Просвещения, о котором мы говорили в общей характеристике этой эпохи, обнаруживается и в немецком Просвещении. Несомненно, это обстоятельство должно отразиться и на отношении эпохи к истории, и оно, действительно, отражается. Как увидим ниже, в руках историков Просвещения в указанном узком смысле, т. е. находившихся под влиянием французских писателей, вырастает целое направление в истории и историографии, близкое к тем основным чертам, какие мы видели во Франции, но вносящее также нечто от себя. Эти новые оригинальные элементы состояли, с одной стороны, из «усовершенствования» методов и приемов французского Просвещения и идей английского эмпиризма, а с другой стороны, из «усовершенствования» лейбницевского рационализма в школе Вольфа. Конфликта, который возникает таким образом между эмпирическими и психологическими основами французского Просвещения и рационалистическими основами немецкой переделки, отражается на всей эпохе и не находит в ней сколько-нибудь заметного примирения. Скорее, напротив, можно сказать, он углубляется до таких крайних противоположностей, как Тетенс, с одной стороны, и Мендельсон, с другой.

Во французском Просвещении мы также отмечали наличность тех же двух элементов, но, 1, рационализм картезианства никогда не доводился до такой крайней степени, как у Вольфа и мог прекрасно уживаться не только с эмпиризмом, но даже с мистицизмом; 2, английский эмпиризм с его бэконовским принципом «пчелы» по отношению к «пауку» и «муравью» также представлял скорее благоприятную почву для восприятия некоторых идей рационализма. Настоящее обострение двух рассматриваемых моментов сказалось не во французском Просвещении, а в самом развитии английской философии. Юма можно считать в такой же мере представителем доведенной до конца одной из крайностей противоположения, эмпиризма, как и представителем попытки примирения или «преодоления» этого конфликта. Еще в большей мере той же задачей задается философия «здравого смысла». Только «усовершенствование» этих попыток у Канта приводит к разрешению конфликта и на немецкой почве. И только в одном отношении Кант является непосредственным продолжателем Просвещения в узком смысл, поскольку и для него «житейское благоденствие» остается в виде практического разума «приматом» над теоретическими стремлениями человеческого духа.

Но зато во всех остальных отношениях Кант именно обрывает уже нашедший себе питание на немецкой почве интерес к истории. Тут дело не только в антиисторическом духе его критицизма и в ограниченном математическим естествознанием понимании задач науки, но во всем складе и подготовке самого Канта. Исторические и даже историко-философские познания Канта, по-видимому, не далеко простирались за пределы того, что он извлек в школе, и у него не было материала, на котором он мог бы оценить значение исторического метода и понять смысл истории как науки, возможность ее особой методологии и философии[252]252
  Недостаточность историко-философской подготовки Канта засвидетельствована целым рядом исследователей. См. оценки, собранные Вилльма нном (Willmann O. Geschichte des Idealismus. В. III. 2 Auf. S. 521 f.). Этот список можно было бы еще увеличить, но это и само собою ясно как из собственных суждений Канта, так и из его биографии. Файхингер в своем Комментарии (S. 28–30) собирает замечания Канта о рационализме, resp. догматизме; этот материал весьма наглядно показывает, до какой степени Кант не понимал рационализма, конкретными образцами которого для него, по изысканиям Файхингера, были Платон, Стоя, Лейбниц, Вольф. Недостаточно внимательным отношением к философии Вольфа быть может объясняется также неудачное использование Кантом рациона-


[Закрыть]. Тенденции самого Просвещения, как и немецкого рационализма в этом отношении остались от него скрытыми. Характерно рассуждение К. Фишера, который хочет все-таки найти у Канта «философию истории». «В задачу Канта, – пишет он, – не входило дать философию истории, он хотел только установить идею и тему последней согласно принципам своего нового критического учения. Он выбирает три момента, чтобы подробнее рассмотреть их, – из чего должно уясниться направление, по которому идет человечество; эти моменты суть «начало, цель и современность»[253]253
  Фишер К. И. Кант. Ч. 2. С. 252–253. Анализ идей Канта и оправдание высказанных мною общих соображений читатель найдет ниже.


[Закрыть]. Справедливо, что в задачу Канта не входило дать философию истории, но странный характер должны носить «идея и тема», где есть «начало», «конец» и «настоящее» время, но нет только самой ucmopиu, ведущей от этого начала и до настоящего. Поэтому, если исторические элементы мировоззрения XVIII века через развитие самой науки истории и через идеи неогуманизма и «философии чувства» расцветают в философии романтизма и Гегеля, то происходить это не при помощи кантовского критицизма, а вопреки ему. Знаменательно также, что и в идеалистической метафизике историзм и философия истории выступают во всей полноте своих задач, как только эта метафизика освобождается от ограничительных для философии рамок, поставленных ей Кантом, главным образом, в определении функций самого разума.

Абсолютное недоверие Канта к разуму, утеря им, как я постараюсь показать, вольфовского ratio, было главной причиной полярности кантовских теорий по отношению к идее историзма; и только так открыто порвавший с Кантом абсолютный идеализм, с его культом разума, повернул интерес философии к истории, заставил увидеть в ней и философскую и логическую проблему. Если тем не менее наука истории развивалась и при влиянии кантовской философии, то развивалась она несмотря на «Критику чистого разума», – и это верно не только диалектически, но и исторически.

Определить ближе и положительно оставленное вольфовским рационализмом место для истории – оставалось одной из задач для его последователей. На почве чистой лейбнице-вольфовской философии были выполнены в XVIII веке ближайшие опыты логики и методологии исторической науки (Хладни, Вегелин) в контакт с ними, но под влиянием французской историографии шло развитие самой науки истории, а под влиянием возобновленного интереса к Лейбницу (по поводу вышедших в 1765 году Nouveaux Essais) зарождаются опыты философско-исторических построений и интерпретаций (Лессинг; Гердер). Никто, кажется, не понимал так тонко дух лейблистической терминологии для своих собственных идей. Во всяком случае, в этом пункте Кант не похож на Коперника, который, совершив свое открытие, не стал называть землю солнцем, а продолжал солнце называть солнцем, а землю – землею. Терминологическая путаница, внесенная Кантом, обязывает относиться к рационалистической терминологии с особенным вниманием, чтобы в нее не были привнесены чуждые ей мотивы кантовского субъективизма. (На произвольность кантовской терминологии и на несогласованность ее с принятой терминологией особенно настойчиво и постоянно указывает уже Платнер. Platner E. Philosophische Aphorismen. Lpz., 1793–1800. {3. Auf.} Thl. I, II; 1. Auf. 1776–1782.) {2. Auf. 1784. Thl. I (Thl. II не выходила). }

ницевской философии, как Шеллинг, и никто не чувствовал так сильно необходимости восстановить этот дух в философии, как Шеллинг, от него идет новая эпоха в понимании истории, но по духу это есть продолжение традиций именно вольфовского рационализма. В 1798 году Шеллинг задался вопросом: «возможна ли философия истории?» и ответил на него: «философия истории не возможна», но смысл всей его аргументации, мне кажется, можно выразить в словах: потому что возможна история. Эта интересная статья Шеллинга, – кантовская по смыслу вопроса и ответа, вольфианская, по смыслу содержания, – действительно открывает новый момент в истории нашего вопроса. Но чем дальше уходил от Канта немецкий идеализм, тем яснее становилось, что и философия истории возможна, пока не вышло так, как удачно характеризует Гармс: «Прежде было два вида наук, теперь только один, философия истории»[254]254
  Ср. также его слова: «Философия истории – не только новая дисциплина философии, но она есть современная философия» (Harms F. Abhandlungen zur systematischen Philosophie. Brl., 1868. S. 90. Гл.: «Ueber die Aufgabe and die Bedingungen einer Philosophie der Geschichte. Zur Charakteristik der modernen Philosophiе. … 1851»). – Я не имею возможности здесь же обосновать мнение, высказанное мною в тексте, так как выполняю эту задачу во втором томе своих исследований. Сошлюсь только еще раз на Гармса, мнение которого я разделяю, когда он говорит о философии истории в той же статье, что «на послекантовскую философию сочинения Лессинга и Гердера оказали определяющее, а что касается их содержания, то большее влияние, чем исследования Канта» (Harms F. Op. cit. S. 94).


[Закрыть]. От катастрофического разрушения философии после Гегеля живой уцелела только философия истории, расцветшая и на новой почве «философии, отрицающей философию» (Фейербах), в виде грандиознейшей из объяснительных исторических теорий, теории исторического материализма. В тоже время сохраненные и донесенные до нас традиции платоновско-лейбницевской философии у Лотце[255]255
  Свои философско-исторические идеи, изложенные в «Микрокосме», Лотце сам сопоставляет с «Идеями» Гердера: «мы повторяем при изменившихся воззрениях, приобретенных современностью, предприятие, нашедшее свое блестящее начало в Идеях к истории человечества Гердера» (Предисловие к 1-му изд.: Lotze R. H. Mikrokosmus. Lpz., 1856. S. XVI).


[Закрыть] подготовляли почву и для положительного развития собственной идеи историзма, как она вскрыта в историческом идеализме Эйкена и Дильтея. Напоследок и реставрированное кантианство оказалось вынужденным перейти от категорического отрицания истории как науки «единственно последовательным кантианцем» Шопенгауэром к ищущим опоры в этицизме Фихте скептическим и половинчатым теориям, не впускающим все же историю в «границы» научного объяснения (Виндельбанд, Риккерт).

Если Канта тем не менее некоторые считают завершителем эпохи немецкого Просвещения, то в высшей степени яркий свет проливает на отличие немецкого Просвещения от французского сравнение Канта с Контом, как завершителем французского Просвещения. Как уже было отмечено, Конт завершает в полном смысле слова дело, начатое Бэконом и продолженное Тюрго, д’Аламбером и Кондорсе, и как мы увидим еще, вносит своеобразный новый элемент в логическое истолкование науки истории. В целом Кант занимает переходное место, – если иметь в виду историческую последовательность немецкой философии, – но как завершитель эпохи Просвещения, он доводит до конца только некоторые своеобразные черты мышления, более характерные для упомянутой берлинской философии, но не для всего Просвещения в его целом и в широком значении этого слова. Но в то же время Кант, попав в колею английского эмпиризма, докатывается до конца и по дороге, проложенной Юмом, создавая и с этой стороны некоторую завершительную работу. Происходит это, быть может, от того, что французское Просвещение, несмотря на весь свой эклектизм и дилетантство, все же было в основном и по тенденции единым устремлением, напротив, немецкое Просвещение в самых основах носило двойственность эмпирических и рационалистических принципов, и многообразие влияний как национальной философии, так и англо-французской. Поэтому Конт является единым завершением эпохи, а Кант завершает ее наряду с Гердером, Лессингом, Гумбольдтом и др. Не последнюю роль в этом различии двух Просвещений сыграл и характер «практицизма», – существенный признак, как было указано, Просвещения. В то время как французское Просвещение выступало с конкретными целями политического и социального реформаторства, немецкое Просвещение преследует неопределенные и расплывчатые цели морального благополучия, представления о котором, разумеется, бесконечно разнообразны[256]256
  Очень интересна характеристика немецкого Просвещения с этой точки зрения у Целлера. Zeller E. Geschichte der deutschen Philosophie seit Leibnitz. 2. Auf. München, 1875. S. 250 ff.


[Закрыть].

В общем, таким образом, немецкое Просвещение в широком смысле есть сложная смесь мнений и убеждений. «Во второй половине XVIII века, – говорит Целлер, – возник из смешения различных данных в философии эпохи элементов тот образ мыслей, который, поскольку он представляется в форме научной рефлексии, обыкновенно называют в более узком смысле философией немецкого Просвещения». Но если брать всю эпоху в целом и искать ее самородных корней, то они окажутся преиму щественно лежащими в вольфовском рационализме. «Вольф, – констатирует Гегель[257]257
  Hegel G. W. F. Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie. Th. 3. 2. Auf. Brl., 1844. S. 427.


[Закрыть], – преимущественно в общем интеллектуальном развитии немцев приобрел великие, бессмертные заслуги; его можно прежде всего назвать учителем немцев. Можно сказать, что Вольф впервые приручил (einheimisch gemacht hat) в Германии философствование». Имея это в виду, мы должны проследить, как отражается философия рационализма на исторических идеях и на научной и философской разработке истории в немецком Просвещении. Таким образом, нам удастся обнаружить, в какой мере рационалистическая философия сп особствовала или затрудняла развитие исторического метода, и в каком направлении шла ее поддержка или обнаруживались со стороны ее препятствия к этому. Мы уже имели случай отметить, что априорно можно было бы ожидать, что рационализм так тесно связанный с логикой должен был бы натолкнуться и на проблему исторического познания. Последующее изложение покажет, что это предположение находит свое подтверждение в действительности.

2. В «Discursus praeliminaris de philosophia in genere», составляющем вступление к «Логике», а также своего рода введение ко всей системе Вольфа, последний различает три вида человеческого познания: познание историческое, философское и математическое. Познание фактов, или того, что есть, и совершается как в материальном мире, так и в имматериальных субстанциях, называется Вольфом историческим познанием[258]258
  Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica etc. «Discursus praeliminaris de philosophia in genere» (далее D. Pr.) § 3: «Cognitio eorum, quae sunt atque funt, sive in mundo materiali, sive in substantiis immaterialibus accidant, historica a nobis appellatur». – Среди исчисляемых сотнями учеников и последователей Вольфа (Ср.: Ludovici К. G. Ausfürlicher Entwurf einer vollständigen Histoire der wolffschen Philosophie. 2 Bde. Lpz., 1737); разумеется, были отклонения от учителя: и новые творческие опыты и примеры плохого понимания, но в общем вольфианство представляет собою цельную и благодаря школьной форме изложения малоподвижную систему. Чтобы подчеркнуть единство всего направления, я должен был остановиться для иллюстрации положений самого Вольфа на каком-нибудь из его виднейших последователей. Я выбрал ученика Баумгартена Мейера по следующим основаниям: 1, его литературная деятельность может рассматриваться как завершение периода чистого вольфианства, так как с середины века все живее чувствуется в немецкой философии влияние английского эмпиризма (Локка) и французского Просвещения, а 1765 годом (год выхода Лейбницевых «Nouvеаuх Essais») датируются новые веяния чисто немецкого Просвещения (Лессинг и пр.), равно как и господство берлинского эклектизма и так называемой «популярной философии» (Мейер читал о Локке специальные лекции по поручению Фридриха, но, по крайней мере, на его онтологических теориях не заметно влияния Локка, если исключить его упоминание о «теории человеческого познания», die Theorie der menschlichen Erkenntniss, и о «границах человеческого познания» (Metaphysik. Halle, 1755, § 130). Его «введение в метафизику», предшествующее последней, очевидно, под влиянием Баумгартеновской «гносеологии», Gnoseologie); 2, Мейер пользовался особенно широким влиянием и распространением, заслуженным благодаря его ясному и обстоятельному способу изложения; 3, как сообщают биографы Канта, последний именно Мейера (как и Баумгартена) клал в основу некоторых своих чтений, и на самом деле сравнение его с Кантом обнаруживает до какой степени Кант был консервативен в своих определениях и подразделениях; тут выясняется, что им просто воспроизводится из догматической философии, чем подсказаны некоторые новые определения, и наконец, – самое важное, – удается проследить, какую форму принимают догматические определения и доктрины, как только они переводятся на новый язык субъективизма. (Ср.: Menzer P. Kants Lehre von der Entwicklung. S. 240: «Aus dem Kreise der Männer, welche sich an Wolff anschlossen, darf noch eine besondere Berücksichtigung G. F. Meier beanspruchen, da Kant seinen “Auszug aus der Vernunftlehre” den Vorlesungen über Logik zugrunde legte und so auf die Frage nach dem wissenschaftlichen Wert der Geschichte durch ihn geführt wurde».) Сообразно цели этой главы я пользуюсь главным образом «Метафизикой» Мейера (Meier G. F. Metaphysik. Erster Teil. Halle, 1755) и в меньшей мере «Vernunftlehre» (Zwote Auf. Halle, 1762), которая к тому же представляет своеобразную попытку обновить и оживить изложение школьной логики. Это последнее сочинение идет уже совершенно в духе Просвещения и «популярной философии».


[Закрыть]. Его основою (fundamentum) или источником являются данные чувств или опыта (sensus vel experientia)[259]259
  D. Рr. § 1. Sensuum benefcio cognoscimus, quae in mundo materiali sunt atque funt, et mens sibi conscia est mutationum, quae in ipsa accidunt.


[Закрыть]. Философское познание не довольствуется установлением факта при помощи чувственного опыта, а ищет прежде всего разумного основания, которое может послужить, между прочим, и для объяснения факта[260]260
  Ibid. § 4, 6, 7. Differt cognitio philosophica ab historica. Haec enim in nuda facti notitia subsistit; illa vero ulterius progressa rationem facti palam facit, ut intelligatur cur istiusmodi quid feri possit. – Cp. «vérités de raisonnement et celles de fait» (vérités nécessaires и vérités contingentes) Лейбница.


[Закрыть]. Наконец, математическое познание направлено на количественное определение вещей[261]261
  Ibid. § 13, 14.


[Закрыть].

Разумное познание оснований требует своего источника познания, но может быть также почерпнуто и из опыта, может быть «историческим познанием», а в таком случае последнее рассматривается как основа философского познания, которое поэтому должно особенно внимательно относиться к этой своей основе[262]262
  Ibid. § 10. Si per experientiam stabiliuntur ea, ex quibus aliorum, quae sunt atque funt, vel feri possunt, ratio reddi potest, cognitio historica philosophicae fundamentum praebet. § 11. Apparet adeo, cognitionem historicam поп esse negligendam ei, qui ad philosophicam adspirat, sed eidem potius praemitti, imo cum ea constanter conjungi debere.


[Закрыть].

Нужно с самого начала отчетливо уяснить отношение, в которое Вольф ставит различные «познания», и мы убедимся до какой степени несправедливо представление о рационализме, как об учении будто бы допускающем «выведение» всего знания действительности из отвлеченных положений рассудка, получаемых неопределенно априорным способом, чуть ли не врожденных, и т. п. Так представляют себе иногда «рационализм» «эмпирические» и «критические» противники его, и такое представление популяризуется подчас весьма почтенными авторитетами. Вот, например, Файхингер изображает рационализм или «догматизм», против которого направлялась критика Канта: «Познание должно приобретаться путем чистого разума, который является собственным источником познания и порождает познавательный материал из самого себя. Из лежащих в самом разуме прирожденных понятий и основоположений (ideae innatae, ἀϱχαὶ ἀναπόδειϰτοι) должно познавать действительность по прообразу чистой математики, «more geometrico», дедуктивно, путем анализа понятий, путем силлогистического выведения»[263]263
  Vaihinger H. Commentar zu Kants Kritik der reinen Vernunft. Stuttgart, 1881. В. I. S. 28.


[Закрыть]. Между тем тот факт, что опыт есть единственный источник расширения нашего знания о действительности, для Вольфа так же ясен, как и для самого крайнего эмпириста. Но Вольфу ясно еще и то, что не всегда ясно эмпиристу: наше познание не есть только накопление, но есть также приведение накопленного в порядок. Подлинное различие рационализма от эмпиризма и примирительных попыток, в род критицизма, только в понимании самого этого «порядка» и его источников. Если эмпиризм, опираясь на допущение необъяснимого и «вероятного» «единообразия» в чувственном опыте, хочет найти этот порядок путем «механического» сочетания повторяющегося и относительно устойчивого, то рационализм, напротив, обращается к умозрительному констатированию тожественных и самотожественных отношений, идеально или рационально, осмысливающих и упорядочивающих чувственно данную действительность. Таким образом, «единообразию действительности» эмпириков рационализм противопоставляет «порядок истины». С другой стороны, рационализм сопоставляется со всякого рода субъективизмом, психологическим или критическим. В обоих случаях, если субъективизм ищет порядка познаваемого в порядке функций познающего субъекта, то рационализм и здесь выступает с противоположением рационального и идеального «порядка истины». Истина, утверждает Вольф[264]264
  Wolff Ch. Vernünftige Gedanken von Gott usf. § 142. Интересное и принципиальное учение Вольфа о «порядке» см. его «Ontologie». Cap. VI. De Ordine, Veritate et Perfectione. § 472 ss.


[Закрыть], отличается от сновидения порядком. И потому истина есть не что иное, как порядок в изменениях вещей.

Таким образом, различение познания исторического и рационального, как чувственного и умозрительного, имеет в виду не только разные функции и разные предметы познания, но, строго говоря, это также познание разного значения и разного смысла. Nam cognitio historica acquiescit in nuda notitia facti, in philosophica reddimus rationem eorum, quae sunt vel esse possunt, in mathematica denique determinamus quantitates, quae rebus insunt. Aliud vero est nosse factum, aliud perspicere rationem facti, aliud denique determinare quantitatem rerum[265]265
  D. Pr. § 17.


[Закрыть].

Именно это различие и обусловливает сочетание разных видов познания, отнюдь не исключающих друг друга. Такое соотношение не дает возможности проникнуть априорно в «историю» и раскрыть научный и философский смысл исторического изучения, а с другой стороны, оно же побуждает нас при всяком рациональном познании не терять «исходного пункта» умозрения, данного в самой действительности.

Историческое познание есть обычное познание (die gemeine Erkentniss, cognitio vulgaris) и оно играет важную роль в человеческой жизни, но оно не достаточно для философа, который должен знать не только то, что есть и что возможно, но также основания и причины всех вещей. Его познание есть поэтому особое познание, философское (die Erkentniss eines «Welt-Weisen»)[266]266
  См.: Немецкая Логика Вольфа: Wolff Ch. Vernünftige Gedancken von den Kräfften des menschlichen Verstandes. Vorbericht. § 4–7.


[Закрыть]. Мейер развивает определения Вольфа[267]267
  Meier G. F. Vernunftlehre. § 31–35.


[Закрыть]: для того, чтобы иметь рациональное познание вещи, необходимо, 1, иметь познание о вещи, 2, знать ее основание, 3, отчетливо знать связь вещи с ее основанием. Обычное познание может быть неотчетливым, тогда как рациональное (die vernünftige) должно быть всегда отчетливым; первое или вовсе не открывает нам оснований, или, если и открывает, то из них не могут быть выведены понятным образом вещи, рациональное познание отчетливо указывает основание и связь вещей с основаниями. «Обычное познание необходимо для рационального познания, или мы не можем никогда достигнуть последнего без первого. Природа никогда не спешит, она никогда не делает скачка. Для нас, людей, невозможно усматривать зараз вещи, их основания и их связь друг с другом. Невозможно стараться найти основание какой-нибудь вещи, пока мы не имеем познания о самой вещи. Основания скрыты глубже, и мы открываем их только тогда, когда познание вещи наводит нас на их след. Обычное познание относится к рациональному, как утренняя заря к светлому дню, оно должно, следовательно, предшествовать последнему. И это подтверждает также постоянный опыт»[268]268
  Ibid. § 34. S. 35–36.


[Закрыть]. Мейер допускает степени в самом рациональном познании и только более совершенное рациональное познание называет «ученым или философским» (еine gelehrte oder eine philosophische Erkenntniss), но, очевидно, это не меняет принципиально вольфовского разделения и оно остается типическим для всего рационализма XVIII века.

Согласно этим определениям различие между познанием историческим и познанием философским по источнику есть прежде всего различие между чувственным опытом и разумным основанием. Сообразно этому, названное разделение может быть выражено другой, параллельной парой признаков: это есть познание эмпирическое и познание рациональное. Но нужно заметить, что все же это – только параллелизм, а не синонимическая замена терминов, так как, с одной стороны, у Вольфа оказывается возможным эмпирическое познание разумных оснований, а с другой стороны, ведь математическое познание также есть познание рациональное. Тем не менее очевидно, что центральным пунктом в проведении этих разграничений являются понятия ratio и experientia, т. е. те основные понятия, которыми обозначается само разделение нашего знания, как исторического и философского.

Прежде всего для правильного уяснения терминов как по отношению к термину ratio, так и но отношению к термину experientia, нужно иметь в виду следующее замечание: подобно тому, как у нас термины ощущение, представление и т. п. обозначают, с одной стороны, некоторый познавательный процесс и соответствующую «способность», а с другой стороны, некоторое содержание, обнаруживающееся с помощью этого процесса, так у Вольфа ratio обозначает и некоторую «способность» и то, что постигается с помощью этой способности, следовательно, разум и разумное, a experientia есть и испытание и испытываемое[269]269
  Вольф различает experientia и experimentum, но это различение есть только различение рода и вида, именно experientia обнимает 1, experimentum, 2, observatio (Wolff Ch. Psychologia empirica. § 456). – Мейер делает следующее разъяснение, имеющее общее значение: «Durch die Erkentniss verstehen wir, entweder einen ganzen Inbegrif vieler Vorstellungen, oder die Handlung, wodurch eine Vorstellung von einer Sache gewürkt wird». Vernunftlehre. § 25.


[Закрыть]. Точно также допустимо, что, как например, процесс представления может быть направлен на содержание ощущения, разумное может быть получено в испытании, и vice versa, хотя, разумеется, границы такого обращения должны быть подвергнуты специальному анализу. Основание нашей интерпретации обнаружится в последующем само собою.

Определение того, что такое ratio, мы находим у Вольфа в его Psychologia empirica, где под разумом понимается способность узрения или усмотрения связи общих истин[270]270
  Wolff Ch. Psychologia empirica. § 483: «Ratio est facultas nexum veritatum universalium intuendi seu perspiciendi».


[Закрыть]. Всякое наше познание может быть получено или a posteriori, это есть познание из опыта (experiundo), или a priori, это – познание из разума (ratiocinando), или смешанное (mixta) из того и другого[271]271
  Ibid. § 434, 435. – Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica etc. § 50: «Alii ratiocinationem Dianoeam, Discursum, Argumentationem vocant».


[Закрыть]. Познание с помощью разума есть априорное познание, приобретаемое путем умозаключения из разумного основания[272]272
  Wolff Ch. Psychologia empirica. § 491, 492. См. ниже С. 155 прим. 38.


[Закрыть], причем разум остается чистым (ratio pura), если умозаключение делается только из a priori познанных определений и положений, и он перестает быть чистым, если в умозаключение вводится апостериорное познание. Следовательно, разум перестает быть чистым, когда к нему привходит опыт, experientia. Такое соединение разума и опыта есть Connubium rationis et experientiae[273]273
  Ibid. § 495–497.


[Закрыть].

Experientia non est ratio, и в то время как разум есть познание априорное и, как следует из его определения, направляется на общее, опыт есть познание, получаемое в наших восприятиях, а так как мы воспринимаем только единичное, то опыт есть познание единичного (experientia singularium est)[274]274
  Ibid. § 490. Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica etc. § 664, 665.


[Закрыть].

Из этих определений Вольф делает вывод, который указывает на отмеченный выше параллелизм: Scientia ex ratione; historia ab experientia ortum trahit[275]275
  Wolff Ch. Psychologia empirica. § 498.


[Закрыть]. Вместе с тем мы получаем возможность установить 1, логические формы каждого из членов этого противоположения, 2, их логическое содержание («разумное» и «испытываемое»)[276]276
  Введение нового термина Scientia на место «философского познания» не должно смущать нас, так как, по Вольфу, Philosophia est scientia (D. Pr. § 29), и следующий за приведенным определением § 499 гласит также: «Cognitio philosophica rationis est». Wolff Ch. Psychologia empirica.


[Закрыть]. Именно наука состоит из доказательств, демонстраций, в которых мы утверждаем или отрицаем, т. е. из следствий, законно вытекающих из достоверных и прочных начал[277]277
  Ср.: D. pr. § 30. Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica etc. § 594.


[Закрыть], другими словами, из истин, получаемых путем умозаключения и содержащих в себе разумное основание, почему они истинны; таким образом, наука, получаясь из разума (ex ratione), обнаруживает через демонстрацию связь общих истин[278]278
  Wolff Ch. Psychologia empirica. § 498.


[Закрыть]. Напротив, история, так как она сообщает то, что есть или возникает (quae sunt atque funt), нуждается в опыте, поскольку опыт есть познание единичного[279]279
  Ibid.


[Закрыть].

Так обстоит дело, пока мы имеем в виду только психологическую сторону вопроса, рассматриваем ratio и experientia, как психологический процесс, но, по Вольфу, логика опирается не только на психологию, но и на онтологию[280]280
  Логика занимает в философии «первое место», по Вольфу, только в силу дидактических соображений (methodus studendi), а не по существу (methodus demonstrativa) (D. Pr. § 91). Поэтому, если она хочет быть доказательной, она опирается на психологию и онтологию. Quod si in Logica omnia demonstranda, petenda sunt principia ex Ontologia atque Psychologia (Ibid. § 89, 90). – Онтология, по Вольфу, есть наука о вещах вообще, поскольку они суть и возможны. Ontologia seu Philosophia prima est scientia in genere, seu quatenus ens est (Ont. § 1. D. Pr. § 73). (По-немецки Вольф передает Ontologia через Grundwissenschaft.) Заслуживает полного внимания попытка Пихлера интерпретировать вольфовское ens, как schlechtweg Ding oder Gegenstand. Pichler H. Ueber Chr. Wolffs Ontologie. Lpz., 1910. S. 3 f.


[Закрыть]. Эта двойственность оснований уже обнаруживается и в приведенных заключениях, поскольку в них речь идет о бытии и разумном основании. И вот, если мы перейдем к этой стороне вопроса, мы заметим, как рассматриваемый нами параллелизм начинает как будто колебаться. Самый переход Вольфа от разума (ratio, Vernunft), как способности усмотрения связи общих истин, к разуму (ratio, Grand), как разумному основанию, почему вещи суть и возникают, ясно выражается в его доказательстве положения, что философское познание есть познание разумное. Кто подготовлен, рассуждает он, в философском познании, тот замечает разумное основание того, что есть или возникает, именно связь вещей как в их сосуществовании, так и в их последовательности, следовательно, связь истинных общих положений или связь общих истин. Таким образом, доказывается, что философское познание есть познание разума[281]281
  Wolff Ch. Psychologia empirica. § 499: «Cognitio philosophica rationis est. Qui enim cognitione philosophica instructus est, rationem perspicit eorum, quae sunt, vel funt, adeoque nexum rerum tam coexistentium, quam sibi mutuo succedentium, consequenter propositionum universalium verarum, seu veritatum universalium. Est itaque rationis».


[Закрыть]. Отсюда ясно, что философское познание есть для Вольфа разумное познание, поскольку оно усматривает заключенное в общих положениях разумное основание, выражающее связь сосуществования или последовательности, другими словами, усматриваемая нами связь общих истин и есть не что иное, как ratio в качестве разумного основания. Но необходимо войти несколько глубже в рассмотрение того, что понимает Вольф под разумным основанием, имея в виду наш руководящий вопрос об отношении философского и эмпирического, resp. исторического. Философское познание имеет место потому, что, – как устанавливает Вольф, – Еа, quae sunt vel funt, sua non destituuntur ratione, unde intelligitur, cur sint, vel fant. Здесь мы уже встречаем то определение ratio, которое остается на всем протяжении философских рассуждений Вольфа[282]282
  D. Pr. § 4. Ср.: Ont. § 56: «Per rationem suffcientem intelligimus id, unde intelligitur, cur aliquid sit». Ibid. § 321: «Ratio autem suffciens saltem effcit, ut, cur aliquid sit, intelligibili modo explicari possit». § 70: «Nihil est sine ratione suffciente, cur potius sit, quam non sit, hoc est, si aliquid esse ponitur, ponendum etiam est aliquod, unde intelligitur, cur idem potius sit, quam non sit».


[Закрыть]. Из сопоставления этого определения с определением разума, как способности, мы получаем два положения существенно характерных для рационализма Вольфа: 1, Ratio как способность, хотя и облекает предмет, на который она направлена, в определенную логическую форму выражения, именно в форму умозаключения, тем не менее есть способность умозрения, непосредственного усмотрения, facultas intuendi seu perspiciendi, или, как определяет Вольф то же понятие по-немецки, die Einsicht, oder das Vermögen… einzusehen, heisst Vernunft[283]283
  Wolff Ch. Vernünfftige Gedancken von Gott usw.: «Die Einsicht, so wir in den Zusammenhang der Wahrheiten haben, oder das Vermögen, den Zusammenhang der Wahrheiten einzusehen, heisset Vernunft» (§ 368). Ср.: Wolff Ch. Vernunftige Gedanken von den Kräfften usw.: «wenn ich sage: die Vernünfft sey eine Einsicht in den Zusammenhang der Wahrheiten, so erkläre ich das Wort Vernunfft» (Cap. I. § 41) – Мейер точно также определяет: «Unsere Vernunft ist ein Vermögen den Zusammenhang der Dinge einzusehen, und also sich die Dinge aus ihren Gründen vorzustellen» (Meier G. F. Metaphysik. § 33).


[Закрыть]. 2, Усматриваемая этой способностью связь общих истин (nexum veritatum universalium, der Zusammenhang der Wahrheiten) или связь вещей есть также ratio (resp. ratio suffciens), т. е. то, unde intelligitur, cur etc. Отсюда ясно, что усматриваемое разумом разумное основание есть усмотрение связи вещей, как необходимых истин, так как эта связь есть тот источник, из которого для нас делается понятным[284]284
  Для Вольфа unde intelligitur = откуда отчетливо представляется, потому что Facultas res distincte repraesentandi dicitur Intellectus. (Habemus tria vulgo vocabula, quae de facultate cognoscendi usurpantur, sensum, imaginationem et intellectum. Non invito igitur communi loquendi usu sensus ad rerum praesentium in singulari, imaginatio ad absentium itidem in singulari per imagines confusam repraesentationem adeoque intellectus ad repraesentationem distinctam in universali refertur. Wolff Ch. Psychologia empirica. § 275.) Ср.: Wolff Ch. Vernunftige Gedanken von den Kräfften usw.: Cap. I, § 36: «Gleichergestalt ist eine Erklärung des Verstandes, dass er sey ein Vermögen deutlich vorzustellen, was möglich ist…» Далее: «Tres sunt intellectus operationes (quas vulgo mentis operationes vocamus); quibus circa cognoscibilia versamur, notio cum simplici apprehensione, judicium et discursus» (Wolff Ch. Psychologia empirica. § 325, Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica etc. § 52). Tertia mentis operatio (quae et Ratiocinatio dicitur) est judiciorum ex aliis praeviis formatio (Wolff Ch. Psychologia empirica. § 366); в «Логике» мы встречаем такое определение умозаключения: Est itaque Ratiocinatio operatio mentis, qua ex duabus propositionibus terminum communem habentibus formatur tertia, combinando terminos in utraque diversos (Wolff Ch. Philosophia rationalis sive Logica etc. § 50). Т. е. это значит, что умозаключение есть деятельность интеллекта, а не разума, как может показаться на основании определения Вольфа, что познание с помощью разума есть познание, приобретаемое в умозаключении (Quicquid benefcio rationis cognoscimus, a priori cognoscimus. Wolff Ch. Psychologia empirica. § 491. Quicquid benefcio rationis cognoscimus, ratiocinando cognoscimus. Ibid. § 492). Напротив, по ясному смыслу всего сказанного, умозаключение есть третья способность интеллекта, но в то время как интеллект выполняет эту свою функцию, разум усматривает в объектах применения этой функции упоминаемую в тексте необходимую связь или разумное основание. Другими словами, разум усматривает основание, по которому интеллект совершает свои умозаключения. {(Augustine. De quantitate animae. § 53 – De Immort. An. § 1, 10). Ratio est quidam mentis adspectus, quo, per seipsam non per corpus, verum intuctur; Ratiocinatio autem est rationis inquisitio, a certis ad incertorum indagationem nitens cogitatio. NB! У Августина (ib. Cap. XXVII): разум (ratio) всегда присущ мудрому, а Ratiocinatio – не всегда!}


[Закрыть], почему вещи суть или становятся. Другими словами, ratio есть основание, из которого путем умозаключения выводятся определенные следствия. Но само это выведение, умозаключение, ratiocinatio, получение следствий из ratio, как разумного основания, совершается уже не с помощью способности ratio, a с помощью интеллекта, которого ratiocinatio составляет «третью операцию»[285]285
  См. пред. прим. – Мнение, что ratio (reason) и есть способность умозаключения, характерно как раз не для рационализма, а для английского эмпиризма, и это следует помнить. Ярче всего это принципиальное различие между эмпирическим и рационалистическим пониманием выступает в нижеследующем определении Локка и реплике на него Лейбница. Локк (Essay В. IV. Ch. XVII, 2): «What need is there of reason? Very much: both for the enlargement of our knowledge, and regulating our assent: for it hath to do both in knowledge and opinion, and is necessary and assisting to all our other intellectual faculties, and indeed contains two of them, viz., sagacity and illation». Лейбниц (Nouveanx Essais): «La raison est la vérité connue, dont la liaison avec une autre moins connue fait donner notre assentiment à la dernière. Mais particulièrement et par excellence on l’appelle raison, si с’est la cause non seulement de notre jugement, mais encore de la vérité même, ce qu’on appelle aussi raison a priori, et la cause dans les choses répond à la raison dans les vérités». – Нужно иметь в виду, что это мое различение имеет смысл, поскольку под «умозаключением» понимается чисто формальный, «номиналистический» переход от суждений, связанных общим «средним» термином, к новому суждению. Если же допускать, что за этой внешней номиналистической формой лежит действительный акт усмотрения связи самих вещей, т. е. если ὄϱоς μέσоς понимается как αἰτία, то названное противопоставление теряет свою остроту, и с точки зрения рационализма также становится допустимым говорить о ratio как «умозаключении». – Фр. Эрхардт в обосновании того мнения, что всякое умозаключение покоится на положении основания, исходит именно из «объективного» значения этого принципа: «derselbe (der Satz vom Grunde) kann nur insofern als Prinzip des Schliessens gelten, als er sachliche und objektive Verhältnisse in einer subjektiven Formel ausspricht» (Erhardt F. Der Satz vom Grunde als Prinzip des Schliessens. Halle, 1891. S 5, 6). Наличность «связи» Эрхардт считает основной предпосылкой вывода: «Wenn das Schliessen die Aufgabe hat, aus Gegebenem und Bekanntem Nicht-Gegebenes und Nicht-Bekanntes abzuleiten, so beruht seine Allgemeine Möglichkeit offenbar darauf, dass zwischen dem Gegebenen und Nicht-Gegebenen irgend ein Zusammenhang besteht, welcher den Fortschritt von dem einen zu dem andern gestattet» (Ibid. S. 3).


[Закрыть]. Само собою разумеется, что усматриваемая в ratio необходимая связь, не есть каждая отдельная частная связь со всеми вытекающими из нее следствиями при данных обстоятельствах и в данных условиях, иначе вовсе не нужно было бы того, что называется «доказательством». Мы признаем, что во всем доступном нашему сознанию такая связь существует, – это именно мы и выражаем в формуле principium rationis (suffcientis), – и мы усматриваем ее в каждом факте и в каждой истине, подлежащей нашему рассмотрению, но раскрывается для нас эта связь во всех ее следствиях с помощью дискурсии, и таким образом каждое наше положение оказывается сведенным к своему основанию, resp. выведенным из него, т. е. объясненным и обоснованным[286]286
  Против возможного здесь ограничения Вольф сам предостерегает: «Cavendum vero, ne defnitionem rationis datam falso interpretati nobis persuadeamus, quasi per rationem intuitive intelligamus, quare aliquid potius sit, quam non sit; quod praejudicium, etsi distincte non agnitum, plurimorum animos obsedit, ut rationem intuentes insuper habita demonstratione in idea ejus una contueri velint, quod propter eam est <…> ex eo, quod alterius ratio est, saepissime, immo ut plurimum, ratiocinando pervenitur ad id, quod propter earn esse intelligitur» (Wolff Ch. Ont. § 157). {agnosco, ovi, itum, ere – признавать!!}


[Закрыть]. Другими словами, демонстрация в форме «умозаключений» показывает explicite то, что содержится в вещи implicite. Поэтому всякое априорное доказательство для рационализма должно рассматриваться как аналитический процесс.

3. Ближайшее уяснение того, что разумеет Вольф под ratio само собою выдвигает вопрос о различии между ratio и causa. Приходится иногда встречать мнение, будто для рационализма характеристично отожествление этих понятий и выражение ratio sive causa считается для рационализма типическим. Опять-таки это обобщение теряет под собою почву, если иметь в виду Вольфа, который углубляет подмеченное Лейбницем различие обоих понятий, и для каждого из них указывает свою возможную сферу применения. Наиболее элементарное определение мы встречаем в немецкой метафизике Вольфа: «Если вещь А содержит в себе ничто, из чего можно понять, почему есть В, будет ли В нечто в А, или вне А; то то, что можно найти в А, называют основанием В: само А называется причиной, а о В говорят, что оно основано на А. Именно основание есть то, благодаря чему можно понять, почему нечто есть, а причина есть вещь, которая заключает в себе основание другой вещи»[287]287
  Wolff Ch. Vernünfftige Gedancken von Gott usw. § 29.


[Закрыть].

Различение, которое проводит сам Вольф, между разумным основанием и причиной, остается на первый взгляд довольно неопределенным, но оно уясняется значительно больше, если принять во внимание его онтологическое учение в целом. Общие указания его по этому поводу находятся в известном § 71 Онтологии, где он отмежевывает лейбницевское и свое понимание значения закона достаточного основания от положения схоластиков, nihil esse sine causa. Дело в том, по мнению Вольфа, что и те, кто не допускает в физике действия без причины, допускают тем не менее его без достаточного разумного основания. Так, например, признают, что магнитное притяжение должно иметь причину, но провозглашая ею присущую магниту силу притяжения, не считают нужным посредством этой притягивающей силы понятным образом объяснить магнитное притяжение (ut per vim istam attracticem intelligibili modo attractionem magneticam explicarent); поэтому и Декарт, без сомнения, обладал ясным понятием основания, решив исключить из философии скрытые качества, неизъяснимые понятным образом (qualitates occultas intelligibili modo non explicabiles).

He нужно думать, что этим указанием на «отсутствие» в объяснении достаточного основания допускается возможность такого отсутствия. Речь у Вольфа идет, несомненно, об эмпирическом недостатке объяснения, который в идее не только может, но и должен быть устранен. «Отсутствие» здесь означает, что мы просто еще не нашли его или столь «небрежны» философски и научно, что не заботимся об этом. Таким образом, мы еще не знаем ratio, но наличность каузальной связи нам уже представилась, мы ее заметили, – хотя может быть и ошибочно, т. е. может быть мы случайную последовательность двух вещей приняли за их причинную связь, истинный (не иллюзорный) характер которой может быть установлен только через открытие внутренней и существенной связи, связи разумного основания[288]288
  Основания этого истолкования ср. Wolff Ch. Vernünfftige Gedancken von Gott usw. § 128 ff.


[Закрыть].

Таким образом, согласно этому разъяснению различие между обоими принципами сводится, по-видимому, к тому, что в понятии причины и в принципе: ничего нет без причины, утверждается, так сказать, голый, можно сказать, «феноменальный», детерминизм, тогда как центр тяжести в принципе достаточного основания переносится на уже подчеркнутое нами выражение unde intelligitur, требующее разумного, понятного, изъяснения замечаемой связи, как «внутренней связи». Может показаться, что такое разделение в конце концов носит лишь психологический характер и что само это различение касается не характера предметов, о которых идет речь, а только степени нашего уразумения необходимых отношений.

Но на самом деле разделение Вольфа идет глубже и носит несомненно онтологический характер. Разделение просто детерминированного и понятного связано с сущностью самих вещей и в конечном счете имеет в виду противопоставление призрачного и истинного в самих вещах. «Благодаря достаточному основанию, утверждает Вольф, создается различие между истиной и сновидениями, между истинным миром и иллюзорным (Schlaraffenland)»[289]289
  Ibid. § 30.


[Закрыть]. Причина, поскольку она детерминирует лишь существование (existentia), еще ровно ничего не говорит, что касалось бы этого последнего противопоставления, и только разумное основание, давая понимание детерминируемого отношения, гарантирует нам его истинность. В метафизическом аспекте это может соответствовать также противопоставлению феноменального и реального: чистая (временная) последовательность «вещей» как явлений не дает ничего кроме факта последовательности, и предполагаемая или постулируемая необходимость их связи есть отношение причинности. Внутреннее же единство, к метафизическому истолкованию которого мы приходим от идеального усмотрения единства феноменально разделенного, может и метафизически пониматься, как включение двух вещей (А – причина, В – действие) в одну. Нет надобности разъяснять, что «идеальная сущность» (essentia) этой одной вещи тогда может быть интерпретируема как субстанция.