Текст книги "Валентин Гиллуа"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Глава XXVII
В КАПЕЛЛЕ

По испанскому обычаю, сохранившемуся во всех колониях принадлежащих этому государству, осужденных на смерть отводят в капеллу, в которой устроен алтарь, а стены обиты черным сукном, усыпанным серебряными блестками; возле кровати осужденного ставят гроб, в который после казни должно быть положено его тело; два священника сменяют один другого; но один постоянно остается в капелле; они поочередно служат обедни и увещевают осужденного раскаяться в своих преступлениях, и умоляют о божественном милосердии. Этот обычай, доведенный до крайности, вполне согласуется с испанским нравом, он имеет целью обратить осужденного к благочестивым мыслям и редко не достигает желаемых последствий.

Итак, дона Себастьяна отвели в капеллу; два францисканца ордена, самого уважаемого в Мехико, вошли туда вместе с ним.

Первые часы, которые он провел там, были ужасны; эта гордая душа, эта могучая натура возмутилась против несчастья и не хотела примириться со своим поражением; мрачный и безмолвный, нахмурив брови и прижав кулаки к груди, дон Себастьян, как дикий зверь, забился в угол и, припоминая всю свою жизнь, видел с трепетом ужаса целый ряд окровавленных жертв, принесенных в жертву его честолюбию.

Потом он припоминал свои первые годы, когда он жил в Пальмаре, в великолепной асиенде своего отца; жизнь его протекала спокойно и тихо, без огорчений и без желаний, среди преданных слуг.

Мало-помалу настоящее изгладилось из его мыслей, угрюмые черты его смягчились и две слезы, может быть, первые, пролитые этим железным человеком, медленно потекли по его впалым щекам.

Францисканцы спокойно следили за переменами в подвижных чертах осужденного; они понимали, что начинается их обязанность утешителей; они тихо подошли к дону Себастьяну и заплакали вместе с ним; тогда этот человек, которого ничто не могло укротить, почувствовал в душе страшную тоску; облако, закрывавшее его глаза, растаяло, как зимний снег при первых лучах солнца, и он упал в объятия, открывшиеся, чтобы принять его, закричав с выражением отчаянного горя, которое невозможно передать:

– Умилосердись, Боже мой! Умилосердись!

Борьба была коротка, но ужасна; вера победила сомнение.

Тогда дон Себастьян вступил с францисканцами в разговор, продолжавшийся заполночь; в этом разговоре он сознался во всех своих преступлениях и во всех своих проступках и смиренно просил прощения у Бога, Которого он оскорбил и перед Которым он скоро должен был явиться.

На другой день, вскоре после восхода солнца, один из францисканцев, отлучавшийся на час, воротился и привел с собой капатаца дона Себастьяна.

Карнеро насилу согласился прийти; он, справедливо, опасался упреков своего бывшего господина. Очень удивился он, когда генерал принял его с веселым видом, ласково, и не сделал ни малейшего намека на измену, в которой был виновен капатац; измену эту вполне обнаружили заседания суда.

Карнеро допрашивал взглядом обоих францисканцев, не смея верить словам своего господина и каждую минуту ожидая услышать его упреки; но генерал продолжал разговор, как начал, говоря с капатацем ласково и кротко.

В ту минуту, когда капатац хотел уйти, дон Себастьян удержал его.

– Постойте еще на минуту, – сказал он. – Вы знаете дона Валентина, этого французского охотника, которого я безумно ненавидел?

– Знаю, – пролепетал Карнеро.

– Попросите его навестить меня; это человек с благородным сердцем; я убежден, что он не откажется приехать. Я был бы счастлив, если бы он согласился привести с собою дона Марсьяля, этого Тигреро, который имел такие важные причины жаловаться на меня, и мою племянницу, донну Аниту Торрес. Хотите взять на себя это поручение, без сомнения, последнее, которое я дам вам?

– С радостью, генерал! – отвечал капатац, растроганный против воли такой кротостью.

– Теперь ступайте, будьте счастливы и молитесь за меня, мы не увидимся более.

Капатац вышел совсем не в таком расположении духа, в каком пришел в капеллу, и поспешил к Валентину.

Охотника не было дома, он отправился во дворец президента, но скоро воротился. Капатац передал ему поручение своего бывшего господина.

– Поеду, – просто сказал он.

Курумиллу немедленно отправили в загородный дом банкира Ралье с письмом. Во время его отсутствия, Валентин имел продолжительный разговор с Весельчаком и Черным Лосем. К пяти часам вечера к дому Валентина подъехала карета.

В ней сидели Ралье, Анита и дон Марсьяль.

– Благодарю! – сказал Валентин, встретив их.

– Вы мне приказали приехать, я повиновался вам, как всегда, – отвечал Тигреро.

– И вы поступили хорошо, друг мой.

– Теперь скажите нам, чего вы желаете от нас?

– Чтобы вы поехали со мной туда, куда я теперь еду.

– А можно вас спросить…

– Куда? – улыбаясь, перебил охотник. – Очень можете: я везу вас, донну Аниту и особ, находящихся здесь, в ту капеллу, где заключен генерал Герреро.

– В капеллу! – с удивлением закричал Тигреро. – К чему?

– Что вам за нужда? Генерал пожелал вас видеть. Отказом нельзя отвечать на просьбы человека, которому остается жить несколько часов.

Тигреро потупил голову и ничего не отвечал.

– Я поеду! – вскричала донна Анита, отирая слезы, лившиеся по ее лицу.

– Вы женщина, сеньорита, вы добры и снисходительны, – сказал охотник. – А вы еще мне не отвечали, дон Марсьяль? – сказал он легким упреком.

– Если вы требуете, дон Валентин, я поеду, – отвечал наконец дон Марсьяль с усилием.

– Я ничего не требую – я прошу.

– Поедемте, Марсьяль, умоляю вас, – кротко сказала донна Анита.

– Да будет ваша воля и я этом, как во всем, – сказал он, – готов следовать за вами, дон Валентин.

Донна Анита, Валентин, Ралье и Марсьяль сели в карету. Оба канадца и Курумилла поехали за ними верхом к капелле, где содержался осужденный.

Повсюду находили они следы ожесточенной борьбы, которая несколько дней тому назад обагрила город кровью; и хотя переезд в сущности был очень не далек, друзья доехали до капеллы уже ночью, по причине поворотов, которые они принуждены были делать.

Валентин попросил своих друзей подождать у ворот и вошел только с донной Анитой и с Тигреро.

Дон Себастьян с нетерпением их ждал; увидев их, он обнаружил большую радость. Молодая девушка не могла преодолеть своего волнения и бросилась на шею дяди, заливаясь слезами и громко рыдая. Дон Себастьян нежно прижал ее в своей груди и поцеловал в лоб.

– Я тем более тронут этими знаками привязанности, дитя мое, – сказал он с волнением, – что я был очень жесток к вам. Простите ли вы мне те страдания, какие я заставил вас выдержать?

– О дядюшка! Не говорите так, не единственный ли вы родственник, остающийся у меня?

– Весьма не надолго, – сказал он с печальной улыбкой, – вот почему, вместо того чтобы приходить в умиление вместе с вами, я должен нимало не медля, подумать о вашем будущем.

– Не говорите таким образом в эту минуту, дядюшка, – отвечала Анита и зарыдала еще громче.

– Напротив, дитя мое, теперь-то, когда я оставляю вас, я должен дать вам покровителя. Дон Марсьяль, я очень виноват перед вами; вот моя рука, возьмите ее – это рука человека, совершенно раскаявшегося в своих заблуждениях и в том вреде, которого он был причиной.

Тигреро, более взволнованный, чем хотел выказать, сделал шаг вперед и дружески пожал протянутую ему руку.

– Генерал, – сказал он голосом, которому напрасно силился придать твердость, – эта минута, которой я не надеялся никогда дождаться, наполняет меня и радостью, и горестью в одно и то же время.

– А вы можете доказать мне на деле, что вы искренно мне простили.

– Говорите, генерал, и если это будет в моей власти… – начал дон Марсьяль с жаром.

– Я думаю, – отвечал дон Себастьян с печальной улыбкой, – вы согласитесь принять руку моей племянницы от меня и обвенчаться с ней теперь в этой капелле.

– О генерал!.. – вскричал Тигреро, задыхаясь от волнения.

– Дядюшка, в эту ужасную минуту… – робко прошептала молодая девушка.

– Оставьте мне утешение умереть, зная, что вы счастливы. Дон Валентин, вы, наверное, привезли кого-нибудь из ваших друзей?

– Они ждут ваших приказаний, генерал, – отвечал охотник.

– Пусть они войдут, время не терпит.

Один из францисканцев все приготовил заранее.

Когда охотник и французский банкир вошли в сопровождении Курумиллы и караульного офицера, предупрежденного заранее, дон Себастьян быстро подошел к ним.

– Сеньоры, – сказал он, – я прошу вас сделать мне честь присутствовать при венчании моей племянницы донны Аниты Торрес с этим кабальеро.

Вошедшие почтительно поклонились; по знаку одного из францисканцев они стали на колени, и церемония началась; она продолжалась минут двадцать, но никогда свадебный обряд не был совершен и выслушан с большим благочестием.

Когда он окончился, свидетели хотели уйти.

– Еще минуту, сеньоры, – сказал генерал, – теперь я должен сделать вас свидетелями одного весьма важного признания.

Они остановились. Дон Себастьян подошел к Валентину.

– Кабальеро, – сказал он, – я знаю все причины вашей ненависти ко мне, причины справедливые – я в этом сознаюсь. Я сам теперь нахожусь в таком положении, в какое я поставил графа Луи де Пребуа-Крансе, самого дорогого вашего друга; также, как и он, завтра на рассвете я буду расстрелян, с той разницей, однако, что он умер невинным в тех преступлениях, в каких я его обвинял, а я виноват и заслужил свой приговор. Дон Валентин, я раскаиваюсь в неправедном убийстве вашего друга. Дон Валентин, простите ли вы меня?

– Генерал дон Себастьян Герреро, я вам прощаю убийство моего друга, – отвечал охотник твердым голосом, – я вам прощаю горестную жизнь, на которую вы осудили меня.

– Вы мне прощаете без тайной мысли?

– Без тайной мысли.

– Благодарю. Мы были созданы для того, чтобы любить друг друга, а не ненавидеть. Я ошибался в вас: у вас великое и благородное сердце. Теперь пусть наступает смерть, я приму ее с радостью, убежденный, что Господь сжалится надо мной за мое искреннее раскаяние. Племянница, будьте счастливы с супругом выбранным вами. Сеньоры, примите мою признательность. Дон Валентин, еще раз благодарю. Прощайте все, я не принадлежу более земле; дайте мне подумать о спасении моей души.

– Еще одно слово, – сказал Валентин. – Генерал, я вам простил, теперь моя очередь просить у вас прощения, я вас обманул.

– Вы обманули меня?

– Да! Возьмите эту бумагу. Президент республики решил, по моей настоятельной просьбе, отменить вынесенный вам приговор. Вы свободны!

Присутствующие вскрикнули от восторга.

Дон Себастьян побледнел, зашатался, думали было, что он упадет; холодный пот выступил на его висках; донна Анита бросилась поддержать его, но он слегка оттолкнул ее, сделал усилие над собой и закричал прерывающимся голосом:

– Дон Валентин! Дон Валентин! Так вот ваше мщение! О! Слеп я был, слеп, я не непонимал вас! Вы осуждаете меня на жизнь, – хорошо! Я не обману вашего ожидания. Отцы мои, – обратился он к францисканцам, – ведите меня в ваш монастырь, генерал Герреро умер, я теперь францисканец вашего ордена!

Обращение дона Себастьяна было искренно. Через пять месяцев он умер в монастыре святого Франциска, разбитый угрызениями совести и жертвой жестоких истязаний, какие он налагал на себя.

Через два дня после описанной нами сцены Валентин и его товарищи уехали из Мехико в Сонору.

На сонорской границе охотник, несмотря на настоятельные просьбы друзей, расстался с ними и вернулся в пустыню.

Дон Марсьяль и донна Анита поселились в Мехико вместе с семейством Ралье. Через месяц после отъезда Валентина донна Елена воротилась в монастырь и через год, несмотря на просьбы ее родных, удивленных такой странной решимостью, которую, по-видимому, не оправдывало ничто, молодая девушка постриглась.

Когда я встретил Валентина на берегах реки Хоакин, через несколько времени после происшествий, описанных в этом продолжительном рассказе, он уезжал в сопровождении Курумиллы в одну отважную экспедицию по Скалистым горам, откуда, сказал он мне с той кроткой и меланхолической улыбкой, с которой обыкновенно говорил со мной, он надеялся не воротиться.

Я провожал его несколько дней, потом нам надо было расстаться. Он обнял меня, пожал мне руку и в сопровождении своего безмолвного друга углубился в горы; долго я следовал за ними глазами, чувствуя невольно, как сердце мое сжималось от печального предчувствия. Он обернулся в последний раз, сделал мне рукой прощальный знак и исчез на повороте тропинки.

Мне не суждено было увидеться с ним более.

С тех пор никто ничего не слыхал ни о нем, ни о Курумилле; все мои старания отыскать их или по крайней мере иметь о них известия – были напрасны!

Живы ли они еще – никто этого не знает; мрак покрыл этих двух избранных людей; вероятно, само время никогда не поднимет таинственного покрывала, окружающего их судьбу, потому что все, к несчастью, заставляет меня предполагать, что они погибли в этой мрачной экспедиции, откуда Валентин надеялся не воротиться.