Текст книги "Лесник"
Автор книги: Густав Эмар
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА IX. В этой главе читатели найдут старых знакомых
Корник, хозяин «Коронованного Лосося», лучшей и наиболее посещаемой гостиницы во всем Пор-де-Пе, нежился, уютно лежа на широкой кровати с балдахином в сообществе своей целомудренной супруги, толстухи тридцати пяти без малого лет, с прелестями внушительного размера, веселым лицом и живыми глазами, которая два года тому назад пересекла океан, чтобы отдать свою руку вышеупомянутому трактирщику, уроженцу, подобно ей, деревни Бас и ее нареченному уже целых двадцать лет.
Корник попал на берега Санто-Доминго подобно вещи, выкинутой волнами на сушу; несчастный и умирающий с голоду, он перепробовал все способы к существованию, был даже едва не повешен испанцами и после этой невежливости питал к ним сильную ненависть бретонца, которая прекращается лишь со смертью.
Бретонцы весьма хитры, а главное – рассудительны, данный же их представитель был не промах ни в том, ни в другом, он тотчас же понял, что если заниматься добычей золота с помощью меча, грабя испанские талионы, то риск слишком велик в этом, правда, прибыльном, но очень опасном ремесле.
Словом, бретонец весьма радел о целости своей шкуры. Он рассудил, что золото, добываемое буканьерами молодецким образом, убывает у них, как вода из решета, и что для них нет большого удовольствия, чем спускать его в чудовищных оргиях.
Свой план он составил немедленно. Вместо того чтобы рисковать заработать увечье или умереть, забирая непосредственно у неприятелей-испанцев то золото, которого он жаждал, он решил получать его из вторых рук, то есть из флибустьерских карманов, дырявых как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Это было спокойнее, не сопряжено ни с какой опасностью и лучше во всех отношениях.
Вследствие этого соображения, не лишенного сметливости, и основал наш бретонец гостиницу «Коронованный Лосось».
В первое время плохо обустроенная и еще хуже снабженная, эта несчастная лавчонка, однако, и в тогдашнем ее положении, как единственная в городе, оказала действенные услуги Береговому Братству и была избрана флибустьерами местом сходок и общего сбора.
Итак, гостиница процветала, ее хозяин набил себе карманы и сделался вскоре богатейшим гражданином города; он приобрел вес и обзавелся сонмом льстецов и дармоедов. Счастье его было полным – впрочем, не совсем. Ему недоставало Ивоны. Разбогатев, Корник вспомнил о своей землячке, которая в течение двадцати лет ждала его в ландах1818
Ланды – песчаные равнины.
[Закрыть] Бретани с той твердой верой, которую девы этого края придают обещаниям своих женихов. Корник выписал Ивону и женился на ней.
Этот достойный человек был вознагражден за свой хороший поступок выгодным приобретением. Ивона была женой-хозяйкой, которая умела своей твердой рукой так крепко держать нелегкое кормило управления домом, что хотя в Пор-де-Пе и было основано еще несколько гостиниц, – счастливая мысль всегда находит подражателей, – «Коронованный Лосось» по-прежнему был наиболее популярен, и благосостояние его, вместо того чтобы падать, увеличивалось в почтенных размерах.
В таком-то положении, лелея радужные мечты, и нежился наш трактирщик подле своей добродетельной супруги, как вдруг сильный стук в дверь заставил его внезапно проснуться и вытаращить мутные глаза.
– Это что еще значит? – воскликнул он, озираясь. Начинало светать, от зари чуть посветлело за окнами, но
в комнате стояла почти кромешная тьма, так как не было еще четырех часов утра.
– Что значит?! – вскричала Ивона. – Известно что, кто-то стучится.
– Я сам слышу, что стучат, и порядком даже стучат! Вот это кулаки!
– Без сомнения, хотят поскорее войти.
– Ладно! Пусть ждут, покуда наступит день! Могут стучать, сколько угодно: и дверь, и стены прочны.
– Вставай-ка лучше да отвори.
– Отворить в такое время! Да ты что, Ивона? Посмотри, ведь еще ночь!
– Прекрасно вижу, но если ты не встанешь, то встану я сама. Чтобы производить такой гвалт у дверей, надобно, чтобы люди эти чувствовали себя на это вправе и чтобы их карманы были туго набиты испанскими унциями и дублонами.
– Ты права! – воскликнул трактирщик, вскочив с постели и проворно начав одеваться.
– Ну, слава Богу! Поторопись узнать, что им от тебя нужно. А я тем временем тоже встану и разбужу прислугу.
– Дело, жена! – подтвердил трактирщик, громко засмеявшись.
Он поцеловал жену в обе щеки и бегом спустился по лестнице.
Стук в дверь не умолкал.
Корник поспешно отпер ее, даже не опросив стучавших; он знал своих посетителей.
Вошли четыре или пять человек.
Трактирщик снял колпак и почтительно поклонился, изображая на лице любезнейшую из своих улыбок, которая была на самом деле страшнейшей гримасой.
«Что за умница эта Ивона! – подумал он про себя. – Она угадала!»
Посетители расселись у стола.
– Водку, табак и трубки, чтобы запастись терпением в ожидании завтрака, который ты нам подашь в Синей комнате, – приказал один из них.
– Отчего же не здесь, любезный Монбар? – спросил другой.
– Оттого, господин д'Ожерон, – отвечал знаменитый флибустьер, – что нам нужно переговорить о важных делах, а через пару часов эта зала будет полна народа.
– Вы правы, капитан.
– Так хороший завтрак на пять человек, слышишь, Корник? Давай что хочешь, но смотри, чтобы все было честь по чести.
– Ивона сама будет готовить завтрак, – ответил трактирщик.
– Ну, раз Ивона, – возразил, смеясь, Монбар, – то я спокоен.
В это время на улице послышался шум.
– А вот и шестой явился – я про него совсем позабыл. Принеси сперва что я требовал, а потом завтрак на шестерых, слышишь?
– Я прошу у вас час времени, капитан, чтобы приготовить его.
– Хорошо, ступай.
Новый товарищ, упомянутый Монбаром, явился почти тотчас. Это был еще молодой человек с мужественными и выразительными чертами лица, красивого и симпатичного; длинная черная борода чуть не до пояса падала веером на его широкую грудь; роста он был высокого и хорошо сложен, а мускулы, выдававшиеся, точно канаты, обнаруживали недюжинную силу.
Он был великолепно одет; шпага его висела сбоку на широком поясе, вышитом золотом, жемчугом и драгоценными камнями, на шляпе развевалось перо, а в левой руке он держал желеновское ружье.
Его обычная свита – две собаки и два кабана – следовала за ним, идя, когда он шел, и останавливаясь, когда он останавливался; звери не спускали с него глаз.
– Здравствуй, Медвежонок, старый товарищ! – воскликнули буканьеры в один голос.
К нему немедленно протянулось пять рук.
– Здравствуйте, братья, – отвечал он со своей очаровательной улыбкой, протягивая обе руки, – здравствуйте, господин д'Ожерон, здравствуй, Монбар, здравствуй, Польтэ, здравствуй, Питриан, здравствуй, Пьер Легран!
– Добро пожаловать, капитан, – сказал д'Ожерон.
– Не опоздал ли я, братья?
– Мы только что пришли.
– Тем лучше! Представьте себе, что я шел и немного замечтался на берегу.
– Думая о жене, – смеясь, договорил Монбар.
– Не стану отрицать, что без памяти люблю это кроткое небесное создание. Тебе это кажется странным, Монбар?
– Напротив, любезный друг, вполне естественным, так как и сам без ума от своей собственной жены.
– Я рад слышать это, потому что боялся насмешек – признаться, они очень огорчили бы меня.
Тотчас послышались дружные возражения.
– Да вы нисколько и не опоздали, – заметил д'Ожерон. – Мы пришли не далее как пять минут назад.
Между тем Медвежонок подсел к друзьям, а кабаны и собаки улеглись у его ног.
– Ваше здоровье! – сказал он, налив в стакан воды. При появлении Медвежонка трактирщик тотчас подал графин с водой, так как было известно, что этот капитан иного напитка не употреблял.
Буканьеры весело чокнулись с добрым товарищем, но их стаканы до краев были наполнены ромом.
Тем временим в комнату проник луч солнца, словно золотая стрела.
В то же мгновение раздались звуки труб и барабанный бой, сливавшиеся с топотом большой толпы народа, которая смеялась, кричала и пела.
– Ваши приказания исполняются, Монбар, – сказал, улыбаясь, губернатор.
– Не только здесь, но и в Пор-Марго, в Леогане, на Тортуге – словом, везде, не так ли, Медвежонок?
– Чтобы избежать недоразумений, я сам передал твои приказания во все места.
– Сколько народу! – вскричал Пьер Легран, выглянув на улицу.
– Нам понадобится много людей, – заметил Медвежонок, кивнув головой.
– Да, дело будет жаркое.
– Но мы нанесем смертельный удар испанской торговле!
– Она не оправится за несколько лет!
– Не слышно ли чего о Прекрасном Лоране? – спросил губернатор.
– Ровно ничего.
– Гм!
– В этом нет ничего удивительного, – заметил Монбар. – Чтобы попытаться высадиться на перешейке, Лорану следовало сперва подняться до широты мыса Горна, где крейсировал Тихий Ветерок, увидеться с ним и объяснить ему наш план, а потом уже вернуться назад. Путь не близкий. Заметьте, что он снялся с якоря второго января в Пор-де-Пе – правда, в тех морях это летняя пора, – а сейчас уже десятое марта.
– Положим, но…
– Лоран вполне предвидел задержки и трудности предстоящего ему плавания, когда назначал десятое марта датой вербовки, если мы не получим от него предварительно известий, а вам известно, господин губернатор, что отсутствие вестей – уже прекрасная весть для нас. Если бы Лоран потерпел неудачу, он уже давно вернулся бы сюда.
– Мне тоже так кажется, – подтвердил Медвежонок, – я вполне убежден, что Лорану удался его план, он человек необыкновенный, его самые безумные, казалось бы, предприятия, в сущности, обдуманы с величайшей тщательностью, он никогда ничего не упускает из виду и почти не оставляет места случайностям.
– Знаю, все это знаю, но знаю также и то, что из всех предпринятых вами экспедиций эта – самая безумная, просто можно сказать сумасшедшая! Такая отчаянная смелость наводит на меня ужас, хотя испугать меня, сознайтесь, господа, совсем не легко.
– Мы ценим вашу храбрость по достоинству, – ответил Польтэ, – но вы забываете, что мы Береговые братья, то есть люди, для которых невозможного не существует; опасность для нас – приманка, а экспедиция тем привлекательнее, чем менее одолимы кажутся трудности, которые надо преодолеть.
– Согласен; я умолкаю, ведь я сам разрешил вам эту смелую попытку, не брать же теперь свое согласие назад.
– И поздно было бы, – вмешался Питриан, – вам должно быть известно, что я три дня назад вернулся с Ямайки.
– Нет, не знал. Что же, успешно вы съездили?
– Вполне! При мне обязательство, подписанное Морганом, в силу которого он соглашается участвовать в экспедиции на равных правах в дележе добычи, принимает звание вице-адмирала под непосредственной командой Монбара и изъявляет готовность подписать договор, как скоро станет на рейде со своей эскадрой в Пор-де-Пе.
– Сколько у него будет судов?
– Семь: пять корветов, один фрегат и посыльное судно, а на них девятьсот человек экипажа, за каждого из которых он ручается, как за самого себя.
– Видите, господин губернатор, – сказал Медвежонок, – наши силы уже обозначаются красивыми цифрами.
– Не спорю, и все же на каждого из нас приходится добрый десяток противников.
– Плюгавых испанцев? Велика беда! – презрительно возразил Польтэ.
– К тому же, – прибавил Питриан, – поскольку я не знал, какие решения могли принять на совете после меня, то предупредил Моргана, что флот1919
Флотом в описываемые времена именовались крупные соединения кораблей.
[Закрыть], вероятно, разделится на три эскадры, и потребуется два вице-адмирала.
– Хорошо сделал, брат! – весело вскричал Монбар. – И что же он сказал на это?
– Ровно ничего; нашел это вполне естественным.
– Славно распорядился, малый! Ты далеко пойдешь.
– Если меня не повесят, – возразил Питриан, смеясь, – мать мне предсказывала это смолоду. Спасибо, Монбар, на добром слове.
Авантюристы засмеялись над этой выходкой Питриана, но так как набралось уже много посетителей разного сорта, они сочли благоразумным переменить разговор и завести речь о посторонних предметах.
В этот утренний час обыватели, слуги, ремесленники и всякого рода люд, перед тем как открыть свои лавочки или приняться за дневной труд, приходили один за другим выпить рюмочку, поболтать о делах колонии или посплетничать о соседях, и каждый, проходя мимо стола, у которого сидели известные всем шестеро авантюристов, снимал шляпу и кланялся с оттенком уважения и дружелюбия, которые свидетельствовали о том, как высоко ценили этих скромных героев. Впрочем, им по большей части и были обязаны колонисты своим благоденствием.
Авантюристы и сам д'Ожерон отвечали на поклоны несколькими дружескими словами, улыбкой или рукопожатием.
Вскоре явился трактирщик с докладом, что завтрак подан, и повел их в одну из комнат верхнего этажа, где у отворенной на балкон двери с видом на море стоял накрытый стол, весь уставленный вкусными кушаньями и разнообразными бутылками.
– Сядем, господа, – весело сказал д'Ожерон, – сегодня, с вашего позволения, я хозяин. Надеюсь, вы окажете честь предлагаемому мной скромному завтраку.
– С удовольствием и признательностью, господин д'Ожерон, – ответил Монбар от имени всех.
Все уселись за стол и проворно принялись за завтрак, как обычно удовлетворяют свои физические потребности люди деятельные.
Звенели стаканы, и бутылки опорожнялись с такой быстротой, что весело было смотреть.
Только Медвежонок, по своему обыкновению, пил одну воду, что не мешало ему быть веселым и со своими четвероногими друзьями, скромно улегшимися у его ног, делиться по-братски всеми угощениями, которые поочередно перебывали на его тарелке.
Авантюристы до того привыкли видеть Медвежонка неразлучным с его собаками и кабанами, что предоставили ему полную свободу, совершенно не обращая на него внимания. С его стороны все это казалось им очень естественным, тем более что его вообще любили и уважали – известно было, сколько он выстрадал и с каким мужеством вынес горькие испытания – и, разумеется, остереглись бы чем-нибудь нанести ему неприятность. Причуды знаменитого авантюриста уважались не только всеми присутствующими, но и всеми Береговыми братьями.
Сидя за столом, флибустьеры могли наблюдать восхитительный вид: прямо напротив окна был порт, вдали раскинулось море, сливаясь на горизонте с небосклоном, направо черной точкой виднелся Акулий Утес, знаменитый в истории флибустьерства, налево тянулись гористые, поросшие лесом берега Черепашьего острова, колыбели грозного Берегового Братства.
Утренний ветерок вызывал легкую рябь на поверхности моря, и каждая струйка, отражая в себе солнечные лучи, горела, как алмазный убор.
На судах всех видов и размеров, стоявших на якоре в гавани и пришвартованных к пристани, сушили паруса или возились около снастей, словом, исполняли все ежедневные обязанности моряков по боцманскому свистку или под грустное монотонное пение матросов.
Воздух был пропитан тем острым и едким запахом, который бывает только в гаванях и по которому тоскуют моряки, когда подолгу живут в городах в глубине материка и не могут вдохнуть его полной грудью.
Был великолепный день, всюду солнце, жизнь и движение. Гости д'Ожерона расположены были видеть все в розовом цвете, поддаваясь этому благотворному влиянию, вдобавок усиленному превосходным и обильным завтраком, сдобренным изысканными винами.
Когда подали ликеры и кофе, – заметим мимоходом, что кофе, тогда почти неизвестный во Франции, давно уже был в широком употреблении в Вест-Индии, – и закурили трубки, разговор, до тех пор довольно вялый, принял вдруг в высшей степени серьезный характер.
Губернатор первый придал ему этот оборот.
– Господа, – сказал он, откинувшись на спинку кресла, – теперь, если вы согласны, мы немного потолкуем о делах, но, по-моему, самая лучшая приправа к хорошей беседе или важному обсуждению – ароматный кофе, старый ликер да трубка.
– С вашего позволения, господин губернатор, у вас губа не дура, но я предпочитаю одно – хорошую резню с собаками-испанцами! – Сказав это, Питриан провел языком по губам с выражением чувственной неги.
– Эх ты, лакомка! – засмеялся Польтэ.
– Да уж каков есть, прошу не гневаться.
– Окинем взглядом наши дела, любезный Монбар, – продолжал губернатор, – что вы сделали и что намерены делать?
– Я ничего не скрою от вас, – ответил флибустьер, – и сочту за счастье воспользоваться вашим добрым советом, если совершил какой-нибудь промах, что вероятно.
– Этого я, со своей стороны, допустить не могу, любезный капитан, – вежливо возразил губернатор, – но все равно, расскажите-ка, а мы послушаем.
– Вы справедливо сказали, господин д'Ожерон, что экспедиция, к которой мы готовимся в настоящее время, самая безумная из всех предпринимаемых нами до сих пор; гренадская, даже маракайбская – были просто детской игрой в сравнении с этой.
– Черт возьми!
– Как видите, я не настаиваю на выражениях и даю вам полную свободу пользоваться этим преимуществом.
– Однако маракайбская экспедиция – славное и доблестное дело!
– В успех которого вы также не хотели верить, – сказал Монбар с легким оттенком насмешливости, – однако…
– Вы вышли победителем, и я признал свою ошибку со всем смирением.
– Так будет и теперь, господин д'Ожерон!
– Надеюсь… Впрочем, Монбар, знаете ли, бросим лучше этот разговор, я предпочитаю теперь же признать себя побежденным, потому что с таким противником, как вы, борьба мне не под силу.
– Браво! – вскричали буканьеры, смеясь.
– А что вы хотите, господа, – добродушно продолжал д'Ожерон, – долгие годы я изучал жизнь; казалось бы, я отлично знаю, сколько энергии, мужества, упрямства и терпения может заключать человеческое сердце, даже самое необыкновенное, а с вами… провались я сквозь землю, если все мои расчеты не разлетаются в прах! Вот уже ровно двенадцать лет как его величество Людовик Четырнадцатый назначил меня вашим губернатором.
– И, поставив вас во главе нашей колонии, король сделал нам великолепный подарок, за который мы искренне ему признательны.
– Во главе! Гм! Положим, что так, благодарю за комплимент. Но вот что, господа: хотите, я вам чистосердечно сознаюсь в том, что особенно обидно для моей прозорливости и моей опытности?
– Мы слушаем, господин д'Ожерон.
– Положа руку на сердце, клянусь вам честью, что знаю вас не больше, чем в первый день нашего знакомства! На каждом шагу вы поражаете меня неожиданностями, от которых у меня голова идет кругом, вы какие-то особенные, непостижимые существа, и если в один прекрасный день вам вздумается отправиться завоевать луну – провалиться мне на этом месте, если я не уверен, что вы добьетесь своей цели!
При этой неожиданных словах, которые губернатор произнес с добродушием, составлявшим отличительную черту его тонкого и наблюдательного ума, флибустьеры разразились неудержимым хохотом.
– Смейтесь, смейтесь, господа, я своих слов назад не беру и стою на своем, я считаю вас способными на все, как в хорошем, так и в дурном, люблю вас, как собственных детей, удивляюсь вашим великим и благородным сердцам и умываю руки: делайте, как знаете, мне остается только жалеть испанцев.
Хохот поднялся пуще прежнего и долго не умолкал.
– Можете продолжать, любезный Монбар, – сказал губернатор, когда наконец воцарилась тишина, – я облегчил свою совесть и теперь спокоен.
– Вот я что сделал, господин д'Ожерон, – ответил с улыбкой знаменитый флибустьер, – во-первых, я собрал все суда, способные выйти в море, как малые, так и большие; их оказалось шестьдесят пять.
– Хорошая цифра!
– Не правда ли? Эти шестьдесят пять судов, имеющие в среднем по двадцать пушек на каждом – что меньше действительного числа, – представят собой в наличности…
– Тысячу триста орудий, – перебил губернатор. – Это не шутка!
– К тому же, – продолжал Монбар, продолжая улыбаться, – заметьте, что я не считаю семи судов нашего союзника Моргана, на которых должно быть примерно около ста пятидесяти пушек.
– Я начинаю думать, что ошибочно взглянул на вопрос – точь-в-точь как и прежде.
– Позвольте далее, – вежливо остановил его Монбар. – У нас теперь, как вам известно, самое лучшее время года, то есть самое благоприятное для плавания: вот уже с полгода как не предпринималось ни одной экспедиции; стало быть, все Береговые братья на суше.
– И прямо-таки совершенно на мели, между прочим, – вмешался Питриан, смеясь, – они почти умирают с голоду и в случае нужды будут драться как черти.
– Именно об этом я и говорю, – согласился Монбар. – Сегодня по моему приказанию во всех портах и селениях Берегового Братства объявлена вербовка, сегодня же начнут записываться добровольцы, и народу у нас наберется даже больше, чем понадобится.
– Ну уж это…
– Вот увидите, господин д'Ожерон, мы будем вынуждены выбирать из числа желающих. Итак, шестьдесят пять судов с одной стороны да семь с другой, итого семьдесят два судна с экипажем, предположим, средним числом в девяносто человек, что также ниже действительной численности, и мы получаем цифру в шесть тысяч четыреста восемьдесят матросов – скажем, для ровного счета, семь тысяч, если включить экипажи на судах Тихого Ветерка и Лорана, которые мы не брали в расчет.
– Положим, семь тысяч – цифра, разумеется, великолепная, но…
– Я предвижу ваше возражение: из семи тысяч только половина может быть высажена на сушу, поскольку остальные должны оставаться на судах, чтобы охранять их.
– Именно! Далее: сперва вам надо будет взять порт, где вы высадитесь на берег, чтобы заручиться хорошим местом якорной стоянки и возможностью отступления на случай неудачи, да и в случае успеха тоже; после этого вам предстоит сделать миль двадцать по суше по неизвестному краю, где каждый шаг придется делать с боем… Сколько же, полагаете вы, останется людей, когда вы подступите к тому месту, которым хотите овладеть?
– Тысячи две с половиной. Потери убитыми, ранеными и отставшими я оцениваю в тысячу человек; достаточно ли этого, по-вашему?
– Я считаю цифру даже преувеличенной, но несколькими сотнями больше или меньше – ничего не значит. Имеете ли вы сведения о городе?
– Никаких, признаться, но Лоран нам их доставит.
– Сперва доставлю я.
– Вы?
– И очень подробные сведения, которые для вас, собственно, я и велел собрать.
– Как мы вам благодарны!
– Полноте, мне самому доставит удовольствие, если я окажу пользу вам и вашим товарищам.
– Я слушаю, господин д'Ожерон, – вернее, мы слушаем.
– Начнем с Чагреса.
– Как угодно.
– Чагрес хорошо укреплен, дорога, ведущая к нему, узка, город построен у устья реки, защищен прочной и надежной крепостью Сан-Лоренсо-де-Чагрес с гарнизоном в две тысячи человек, который при необходимости может дать хороший отпор.
– Только исполнит свой долг, – равнодушно заметил Монбар.
– Справедливо; перейдем к другому. Панама, наряду с перуанским портом Кальяо, является местом хранения богатств испанского правительства в Южном море – вам ведь это известно?
– Потому-то мы и хотим овладеть ей.
– Очень хорошо, я не буду возвращаться к вопросу, который между нами уже решен.
Монбар поклоном выразил согласие.
– Город защищен и с моря, и с суши; он обнесен большой стеной с бастионами и рвом, и два форта с моря могут встретить неприятеля перекрестным огнем, а в случае необходимости и сжечь город, над которым возвышаются.
– Это для нас не имеет никакого значения.
– Может быть, но важнейшее значение должно иметь для вас то, что в Панаме до шестидесяти тысяч жителей!
– О! Число преувеличено, будьте уверены! Испанцы такие хвастуны!
– Вы полагаете? Я допускаю и это, положим, сорок тысяч жителей, если вы хотите.
– Пусть сорок.
– И так довольно внушительное число, как мне кажется.
– Да, но ведь из него надо выкинуть женщин, детей, стариков, священников, монахов и Бог весть кого еще! Верных три четверти населения.
– И это я допускаю, останется десять тысяч человек, что все еще составляет весьма и весьма порядочную цифру.
– Разумеется, если бы они дрались все! Но ведь по большей части горожане – трусы и крикуны, которые трясутся за свое имущество, за дома, за жен и детей, да мало ли за что еще, которые при первом же выстреле кинутся со всех ног по своим норам, словно крысы, или укроются в монастырях и церквах! Положим, в крайнем случае, – и это предположение совершенно произвольное, – что найдется тысячи две-три людей настолько храбрых, чтобы взяться за оружие, – это будет только несчастьем для них самих и их друзей.
– Почему?
– Потому что эти достойные мещане, не имея никакого понятия о войне, даже не умея владеть оружием, ослепленные дымом и потеряв голову, окажутся ни на что не способны; их усердие даже повредит маневрам регулярных войск, затруднит его действия и посеет в них смятение, вот увидите… Виноват! Вы не увидите, но увидим мы и расскажем вам по возвращении. Единственный противник, с которыми нам предстоит борьба, – это войско, то есть гарнизон.
– Очень хорошо. А знаете ли вы численность этого гарнизона?
– Признаться, нет.
– Двенадцать тысяч человек!
– Только-то? Я полагал, он сильнее! Согласитесь, большая неосторожность со стороны испанцев держать такой незначительный гарнизон в таком важном пункте.
Монбар говорил так спокойно и уверенно, что д'Ожерон, хоть и привыкший ничему не удивляться с подобными людьми, был совершенно озадачен.
– Наконец, знаете ли вы, – продолжал губернатор после минутной паузы, – что это за люди, из которых состоит гарнизон?
– Солдаты, полагаю.
– Само собой разумеется, но это остатки старых испанских войск, прославившихся во Фландрии как лучшая пехота во всей Европе! Эти не бросятся бежать; надо будет убить их всех до последнего, чтобы выйти победителем.
– И убьем, будьте спокойны! Ей-Богу! Я искренне вам признателен, последнее сведение – самое лучшее. Мы встретим достойного противника, это приводит меня в восторг; еще раз спасибо вам, господин д'Ожерон.
В это мгновение, как бы для того, чтобы придать больше выразительности странной речи флибустьера, грянул залп из нескольких орудий, словно громовой удар, и за ним последовало несколько других.
– Что это? – вскричал губернатор с изумлением.
Авантюристы бросились на балкон и стали смотреть.
Несколько судов, и первое из них с поднятым на грот-брам-стеньге брейд-вымпелом, входили в порт и салютовали городу на пути к месту якорной стоянки под защитой форта, который отвечал на их салют залпом из всех орудий.
– Это Морган! – вскричали флибустьеры в порыве восторга.