Текст книги "Смелые не умирают"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

«Спекулянт! И вовсе не похож на Жухрая. Тот настоящий революционер… А этот ворует сахар на заводе».

«А ведра? – услышал Валя внутренний голос. – Забыл, как ты с Витькой немецкие ведра таскал? Вы тоже спекулировали? Или фашистам навредить хотели?»

«Конечно, навредить! – отвечал Валя внутреннему голосу. – Просто не знали как, вот и таскали ведра. А ведь он… Значит, он тоже не знает, как немцам мстить? Ну какой же это подпольщик!»

Валя потерял к жильцу всякий интерес. А когда увидел, кто навещает его, то стал относиться к Диденко с нескрываемым презрением.

Несколько раз к Диденко заходили Женя Науменко и ее подруга Лена. Их часто видели в окружении немецких солдат. Они бессовестно хихикали с ними, гуляли по саду, ходили в кино.

Когда Женя и Лена впервые пришли к Диденко, Валя сердито бросил им вслед:

– У, гадины, а еще комсомолками были!

Женя услышала это, обернулась и посмотрела на Валю с улыбкой, но такой странной, будто ей причинили боль и она готова расплакаться.

Иногда в свободные часы Диденко приятельски беседовал с Радчуком, хвалился ему своими знакомствами с немцами, показывал пропуск для хождения после комендантского часа. Тимоха знал, что такие пропуска немцы выдают только тем, кто у них служит. Он видел, как Диденко прогуливался по главной улице и приятельски беседовал с ярым петлюровцем, редактором газеты «Нова Шепетивщина». И Тимоха без объяснений понял, что Диденко его единомышленник и работает на немцев, так же как и он.

Диденко чувствовал презрение Вали, но не подавал виду. Что поделаешь, ведь мальчик многого не знал…

Как-то, поздно вернувшись домой, Степан Диденко остановился возле кровати Валика. Диденко с первого – дня приглядывался к мальчику, хорошо понимал его вызывающее пренебрежение, однако не решался привлечь к делу, не убедившись, что Вале можно довериться.

Валя безмятежно спал. На лице его разлилась спокойная улыбка.

«Что ему снится? – подумал Диденко. – Наверное, прошлое, довоенное. Школа, веселые игры, забавы. А проснется…»

Случайно Диденко обратил внимание на старые черные ботинки Вали с серыми отбитыми носками и стоптанными каблуками. На одном ботинке отстала подошва, и Валя привязал ее шпагатом. Диденко поднял ботинок, осмотрел его и перевел взгляд на Валю, который по-прежнему спокойно улыбался своим далеким от действительности снам. Сердце Степана Осиповича тоскливо сжалось.

Пройдя на кухню, он достал из ящика гвозди и молоток, поудобнее уселся на табурете, просунул руку в ботинок и вдруг нащупал в нем плотно свернутую бумагу. Решив, что Валя насовал ее в башмак для того, чтобы было теплей и суше, Диденко вытащил и развернул бумагу. Это были советские листовки, сброшенные с самолета, точно такие, какие были расклеены на базарных лавках и на дверях шуцманшафта. Детской рукой на листовках были нарисованы трупы фашистов, над которыми кружились черные вороны. А рядом корявыми буквами выведены слова: «Не верьте немцам!»

– Господи, опять он это в дом принес! – послышалось за спиной.

Диденко обернулся. Он не слышал, как вошла Анна Никитична.

– Степан Осипович, – попросила она, – может, вы с ним поговорите? За Витю я спокойна. А Валик такой неосторожный, горячий. Сама что могу делаю… Хоть бы их уберечь…

– Такое время, Анна Никитична, – неопределенно ответил Диденко и добавил: – А за Валика не тревожьтесь. Я его приберу к рукам.

Он пристроил ботинок между колен, вбил несколько гвоздей, свернул и всунул обратно листовки и отнес ботинок на место.

Утром, одеваясь, Валя удивился, что ботинок починен. Когда Анна Никитична сказала, что чинил Диденко, Валя побледнел. Он торопливо сунул руку внутрь. Нет, листовки на месте. «Если он видел листовки, донесет, как Тимоха. Опять в жандармерию потащат».

Весь день Валя не показывался дома. Притаившись на огороде, он ожидал возвращения жильца. И только убедившись, что Диденко пришел один, без жандармов и полицаев, мальчик вошел в дом. Диденко ни словом не обмолвился о листовках.

А на следующий день выпал случай испытать жильца. Было теплое воскресное утро. Степан Диденко пилил во дворе бревно. Возле него остановился Валя.

– Дядя Степа! Я такой сон видел! Будто у вас под матрасом оружие спрятано.

Диденко, продолжая пилить, внимательно посмотрел на Валю. Тот лукаво улыбался.

– Странные сны тебе снятся!

– Ага, очень странные, – согласился Валя. Он немного помолчал, наблюдая за пилой, потом, будто спохватившись, безразличным тоном добавил: – Да, чуть не забыл! Мама велела передать, чтобы вы убрали то, что под подушкой лежит.

Диденко мгновенно отложил пилу, пощупал карман и быстро направился в дом. Валя побежал за ним. Кровать была заправлена, а под подушкой лежал пистолет. Диденко спрятал его в карман.

– Дядя Степа! Значит, вы подпольщик? – обрадовался Валя.

– Послушай, Валик! Тебе сколько лет, двенадцать есть?

– Ага, в феврале исполнилось.

– А мне двадцать два. Ты пионер, я комсомолец, я тоже ни жандармов, ни полицейских не видел. Жили мы свободно, счастливо – одним словом, сами себе хозяева. И так к счастью своему привыкли, даже замечать его перестали. Думали, так оно и должно быть. Про царское время в книжках читали – поволнуемся да скоро забудем. «Чужая беда, что с гуся вода». Хорошо сказано! Мудрые слова. Пока сам по испытаешь, не поймешь, что значит боль. И вот пришла беда для всей Родины. Теперь беда не чужая – твоя или моя. Беда общая – и твоя и моя. Только не все люди одинаково беду встретили. Нашлись среди нас фальшивые людишки. Для них Родина что рубаха: одну снял, другую надел. Эти у немцев холуями стали. Другие… им важно самим уцелеть, выжить, добро сберечь. Притаились, пережидают грозу. Но есть, Валя, такие люди, и их много, их очень много, у которых Родина в сердце сидит: вытащи сердце – человек умрет. Эти не ждут, пока пройдет гроза, – они пошли ей навстречу.

– Дядя Степа! Я тоже с вами!

– Это, Валик, не над книжкой волноваться. Тут самого на каждом шагу смерть подкарауливает.

– А я не боюсь смерти! – решительно ответил Валя.

Он быстро взобрался на стул, достал со шкафа сверток и с гордостью развернул перед Диденко.

– Вот смотрите, что у меня есть. Я ничего не боюсь… Я могу… Вы только скажите, я все сделаю!

Перед Диденко лежали сверкающий никелированный пистолет и несколько старых, уже знакомых ему советских листовок. Взяв пистолет, Степан Осипович полюбовался им.

– Где достал?

– У шефа пути, на дрезине. Ходил к Вите. Смотрю, блестит. И никого нет. Я подкрался сзади и раз – за пазуху!

Диденко покачал головой и опустил пистолет в карман.

– Ни к чему он тебе. Зря пропадешь, и меня арестуют. Если хочешь нам помочь… – И Диденко поманил Валю пальцем.

ПЕРВЫЕ ПОРУЧЕНИЯ

Наступила весна. Легко дышала земля, сбросившая с себя снежный покров; тепло и нежно грели ее солнечные лучи; робко тянулись вверх прозрачные стебельки трав. Но повсюду, где бродил Валя, сохранялись еще следы прошлогодней битвы: попадались то неубранные, разлагающиеся трупы, то воронки от снарядов, то сломанное, покрывшееся ржавчиной оружие. Все это возвращало к горькой действительности, и уже не радовало сердце бурное пробуждение земли.

Мальчик находил среди травы гранаты, диски, патроны, пулеметные ленты. Иногда попадались винтовки, пистолеты, штыки. Часть находок он сносил в кучу и закапывал в землю, часть складывал в свою торбу и прятал затем во дворе. Диденко сказал ему: «Если хочешь нам помочь, собирай за городом боеприпасы. Там и наши оставили и фашисты. Настанет час – все в ход пустим. Придет к тебе человек и спросит гостинцев для меня. Ему все и отдай…»

И Валя собирал, радуясь каждой находке, думал о тех, в чьи руки попадут собранные им гранаты и патроны. «Их много, их очень много», – вспоминались слова Диденко.

Через несколько дней Диденко дал Вале новое поручение. В одном из старых складов птицекомбината был зарыт ручной пулемет. Вале предстояло откопать его, разобрать и по частям перевезти в лес к Славутскому шоссе. Валя кивал головой, говорил, что все понял, – только бы Диденко не раздумал его посылать. Наутро он прикрепил к велосипеду корзинку, положил в нее топор и поехал на птицекомбинат. Пулемет нашел быстро. Начал разбирать, и – ничего не получается! Что делать? Названия частей перемешались в голове. Да разве запомнишь их с первого раза, если никогда в жизни даже не видел ручного пулемета.

Долго возился Валя с пулеметом, пока, наконец, разобрал его. Сложив кое-какие части в корзинку, он накидал сверху щепок и хворостинок, остальное спрятал в тайнике и выехал с птицекомбината.

Не близок путь от птицекомбината до Славутского шоссе – нужно пересечь весь город. Не спеша нажимая на педали, Валя медленно проехал мимо жандармов и полицейских. «Олухи! У вас под носом пулемет везу, а вы ничего не знаете», – с озорством подумал он.

Позади остались поликлиника, школа. Теперь недалеко и до леса. Мальчик невольно нажал на педали и понесся вовсю. В этот момент из-за угла неожиданно появился человек в черной форме полицая. Велосипедист пронзительно зазвонил, затормозил, но было поздно. Полицай заметался на месте. Валя круто повернул руль, чтобы объехать его, но полицай шарахнулся в сторону, и Валя, врезавшись в него, упал, сильно ободрав ногу.

– Чего несешься, как черт! – злобно крикнул полицай, потирая ушибленный бок.

Валя испуганно посмотрел на полицая и только теперь узнал его. Это был Болеслав Ковалевский. Валя быстро вскочил с земли и поднял велосипед.

– А ты не лезь под колеса! – вызывающе ответил мальчик, потирая ободранную ногу.

Испуг прошел, и он радовался, что Болеславу досталось. В другую минуту Валя не упустил бы случая, чтобы посмеяться над полицаем, но сейчас это было опасно. Не обращая внимания на боль в ноге, мальчик начал поправлять съехавшую набок корзину. Неожиданно Болеслав схватил его за руку.

– Погоди! Ты чего везешь? – настороженно спросил он, заметив тусклую металлическую часть, видневшуюся под редким слоем хворостинок.

– «Чего, чего»! – передразнил Валя, вырвавшись из рук Болеслава. – Пушку везу! Не видишь разве – инструмент Витькин.

Он быстро вскочил в седло и помчался к лесу.

* * *

Как-то утром к Котикам зашел Коля Трухан. Валя обрадовался и удивился ему. Но виду не подал. В последнее время мальчики совсем не встречались. После того как Валя заметил, что Коля и Степа избегают его, он к ним не ходил. Не хотят – и не надо! Он первым никогда не полезет. И сейчас, стараясь казаться безразличным, Валя сказал:

– А, это ты?

И снова занялся своим делом, словно рядом никого и не было.

– Я шел на работу, ну и зашел. Дай, думаю, узнаю, как вы тут с Витькой живете, – сказал Коля.

– Как живем? Как все… – тем же безразличным тоном ответил Валя.

– Да… – протянул Коля, помолчал и, вдруг многозначительно улыбнувшись, прошептал: – Гостинцев для дяди Степы приготовил?

Валя от неожиданности вытаращил глаза:

– Так это ты?

Коля, хитро улыбаясь, кивнул. Валя не скрывал разочарования. Он-то думал увидеть настоящего подпольщика. И вдруг – это Коля, просто Коля, его дружок! «Вот, значит, почему они сторонились меня!»

– Пойдем покажу, – с нотками обиды в голосе сказал Валя, – там, за сараем, и в лесу. Много набрал. Один не донесешь, я помогу.

– Не надо, сам управлюсь, – отказался Коля. – Да ты не дуйся! Сам понимаешь!

– А я и не дуюсь, – обиженно ответил Валя.

Он показал Коле искусно замаскированные тайники и вернулся домой.

– Сынок, – встретила его Анна Никитична, – Усатенко, сотский наш, приходил. Велел тебе в школу записаться. Все, говорит, дети, которые не работают, должны учиться. Говорит, немцы такой приказ вынесли.

Валя уже слышал от Диденко об этой немецкой школе.

…В середине апреля состоялось городское собрание учителей. Пошел туда и Диденко.

Собрание открыл бургомистр Кольчинский. Немцы откуда-то привезли с собой этого старого, сухого учителя и посадили в городской управе. То и дело любезно кланяясь в сторону гебитскомиссара Ворбса, Кольчинский выражал благодарность германской армии, «освободившей украинский народ от большевиков», заботящейся о его «благе и процветании». Затем выступил гебитскомиссар.

Высокий, сухопарый, щеголеватый Ворбс, исполненный собственною достоинства, говорил о величии германского райха, силе и мощи немецкого оружия, о скорой полной победе. Потом Ворбс не упустил случая напомнить о великой миссии немецкого народа, призванного установить на восточных просторах райха (здесь, на Украине) «орднунг» – новый порядок. Райху нужны преданные работники (пусть бы уж прямо говорил: рабы!). Воспитывать их призваны собранные здесь учителя. Немецкие власти никому не позволят бездельничать. Дети должны помогать германской армии, а если учителя вздумают… и пошел грозить!

Диденко нащупал в кармане плоскую рукоять пистолета. Сдвинул предохранитель. Зажал пистолет в широкой ладони и вытащил руку из кармана. Внешне Диденко казался спокойным. Он напряженно смотрел на Ворбса. До дверей всего три шага… Выстрел будет неожиданным. Часовой не успеет схватить его. Степан медленно поднял руку и тут же опустил ее. Нет! Он не имеет права так рисковать собой. Если даже и удастся скрыться (а на это надежды мало), подпольный комитет осудит его поступок…

– Сынок, Усатенко сказал, кто не пойдет, с того штраф возьмут, сто марок.

– Ну и пусть штрафуют! Я не пойду.

* * *

Наташа набрала в лесу полную корзину сосновых шишек и собиралась уходить, как вдруг увидела яму, наполненную чем-то похожим на мыло. Ни минуты не раздумывая, она высыпала шишки и доверху набила корзину «мылом». Поднялась, отерла руки о платье и в это время заметила Валю Котика. Он стоял на холмике, заложив руки в карманы, и улыбался. Вот так встреча! Ведь он тоже шел сюда, к этой яме. Несколько дней назад ее показал Вале Диденко. От него мальчик узнал, что здесь зарыто. Как же Наташа попала сюда? Валя быстро сбежал с холмика.

– Ты чего делаешь?

– Я мыло нашла.

– Чего?

– Мыло!

– А в лес за чем ходила? – сдерживая смех, спросил Валя.

– Урок делала. Нам задали на дом шишек собрать.

Валя рассмеялся.

– Это вы так учитесь?

– Конечно. Мы все лето будем собирать разные ягоды и траву всякую, а осенью – желуди. Учительница говорила, германской армии все нужно.

– А зимой что собирать будете? Снег? – насмехался Валя.

– Зимой мы учиться не будем, только летом и осенью.

– Ну и школа! А уроки вы учите? Читать, писать?

– Учим. Только в учебниках все замарано тушью. Про Ленина, про большевиков – все зачеркнуто. II портреты вырваны… А еще мы закон божий учим. Батюшка-поп учит, в черном халате…

– Они все черные. За что же вы молитесь?

– За Гитлера, против Советской власти и чтобы фашисты победили скорей. А мальчиков еще учат дрова пилить. А кто плохо молится, того бьют и на колени ставят.

– И тебя бьют?

– Бьют! Я всегда молитвы путаю, нарочно.

– Правильно делаешь!.. Слушай, Наташка, ты им… махорки насыпь в ягоды. Или пойдете в лес, ты упади и рассыпь ягоду. Пусть злятся!

– Побьют! – уверенно сказала Наташа.

– Ну, ладно, заговорились мы. Беги к нам, отдай это Витьке.

– Ишь ты! Отдай Витьке! Как будто я для вас собирала. Нам самим мыло нужно, белье стирать.

– Глупая ты, Наташка. Это же не мыло вовсе, а тол.

– Ну и пусть! А если нам стирать нечем.

– Вот заладила: белье стирать! Говорят тебе, это тол, понимаешь, тол! Ну, как его… в общем, партизаны из него мины делают, поезда взрывать. Только ты, смотри, помалкивай.

Наташа испуганно захлопала глазами и отстранила корзину.

Много толу перетаскали в тот день Валя и Наташа. А спустя несколько дней в Шепетовке узнали о крупном крушении воинского эшелона на перегоне Кривин – разъезд Бадувка. Витя Котик и двоюродный брат Коли Трухана Борис Федорович, работавшие на железной дороге, ездили на расчистку и восстановление пути, они-то и рассказали подробности. Кто-то заминировал железнодорожный мост. Взрыв огромной силы разнес в щепы несколько вагонов.

Только много времени спустя стало известно, что это первая крупная диверсия, совершенная Антоном Захаровичем Одухой вместе с подпольщиками из Стриган.

«ПРОЩАЙ, СЕНЯ!»

Анна Никитична, беспомощно опустив плечи, тихо гладила Валю по голове. По щекам ее катились слезы. Где найти слова, чтобы успокоить сына? Она растила его честным и ласковым, учила радоваться людям, верить в них. Как и всякая любящая мать, она желала в будущем для сына счастья и радости. Бывали дни, когда трудно приходилось семье. Но Анна Никитична всячески скрывала это от детей, старалась сделать так, чтоб ничто не омрачило их детства. Она хотела, чтобы Валя не знал боли и страданий.

И разве она могла подумать, что ему такое придется увидеть? Какие матери вскормили этих фашистских извергов?..

– Не плачь, сынок, не плачь, – тихо шептала Анна Никитична.

– Мама, что они делают, мамочка! – сквозь слезы со стоном спрашивал Валя.

Он уткнулся лицом в подушку и вздрагивал всем телом. Вот уже почти год изо дня в день он видел вокруг себя слезы и кровь, горе и страдания. Но все это померкло перед лицом той страшной трагедии мирных, ни в чем не повинных людей, свидетелем которой мальчик стал сегодня.

…Валя находился недалеко от базара, когда услышал, как кто-то рядом сказал:

– Смотрите, ведут, ведут!

Люди столпились вдоль тротуаров. Со стороны площади, окруженная несколькими солдатами и пьяными полицейскими, медленно спускалась большая группа евреев. Они причитали и плакали. Мимо Валика прошла старуха с распущенными волосами. Рядом с ней молча двигалась молодая женщина. На руках у нее кричал голодный младенец. Солдат подтолкнул прикладом изможденного старика, еле волочившего ноги. И вдруг среди этой толпы Валя заметил Сеню. Как он изменился! Большие черные глаза глубоко ввалились, исхудалое лицо и шея покрылись коркой грязи, а давно не стриженные волосы спутались на голове лохматой шапкой. Сеня крепко держался за руку отца, растерянно и грустно озираясь по сторонам.

– Сеня! – крикнул Валя и сорвался с места.

Сеня увидел своего дружка, и в его темных глазах на минуту вспыхнули радостные искорки.

– Сеня, куда вас ведут? – встревоженно спросил Валя.

Но Сеня не ответил и заплакал. Абрам Сумерович узнал Валю и безнадежно махнул ему клетчатой кепкой, которую он мял в руках.

– Ты видишь, что они с нами делают? Они хотят нас убить…

Валя изумленно глядел на плакавшего Сеню и его отца. «Как убить? За что?» Валя положил руку на плечо товарища и пошел рядом. «Надо спасти Сеню, спасти», – напряженно думал он.

– Сеня, беги, слышишь? – горячо зашептал он на ухо другу. – Дойдем до переулка – ты беги!

– Пристрелят! – тоном обреченного ответил Сеня.

– Пусть стреляют! А вдруг промахнутся? Ты убежишь! Слышишь, Сеня, ну?

Сеня только покачал головой и крепче сжал руку отца. Сильный удар в спину отбросил Валю в сторону. Мальчик злобно посмотрел на пьяного полицейского, оттолкнувшего его. Опять этот продажный Болеслав Ковалевский! Увидев перед собой Валю, Болеслав смущенно улыбнулся, но в ту же минуту наглая усмешка искривила его лицо.

– Ну, иди, иди, нечего со скотиной общаться, – проговорил Болеслав и пошел дальше.

Обреченные люди медленно шли навстречу смерти. Валя следовал за ними по всей улице Ленина, то подбегая к Сене, то отставая от него, переходя с одного тротуара на другой. Когда толпа миновала крайние дома, Валя остановился, потом кинулся домой, к матери.

– Мама, мамочка! Сеню повели… их расстреливать будут!

Анна Никитична и Валя подошли к распахнутому окну. Отсюда они увидели, как людей завели в лес и остановили неподалеку от польского кладбища, на небольшой полянке, возле длинного широкого рва, выкопанного накануне. Из лесу доносились крики, плач, причитания. Солдат и полицейский кинулись к тесно сгрудившимся людям и силой подвели ко рву первую партию – изможденного старика, худую женщину с плачущим ребенком и молодую девушку. Солдат что-то сказал им, и старик стал раздеваться. Потом солдат ударил прикладом девушку, стоявшую в нерешительности. Она присела, сняла туфли, начала торопливо снимать платье. Только женщина с ребенком стояла, словно окаменев, и крепко прижимала к груди плачущего младенца. Солдат подвел старика и девушку к краю рва и бросился к женщине. Он что-то кричал, размахивал руками и вдруг, вырвав у женщины ребенка, поднял его над головой и бросил на дно рва. Женщина безумно закричала и кинулась ко рву. В ту же секунду простучала автоматная очередь.

Валя в ужасе отскочил от окна и бросился на кровать.

– Звери, гады, ой, мамочка, ребеночка… даже ребеночка! – стонал он.

Валя зарыл лицо в подушку, заткнул уши, но все-таки слышал крики и дробный стук автоматов, время от времени раздававшийся в лесу.

В лесу все смолкло, и солдаты, побросав в грузовик одежду и обувь расстрелянных, уехали в город. Временами Вале казалось, будто он различает голос Сени: «Валик! Прощай! Отомсти за нас!»

Мальчик долго не мог успокоиться.

«Ты не спишь, ты слышишь меня, Валя? – нашептывал внутренний голос. – Помнишь, ты сам облюбовал этот дом. Думал, что будешь здесь подальше от тех мерзостей, которые творят фашисты в городе? Если бы ты знал, что увидишь отсюда такое страшное злодеяние, то, наверное, убежал бы дальше, в лес? Нет, Валя, не прячься, не беги от горя, не затыкай уши, не закрывай глаза. Смотри на горе пристально, слушай и все запоминай! Час расплаты недалек. Пусть же в этот час в твоем сердце не останется жалости, не дрогнет рука! Ты слышишь меня, Валя?..»

К вечеру пришел Диденко.

– Дядя Степа, вы уже знаете? – кинулся к нему Валя.

– Знаю! Это только начало. Теперь будут расстреливать, пока не уничтожат всех.

– Дядя Степа, – решительно заявил Валя, – надоело мне патроны собирать. Дайте задание, чтоб опасное было…

– Патроны собирать – опасное дело, – спокойно ответил Диденко.

– Знаю! Я не про такое, а чтобы, ну… фашистам отомстить. А если не хотите, не надо, сам…

– Брось дурить! – строго предупредил Диденко и, помолчав, добавил: – Всему свое время!