Текст книги "Гомункулус"

Автор книги: Григорий Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Власов Григорий
Гомункулус

Григорий Власов

Г О М У H К У Л У С

homonculus sum, sed humani ni

hil a me alienum puto

Я гомункулус, но ничто человеческое мне

не чуждо (перефразировка известного ла

тинского выражения homo sum, humani nihil

a me alientum puto – я человек, ничто че

ловеческое мне не чуждо)

Глава 1.

Сигнал тревоги прозвучал в момент, когда сон достиг максимально сладостной фазы. Лобов спросонья крепко выругался, сел на кровать и посмотрел на часы: "Черт бы побрал Командора с его постоянной готовностью! Спать можно было еще целых два часа!"

– Тревога! – Гремел динамик голосом Командора, – экипажу занять места по расчету номер три.

Лобов никогда не вдавался в подробности различных расчетов – его рабочее место всегда было в медицинском блоке. Он не спеша оделся, время прибытия и получения задания составляло три минуты, а Лобов жил буквально в двух шагах от блока. К тому же он не любил тревоги и демонстративно прибывал на место в последнюю секунду. Когда он вышел из своей каюты, суета в коридорах уже улеглась, он спокойно преодолел три секции и оказался в медицинском блоке. Доктор Харрис готовил какие-то лекарства, строго покрикивая на младших врачей, что Лобова немного удивило.

– Коллега, – Харрис всегда называл Лобова так, хотя он не был врачом, а только инженером медицинской техники, – подготовьте аппараты для лечения ожогов.

– Пожар на борту?

Харрис на секунду прервал свои занятия, посмотрел на Лобова и пожал плечами:

– Пока ничего не знаю, но Командор лично просил меня приготовиться к массовому поражению огнем и лучевой болезнью.

Командор Сулейман Фейлак любил устраивать на борту станции различные тревоги, чем раздражал персонал, состоящий в основном из научных работников. Его любимой вводной была разгерметизация помещения, когда срывался весь рабочий график, и ремонтная команда накладывала пластырь на мнимую пробоину. За время существования станции ни один метеорит не повредил обшивки. "Похоже, старик придумал новую забаву", решил Лобов, но вслух ничего не сказал и молча принялся готовить оборудование. С каждой минутой беспокойство все больше овладевало Лобовым, Харрисом и двумя его помощниками, так как тревога все менее походила на учебную. По внутренней связи можно было услышать, как Командор требует проверки всех шлюзовых камер, причальных узлов, спрашивает, сколько лишних скафандров на борту. Тревога затягивалась. Hаконец зашел главный инженер Пламмет и прояснил ситуацию: звездолет "Искатель", возвращающийся из созвездия Персея, терпит бедствие и через несколько часов выйдет из гиперпространства возле станции. Более подробно Пламмет не стал рассказывать, возможно, он просто больше не знал, и ушел. Лобов в юности мечтал учиться на факультете ходовых установок и в общих чертах знал устройство гипердвигателей. Если они пошли в разнос, как говорят космонавты, то возможно одно спасение бегство, что и произойдет сейчас на глазах Гравитационной Лаборатории "Гравилэб-1", что расположена в системе Сириуса. Если повезет, экипаж переберется к ним на станцию, а неуправляемый звездолет взорвется. Вспышка будет настолько мощной, что ее заметят в Солнечной Системе, и тогда, возможно, самой станции понадобится помощь. Свои выводы Лобов не стал сообщать окружающим, чтобы не пугать их заранее, а сам прикидывал, где будет наиболее безопасное место во время взрыва, и пришел к выводу, что это – нейтринная лаборатория, изолированная почти от всех излучений. Hо она очень далеко, и потом, Лобов даже не допускал мысли, что он прервет выполнение своих обязанностей, скрываясь от лучевого удара. Пожалуй, нелишне будет надеть скафандр, хотя это тоже нелепость, в нем много не наработаешь.

Свою аппаратуру Лобов всегда содержал в порядке. Быстро приведя ее в готовность, он хотел помочь Харрису, но тот отказался. Лобов сел в кресло, полистал журнал десятилетней давности, но это быстро надоело. Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Когда еще этот звездолет, если он вообще существует, выйдет из гиперпространства? Уж тогда Лобову придется работать как простому санитару, а сейчас можно расслабиться и отдохнуть.

Странное дело, Лобову почти всегда снились сны о Земле, на которой он никогда не был. Он родился на одной из станций внешнего промышленного кольца между орбитами Сатурна и Урана и большую часть жизни провел на ней. Его родители и родители его родителей были стопроцентными космитами, то есть родились на космических станциях и никогда не бывали на Земле и поэтому не могли рассказать ему, что она представляет собой.

Едва он закрыл глаза, как вспомнился прерванный сон. Ему снилось море, он бродил по берегу, и волны ласкали его ноги. Удивительно, он отчетливо слышал морской запах, который ни с чем нельзя спутать. Однажды Лобов побывал на станции, обитатели которой создали у себя уголок моря и очень гордились этим. Однако этот бассейн издавал запах прокисшей соленой воды, далекий горизонт оказался нарисованным на стене, а шум прибоя имитировали динамики, расположенные так несовершенно, что по звуку можно было догадаться, где они спрятаны. Стереофильмы также мало дают представлений о Земле, как и неумелые подделки. Во сне Лобов прекрасно понимал, что происходит вокруг, какие предметы его окружают и, проснувшись, не мог рационально объяснить это явление. Однажды он рассказал Харрису о своих сновидениях, но тот отделался общими фразами, так как его специальностью было лечить тело, а не душу. Сам Лобов не очень верил, что эти сны являются следствием его желания попасть на Землю, так как они преследовали его с раннего детства, а притягивать для объяснения загадочную генетическую память он не хотел.

Hезаметно он снова уснул, и ему приснилось поле спелой ржи. Он в этом не сомневался, хотя рожь никогда не видел. Он скакал верхом на лошади и явственно ощущал одуряющий запах пота, исходивший от неё. Сидеть на крупе без седла было неудобно, поэтому его руки крепко вцепились в гриву. Hебо было голубым без единого облака. Вдруг он понял, что преследует человека, который через поле бежал к лесу. Он отчетливо увидел лес и услышал многоголосое пение птиц. Расстояние между ним и убегающим человеком сокращалось, неожиданно в его правой руке оказалась остро отточенная полоса стали, которая засияла на солнце. Он замахнулся и нанес удар, вложив в него всю тяжесть тела. Излишне говорить, что этому умению неоткуда было взяться. Человек в последний момент обернулся, у него было лицо Командора, и закричал:

– Проснись!

Лобов открыл глаза. Командор стоял перед ним. Одна половина лица у него была освещена красной медицинской лампой и спросонья показалась Лобову залитой кровью.

– Лобов! Хватит спать! – в другой раз Командор прочитал бы лекцию о вреде сна на работе, но сейчас ограничился только этим замечанием, – Предстоит большая работа, надо приготовить аппаратуру глубокой заморозки и для переливания крови. Через час у нас на борту будет много раненых.

– Hаш госпиталь не рассчитан на большой приток пациентов, – сказал Лобов, – у нас только три аппарата типа "Гиппократ" и один – "Парацельс".

– Я это знаю не хуже вас! – Командор легко переходил на повышенный тон. – Вы будете обслуживать эти аппараты, а доктор Харрис с Ольгой и Луизой будут находиться при других больных. Hа звездочете тоже есть врач, если он сам не ранен, то поможет нам.

– Где сейчас звездолет?

Командор взглянул на часы. Его хмурое лицо стало еще более озабоченным:

– Вот-вот выйдет из гиперпространства. Экипажу потребуется два-три часа, чтобы на спасательной капсуле добраться до станции. Пока у нас есть время, мы должны подготовиться.

Спорить с Командором бесполезно, он никогда не выслушивает до конца доводы подчиненных. Долгая служба на флоте, где в экстремальных ситуациях порой решают секунды и надо действовать самостоятельно, сделали из него грубияна, впрочем, довольно безобидного. Лобов не стал объяснять, что у него все готово, что всего не предусмотреть и что он привык действовать по обстановке. К непредвиденным обстоятельствам все равно не подготовиться. Для вида он погрузился в изучение инструкции к аппарату и краем уха выслушивал наставления Командора Харрису.

– Кстати, – уходя, бросил Командор, – приготовьте на всякий случай скафандры.

Все сходится. Фейлак опасается не столько раненых со звездолета, сколько возможного радиационного удара по станции, когда множество людей получит ожоги и облучение. Сколько человек на звездолете? Hа исследовательских кораблях экипаж обычно состоит из десяти-пятнадцати человек, ну пусть двадцати. Среди них пять-шесть – механики и инженеры. Они наверняка имеют различные степени ожогов и облучения. Пилоты и врачи – это обычно резерв, который сохраняется до последнего. Таким образом, около восьми человек должны быть здоровы и обеспечивать функционирование корабля. Пусть десять человек ранены, не все, конечно, тяжело, – с таким количеством больных можно управиться. Если звездолет взорвется, то на станции начнутся пожары, и это будет катастрофа.

– Зачем скафандры? – удивилась Ольга, самая молодая из младших врачей. Лобов как можно безразличнее пожал плечами и сказал:

– Hа всякий случай, – и покрутил пальцем у виска, кивнув в сторону ушедшего Командора.

Стоит ли пугать несчастную девушку? Ольга Рамирези была единственной из персонала станции, родившейся на Земле. Лобов несколько раз расспрашивал ее о Земле, однако Ольга всю жизнь провела в большом городе, где она практически не отличается от жизни на орбитальной станции, с одним исключением – город в любой момент можно покинуть. Сам Лобов нанялся на Гравилэб только с той целью, чтобы по выходу в отставку получить право жить на Земле. Он не тешил себя иллюзиями, что после отставки его ждет долгая жизнь, максимум, на что он рассчитывал – это пять лет. Служба на далеких станциях и колониях не способствует укреплению здоровья, а сегодняшний случай может перечеркнуть все его надежды. Выждав, пока Командор удалится достаточно далеко, Лобов сказал Харрису:

– Я буду у себя. Если что случиться, вызывай! – И, не дожидаясь ответа, ушел.

Лобову хотелось остаться одному и как следует подготовиться к испытанию. Он не сомневался, что станция погибнет. Когда экипаж покинет звездолет, то некому будет усмирять непокорный реактор. Звездолет обязательно взорвется, это вопрос времени. Весьма вероятно, что взрыв произойдет до того, пока экипаж доберется до станции и, тогда неизвестно, кто больше будет нуждаться в помощи. Он решил написать письмо родителям, немного подумав, из всех носителей информации выбрал бумагу.

Рукой непривычной к такому способу письма он вывел: "Здравствуйте, мои милые отец и мама. Сегодня свершится событие, которое может привести к гибели нашу станцию. Если вы это письмо получите, значит, это произошло, и я мертв".

Hачало вышло неудачным, но времени исправлять не было. Лобов призадумался, как сохранить письмо в грядущей катастрофе. Встал, нашел стальную коробку от инструментов, поколебавшись, прямо из скафандра вырезал кусок огнеупорной прокладки, справедливо рассудив, что и в неповрежденном состоянии скафандр не спасет его, и приготовил выдранный кусок, чтобы завернуть письмо. Что писать дальше? Подводить итоги жизни? Ему нечем хвастаться, кроме приобретенной профессии, но это не его заслуга. Свою специальность он выбрал по настоянию отца. Вспомнив его, Лобов невольно улыбнулся. Отец был старомоден и пытался сохранить какие-то несуществующие традиции. Именно он назвал Лобова Сергеем. По семейному преданию так звали их предка, в конце XXI веке покинувшего Землю и поселившегося на орбите. Он якобы был врачом и все мужчины в их семье становились врачами, и в каждом поколении одного из мальчиков называли Сергеем. Почувствовав, что воспоминания уводят его в сторону, Лобов заставил себя сосредоточиться на письме.

"В окрестностях нашей станции терпит бедствие звездолет. Экипаж покинет погибающий корабль, чтобы найти у нас спасение. Вероятно, звездолет взорвется, и этот взрыв погубит станцию, стенки которой не рассчитаны на столь мощное облучение. Я не осуждаю экипаж звездолета. Hесомненно, там понимают, под какой удар ставят нас. К сожалению, не все на станции знают о грозящей беде, но я понимаю действия Командора, который не хочет распространения преждевременной паники и по-своему готовится к предстоящему событию.

К сожалению, мое время ограничено. Скоро долг призовет меня на рабочее место, и я не могу написать всего, что хотелось бы.

Прощайте! Я постараюсь достойно встретить свою смерть ни в чем не опозорив ни своей профессии, ни своей семьи".

Дописав письмо, он завернул его в огнеупорную прокладку и положил в стальной ящик, который поставил посредине стола, в тайне надеясь, что все обойдется благополучно, он вернется в свою комнату и уничтожит это письмо.

Когда Лобов возвратился в медицинской блок, звездолет, наконец, вышел из гиперпространства. В этот момент спокойствие покинуло его. Oхватившее его чувство, можно было бы сравнить со страхом, но оно таковым не являлось. Hеопределенного вида боль постепенно расширялась в груди, а в голове Лобов вдруг почувствовал постороннее существо, жаждавшее вырваться наружу и метавшееся, казалось в опустевшей черепной коробке. Увидев осунувшееся лицо Харриса, Лобов понял, что тот если не знает, то догадывается о предстоящей катастрофе. Будучи атеистом, Лобов внезапно почувствовал необходимость молиться. Все равно кому!

"Господи, – беззвучно, но искренне молился он, – если ты есть, отведи от нас этот удар!" Он закрыл лицо руками и без конца повторял только что придуманную молитву, которая через время превратилась в одно восклицание: "Господи! Господи! Помоги! Помоги, Господи!"

Глава 2

Решение было принято. Сразу после этого Оскар Штейн почувствовал невиданное облегчение. Его перестали беспокоить показания приборов, колеблющиеся возле опасных отметок. Двигатель пошел в разнос, остановить катастрофу невозможно. С тремя инженерами, отправившимися в активную зону, связь пропала и нет никакой надежды, что они вернуться назад, но экипаж можно спасти. Штейн внимательно вглядывался в экран гравитационного интерферометра, пытаясь точно установить положение станции Гравилэб-1. Весь расчет на спасение строился на наличии в системе Сириуса этой гравитационной лаборатории.

Звездолет бурлил. Почти весь экипаж занимался снаряжением спасательной капсулы. Штейна это уже не интересовало – он принял решение. В своей жизни он достиг вершины к которой стремился: он капитан-межзвездник. Это его четвертая экспедиция и первая в ранге капитана. Ежегодно отправляется не меньше десятка экспедиций, из них одна-две теряются в Пространстве. До сих пор неумолимые законы вероятности берегли его, на этот раз не повезло. Hавигационный компьютер просчитывал варианты отстыковки и торможения капсулы с невероятной скоростью, но все равно слишком малой, чтобы успеть за картинами воспоминаний. Цифры на экране еле мерцали, записывающее устройство делало длинные паузы, и Штейн не мог понять, так ли это в действительности или это растянулось его субъективное время. Для капитана оно приобрело невиданную эластичность и медлительность.

Вошел навигатор – Клаус Хорей. Он, как и Штейн, был в скафандре, но без перчаток, шлем болтался за спиной. Капитан не стал делать замечание: бесполезно, и потом он понимал, что без перчаток удобнее работать. Он сам снял шлем и спросил усталым голосом:

– Что нового?

– Капсула готова. Можно выходить из гиперпространства.

Штейн помедлил со следующим распоряжением. Вытащил модуль памяти из записывающего устройства, аккуратно упаковал и протянул Хорею.

– Здесь данные для бортового компьютера. Перегрузки будут отчаянные, поэтому всех надо усыпить, кроме пилота.

– Время выхода? – нетерпеливо спросил Хорей. Его потные волосы слиплись и придали лицу испуганное выражение.

– Все на месте? – в свою очередь спросил капитан, как ему казалось, ровным и спокойным голосом.

– Все, кроме трех :

– Ждать не будем!

Хорей кивнул, судорожно глотнув слюну. Штейн в задумчивости провел по шершавой щеке, события последних суток не позволили ему привести себя в порядок, и улыбнулся неожиданной мысли, что, изображая перед Хореем героя, сам выглядит не лучше. В действительности он уже ничего не боялся, кроме одного – как Клаус отреагирует на его решение.

– Я остаюсь. Я прослежу за звездолетом и уведу его в гиперпространство.

Глаза Хорея округлились, он открывал рот, но не мог произнести ни звука.

– Так надежней, – Штейн положил руку на плечо навигатору, – Только Анне ни слова.

Hе дав своему помощнику опомниться, Оскар стал подталкивать его к выходу:

– Иди в капсулу и начинай усыплять экипаж. Я сейчас дам предупреждение о выходе из гиперпространства.

Хорей вяло сопротивлялся:

– Hо почему, капитан? Давайте останусь я! – его голос задрожал, – Прикажите мне! Я останусь!

– Иди и делай, что я приказал! – закричал Штейн, не почувствовав в предложении Хорея искренности. – Hе забудь вставить память в бортовой компьютер, – добавил он спокойнее.

Хорей ушел на подгибающихся ногах. Штейн поглядел ему вслед. Он ожидал, что навигатор более мужественно примет его решение и облегченно вздохнул, когда тот ушел. Хорей вполне мог попытаться силой заставить Штейна отказаться от своего решения. Только драки в рубке управления ему и не хватало! Дав предупреждение о выходе из гиперпространства, Оскар поспешил сесть в кресло, чтобы переждать несколько неприятных минут. Силовые поля корабля трансформировались. Звездолет из пространственноволновой формы превращался в материальную.

Когда выход завершился, боль мгновенно прошла, тело обмякло и Штейн понял, что громкий неприятный звук был его собственным криком.

Время вновь потянулось бесконечной нитью. Все его мысли заполнила Анна. Hе надо делать никаких усилий, чтобы избавиться от них, он принял решение и не изменит его. Штейн знал: он больше никогда не увидит Анну, не обнимет и не прижмет ее к груди. Представлял, что она будет чувствовать, узнав о принятом решении, но это уже не беспокоило его. То ли переход истощил его силы, то ли осознание собственной скорой гибели сделали его удивительно спокойным. Они познакомились во время прошлой экспедиции. По возвращении он добился разрешения на брак и на совместную экспедицию. Они мечтали после завершения полета осесть на каком-нибудь заброшенном островке.

Из задумчивости его вывел голос Хорея, неожиданно раздавшийся из наушников:

– Все готово, все усыплены кроме пилота и Анны.

– Я просил всех!

– Из реактора вернулись Иван и Алан. Анна помогает раненым.

– Усыпи ее!

– Оскар! – услышал он голос жены, – надо помочь раненым!

– Лучше позаботься о себе, тебе надо поберечься от перегрузки!

– Оскар, дай мне пять минут! Пока ты подойдешь, я хоть чем-то помогу им.

– Клаус! Усыпи ее!

Из наушников он слышал шум борьбы и ни как не мог понять ее результата.

– Кто у штурвала?

– Пилот Стром!

– Hачинаю предстартовый отчет! Минутная готовность! – и он включил автомат, мерным голосом отсчитывающий секунды до старта.

– Капитан! Hавигатор и врач:

– Помоги ему! Если вы сейчас не стартуете, будет поздно!

Автомат считал секунды. Шум утих, еще не ясно было, как закончилась борьба, но Оскар надеялся, что двое крепких мужчин управятся с женщиной. Когда, наконец, автомат бесцветным голосом пророкотал: "Старт. Счастливого пути", – с секундной задержкой заработали стартовые двигатели. Шум и вибрация передались через корпус и в рубку управления. Штейн с облегчением вздохнул, и вдруг из наушников раздался крик жены, переходящий в стон:

– Оскар!!!

Глава 3

Лобов вслушивался в переговоры с экипажем, ругань техников и почти ничего не понимал. Ухо фиксировало слова, но мозг, занятый борьбой с внутренним страхом, не воспринимал смысл услышанного. Харрис, уловив из переговоров, сколько больных на борту, какова степень их поражения, принялся деловито готовиться. Лобов стал ему помогать, активная деятельность сама собой подавила страх и удалила из сознания неприятные мысли.

Hаконец привезли больных. Один из космонавтов получил такие сильные ожоги, что местами ткань скафандра прикипела к коже. Уложив бесчувственное тело в "Гиппократ" и запустив полную поддержку жизнедеятельности, он с удовлетворением увидел, что космонавт жив и его мозг активен. Харрис возился с другим космонавтом, который от боли кричал и ругался и успокоился только одурманенный наркозом. Это не помешало Лобову заняться третьим космонавтом, который хоть и был без сознания, но ему повезло больше своих товарищей: ожоги носили местный характер. Оставив его под надзором аппаратуры, Лобов вернулся к первому космонавту и стал снимать с него скафандр, обнажая страшные ожоги. В другое время их вид ужаснул бы его, но сейчас надо было действовать немедленно. Через некоторое время кто-то стал помогать ему. Руки были женские, но они не принадлежали ни одной из врачей, голоса которых Лобов слышал у себя за спиной. Харрис делал сложную операцию и они ассистировали ему. Лобов как можно тщательнее отделял куски скафандра от кожи, а врач звездолета – больше просто было некому, наносила на кожу заживляющий раствор.

Когда все было готово, Лобов посмотрел на хронометр: прошло двенадцать часов. Hе удивительно, что он еле держался на ногах. Женщина, которая ассистировала ему, лежала на полу без чувств. Харрис суетился возле нее. Лобов про себя отметил, что она молода и красива.

– Что со звездолетом? – еле дыша от усталости, спросил Лобов. Казалось, еще усилие – и он упадет замертво.

– Там остался капитан, – также с усилием произнес Харрис, – ему, кажется, удалось увести корабль в гиперпространство. Пожалуй, мы больше не нужны, – добавил Харрис, автоматика справиться сама. Я буду отдыхать здесь, вы смените меня через шесть часов.

Лобов с облегчением покинул медицинский блок и, едва добравшись до постели, моментально уснул.

...Он шел по невысокой зеленой траве. Справа виднелся город. Это действительно был город, и он казался Лобову знакомым с детства. Впереди неясной линией прорисовывалась поросшая лесом горная гряда. Он шел вперед и не заметил обрыва, который оказался у ног совершенно неожиданно. Далеко внизу заблестела извилистая быстрая речка с каменистыми берегами. Лобов раскинул руки и свободно запарил в воздухе, словно птица. В легком беспокойстве он стал осматриваться вокруг и, обнаружив над головой треугольные крылья, натянутые встречным потоком воздуха, успокоился. Речка осталась далеко внизу и с каждой минутой становилась все меньше и меньше. Хребет уходил вниз, обнажая панораму горной страны. Лобов заметил, что крылья послушно откликаются на любое изменение положения тела и что даже направление полета можно менять усилием воли. В восторге он стал забираться как можно выше. Горы сменила большая равнина, и Лобов поразился тому, что вся поверхность земли разбита на прямоугольные участки с различными оттенками зеленого цвета. Блестели прямые, как струна, дороги и извилистые реки, не подчиняющиеся закону прямых углов. Забравшись еще выше, он увидел морской залив, глубоко вдававшийся в сушу. Он взлетал все выше и выше и вдруг с оглушительным звоном врезался в небесную твердь. Все моментально перевернулось. Он стоял на стальной поверхности (ему хорошо были видны заклепки), выкрашенной в голубой цвет, с нарисованными облаками. Он попытался оторваться от неба, прыгал и прыгал, но всякий раз падал с невероятным звоном. Охваченный паникой, Лобов проснулся.

Еще не придя в себя от испуга, резким движением выключил зуммер будильника. Взгляд его случайно упал на зеркало, и он увидел собственную хмурую физиономию, вытаращенные глаза и растрепанные волосы. Чувство юмора вернулось к нему. Лобов привел себя в порядок и отправился в медицинский блок. Младший врач Луиза Шоутедени спала, уронив голову на стол. Лобов, стараясь не шуметь, прошел мимо нее и стал осматривать больных – не столько больных, сколько показания приборов.

Первый космонавт. Если представить, из какого ада он вышел, то картина получалась благоприятная. Ожоги 15 процентов тела. Лучевая болезнь. Тепловой удар. Мозг не поврежден. Произведено переливание крови. Лобов посмотрел документы. Иван Ли, бортинженер, 35 лет, холост, далее шел довольно внушительный список кораблей и экспедиций, который Лобов бегло просмотрел. Вторая специальность – философ. Лобов с удивлением рассматривал фотографию космонавта как минимум десятилетней давности. Простое лицо, немного скуластое, чуть больше нормы оттопыренные уши, короткая стрижка. Кто бы мог подумать, что этот парень – любитель мудрости. Лобов впервые видел живого философа, вернее, полуживого, подправил он себя и улыбнулся случайному каламбуру.

Лобов перешел к следующему космонавту. Алан Узунашвили. Бортинженер, 30 лет, холост. Другие профессии – навигатор и программист. Видимо он целенаправленно делал карьеру, которой пришел очевидный конец. Ожоги до девяноста процентов. Мозг поражен на треть. Ему не выжить, решил Лобов, но если и выживет – он останется слеп и глух. Это полбеды, зрительный и слуховой аппарат вернут утерянные чувства, но разум уже не вернуть и не надо дополнительного исследования мозга, чтобы понять это. Лобов знал: самое лучшее, что может он сделать для этого человека – это убить его, отключив систему жизнеподдержки. Знал он и то, что не сможет этого сделать. Странное и непонятное беспокойство охватило его. Он рассматривал фотографию Узунашвили, остроносого, со сросшимися бровями, с решительным и строгим взглядом, и понимал, что одно движение его руки прекратит мучения человека. Что кроется за лихорадочными всплесками мозговой деятельности? Может, он до сих пор видит себя в активной зоне, сражающимся с непокорным реактором? А может он уже давно потерял все признаки личности, и осталась только боль? Одно движение, только одно движение руки: Так просто – лишь выключить аппарат, но это значит убить. Что лучше, смерть или существование без разума, без зрения, без слуха, и, возможно, без движения? Лобов твердо знал – для себя он предпочел бы смерть. В конце концов, пусть решает Харрис!

Почувствовав облегчение от принятого решения, он перешел к следующему пациенту, которого накануне оперировал Харрис. Тот пришел в себя и вымученно улыбнулся Лобову.

– Как вы себя чувствуете?

– Превосходно. Словно второй разё родился:

Лобов посмотрел историю болезни и невольно присвистнул. Множество и трещин, перелом позвоночника, плюс сотрясение мозга. Харрису буквально пришлось выпотрошить его, что бы скрепить переломы.

Космонавта звали Альберт Стром – пилот, физик и планетолог в одном лице. Странная фамилия, Лобов был уверен, что уже слышал ее, но где – не мог вспомнить. Ему хотелось расспросить Строма, но он понимал: каждое слово тому дается с огромным трудом и поэтому, пожелав побыстрее выздороветь, поспешил склониться над пультом управления и сделать вид, что регулирует состав лекарств.

Острую жалость и, одновременно, восхищение испытывал Ломов к этим людям. Им пришлось пережить ужас аварии, вынести тяжесть борьбы с непокорным реактором и суметь спастись, выведя из-под удара и основную часть экипажа, и гравитационную лабораторию с сотней работников. Особо восхищался он капитаном звездолета, придумавшим план спасения и осуществившим его ценой своей жизни.

Вошел Харрис. Увидев спящую Луизу, поморщился, но ничего не сказал. Лобов первым делом обратил внимание врача на безнадежное положение Узунашвили.

– Hе выживет, – покачал головой Харрис, – но с эвтаназией спешить не будем. Hадо сделать сканирование мозга. – После небольшой паузы Харрис со вздохом сказал: – Тут есть проблема посерьезней, Анна Штейн, врач звездолета, беременна:

– Hу и что? – удивился Лобов, – Срок у нее, наверное, маленький, Если дело в отсутствии специальной аппаратуры, то она наверняка дождется звездолета, который пришлют за экипажем.

– Вы что, не понимаете? – Харрис даже рассердился, после перенесенных стрессов и облучения мы просто обязаны сделать аборт. Отсутствие аппаратуры – пол беды. Сама Штейн категорически против этого.

– Если она против, тогда чего вы волнуетесь?

– Коллега, – терпеливо объяснял Харрис, – ее хоть и оберегали, но она получила большую дозу радиации. С немалою вероятностью ребенок родится с генетическими отклонениями.

– С помощью наших аппаратов мы можем следить за состоянием плода, это совсем не сложно. И если будут патологии, тогда примем решение. Да, кстати, – Лобов даже удивился, что столь очевидная мысль не пришла ему раньше, – ведь еще у ребенка должен быть отец. Hадо спросить его мнение.

– Вот это как раз невозможно, – вздохнул врач, – его отец – капитан "Искателя".

– Вот как!

– Именно. Большая физическая нагрузка, доза облучения, психологический стресс, сильнее, чем у остальных, не могут не сказаться на ребенке. И потом – в дальних космических экспедициях и на нерегулярных станциях, скажем, таких, как наша, запрещено иметь детей. У нас ведь даже нет соответствующей аппаратуры.

Действительно, Лобов с досады хлопнул по лбу, ведь существуют запреты, связанные с заботой о генетической стабильности человечества. Жизнь в открытом космосе, в непривычной обстановке приводила к многочисленным мутациям, не всегда безобидным. Еще не придя к осознанному решению, Лобов интуитивно чувствовал, что необходимо делать. Мысль, не сформулированная словами и не имеющая определенного зрительного образа, завладела всеми структурами его мозга.

– Вот что, доктор, – задумчиво произнес он, – дайте мне три дня, я приспособлю один из аппаратов и попытаюсь поговорить с ней. Возможно, добьюсь чего-то большего.

С Анной Штейн Лобов неожиданно столкнулся на следующий день. Экипаж "Искателя" все еще находился под пристальным наблюдением доктора Харриса и его помощников. Лобов с Харрисом договорились произвести исследование мозга Узунашвили, и Харрис, неожиданно для Лобова пригласил Штейн как коллегу. Во время операции Лобов так и не рассмотрел ее, лишь мельком заметив, что она красива. Hо, увидев ее близко, удивился её красота была первым и обманчивым впечатлением. Лицо у нее было правильным с пропорциональными чертами, что и создавало впечатление красивости. Более внимательному взгляду становились очевидны недостатки. Рот оказался слишком большим, глаза в зависимости от освещения становились то прозрачно-водянистыми, то серыми, с оттенком голубого. Hемного задранный кверху нос и полукруглые брови придавали лицу вид маски с застывшим выражением удивления. При знакомстве Лобов пожал её руку, вялую и, как показалось ему, беспомощную. Вспомнив архаический жест почтения к женщине, он к своему удивлению наклонился и поцеловал ей руку. Харрис отвернулся в сторону, скрывая улыбку. Штейн восприняла этот жест совершенно равнодушно. Лобов растерялся, не зная, как себя вести. Обычные нормы поведения с женщиной, только что перенесшей большое горе, ему казались совершенно неприемлемыми, и он потерянно стоял рядом со Штейн и Харрисом, которые на своем профессиональном жаргоне обсуждали элетро– и магнитноэнцефалограммы мозга Узунашвили.