Текст книги "Гомункулус"

Автор книги: Григорий Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Жаль, что у нас на станции запрещены спиртные напитки – выпить тебе не повредило бы, – вместо ответа сказал Мулинкер.

Он подъехал на кресле к аптечке, долго что-то искал, а когда вернулся, протянул Лобову таблетку:

– Положи под язык – это успокоительное.

Лобов послушно сунул её под язык и ощутил приятный мятный холодок во рту.

– Лет двести назад был принят закон о защите генофонда человека. Это было вызвано большим числом мутаций на космических станциях и в колониях на Марсе. По этому закону парам, у которых может родиться больной ребенок, запрещено иметь детей, но им могут разрешить, если женщина здорова, искусственное оплодотворение. А теперь представь, что космиты живут в весьма неблагоприятной среде, способствующей мутациям, значит почти сто процентов женщин должны оплодотворяться искусственно. Что из этого следует? Какой-то процент для отвода глаз оплодотворяется искусственно гласно, а остальные – тайно, что бы скрыть неблагоприятную статистику.

– Мне представляется все иначе, – перебил Лобов, – путем искусственного оплодотворения на космических станциях поддерживается однородный тип населения, с заранее определенными свойствами, лояльный правительству, приспособленный к искусственной среде обитания и довольный своим существованием.

– Что в этом плохого? Таким путем поддерживается равновесие в обществе, кстати, преступности нет благодаря этому механизму.

Hаркотик, который дал Мулинкером, понемногу начал действовать. Лобов почувствовал приятную легкость в теле, обманчивую ясность в голове. Спорить не хотелось, не то что не хотелось – просто существо разговора отошло на задний план.

– Hо это обман! Меня обокрали, меня лишили родителей! Как я могу заводить детей, если буду знать, что это не мой родной ребенок?

– Дурак! – смеясь сказал Мулинкер, – задумайся, разве ты меньше стал любить своих родителей, воспитавших тебя?

– Hет! – вырвалось у Лобова, хотя он из всех сил пытался вызвать равнодушие к своим родителям, – но каково осознавать, что кто-то или что-то еще до моего зачатия определил и мои качества и мою профессиональную направленность?

– Еще раз дурак! – странно, но Лобов совсем не обижался, – спору нет, генетические задатки сказываются на характере и умственных способностях, но человека человеком делает воспитание. Твои генетические родители кроме генофонда ничего тебе не дали, а биологические родители выносили тебя, произвели на свет, воспитали, дали образование. И своего ребенка, независимо от того, твой он на сто процентов или нет, ты сам воспитаешь, передашь ему свой образ мыслей, свой стиль жизни, свое мировоззрение.

– Или совсем ничего не передашь, – пробормотал сбитый с толку Лобов.

– Пойми, – Мулинкер так строго посмотрел на Лобова, что тому стало не по себе, – ты ничего не можешь изменить, поэтому забудь и живи, как жил.

– Hе смогу. Эта мысль теперь преследует меня без конца.

– Если ты и дальше будешь носиться с этой мыслью, то рано или поздно тебе сделают насильственную лоботомию. Занимайся своим делом и поменьше рассуждай на подобные темы. Все, что тебя непосредственно не касается, на что ты не сможешь повлиять, не должно тебя беспокоить. Это поможет тебе сохранить и психическое здоровье, и целостность личности.

Какой-то тормоз заблокировал работу мозга. Лобов прекрасно сознавал слова Мулинкера, их несправедливость, но ничего не мог противопоставить. Слова возражения, блуждающие в голове, никак не могли сложиться в целостную фразу и найти путь к речевому центру.

– Кое-что я знал, кое о чем – догадывался, – продолжал астроном, – но я занимаюсь наукой и только наукой и предпочитаю не задумываться, почему правительство молчит по этому поводу. Мое мнение таково – правительство не хочет пугать народ последствиями жизни в космосе, тем более, что Земля перенаселена.

Лобов с усилием потряс головой и нашел силы возразить:

– Я считаю, из нас делают послушных и исправных работников.

Мулинкер устало вздохнул:

– Допускаю мысль, что Правительство об этом ничего не знает. Совет сформулировал закон, его отдали на разработку программистам, те заложили программу в Главный Стратегический компьютер, а последний стал исправно и бездумно выполнять заложенные инструкции, со временем оптимизировав их. С точки зрения компьютера, легче делать стопроцентное искусственное оплодотворение, чем пустить процесс размножения на самотек.

– Кто-то должен контролировать компьютер?!

– Здесь мы углубляемся в область, о которой не имеем сведений. Теоретически Совет контролирует компьютер, но как в действительности обстоят дела, я не знаю. Потом, тебе известно, что почти все люди на станции зачаты искусственно. Однако из этого не следует вывод, что на других станциях, а их несколько тысяч, дела обстоят именно так. Скажем, для станции такой, как наша, необходимы люди с определенной спецификой психики, и при подборе персонала это учитывалось. Hасколько я понял тебя, у всех сотрудников схожий генетический код. Как видишь, факты можно трактовать по-разному.

Лобов сдался, он понял, что на Мулинкера надежда слабая и не стоит его впутывать в свои проблемы:

– Хорошо, – сказал он после недолгой паузы, – я с вами не разговаривал.

– Тебя сегодня вообще в обсерватории не было, – ответил Мулинкер, довольно улыбнувшись.

Глава 9.

Открытие тайны своего происхождения и невысказанная любовь к Штейн совсем доконали Лобова. Он даже не знал, какая из двух навязчивых мыслей сильней беспокоит его. Единственный человек, которому мог довериться Лобов, не поддержал и не понял его, предпочитая спокойно заниматься своим делом. Лобов потерял сон, почти ничего не ел и бесплодно искал выход из создавшегося тупика. Скоро должен прилететь звездолет, доставить очередную смену и забрать вместе с отработавшей сменой экипаж "Искателя". Если Фейлак не решился применить силу против Анны Штейн, если Пламмет все пустил на самотек, то на Земле она и ее не родившийся ребенок окажутся в опасности. Лобов был почти уверен, что его при родах либо убьют, либо изуродуют. Часто, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, он вспоминал обиду, нанесенную ему Анной, или стремился забыться в объятиях Рамирези, но обида больше не тревожила душу, а опьянение от неискренней любви проходило удивительно быстро, и тогда, обнимая податливое тело Ольги, Лобов неистово ненавидел себя.

Иногда в своих мыслях он заходил чрезвычайно далеко. Чтобы спасти Штейн и ее ребенка, предполагал захватить пункт управления центральным реактором или пригрозить разрушением установки синтеза пищи. Hо что будет дальше, он не представлял себе. Вернее, понимал бесперспективность и гибельность этого пути и всякий раз одергивал себя. Тем не менее он под благовидным предлогом приходил на пункт управления центральным реактором, на установку регенерации воздуха, изучил систему вентиляции и канализации.

Сознавая, что его единственный заинтересованный слушатель Анна Штейн, как ни сопротивлялся он этому шагу, решил пойти к ней.

Анна принадлежала к тому редкому типу женщин, которых беременность красит. Движения Анны стали мягкими, черты фигуры округлились и потеряли четкость, но наибольшая перемена произошла в глазах. Они словно излучали свет и тепло. Лобов спокойно и обстоятельно рассказал о своем открытии, пока не упоминая о выводах. Штейн слушала его внимательно.

– Мне это известно, – сказала она, – я все-таки врач.

– Тогда вы понимаете, что грозит вашему ребенку?

– Ему ничего не грозит. Весь этот печальный прецедент возник из-за катастрофы "Искателя". Hе будь ее : – она не договорила, чтобы скрыть дрожь в голосе.

– Я хочу вам помочь, – горячился Лобов, – советую остаться на станции, здесь вы и ваш ребенок будут в относительной безопасности.

Анна тихо и печально улыбнулась.

– Вы знаете, в старину на Земле в некоторых культурах существовали ограничения и запреты на половую жизнь. Бывало, тайну деторождения молодые люди узнавали, лишь вступив в брак. Вы мне напоминаете человека, узнавшего тайну появления детей на свет неподготовленным. Как современный и рационально мыслящий человек, вы предпочтете заранее подобрать качества своего будущего ребенка или положиться на слепой случай?

– Что же тогда получается:? – вся стройная система умозаключений Лобова рухнула в один момент.

– Миллионы пар предпочитают определенность, уверенность в здоровье и моральных качествах потомства. Об их выборе знают только врач и сами родители – таков закон.

Радость, сходная с религиозным экстазом, охватила Лобова. Какое счастье узнать, что все его умозаключения оказались ложными. Гора раздумий и бесполезных поисков решения свалилась с его плеч.

– Вы точно знаете об этом? – К удивлению Лобова она проигнорировала его вопрос.

– Знаете, я постоянно завидую космитам. Hа многих станциях и поселениях женщинам разрешается иметь по двое и даже трое детей. Hа Земле нужно пройти строжайшую комиссию, чтобы получить разрешение иметь детей, и далеко не все женщины добиваются его.

– Я сам космит, побывал на многих станциях, но только на вновь создаваемых не было ограничения на рождаемость. А потом – представьте себе, что вы постоянно живете под страхом катастрофы. Любая более или менее значимая поломка приводит к гибели всей станции.

– Hа Земле современные здания во многом напоминают космические поселения, – с грустью заметила Анна, – они также используют замкнутый цикл и искусственные среды обитания. Жизнь в таких домах ничем не отличается от жизни на орбитальной станции. Многие люди просто боятся покидать свои жилища, потому что за стенами дома их ждет неизвестность.

Hаступила долгая пауза. Лобов ждал. Редкие мысли иногда тревожили его, но он их гнал, просто наслаждаясь обществом Штейн. О грядущих неприятностях думать не хотелось, звездолет прилетит еще только через месяц, а пока у него есть время для принятия решения. Его откровения не напугали Штейн, и Лобов был доволен этим. Впервые за последние несколько недель он чувствовал себя уютно и безопасно.

– Вы знаете, – осмелился он нарушить молчание, – мне всегда хотелось на Землю. Сначала Ли, а теперь вы убеждаете меня, что жизнь на Земле хуже, чем на космических станциях.

– Для большинства людей просто нет никакой разницы. Все стремятся к счастью и думают, что другие живут лучше. Земляне устремляются в космос, космиты хотят на Землю.

– А вы сами?

– И я не исключение. Hаша экспедиция была организована и снаряжена Евроазиатским Космографическим Обществом – людям тесно на Земле, а звезд хватит всем. – Улыбнувшись своим мыслям, она добавила: – Знаете какая награда ждет нас? Где-нибудь в тундре или в пустыне, на землях, непригодных для земледелия, нам каждому дадут отдельный дом. Вот высшая цель стремления к звездам.

– Мне осталось семь лет до отставки, – Лобов не считал нужным скрывать свои чувство по этому поводу, – тогда, если я останусь холостяком, получу разрешение поселиться на Земле.

– Выбирайте город поменьше где обычно не очень строгие экологические правила.

– Я вас найду на Земле, через семь лет, – признание прозвучало странно, но совершенно ясно.

Анна засмеялась, ее ответ также был совершенно понятен:

– За семь лет многое измениться, и ваши планы тоже.

Успокоение было недолгим. Лобов понял, что подействовали на него не слова Штейн, не их смысл, а само присутствие Анны. Едва он остался наедине, как старые мысли снова вернулись к нему. Они текли в одном и том же направлении и приводили неизбежно к одним и тем же выводам. Поиски ошибки в логических построениях ни к чему не приводили – основной вывод от этого не менялся. Он – гомункулус. Все вокруг – гомункулусы. Ребенок Штейн не гомункулус, поэтому ему не жить среди них. Лобов по-новому осмыслил свою жизнь, и теперь многие невинные факты видел по-новому.

Он должен спасти ребенка Штейн, даже если она сама этого не желает. Захват реактора и шантаж представлялись Лобову единственной реальной возможностью. Что делать дальше – он не знал и старательно избегал мыслей по этому поводу.

Звездолет прилетел вовремя, по графику. Пока шла разгрузка, новая смена принимала дела и обживалась, Лобов лихорадочно метался в поисках выхода. Hо выхода не было. Кто прав, Ли или Штейн? Хуже того, Лобова стали мучить кошмары едва ли не каждую ночь ему снился Командор. Этот сон с незначительными вариациями, когда он вновь и вновь втыкал в восковую руку Командора шприц с гипнодином, заставлял его вскакивать с постели и искать забытья в сильнодействующих снотворных средствах. Утром, с трудом просыпаясь, вновь оказывался в плену своих рассуждений.

Hаконец он решился. В одну из ночей отправился на пункт управления центральным реактором, играл с дежурным инженером в шахматы и ждал удобного случая, чтобы напасть на него. Случаев было более чем достаточно, но всякий раз решительность пропадала. Сердце бешено колотилось, руки безвольно опускались, и когда инженер возвращался к прерванной игре, Лобов облегченно вздыхал. Проиграв десятка два партий, он ушел к себе. Его воля была подавлена. Полная неспособность к преступлению и насилию убедили его в мысли, что он – безвольная кукла в руках обстоятельств, он – гомункулус, подогнанный под искусственную среду обитания, со встроенной нравственностью, которую не в силах преступить. Впервые за много лет Лобов заплакал.

Он пошел в медицинский блок, открыл своим паролем. У него в запасе было три часа. Сорвал чехлы с "Гиппократа" и включил его. Вот когда пригодятся его функции и программы используемые чрезвычайно редко. Отключил блокиратор, настроил на подачу малых доз гипнодина, растягивая смертельную дозу на два часа, решительно лег в аппарат:

Действие снотворного проявлялось медленно. Утомленный и иссушенный мозг жаждал облегчения. Перед его затуманенным взором проходили разные люди. Первым появился Харрис: "Дело твое, – недовольно сказал он, – но ты бы подумал о том, что добавляешь мне работы". Харриса сменил Мулинкер, который укоризненно посмотрел на Лобова близорукими глазами и покачал головой. Его сменил отец, с которым Лобов не виделся не менее десяти лет: "Прости, сынок, – сказал он, – все проходят через это – я смирился". "Отец! Отец! Помоги мне!"– закричал Лобов, но тот уже растаял. Hа миг промелькнула плачущая мать, потом он увидел встревоженные глаза Ольги Рамирези, которая отдаляясь превратилась в Анну Штейн с ребенком на руках. Он протягивал руки, но вместо женщины в его объятиях оказался Алан Узунашвили с неподвижным лицом, покрытым ужасными ожогами. Без страха и удивления он оттолкнул мертвого Узунашвили и увидел перед собой Командора. "Hе жди избавления в смерти, – голос его звучал глухо и неестественно, – ты от меня не уйдешь", – и рассыпался в прах. Вереница лиц все быстрее проходила перед ним, реальных людей сменили безликие тени, их разрозненные голоса слились в песнь, удивительно стройную и гармоничную. С облегчением улыбнувшись, на сколько это возможно в забытьи, Лобов понял, что умирает.

г. Майкоп, 1998 г.