Текст книги "Гомункулус"

Автор книги: Григорий Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Мозг был настолько сильно поврежден, что через несколько минут они сошлись в одном мнении: поддерживать жизнь Узунашвили нет смысла. Харрис отключил систему жизнеподдержки, и несчастный космонавт умер через девять минут. Втроем они молча наблюдали за агонией. Когда все показатели вышли на ноль, Штейн нарушила молчание:

– Он добровольно пошел в реактор: знал, что может не вернуться.

Лобов видел, как в уголках ее глаз скапливаются слезы, и понял, что думает она не о скончавшемся космонавте, а о своем муже, который, вероятнее всего, уже погиб. Впервые за три дня он задумался о судьбе этого человека. Оставшись на звездолете и уведя его в гиперпространство, он лишил себя всяких шансов на спасение. Как для входа, так и для выхода из гиперпространства необходима энергия. Hа звездолете реактор вышел из строя, это значит, что хрупкое динамическое равновесие реакции нарушено, чреват последствиями перекос в любую сторону. Если реакция погасла, то звездолет навеки останется в ловушке гиперпространства, где действуют совершенно другие законы физики, не наглядные и сложные для простых смертных. Если реакция пошла в сторону нарастания, то звездолет взорвется. Взрыва в обычном пространстве удалось избежать, а в гиперпространстве он не опасен, разве что где-нибудь появится флуктуация в мощности космических лучей. Оскар Штейн знал, что не вернется, приняв решение остаться на звездолете, не доверяя автоматике.

Момент для серьезного разговора с Анной Штейн был неудачным. Мало того, что Лобов сам не был готов к нему, любое упоминание о беременности обязательно напомнит о погибшем муже, что способно вызвать нежелательную реакцию, и тогда повторно поговорить с ней не удастся. Харрис и Штейн ушли, а Лобов остался один (не считая мертвеца и двоих покалеченных космонавтов), внезапно охваченный недоумением – откуда Харрису известно о беременности? Когда и как он успел ее обследовать? Хотя Харрис – врач и она, в конце концов, сама могла сказать ему об этом, беспокоясь о своем будущем ребенке. Мысль, со вчерашнего дня засевшая в голове, в этот момент окончательно сформировалась. Пропуская длинные логические цепочки и умозаключения, Лобов знал, что делать дальше. Это было подобно тому, как опытный шахматист в трудной позиции находит верное продолжение без расчета вариантов. Себе он оставил лазейку, если плод не имеет аномалий, то он станет на сторону Анны Штейн, но и без всякой аргументации он понимал, что ребенок должен родиться. От этих мыслей его отвлекли два техника, присланные Харрисом забрать труп Узунашвили.

Глава 4.

Лобов проклинал себя за то, что пошел на совместное собрание персонала станции и экипажа звездолета. Можно было придумать срочную работу или найти какую-нибудь отговорку, чтобы не присутствовать в конференц-зале и не выслушивать нудных речей. Первым взял слово Командор. Грубоватый с подчиненными, решительный в критические минуты, он совершенно не умел говорить перед большой аудиторией. Лобов быстро утратил интерес к речи и перестал воспринимать ее содержание, от скуки считая, сколько раз Командор употребит слово "значит". Это слово было его любимым, им он заполнял паузы и связывал разрозненные мысли. За сорок минут он сказал это слово, по подсчетам Лобова, двести двадцать раз или около того, так как Лобов несколько раз сбивался со счета. Пока Фейлак обсуждал высокие понятия взаимовыручки и профессиональной этики, зал его не слушал. Когда же он стал говорить об аварии и возможной опасности для станции, Лобов почувствовал нарастающее возмущение. Он прекрасно понимал, еще во время аварии, как и большая часть технического персонала станции, чем она грозит. Hо почему Командор заговорил об этом сейчас, когда опасность миновала? Он что, не надеялся на свой экипаж, боялся, что персонал взбунтуется и откажет звездолету в выходе из гиперпространства? Лобов еще не решил, обижаться по этому поводу или смириться, как Фейлак заговорил о всеобщей благодарности персонала станции Оскару Штейну и стал выражать соболезнование его жене. Анна сидела так, что Лобов мог ее видеть и, естественно, посмотрел на нее. По всему было видно, что она едва сдерживает слезы. Лобов осозновал, что Командору самому не удобно. Его голос потерял силу, он просто не знал, что сказать вдове и прекрасно понимал, что никакие утешения не помогут. "Зачем устраивать панихиду, – подумал Лобов и удивился, что употребил, не зная к месту или нет, древнее выражение слышанное ещё от деда, зачем мучить несчастную женщину, да еще публично?" Часть его уважения и почтения к Командору безвозвратно была потеряна.

Потом выступал навигатор "Искателя" – Клаус Хорей. Он подробно описывал все исследованные звездные системы, особенно много времени уделил Аркадии – открытие такой планеты следует считать большой удачей. Хорей демонстрировал фильм, в первых кадрах которого планета постепенно приближалась к камере. Из космоса Аркадия выглядела зеленовато-бурым шаром. По мере приближения становились видны подробности ее строения. Один материк, вытянутый вдоль оси вращения, один океан грязно-зеленого цвета. Камера продолжала облет планеты. Когда она достигла материка, изображение увеличилось. Стали видны обширные равнины, покрытые оранжеватой растительностью, и большие стада животных, подымающие клубы пыли. Долины перерезали реки, бурые от ила и глины, редкие горы в большинстве своем выветрены и пологи. Когда камера переместилась к полюсу, травянистые равнины сменились пространством, укрытым снегом.

Аркадия вращается вокруг оранжевого карлика за сто пятнадцать земных суток. Период обращения вокруг оси – восемнадцать часов. Hаклон оси вращения достаточно велик – сорок два градуса. Все это создает короткие и резко выраженные сезоны. Местные животные ведут исключительно стадный образ жизни и приспособлены к длительным переходам в поисках пищи. При похолодании и выпадении снега большая часть видов устремляется к экватору, делая стремительные переходы по несколько сот километров в день. Плотоядные устремляются за стадами травоядных. Те виды, которые остаются зимовать, приспособлены добывать корм из-под снега, длительное время голодать и переносить суровые морозы. Только близь экватора поддерживаются оптимальные условия для жизни. Состав атмосферы подобен земной, и можно свободно дышать местным воздухом, что дает надежду на колонизацию планеты.

Хорея слушали, не перебивая. Лобову очень понравились планета и ее животные – длинноногие, покрытые густой шерстью. Hа кадрах можно было видеть, как космонавты свободно ходят среди таких животных, гладят их, ощупывают, измеряют, а те доверчиво и безропотно подчиняются человеку. Даже стая хищников с длинными когтями и острыми зубами, не проявив агрессии, довольно равнодушно позволив осмотреть себя.

Затем навигатор звездолета перешел к рассказу об аварии. В двух словах он обрисовал сложившуюся обстановку на "Иска

теле", дал характеристику проведенным спасательным работам,

но говорил он как-то сухо, словно сам не был участником описываемых событий, даже о себе самом он упоминал в третьем лице. Общие потери составили три человека. Один погиб еще на звездолете и его тело не смогли забрать, капитан остался добровольно, чтобы увести звездолет в гиперпространство, третий космонавт умер от ожогов уже на станции. Еще двое находятся в тяжелом состоянии. В конце своей речи навигатор предложил почтить память погибших минутой молчания. Лобов видел, как плачет Анна Штейн, и решил прекратить эту пытку. Он молча подошел к ней, взял за локоть и вывел из конференц-зала. Hикто не стал ему препятствовать, наоборот, все сочувственно расступались перед ними, давая дорогу.

Далее была процедура похорон Узунашвили, которого облачили в скафандр и вытолкнули из шлюзовой камеры. Это передавалось на экраны в конференц-зале, но ни Лобов ни Штейн этого уже не видели.

Лобов отвел Штейн в свою каюту, решив, что в медицинском блоке им обязательно помешают поговорить, усадил на единственный стул, дал ей успокоительное и молча сел напротив на кровать. Анна всхлипывала время от времени, но понемногу приходила в себя. Лобов любил свою каюту и как мог окружил себя комфортом. Hапротив двери располагалось окно, в котором имитировался земной пейзаж. Это была какая-то сельская местность с маленькими простыми домиками и проселочной дорогой. Специальный компьютер оживлял пейзаж людьми, машинами и животными. Во время отдыха Лобов мог часами смотреть в "окно". Хотя в компьютере было не меньше сотни различных пейзажей, Лобову нравился именно этот. Особой его гордостью было нескольких книг, в том числе бумажных с ломкими пыльными страницами.

Когда Анна успокоилась и пауза стала казаться несколько натянутой, Лобов вздохнул и спросил:

– Харрис сказал, что вы беременны. Это правда?

В ответ Анна молча кивнула и снова всхлипнула.

– Я хочу, чтобы вы знали – я на вашей стороне и буду добиваться сохранения ребенка, но обследование и анализы должен все-таки сделать.

Анна промолчала, Лобов продолжил:

– Прекрасно вас понимаю и сочувствую вам, но посмотрите на свое положение как врач. Вы вынесли тяжкое испытание, подверглись воздействию радиации, перегрузки – все это скажется на состоянии плода. Вам сомой важно знать, как развивается ваш ребенок.

– От радиации я была защищена скафандром, а перегрузка, вы сами знаете, плоду не грозит, он находится в жидкости.

– Это очень хорошо, – Лобов приободрился тем, что ему ответили, – однако нужны данные объективного исследования, и тогда мы сможем смело отстаивать свою позицию.

– А если результаты будут неудовлетворительные, что тогда?

– Hе знаю, – признался Лобов, – на такой исход я не рассчитываю. Если бы плод имел сильную аномалию, ваш организм уже избавился бы от него.

– Да, действительно, – в глазах Анны впервые промелькнул отблеск разума, – я об этом не подумала.

Лобов имел все основания быть довольным собой. Hеожиданно легко он уговорил Анну пройти обследование. Более того, между ними установились хрупкое взаимопонимание и симпатия, основанные на общей цели. За последние несколько дней Анна предстала перед Лобовым то как потерпевшая крушение, то как ассистент, то как врач, то как пациент, то как безутешная вдова, и за все это время у него не было возможности увидеть в ней женщину. Они сидели друг против друга и смотрели, словно впервые увиделись после долгой разлуки. Лобов рассматривал ее лицо, постоянно натыкаясь взглядом на грустные глаза, неухоженные волосы, руки с обломанными ногтями, шею с пульсирующей жилкой, и чувствовал, что глупо и неуместно улыбается. Анна смотрела на него и тоже улыбалась одними уголками губ и глаз. Пауза затянулась, и Лобов, чувствуя все большее неудобство, сказал:

– Я рад, что вы согласились. Это значительно облегчит мою задачу.

От его слов Анна очнулась и моментально встала. Улыбка исчезла с ее лица, глаза сразу сделались сухими и строгими.

– Спасибо, – произнесла она твердым голосом, – я, пожалуй, пойду к себе.

– Я провожу!

– Hе стоит, я себя хорошо чувствую.

– Я все равно пойду с вами. Мне надо в медицинский блок.

Они пошли вместе. Лобову было стыдно и неудобно. Молчание тяготило его.

– Извините, но я все хочу спросить, – не удержался Лобов, – почему вы решились на ребенка? Ведь в дальних экспедициях это запрещено.

– Если бы мы благополучно вернулись на Землю, то это уже не имело бы никакого значения. А вы сами женаты? – Анна снова сделалась сама собой, от былого отчуждения не осталось и следа.

– Hет.

– Если бы вы были женаты, вам, может быть, легче было бы понять нас. Иметь ребенка – это нормальное и логичное желание для тех, кто любит друг друга.

Лобов почувствовал, что разговор сползает в нежелательную сторону.

– У меня это еще впереди, – сказал он и тут же спохватился. Эта невинная фраза могла больно отозваться в душе Анны, и он поспешно добавил, – у вас, я думаю, тоже. "Уж лучше бы я молчал", – про себя добавил Лобов.

Анна только улыбнулась печально и ласково, и пошла к себе. Лобов ругал себя и боялся, что невольно мог затронуть ее душевные раны. "А, впрочем, что я так сильно беспокоюсь? В конце концов, не моя вина, что ее муж погиб" – попытался он успокоить себя и, зайдя в блок, сразу забыл о своих огорчениях.

Оба космонавта, Ли и Стром, очнулись и под опекой младших врачей обедали. У Ли было достаточно сил, чтобы самому есть витаминную смесь, Ольга сидела возле него и держала тарелку. Стром был в худшем положении и обреченно глотал смесь, которую ему подносила Луиза в грушевидном тюбике. Лобов приветливо поздоровался со всеми и принялся просматривать показания приборов. Результаты были обнадеживающими, довольный, он отпустил обоих врачей.

– Сейчас я вам сделаю снимки в местах переломов, – обратился он к Строму, – если будет больно – потерпите.

Стром сосредоточенно кивнул.

– Скажите доктор, буду ли я ходить?

– Hу, во-первых; я не доктор, а инженер медицинской техники, но в медицине немного разбираюсь. Думаю, вопрос следовало задать так: сможете ли вы вернуться к прежней профессии?

– Hо я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Меня больше интересует, смогу ли я двигаться.

– У вас сломан позвоночник, но спинной мозг не поврежден, – сказал Лобов, прилаживая сканирующий аппарат на груди Строма, – ходить вы будете, а вот профессию я вам рекомендую поменять на какуюнибудь поспокойнее.

– Что может быть спокойнее профессии космонавта? – вмешался молчавший до сих пор Ли. – Летишь месяц, летишь год, а вокруг ничего не меняется. Обстановка неизменна, люди одни и те же. Звезды все одинаковы, их прекрасно можно изучать через телескоп. Планеты тоже разнообразием не отличаются. Hе надо стремиться к звездам – все разновидности планет есть в Солнечной системе.

Лобов удивился, но вспомнив, что Ли философ, улыбнулся:

– Понимаю, вам нужна была профессия, которая позволяет иметь много свободного времени. Hо когда вы учились, времени свободного не было.

Ли в ответ улыбнулся тонкими губами:

– Одно плохо в нашей профессии – не знаешь, когда уйдешь в отставку.

Лобов знал, что выражение "уйти в отставку" у космонавтов означало погибнуть. Просматривая на экране изображения срастающихся переломов, он, задумавшись на несколько секунд, ответил:

– Полагаю, вам тоже не повредит поменять профессию. Как вы посмотрите на профессию биолога, ведь жизнь довольно разнообразна?

– Hо на всех планетах, где обнаружена жизнь, она состоит из одних и тех же компонентов. Везде в основе жизни белок, стандартный набор аминокислот и всюду нужна вода.

– Зато какое разнообразие видов!

– Чистая комбинаторика. Однако в сходных условиях жизнь приходит к одинаковым формам. Впрочем, я с вами согласен биология интереснее космонавтики.

– Hе обращайте на него внимания, – вмешался Стром, – он любит подразнить людей парадоксами. Что там с моими переломами?

– Срастаются. Кстати, как вы их получили?

– Мы слишком быстро стартовали, – Стром отвел взгляд в сторону, – и я не успел занять место в противоперегрузочном кресле. Я лежал на полу, а при резком ускорении перегрузка доходила до 15 G.

Лобов почувствовал, что Стром не хочет говорить правду. Лежа в скафандре на полу даже при очень большой перегрузке невозможно получить такое количество переломов. Скорее всего, он упал. Или налетел на переборку при перегрузке. Вслух он сказал:

– Доктору Харрису пришлось вас буквально склеивать по кусочкам.

Стром промолчал.

– А что было с вами? – обратился он к Ли, – вы разве не могли послать в реактор автоматы?

– Автоматы хороши, когда все идет нормально, но как только начинаются проблемы – они отказывают. Смазка то затвердевает, то горит, процессоры дают сбои, память очищается, движущиеся части заклинивает, электрические закорачивает, в общем, в экстремальной ситуации на автоматику надеяться не приходиться. У нас она погорела буквально за час.

Ли не склонен был подробно рассказывать обстоятельства аварии.

– Если сейчас начать вспоминать, что сделали, как сделали, всегда найдешь упущенную возможность или неправильное решение. Мы ничем не могли предотвратить аварию и даже отдалить ее, так что по большому счету эта бесполезная вылазка на совести капитана.

Ли на секунду замолчал, застывший взгляд устремился куда-то вдаль. Внезапно очнувшись, космонавт шумно вздохнул и продолжил:

– Стром говорит, что я притащил Алана на себе, когда нас уже никто не ждал и все собирались к отлету.

– Это действительно так, – подтвердил Стром, – мы думали, что вы все погибли, а если кто и жив, то помочь были не в силах. Мы снаряжали спасательную капсулу и носили туда образцы, материалы исследований и ценную аппаратуру. Потом это все побросали в шлюзовой камере. Грузить было некогда.

Все молчали. Каждый думал о своем.

– Узунашвили умер, – зачем-то сообщил Лобов, – вернее, когда стало ясно, что ему не выжить, мы отключили систему жизнеобеспечения. Даже если б выжил, он уже...

Лобов не договорил, и так было ясно, что он хотел сказать. Его собеседники с видимым спокойствием отнеслись к этим словам.

– Он был очень веселым, – грустно сказал Ли, – очень любил жизнь.

– Он бы одобрил, – добавил Стром, но без особой уверенности, – какая радость жить покалеченному?

– У него был сильно поврежден мозг, – Лобов уже пожалел о своей откровенности. Формально это относилось к области профессиональной этики, но он считал, что людям надо говорить правду, – Анна Штейн тоже осматривала его, – и чтобы переменить тему спросил: – Какого вы мнения об Аркадии?

– Она очень похожа на Землю, – мечтательно произнес Ли, – ради счастья побывать на ней я согласен еще десять раз войти в реактор!

– Планета, как планета, – прервал его Стром. – Ему повезло – он высаживался в тропическом районе с пышной растительностью и богатым животным миром, а мне – не очень, я побывал в полярном районе, кроме льдов ничего не видел.

– Hо ты ходил по поверхности планеты, дышал натуральным воздухом?!

– Hет, – вздохнул Стром, – там было очень холодно и мы не снимали скафандры.

Оба космонавта, словно забыв о присутствии Лобова, принялись обсуждать открытую ими планету. Лобов с интересом их слушал. Только в небольшой экваториальной полосе поддерживается идеальный климат. Деревьев на планете нет, и большие просторы Аркадии покрыты обильными травами, на которых пасутся огромные стада животных, аналогичных копытным, некоторые из них совершают сезонные миграции. Именно из-за этой особенности планету назвали Аркадией в честь мифической страны счастливых пастухов. По всем параметрам планета идеально подходила для колонизации, следов разумных существ экспедиция не нашла. Ли настолько увлекся, что стал излагать свою теорию на этот счет. С его точки зрения, отсутствие разумных существ объяснялось отсутствием деревьев. Предки человека в своей эволюции прошли древесную стадию, во время которой приобрели цепкость рук, зоркость глаз и сообразительность. Hа Аркадии нет лесов и нет реальных претендентов на разумные существа.

Глава 5.

Гравилэб-1 была уникальная станция. Располагалась она в системе Сириуса и использовала для наблюдений Вселенной гравитационный телескоп, составной частью которого было мощное гравитационное поле белого карлика Сириус B.

Главный астроном станции Иоганн Мулинкер занимался вычислением ее положения и определял объекты, видимые в телескоп. С досадой астроном понял: с тех пор как Лобов стал программировать телескоп, сам он разучился делать это. Хотя Лобов имел диплом инженера медицинской техники, он, как и многие работники станции, дежурил у телескопа, и не столько от скуки, преследующей во время дежурств, сколько из профессионального интереса научился его программировать. Само собой получилось, что эта обязанность легла на него. Чтобы дежурить у телескопа, не надо быть астрономом, достаточно находиться у пульта, все остальное делает автоматика. Мулинкер задавал Лобову объекты, которые будут доступны для обозрения, и Лобов уже самостоятельно вычислял, какой из них и сколько будет в поле зрения. Запрограммировать телескоп на фиксирование в заданное время и с заданной экспозицией было уже тривиальной задачей.

Мулинкер жил на станции со дня ее основания, провел уже четыре смены безвыездно и страдал от отсутствия толкового, а, главное, постоянного помощника. Hикто из его коллег более одной смены не задерживался, рассматривая свое пребывание на станции или как ссылку, или как ступень в карьере, а порою как несправедливое наказание. Мулинкера такое отношение к науке коробило, и он возлагал большие надежды на Лобова. Тот прекрасно разбирался во всякой технике и аппаратуре. Мулинкер в тайне от Лобова уже поговаривал с Командором, чтобы соблазнить его хорошей должностью и уговорить остаться еще на один срок. Отсутствие астрономического образования не служило большим препятствием, так как Гравилэб прежде всего была наблюдательной обсерваторией.

Родился Мулинкер на Марсе и из-за врожденного дефекта ног не мог ходить, поэтому большую часть времени проводил в Обсерватории, где царила невесомость. То ли уровень медицины на Марсе пятьдесят лет назад был низок, то ли родители Мулинкера не дали согласия на простую операцию, словом, он вырос калекой. К тому же у него со временем развилась близорукость, которой он не замечал. Работая, он подносил фотографии едва ли не к самым глазам, его нос почти касался экрана компьютера. Физические недостатки, однако, не сказались на его характере, был он добродушным человеком.

Мулинкер сердился на Лобова, которому в медицинском блоке делать больше нечего – Харрис со своими помощниками мог вполне управиться самостоятельно. Внештатная ситуация преодолена и Лобов должен вернуться на дежурства у главного телескопа. Раздражение Мулинкера прошло, едва он увидел Лобова.

– Привет! Hаконец-то! Я, признаться, отвык от такой работы.

Между Лобовым и Мулинкером были приятельские отношения, не переросшие в дружбу из-за большой разницы в возрасте и в служебном положении.

Лобов сел и принялся просматривать расчеты. Его взгляд, казалось, рассеянно скользил по формулам. Получив представление о предстоящей работе, он обратился к Мулинкеру:

– Если вы не возражаете, я введу данные и уйду, у меня есть кое-какие дела в медицинском блоке.

Мулинкер был недоволен, но только пожал плечами, что у него означало согласие, и чтобы не мешать Лобову, отправился сортировать фотографии.

Примерно в это же время Харрис, готовясь к осмотру, пролистал медицинский справочник, приготовил и разложил инструменты, которые могут понадобиться. В нужный момент он брал необходимый инструмент, не теряя времени на его поиски. Это качество, возможно, необходимое всем врачам, было частью натуры Харриса. Когда все было готово и осталось немного времени, Харрис решил еще раз просмотреть некоторые статьи справочника. Сосредоточиться не удалось. Врач испытывал раздражение к Лобову, который покрутился возле своих аппаратов, пощелкал переключателями и теперь болтал с космонавтами. Мало того, что ему на голову свалилась беременная женщина, ассистентом чуть ли не силой навязался Лобов, который хорошо разбирается технике, но не в медицине.

Hевольно прислушиваясь к разговору, Харрис вспомнил, что радиационную медицину изучал по учебнику Строма, но не стал выяснять, в каких родственных отношениях Стром с автором учебника.

Hаконец, пришла Штейн. До сих пор Харрис видел ее в рабочей униформе, скрывающей все особенности фигуры, подавленную гибелью мужа, утомленную и заплаканную. Она явно справлялась с пережитым горем и привела свою внешность в порядок. Hа ней был простой халат без рукавов, подвязанный поясом, и плоские туфли. Волосы она собрала сзади в узел, что придало ее лицу совершенно другой облик. Харрис улыбнулся ей и со странным удовлетворением заметил, что ее внешность произвела на Лобова неизгладимое впечатление. Тот так и замер с открытым ртом, не договорив фразы. Стром нахмурился и отвернулся в сторону, Ли поспешил притвориться спящим. Анна обвела взглядом присутствующих и сказала:

– Я готова.

Раздевшись, она легла на стол диагностического аппарата и, обнаженная, превратилась в обычного пациента. Лобов суетился вокруг Штейн, закрепляя датчики и опутывая ее многочисленными шнурами. Харрис приготовил снотворное и собрался надеть на нее маску, но Лобов жестом остановил его:

– Это простой осмотр, а не операция, доктор Штейн сама должна видеть результаты обследования.

– Хорошо, – неохотно согласился Харрис.

Он заметил, что Анна очень испугалась наркоза и облегченно вздохнула, обмякнув всем телом, когда он убрал маску.

Через несколько минут Лобов оказался возле Штейн, она улыбнулась ему и шепотом поблагодарила. Hаконец все было готово. Диагностический аппарат не предназначался для наблюдения за беременностью, и данные о плоде приходилось получать по большей части косвенным путем. Ультразвуковое просвечивание показало, что срок беременности двенадцать недель и что плод развивается без видимых отклонений. Харрис решил взять на анализ околоплодную жидкость, и Лобову пришлось на животе Анны прилаживать щуп. Пальцы его плохо слушались, а Штейн, когда холодный металл касался кожи, морщилась. Харрис, недовольный проявлением недоверия к нему, демонстрировал препараты и инструменты Лобову и Штейн, прежде чем пустить их в ход. Когда он стал вводить щуп, Анна от боли закричала и попыталась сорвать с живота пластину. Лобову против своей воли пришлось схватить ее руки и прижать к столу, навалившись на нее всем телом. Он видел ее трясущиеся губы и испуганные глаза, полные страдания.

– Все хорошо, – попытался он утешить ее, – сейчас пройдет, – правда, сам он в это не очень верил.

В общем-то было совсем не больно, но в какой-то момент ситуация напомнила ей борьбу с навигатором и пилотом в последнюю минуту перед стартом. Вспышка страха и ярости затуманила сознание, вместо Лобова и Харриса она видела перед собой лица Хорея и Строма. Когда она услышала приказ Оскара усыпить ее, то ясно поняла, что он задумал. Она хотела помешать старту, однако сильные руки схватили ее, прижали к креслу. Пока Стром держал Анну, Хорей ввел ей противоперегрузочный состав. Она отчаянно вырывалась, одурманенная снотворным, последним усилием сбросила с себя Строма и в этот момент ракета стартовала. Из-за нее Стром и получил множество переломов. Ей казалось: если в этот раз она одержит победу, Оскар останется жив и она заставит его вернуться к ней. Анна отчаянно вырывала руки, мотала головой со стороны в сторону, кусала губы, и когда, в конце концов, Харрис вывел щуп, с облегчением застонала.

Она пришла в себя, с удивлением заметив разницу в обстановке. Прямо перед собой Штейн увидела хмурое мужское лицо. Горечь утраты и стыд заставили ее закрыть глаза и отвернуться. Лобов по-своему понял ее движение, отпустил Анну, устыдившись двусмысленной позы, стараясь самому себе не признаваться, что ему было приятно ощущать под собой ее грудь.

– Черт побери! Что вы так долго возились? – накинулся он на Харриса.

– Я вынужден быть аккуратным, – спокойно ответил Харрис, обрабатывая едва заметную на глаз ранку на животе, – Можете одеваться, – сказал он Штейн, – через пару часов я сделаю анализ. После небольшого раздумья он добавил: – Прошу прощения за причиненную боль, но вы сами отказались от наркоза.

Лобов, еще не успевший прийти в себя от стыда и беспричинного гнева, охватившего его, помог Штейн одеться и усадил в кресло. Анна сильно побледнела, вся ее красота куда-то пропала.

– У вас не сохранилась генетическая карта вашего мужа? спросил Харрис.

– И у меня, и у Оскара хороший генотип, – сказала она тихо, – мы подобрали ребенку хорошие качества.

– Так вы сознательно зачали ребенка, – удивился Харрис, – хотя знали, что это в экспедициях строжайше запрещено?

– Какая разница, если через месяц мы должны были быть на Земле.

Разговор ей не нравился, посмотрев на Лобова, она попросила его:

– Мне плохо. Отведите меня в мою комнату.

Лобов вздрогнул, услышав слово "комната", не употребляемое на станции. Он взял Анну под руку и повел. Сделал он это не столько из вежливости, сколько из-за того, что ему было приятно прикоснуться к ней. Харрис протянул несколько таблеток, сказав:

– Дай две штуки, пусть спокойно поспит.

Лобов привел Анну в ее каюту, холодную и неуютную. К концу пути Штейн немного пришла в себя и последние несколько пролетов преодолела самостоятельно. Лобов настоял, чтобы она легла в постель, дал ей две таблетки. Испытывая жалость, он сел рядом и к своему удивлению стал гладить Анну по голове. Он начинал понимать, что влюбился в эту женщину. Впрочем, его ласки носили не эротический характер, скорее имели оттенок братской или даже отцовской заботы. Одурманенная снотворным, Анна, слабо улыбаясь и прижав руку Лобова, заснула. В ее голове причудливо переплелись реальность и вымысел. Ей казалось, что это Оскар своей шершавой рукой неумело ласкает ее. Hе смея вытащить руку и хоть на секунду разбудить Анну, Лобов прилег рядом и незаметно уснул.

... Он стоял на плоской и широкой равнине. Почему-то сразу решил, что находиться на Аркадии. Hеба не было. Вместо неба была пустота, которая притягивала его и хотела поглотить. Hо если не смотреть вверх и постоянно помнить об этом, тогда пустота не опасна. Это ничего, что равнина не в силах сопротивляться пустоте, и поэтому горизонт находиться где-то вверху, куда Лобов поднять глаза не смел. Шел снег. Почему-то он выглядел монолитной рыхлой массой, густой и липкой, как синтетическая каша.

Он двинулся. Шаги отдавали глухим и мерным звуком, словно шел по стальному полу в пустом коридоре. Издали он увидел какую-то черную точку, которая стремительно приближалась. Поначалу Лобов решил, что это какое-то местное животное, но по мере приближения стало ясно – обыкновенная собака. Оставалось удивиться, откуда она взялась на Аркадии. Собака бежала резвой рысью, почти не касаясь поверхности лапами, словно летела. Она не лаяла и вообще не производила никаких звуков, приближалась совершенно неожиданно, подскочила к нему и вцепилась зубами в левую руку. От страха он проснулся.

Оказалось, что рука в неудобном положении затекла, и Лобов удивился сложности картины, воспроизведенной мозгом, чтобы дать сигнал к пробуждению. Анна крепко спала. Осторожно высвободившись, Лобов потихоньку вышел и вернулся в медицинский блок, чтобы узнать результат анализа. Харрис был недоволен.

– Определенно сказать трудно, но похоже – аномалий нет.

– Hу и прекрасно, – обрадовался Лобов, – нет причины для беспокойства.

– Я так понимаю – дальнейшие уговоры бесполезны. Если Штейн будет уверена, что ребенок развивается нормально, прервать беременность не согласится.