Текст книги "Хочу харчо (Рассказы, Монологи, Сценки, Пьесы)"

Автор книги: Григорий Горин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Да и они, по правде говоря, не читали...

– А Симонов?!

– И он тоже не в курсе, – вздохнул автор. – Я просто знаю цену повести и мысленно представил себе их оценку.

– Ах так! – воскликнул редактор. – Ну, тогда тем более заберите. Плохая повесть.

– Как вы можете так говорить? – возмутился автор.

– Это не я говорю, – сказал редактор. – Это Толстой говорит... Лев Николаевич... "Анна Каренина", "Война и мир"... Фильм смотрели?.. Вот он самый.

– Да как он мог прочитать повесть? – удивился автор.

– А он и не читал! – сказал редактор. – Просто я уже понял цену повести и мысленно представил себе его оценку. "Плохая повесть! – сказал Толстой. Верните ее автору!" Так прямо и сказал... И весь аж загорелся... И Гоголь того же мнения... И Чехов!.. Чехова знаете?.. "Дядя Ваня", "Каштанка"... Вот он самый...

Рассказ о том, чего нет

Все-таки как важно читать газеты! Всегда что-нибудь новенькое узнаешь...

Я тут недавно в нашей городской газете прочитал следующие строки: "Обидно, что наша сатирическая литература по-прежнему жует старые темы. Во всех рассказах и фельетонах высмеивается пьянство, а между тем с пьянством в нашем городе уже давно покончено!!!"

Прочитал я и прямо за голову схватился.

"Боже мой! – думаю. – С пьянством-то, оказывается, уже давно покончено, а люди не знают и напиваются... Кошмар! Надо предупредить всех!.."

Было как раз пятое число – день получки. И, конечно, в связи с этим пьяных на улице, можно сказать, не было. Нигде не было! Особенно у гастронома... Человек двадцать не было. Вошел я в гастроном, с трудом протиснулся к прилавку и кричу продавцу:

– Кончайте торговать спиртными напитками! У нас с пьянством, оказывается, покончено!

Продавец даже побледнел.

– Что же вы, говорит, раньше молчали? Мы же все запасы продали!

– Вот! – возмутился я. – Безобразие какое! Все потому, что не используете в торговле антиалкогольные плакаты!

– Как – не используем? – удивился продавец. – Мы же в них водку заворачиваем...

Я не стал его слушать, выбежал на улицу и помчался в соседнюю мастерскую по ремонту бытовых приборов. Там у меня работал один знакомый. Был он человеком эрудированным, разносторонним и всегда живо интересовался всем, что касается алкоголя.

– Егор Иванович! – закричал я, увидев его. – Радость-то какая! В газете написали, что у нас с пьянством покончено...

– Ну и что? – спокойно отреагировал он. – Нас этот вопрос не касается...

– То есть как – не касается? – удивился я. – Разве это не бич производства?! Разве у вас в дни получки некоторые товарищи не появляются на работе в нетрезвом состоянии?!

– Нет! – сказал он. – Такого не бывало. В трезвом состоянии отдельные товарищи действительно появляются... Но тоже редко...

Не стал я с ним спорить. Побежал в штаб народной дружины. Думаю, надо товарищей обрадовать. Прибегаю в штаб. Смотрю, там тишина. Дружинники в домино играют.

– Товарищи! – кричу я, размахивая газетой. – Все в порядке, пьяных нет! Можете не беспокоиться и отдыхать!

– Не кричите, гражданин! – говорит дежурный. – Мы уже давно так и делаем...

"Значит, в курсе товарищи", – обрадовался я и вышел на улицу.

Смотрю, вывеска большая: "Городская организация общества "Знание".

Захожу туда. В методической комнате сидят лекторы, подбирают материал для докладов. Я им радостно показываю газету.

– Порядок, говорю, товарищи! Сворачивайтесь... Больше не надо проводить разъяснительную работу с теми, кто пьет...

– Поздно спохватились, – мрачно говорит в ответ один лектор. – С теми, кто пьет, мы уже работу давно провели... Мы теперь проводим работу с теми, кто после этого не закусывает...

– Все равно, – говорю я. – Это сообщение надо довести до сведения общественности...

– Это ни к чему, – заметил лектор. – Сорвете много полезных дел...

– Каких еще полезных дел?

– Ну как же... Вот у нас пионеры по району пустые бутылки собрали и на вырученные деньги купили паровоз...

Вышел я из этого здания взволнованный и счастливый.. Хотелось бежать домой и писать восторженные, патетические стихи...

Однако к этому времени на улице уже не было столько пьяных, что спокойно дойти до дома мне не представилось никакой возможности...

Поэтому я просто остановился посреди улицы, победно посмотрел по сторонам и радостно закричал:

– Товарищи! Ура! Пьянства больше нет!.. Алкоголизм – это медленная смерть!..

Прохожие с улыбкой посмотрели на меня и хором ответили:

– А мы и не торопимся!..

Тигр

Этот невероятный случай, эта удивительная история душевного взлета и падения младшего технолога Геннадия Лупенкова была рассказана его сослуживцем Сергеем Клягиным. Мне осталось только записать ее и расставить запятые.

"Началось все с того, что ко мне на работе подходит Лупенков и спрашивает:

– Не хотите ли вы, Сережа, с нами в цирк сходить?

Я спрашиваю:

– С кем это – с вами?

Лупенков мнется, но говорит:

– Со мной и с Зоей.

Зоя – это наша секретарша из управления, довольно красивая девица: ножки, ручки – все есть.

Я спрашиваю:

– А зачем я вам нужен, третий – лишний?

Лупенков говорит:

– Да чтобы избежать ненужных сплетен... И потом у меня с Зоей взаимоотношения только еще выстраиваются, и я с ней пока тет-на-тет несколько робею... А вы – человек тактичный: и разговор поддержать умеете и уйти, когда надо...

Я говорю:

– Ну пожалуйста! С удовольствием...

Короче, в воскресенье пришли в цирк, сели, смотрим.

Гимнастки по канатам ходят, собачки пирамиду делают, у клоуна отовсюду вода брызжет, – в общем, интересно...

В антракте пошли в буфет, пива выпили, покурили. Лупенков на Зою с обожанием смотрит, я интеллигентный разговор поддерживаю про то, про се, про искусство...

Зоя, между прочим, и говорит:

– Интересно бы за кулисы заглянуть. Посмотреть, как артисты готовятся к выступлению...

Я говорю:

– Это можно сделать. У меня сосед – циркач. Он здесь пожарником работает... Можем к нему в гости зайти.

Зоя расцвела, Лупенков меня за плечи обнимает, – в общем, направляемся к служебному входу.

Вахтер спрашивает нас:

– Вы куда?

Мы говорим.

– Вот туда.

Вахтер говорит:

– Ну проходите!

И вот мы попадаем, как говорится, в мир кулис. Действительно любопытно. Ходят полураздетые люди, бутерброды жуют, разговаривают между собой... На нас никто внимания не обращает, а мы гуляем, смотрим, соседа моего ищем.

И вот заходим в какой-то длинный пустой коридор. Мне этот коридор сразу странным показался: мрачный он какой-то был, холодноватый, лампочки тускло светят... Сделали мы по этому коридору шагов десять, как с другого конца послышалось какое-то шипение, а затем нам навстречу вышел тигр. Честно скажу, я такого тигра в жизни не видел: огромный, глаза с поволокой, пасть полуоткрыта, и в ней зубы, каждый – с перочинный нож. Наверное, какой-нибудь бенгальской национальности тигр был, потому что у нас таких даже по телевизору не показывают...

Зоя как его увидела, так и у нее сразу из груди какой-то звук вылетел типа "О-о-о!", и она на пол повалилась. Я ее поднять хочу, но у меня самого тело как проволокой стянуло, рот полуоткрылся, и я чувствую, что нижней челюстью до верхней достать не могу.

А тигр глазами повел, мяукнул, точно хмыкнул, и идет к нам. И в этот самый момент Лупенков делает шаг вперед и встает ему на пути. Телом своим, так сказать, прикрывает друга и любимую женщину.

А тигр идет. А Лупенков стоит.

А тигр хвостом по полу постукивает и идет.

А Лупенков стоит не шелохнется.

А тигр совсем близко подошел, и дыхание у него тяжелое, как при астме.

И вот тогда Лупенков делает шаг вперед и со всего маху кулаком тигру в нос как въедет!!

Тигр ахнул и к стене отскочил, а Лупенков – к нему и с левой в ухо рраз!!

Тигр кубарем покатился по коридору, но Лупенков его в два прыжка достал, упал на него, схватил за горло и душит...

Чем бы это закончилось, не знаю, но тут Зоя очнулась и закричала на весь цирк.

В коридор народ высыпал, артисты, пожарники с брандспойтами... Пустили струю воды и отбили Лупенкова от тигра.

Лупенков стоит мокрый, глаза у него горят, кулаки сжаты, куски шерсти изо рта выплевывает, а тигр прыгает у стены, фыркает и вдруг как завопит диким голосом: "Хулиганство!"

Мы обмерли.

А тигр кричит:

– Хулиганство! Вы за это ответите!.. Товарищи, расстегните меня!

Ложится тигр на спину, и тут мы видим, что у него на брюхе "молния", как на джемпере. Расстегивают тут тигру "молнию", и из шкуры выскакивает человек в трусах и майке: сам маленький, худенький, под глазом большой синяк.

– Хулиганство! – кричит этот человек, бывший тигр. – Кто сюда пустил посторонних?! Да я вам за это знаете что сделаю?!..

Я смотрю на Лупенкова, он стоит с выпученными глазами и бормочет:

– Извините, товарищ... Ошибся... Я ведь думал... Извините...

– Нет! – кричит бывший тигр. – Никаких извинений!.. Вы у меня под суд пойдете! У меня брат – юрист, я этого так не оставлю!.. Ишь, бандит, напился и тигру не дает по коридору пройти...

Тут Лупенков побледнел, а я говорю:

– Извините, товарищ артист, но он совершенно не пьяный... Мы просто в буфете пива выпили... А набросился он на вас по ошибке...

– Нет! – кричит бывший тигр. – Я этого так не оставлю... У меня жена фельетонист... Мы этого негодяя в газете пропечатаем и с работы выгоним... Как фамилия?

– Лупенков, – говорит Лупенков, а у самого губы трясутся.

– Где работаете? – спрашивает бывший тигр и достает из-под майки какое-то удостоверение и записную книжку...

Лупенков шепотом называет наше предприятие.

– Ах вот как? – ухмыльнулься бывший тигр – Ну тогда вам хана, голубчик! Мой дядя у вас директором работает... Он вам покажет!..

Тут Лупенкова как-то всего передернуло, ноги подкосились, и он стал вдоль стены медленно падать в обморок...

В общем, на второе отделение мы, конечно, уже не пошли.

Кое-как довели Лупенкова домой, весь вечер валерьянкой отпаивали, успокаивали...

Лупенкова действительно вызывали в дирекцию, поговорили с ним строго... Но ничего, замялось дело...

Однако Лупенков стал с тех пор какой-то душевно-травмированный. Нервный стал, робкий...

Не то что тигров или львов – собак теперь боится.

Увидит на улице бульдога – и за километр его обходит.

Кто знает, с виду это бульдог, а на самом деле, может, и не бульдог и у него брат – начальник главка или что-нибудь в этом роде".

К вопросу о Державине

Недавно у нас на фабрике была назначена лекция о Державине. О Гавриле Романовиче. О поэте прошлого века. Ну, о том, что еще Пушкина заметил и, в гроб сходя, благословил.

Остались мы все после смены, собрались в красном уголке, ждем. Первым появляется председатель нашего фабкома Чибирев, представляет нам лектора, профессора-литературоведа. Затем такой симпатичный старичок профессор начинает нам рассказывать о поэте Державине. Надо сказать, исключительно интересно рассказывает. Про то, как Державин родился в 1743 году, как он рос, как сформировал мировоззрение, как оды стал писать. Про его взаимоотношения с Екатериной упомянул... Потом стихи на память читал. Короче, увлекательная лекция получилась.

Мы заслушались, не заметили, как два часа пролетело. Наконец закончил профессор лекцию, сел. Встает председатель фабкома Чибирев и говорит:

– Дорогие товарищи, разрешите от вашего имени поблагодарить уважаемого профессора за содержательную лекцию!

Мы зааплодировали. Профессор поклонился, говорит:

– Спасибо, товарищи! Может быть, у кого-нибудь возникли какие-либо вопросы?

Чибирев говорит:

– Да, товарищи, если кто хочет о чем-нибудь спросить, то не стесняйтесь...

Мы молчим, думаем. Но тут встает мастер из второго цеха Самсонов и говорит:

– У меня есть такой вопрос: когда на нашей фабрике наконец столовую откроют?

Профессор растерялся, Чибирев вздрогнул и говорит: – Ты что, Самсонов? О чем спрашиваешь? Это же несущественный вопрос!

– Как так несущественный? – говорит Самсонов. – Четвертый месяц фабком столовую обещает, да все тянет... А мы в обед за пять кварталов покушать бегаем, время теряем... Державина почитать некогда!

Чибирев разнервничался, кричит:

– Садись, Самсонов! Не ставь нас всех в неудобное положение перед товарищем профессором! – и уже ко всем обращаясь: – Товарищи, попрошу задавать вопросы по существу, то есть относящиеся именно к поэту Державину!

Мы опять сидим, молчим. Самсонов опять руку тянет.

Чибирев подозрительно спрашивает:

– Самсонов, ты про Державина вопрос имеешь?

– Про Державина, – говорит Самсонов.

– Ну, тогда спрашивай! – говорит Чибирев.

Самсонов встает и говорит:

– Я интересуюсь, как поэт Державин строил свой рабочий писательский день? Как у него было с обеденным перерывом? Рядом у него столовая была, или ему приходилось до нее по двадцать минут в автобусе ехать?

Чибирев аж весь побагровел, кричит:

– Ты что Самсонов, издеваешься? Какие могли быть двести лет назад автобусы?

– А если не было автобусов, – говорит Самсонов, – то я уверен, что поэт Державин хорошо продумывал этот вопрос и ел вкусно, быстро и недалеко от рабочего места и тем самым способствовал высокой производительности своего труда!

Тут встает профессор и говорит:

– Товарищ Самсонов абсолютно прав. Поэт Державин не был гурманом, но очень уважал обеденное время и любил сесть за красиво убранный стол. Вот, например, как он описывал его в стихотворении "Жизнь званская":

"Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр бледен, раки красны,

Что смоль янтарь-икра, и с голубым пером

Там щука пестрая – прекрасны!"

– Спасибо, товарищ профессор, что вы меня поддержали! – говорит Самсонов. – Я считаю, товарищ Чибирев, что после этих стихов затяжка со столовой у нас на фабрике просто неуважение к памяти известного русского поэта Державина!

Тут Чибирев смутился и говорит:

– Хватит, Самсонов. Все ясно! Завтра же на фабкоме решим вопрос со столовой! И не к чему сюда Державина путать... Нет вопросов?

– Нет! – говорит Самсонов. – Тогда все ясно!..

На этом лекция и закончилась.

Мы все расходились очень довольные.

А Самсонов сказал:

– Видите, что значит вовремя соединить поэзию с жизнью?.. Какой эффект получается!.. Вот, говорят, через неделю у нас будет лекция другого профессора про поэта Тютчева, так я под это дело вопрос о яслях поставлю...

Брюки товарища Синицына

(Рассказ непутевого человека)

Жизнь наша полна сложностей и загадок. Иногда сделаешь что-нибудь эдакое, ненужное, а зачем сделал, почему – непонятно.

Всегда получается: себе же хуже!

Вот как-то летом иду я по улице.

Солнце светит, тепло... Навстречу идут прохожие... Симпатичные, милые люди... Я иду, улыбаюсь... Мне хорошо!

Вдруг вижу: идет мужчина с портфелем... Солидный такой мужчина, значительный... На нем – коричневый костюм. И вот в этом коричневом костюме я замечаю недостаток: брюки расстегнуты.

Другой бы на моем месте прошел мимо – и ноль внимания!.. А я глупый... Мне больше всех надо!

Я хочу предупредить товарища, чтоб он, значит, не конфузил себя...

Я кричу ему:

– Товарищ! Товарищ!

Он не слышит.

Я снова кричу:

– Товарищ! Минуточку!

Он не слышит, идет быстро.

Я бегу за ним.

Он – за угол. И я – за угол. Он входит в какой-то большой дом, я – за ним. Он идет по коридору, я его почти догоняю, но тут он входит в какой-то кабинет, я – за ним, а секретарша меня не пускает.

– Вы к кому, товарищ? – спрашивает.

Я говорю:

– Я вот к этому товарищу, который прошел.

Она говорит:

– А по какому вопросу?

А по какому я вопросу? Я не знаю, по какому я вопросу...

Я говорю:

– Я по внутреннему вопросу!

Она говорит:

– К товарищу Синицыну нельзя! Он занят.

Я говорю:

– Да мне, девушка, на минутку, только пару слов ему сказать!

Она говорит:

– Скажите мне, я передам!

Я говорю:

– Вам не могу! Вопрос очень щепетильный...

Она говорит:

– Ну, тогда записку напишите, я передам.

Ладно, думаю, записку так записку...

Беру лист бумаги, пишу... Интеллигентно так пишу, чтоб, если кто в записку заглянет, не ставить товарища Синицына в неловкое положение...

Я пишу: "Уважаемый товарищ Синицын! Прошу обратить Ваше внимание на определенную часть туалета, в смысле – брюки, поскольку в них отмечается некоторое несовершенство в смысле пуговиц. С искренним уважением..." Ну и подпись...

Секретарша берет у меня бумагу и говорит:

– Сейчас отнесу! А вы, товарищ, пока здесь подождите...

Я говорю:

– Мне ждать нечего... Я пойду.

Она говорит:

– Нет, посидите... Может быть, у товарища Синицына возникнут какие-нибудь вопросы...

Какие вопросы – непонятно. Но я сижу, жду. Чего жду – не знаю. Через несколько минут выходит секретарша, выносит мою бумагу, а на ней красным карандашом крупно написано: "МИШУЛИНУ, РАЗОБРАТЬСЯ!!"

Я оторопел, верчу бумагу в руках и спрашиваю:

– Что это значит?

Секретарша говорит:

– Все в порядке. С этой резолюцией идите к товарищу Мишулину!

Я удивляюсь:

– При чем здесь какой-то Мишулин?.. Ваш начальник чего-то не понял... Это я ему писал... Дайте я объясню...

Секретарша говорит:

– Ничего не надо объяснять! Товарищ Мишулин – заместитель товарища Синицына... Идите к нему в 12-й кабинет.

Я возмущаюсь:

– Да что вы, ей-богу! Глупость какая!..

Она говорит:

– Не морочьте голову, товарищ... Идите скорее к Мишулину, а то он в главк уедет!

Положение идиотское!.. Другой бы плюнул и ушел, а я нет... Я иду в 12-й кабинет... Я бегу, потому что Мишулин в главк может уйти! У 12-го кабинета очередь... Сидят люди с бумагами, ждут... Я тоже сижу, жду... Чего жду непонятно!

Вызывают. Вхожу.

Товарищ Мишулин, коренастый такой, говорит по телефону...

Я говорю:

– Товарищ Мишулин, получилась глупая ситуация...

Он меня не слушает. Он одной рукой по телефону разговаривает, другой берет мою бумагу, читает и справа крупно пишет: "СОГЛАСЕН!"

Я обалдел. Говорю:

– Товарищ Мишулин, с чем вы согласны?!.. Вы меня послушайте...

Он говорит:

– Мне все ясно! Идите в 27-ю комнату, согласуйте с Рязанцевым!

Я кричу:

– При чем здесь Рязанцев?!.. Вы вникните в суть... Я ведь что хотел...

Он говорит:

– Идите, идите, мне некогда... Пусть Рязанцев подпишет, а потом пойдете в общий отдел...

Я говорю:

– При чем здесь общий отдел?

Он говорит:

– Идите скорее, а то Рязанцев на обед уйдет!

Я бегу. Я уже нервничаю. Я уже боюсь упустить Рязанцева.

Рязанцев мою бумагу подписывает, меня не слушает, посылает в общий отдел.

В общем отделе одни женщины сидят, мне с ними вообще говорить не о чем; они берут мою бумагу, ставят на ней номер и печать, кладут в папку и говорят:

– Все в порядке, идите – вас вызовут!

Плюнул я, повернулся и пошел.

Думаю: "Горите вы здесь все синим пламенем!.. Что я из-за вас, переживать должен?!.."

Иду по коридору, вижу: идет дорогой мне товарищ Синицын, в коричневом костюме, брюки у него расстегнуты.

Я обрадовался, кричу:

– Товарищ Синицын!

Он – от меня. Я– за ним! Он – в кабинет. Я – за ним, а секретарша меня не пускает.

Я ору:

– Дайте мне сказать ему два слова!

Она говорит:

Товарищ Синицын занят. Пишите бумагу!

Я говорю:

– Я не буду писать бумагу! Я уже писал бумагу... Я больше к Мишулину и Рязанцеву ходить отказываюсь... У меня уже печать стоит!.. У меня уже бумага в деле в общем отделе!!

Стою я бледный, меня всего трясет.

Секретарша говорит:

– Не волнуйтесь, товарищ! Сейчас все выясним! – Звонит она по телефону, чего-то выясняет и говорит:

– Вашей бумаги в общем отделе уже нет.

– Как – нет? – спрашиваю. – А где ж она?

– Не знаю, – говорит секретарша. – Очевидно, пошла по инстанциям... Заходите в понедельник, тогда и выясним...

Тут я не выдержал, каюсь... Нервы подвели.

Оттолкнул я секретаршу, ворвался в кабинет и кричу:

– Товарищ Синицын, так вас растак!!! Что здесь у вас творится?

Гляжу – а у него все в порядке.

– Вам что, товарищ? – спрашивает.

– Ничего! – говорю я. – Так... Проверка слуха...

Повернулся и пошел...

Иду весь злой и думаю – сам он застегнулся или на мое заявление отреагировал? Ведь если бумага так быстро пошла по инстанциям, то чего ж я наорал на человека?

Скрытая камера

(Рассказ продавца продовольственного магазина)

...В понедельник вечером собирает нас, продавцов, директор магазина и говорит:

– Товарищи, завтра вас будут снимать скрытой камерой.

Ну, мы, конечно, обрадовались и спрашиваем:

– А что это такое?

Директор объясняет:

– Это такой новый метод киносъемки, когда тебя снимают, а ты про это не знаешь. И, значит, ведешь себя непринужденно. Зачем это будет делаться – не объяснили: может, в "Новости дня" вставят, а может, в кинофильм какой-нибудь. И вообще товарищ, который со студии звонил, просил вам ничего не говорить. Так что делайте вид, что вы не в курсе! Понятно?

А чего ж здесь не понимать? Все ясно!.. Мы магазин убрали, все почистили, витрины приукрасили... В винный отдел коньяк со склада принесли, в рыбный – окуня свежемороженого. У себя в мясном отделе я плакат повесил: "Бык в разрезе", где каждый сорт мяса римской цифрой обозначен. В общем, приготовились!

Вечером я постригся, помылся и жене сказал:

– Ты мне наутро рубашку белую приготовь и галстук в полосочку – нас скрытой камерой фотографировать будут.

На другой день приходим все разодетые, как на праздник. Продавцы – в галстучках, продавщицы – в кофточках, в блузочках, кассирша Зина французскими духами надушилась, хотя это уже совершенная глупость, потому как кино не пахнет.

Все улыбаются, говорят вежливо, на покупателей смотрят, как на родственников... Только и слышно: "Пожалуйста!", "Будьте добры!", "Разрешите, я вам заверну" и всякая такая ерунда...

Покупатели смотрят на нас, как на полоумных, ничего понять не могут. Но тут кассирша Зина высунулась из кассы и шепчет очереди:

– Не толкайтесь, товарищи! И вообще ведите себя прилично – нас скрытой камерой снимают для кино.

Покупатели сразу поняли, что к чему, притихли, подобрели, друг другу место уступают... Всех алкоголиков от винного отдела как ветром сдуло, осталось только человек пять-шесть: стоят чинно, томатный сок пьют, разговаривают про события в Нигерии...

В общем, до обеда мы проработали в такой исключительно нервозной обстановке. Но тут вдруг вбегает директор и говорит:

– Товарищи! Не волнуйтесь! Звонили со студии: сейчас съемки нет, только после обеда будут снимать скрытой камерой!

Ну, мы дух перевели, покупателей быстренько всех повыгоняли, магазин заново убрали, в овощной отдел апельсинов подбросили, в колбасный – колбасу докторскую, в рыбный – плакатов! Короче, приготовились, ждем...

Только после обеда к нам набилось ужасное количество народу. Слух про скрытую камеру в момент разнесся, и каждый под это дело хочет что-то купить и получить вежливое обслуживание. Некоторые покупатели совершенно распоясались...

Одна пожилая дамочка в махере совсем обнаглела и говорит мне:

– Товарищ продавец, что бы вы могли мне порекомендовать для бульона?

Я про себя думаю: "В другое время я б тебе порекомендовал, халда ты эдакая!" – но теперь этого сказать не могу, а, наоборот, делаю такое задумчивое лицо для скрытой камеры и говорю:

– Я вам рекомендую, гражданка, этот кусок с косточкой... В ней много липоидов и аминокислот!

В общем, цирк, да и только!

А к концу рабочего дня вбегает директор и кричит:

– Звонили со студии, сегодня съемки не было, завтра со скрытой камерой прибудут!

Назавтра опять нервотрепка!

Опять все вырядились, опять работаем как угорелые, сплошной сервис, сплошное "будьтедобрыпожалуйста!", а вечером – новый звонок со студии:

– Сегодня скрытой камеры не было – завтра будет!

Тут уж нервы у нас стали сдавать... Многие валидол принимали, с кассиршей Зиной нервный припадок случился, она весь день улыбалась как ненормальная, и у нее на лице какой-то сустав замкнулся...

Короче, промучились мы так пять дней, а когда на шестой день опять со студии позвонили и сказали, что съемка переносится, – сомнение взяло: не валяет ли кто с нами дурака?

Директор в милицию позвонил, а оттуда дежурный говорит:

– Не волнуйтесь, товарищи, никакой скрытой камеры нет! Какая-то шайка терроризирует все торговые и бытовые учреждения нашего района. Они и над "Универмагом" так измывались, и над "Женским ателье", и над "Химчисткой", и "Столовую" до того довели, что там на столики розы поставили и семгу вместо селедки подают!

Ну, мы все вздохнули облегченно! Как гора с плеч!

И возмущались, конечно! Разве можно позволять себе такие глупые шутки? А кассирша Зина сказала:

– Когда этих хулиганов поймают, я первая свидетельницей в суд пойду! Чтоб строже их покарали!.. И потом я ради это скрытой камеры у частника зубы новые вставила, – пускай они мне их оплатят!..

Хорошее воспитание

"Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой...". Так Чехов сказал. В восьмом томе Собрания сочинений. Удивительно мудрое замечание, между прочим. Я, когда прочитал, так даже поразился – как мне это самому в голову не приходило? Считаем себя интеллигентными людьми, а не дай бог кто-нибудь прольет за столом соус, так уж сразу шум, крики... А Чехов с этим борется. Он прямо говорит: хорошее воспитание не в том, чтоб, значит, самому не гадить, а совсем наоборот...

Я когда это прочитал, то сразу решил, что буду жить по Чехову. А тут как раз и случай подвернулся – день рождения жены. Пришли гости, родственники, сослуживцы. Сидим, едим, интеллигентные разговоры ведем про погоду, про дубленку, про Евтушенко, про то, про се... Хорошо сидим, мирно, соуса никто не проливает.

Но тут один из гостей, некто Куликов, за бутылкой потянулся и фужер с пивом на скатерть и опрокинул. Смутился, стал быстро пятно салфеткой вытирать.

Я сижу – ноль внимания. Просто абсолютно не реагирую. То есть сижу с таким видом, будто он ничего не проливал. Будто и не было этого...

Но тут я замечаю, что никто не замечает, что я не замечаю, как он скатерть залил. Мне как-то обидно стало. И я говорю:

– Хорошее воспитание, говорю, не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой...

Гость Куликов покраснел и говорит:

– Я никакого соуса не проливал!

Я говорю:

– При чем здесь соус? Дело не в соусе... Просто приятно, что здесь собрались хорошо воспитанные люди... Вот вы пиво пролили, а никто даже глазом не моргнул... И это очень радостно, тем более что скатерть новая, недавно куплена.

Гость Куликов почему-то еще больше смутился, что-то стал бормотать и вдруг уронил тарелку на пол. Тарелка – вдребезги! Гость Куликов стал красный как рак. Все молчат. А я стараюсь не замечать этого нового конфуза, хотя про тарелку у Чехова ничего не сказано.

Я говорю:

– Не смущайтесь, пожалуйста! Какие пустяки! Никто ничего не видел. Бог с ней, с тарелкой! Она – из сервиза! Антикварная. Саксонский фарфор!

Гость Куликов почему-то весь затрясся, бросился осколки подбирать, да от волнения скатерть зацепил. На пол посыпались бутылки, рюмки... Я губу закусил, но всем видом стараюсь показать, что ничего этого не замечаю. Я даже, наоборот, насвистывать что-то веселое стал, чтобы показать всем, как мне это все безразлично.

И тут, представляете, жена Куликова вскакивает и кричит мне:

– Что вы третируете моего мужа?

Я ей вежливо отвечаю:

– Никто вашего мужа не третирует! Наоборот, стараемся не замечать его хамства. Вот вы, например, своей вилкой в общий салат лезли, а я этого даже не заметил.

Тут она чего-то заплакала, а все гости стали почему-то возмущаться. Какой-то родственник жены вскочил, кричит:

– Уйдем отсюда! Над нами здесь издеваются!

Я говорю:

– Да кто же над вами издевается? Пришли, понимаешь, пол замызгали, пепел в тарелки сыплете, пьете неумеренно... Я стараюсь не обращать внимания, а вы еще что-то вякаете!..

Тут гости вскочили, бросились в переднюю за пальто.

Я им крикнул вдогонку:

– Ну и ладно! Валите отсюда! Попутного ветра!

Это, конечно, я уже грубо крикнул. Не надо бы этого!..

Мне бы им чего-нибудь из Чехова вдогонку послать, что-нибудь про соус или в этом роде, но как-то цитаты не подобрал...

Слава богу, бутылкой не запустил, сдержался...

Когда горит душа...

(Рассказ строителя)

...Про этот случай у нас в городе много глупостей рассказывали, но я-то чистую правду изложу, поскольку был всему случившемуся свидетель, если не сказать, соучастник...

Строило наше СМУ столовую. Обыкновенную столовую, типовую, одноэтажную. И вдруг кто-то слух пустил, что это, мол, будет вовсе не столовая, а "кафе-опохмелочная" и будто бы она будет работать с семи утра, и будто бы там будет отпускаться огуречный рассол, квас, пиво ну и, конечно, крепкие напитки.

В общем, все, за что пьющий человек поутру жизнь отдаст.

Кто такую глупость мог придумать, я даже и не знаю, только некоторые в нее поверили.

Во всяком случае, три дня слух в городе обсуждался, а на четвертый день в понедельник прихожу я рано-рано, часов в пять, на стройку и вижу что-то неладное – посторонние люди на площадке. Человек десять мужчин, а то и больше. Стоят хмурые, воротники подняли, ежатся на морозе.

– Вам чего, ребята? – спрашиваю.

– Да вот, – говорят, – пришли проведать, скоро ли "опохмелочная" откроется?

– Что вы, – говорю я, – сдурели, что ли? Какая "опохмелочная"? Обыкновенную столовую строим, типовую, одноэтажную.

– Ладно-ладно, говорят, ты нам не заливай! Ты давай строй скорее! Видишь, у людей душа горит...

Смотрю я на них, вижу – действительно люди, пострадавшие с вечера: глаза у них красные, лица серые, телом подрагивают.

И главное – уходить не собираются.

– Да вы что, ребята, – смеюсь я, – думаете здесь до открытия простоять, что ли?

– А чего же? – говорят они. – Можно и подождать. Чай, уж немного осталось...

– Да вы в своем уме? – спрашиваю. – Как так – немного? У нас только фундамент заложен да стены начали ставить. Здесь еще месяца на три, а то и больше, работы!

– Брось шутить, дядя, – говорят они. – Делов-то всего – дом построить! Ты лучше "ля-ля" не разводи, ты воздвигай скорей!

Плюнул я со злости, закурил. Они зашумели, папиросу вырывают.

– Ты что, – кричит один в шляпе, – здесь перекуры устраиваешь? Ты людей до инфаркта довести хочешь?! Я из загорода на первой электричке сюда приехал, а он, подлец, курит!

Вот ситуация! Понимаю, что люди не в себе, что им сейчас море по колено...

– Ах так, – кричу я, – тогда и воздвигайте сами, чтоб вам пусто было!

– А что ж, – говорят они, – можно и помочь для темпу!

Скинули они пальто на снег, поплевали на руки и взялись за кирпичи...

Честно скажу, я такой кладки даже в кино не видел. У нас и норм таких нету. Если б кто с секундомером тут стоял, то мы бы мировой рекорд зафиксировали. Мастерки стучат, кирпичи летают, раствор аж кипит от скорости. Не успел я и ахнуть, а они уж стены под крышу подводят...

– Стойте! – ору я им. – Чего зря стараетесь? Все равно балок нет, жести нет, окна не вставлены... Опомнитесь, люди!!