Текст книги "Хочу харчо (Рассказы, Монологи, Сценки, Пьесы)"
Автор книги: Григорий Горин
Жанр:
Прочий юмор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Грустные мысли. Протертые мысли. Паровые. Желеобразные. Бессолевые.
Но нет! Организм Лапенкова протестовал. И в тот момент, когда его желудок равнодушно принимал всю эту преснятину, мозг Кирюши вел активную, буйную деятельность. Мозг кипел. Он рождал острые, соленые мысли, мысли, пересыпанные перцем и аджикой, мысли шипящие и дымящиеся, как шашлык на шампуре.
Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении:
1. Повар – сволочь! Протираешь овощи – протирай, но не до дыр!.. Сам небось харчо жрет!..
2. Участковый врач – халтурщик. Раз нашел у человека гастрит, так лечи. А он, кроме диеты, ничего не прописывает. За что им, коновалам, только зарплату повысили?
3. Председатель месткома Точилин – прохиндей! Не дал путевку в Кисловодск. У вас, говорит, товарищ Лапенков, всего-навсего гастритик, а у нас есть товарищи уже с язвочкой. Им путевочку в первую очередь надо. Мерзавец! На следующие выборы месткома не приду. В знак протеста!
4. Начальник отдела Корольков – убогий чинуша. И голос у него визгливый, как у бабы.
"Вы почему, товарищ Лапенков, не отправили запрос в Керчь по поводу трансформаторов?" – "Потому что забыл!" – "А зарплату вы получать не забываете?"
У, зануда! Тебе бы мою зарплату!
5. Сосед по квартире Рубинин – подонок и извращенец. Каждую ночь у него музыка орет и женщины повизгивают. Оргии устраивает! И хоть бы раз пригласил, каналья!
6. Лето нынче ужасное. Жара, духота! Говорят, солнечная радиация усилилась. Полысеем все к чертовой бабушке!
7. Вообще народ как-то измельчал... Стал хлипкий и пузатый... Сегодня шел по улице – ни одной красивой девушки не встретил... Вырождается род человеческий помаленьку!
8. В футбол наши играть определенно не умеют. Распустить бы команды, а Лужники – огурцами засеять... Все же польза была бы...
9. По телевизору все время какую-то муру передают... В комиссионку отнести его, что ли?
10. Эх, жизнь.............!"
На десятом пункте мысли Лапенкова приостановились в своем развитии. Но произошло это вовсе не потому, что этот пункт был наиболее ярким и всеобъемлющим. Просто Лапенков вдруг заметил, что сидящий рядом за столиком бородатый мужчина пристально его разглядывает. Кирюша этого не любил. Под чужим взглядом он терялся и нервничал. Поэтому, быстро допив кисель, Лапенков встал и направился к выходу. Однако спиной он почувствовал, что бородач тоже поднялся и идет за ним.
Так они прошли вместе по улице шагов десять, и все время Лапенков чувствовал на своем затылке сверлящий взгляд бородача. Тогда Лапенков остановился и обернулся.
– Извините, – сказал бородач, подходя к Лапенкову. – Извините. Разрешите представиться: Валабуев, художник!
– Лапенков, – тихо сказал Кирюша, слегка пожимая протянутую руку.
– Не сердитесь, что задерживаю вас, – сказал бородач, – но дело в том, что меня, как художника, поразило ваше лицо... Это то, что я искал...
– В каком смысле? – растерянно спросил Лапенков.
– В прямом! – сказал бородач. – У вас выдающееся лицо... Низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, острый нос, губы тонкие, нервные... А скулы какие! Ведь это черт знает какие скулы!..
– При чем здесь скулы? – начал нервничать Лапенков. Что вы хотите, товарищ?
– Я хочу вас попросить позировать мне, – сказал художник. – Ваше лицо мне нужно для картины... Это не займет у вас много времени... Всего несколько сеансов... И я заплачу!
Приветливая улыбка на лице бородача и ласковое "заплачу" как-то успокоили Лапенкова. Он смутился и спросил:
– А кого же вы хотите с меня рисовать?
– Убийцу! – сказал художник и улыбнулся.
Наступила пауза.
– То есть как это? – наконец осторожно спросил Лапенков. – Почему убийцу? С какой стати?
– Это не совсем убийца в обычном понимании этого слова, – продолжая улыбаться, сказал бородач. – Это – браконьер. Понимаете, картина называется "Убийство". Композиционно она решается так: опушка леса, а на переднем плане – косуля и охотник. Нежная, трепетная косуля, обагренная кровью, лежит на траве, а над ней склонился охотник. Браконьер с дымящимся ружьем. У него низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, тонкие нервные губы искривились в садистской усмешке...
– Не, не! – запротестовал Лапенков. – Я отказываюсь... Что вы на самом-то деле?.. Я люблю животных... И потом у меня семья, соседи...
– При чем здесь соседи? – поморщился художник. – А что касается животных, то именно из любви к ним я и взялся за это полотно. Я считаю охоту занятием аморальным! Моя картина будет публицистична от начала до конца. Это будет полотно-протест! Почему же вы отказываетесь помочь мне в этом благородном деле?
– Я не отказываюсь, – пробормотал Лапенков, – но как-то странно. Вы меня нарисуете, а что потом скажут?.. Лапенков – мерзавец, скажут...
– Ну зачем же так примитивно, – снова поморщился художник. – Картина не фотография, это все прекрасно понимают... А если кто и узнает вас, то ничего, кроме уважения, к вам это не вызовет...
– Это почему же? – не понял Лапенков.
– Потому что не каждого рисуют художники, – сказал бородач. – Это, если хотите, большая честь... Неужели вы этого не понимаете?
– Подумать надо! – вздохнул Лапенков.
– Хорошо! – сказал художник. – Пошли ко мне домой... Это пятнадцать минут ходу... Вот вам и время на раздумье...
Он взял Лапенкова под руку и повел по улице... Шел он быстро, широким, уверенным шагом... Лапенков едва поспевал за ним. Приходилось семенить ногами и даже иногда подпрыгивать... Оттого и мысли в лапенковской голове были тоже какие-то семенящие и подпрыгивающие...
Вот они, мысли Кирюши Лепенкова, в кратком изложении:
"Откажусь! К черту!.. Почему?.. Потому!.. Зачем людей смешить?.. Почему смешить?.. Ну, не смешить – пугать?.. Зачем людей пугать?.. А чего их не пугать?!.. Пусть знают! С кем! Имеют! Дело! Они все думают, что у меня лицо как лицо! Тьфу, лицо!.. А у меня лоб скошенный!.. Ага, задрожите, голубчики! И Точилин! И Корольков! И Рубидин!.. И все!.. С таким лицом шутки плохи!.. Попробуй! Обидь! А я с ружьем! На картине!.. Над косулей!.. Ничего! Они не дураки! Сегодня над косулей – завтра над тобой!.. Попробуй обхами! Попробуй не дай путевку!.. Ненавижу всех!.. И это зафиксируем!.. Картина-протест!.. Смотрите, люди, до чего довели человека!.. Всех на выставку свожу – звериный лик свой покажу!.. Да и самому на себя со стороны посмотреть интересно. Роковой мужчина!.. Девицы! Будут! Замирать! От! Страха! И! Любить!.. Эх!"
– Пришли! – сказал художник, остановившись перед подъездом большого кирпичного дома. – Ну как, согласны?
– Согласен! – вздохнул Лапенков.
– Я так и думал, – сказал художник. – Прошу вас...
Квартира у художника оказалась огромная и светлая. Три комнаты, через которые прошел Лапенков, были уставлены красивой старинной мебелью и книжными полками. Стены были увешаны картинами, иконами и какими-то диковинными масками. С потолков свешивались огромные старинные люстры с множеством стеклянных подвесок. Было очень уютно и, главное, прохладно.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал художник, пододвигая к Лапенкову огромное кожаное кресло. Кирюша робко сел и с удовольствием почувствовал спиной приятный холодок кожи.
– Коньяку выпьете? – спросил художник.
– Нельзя мне, – грустно сказал Лапенков. – Врачи...
– Плюйте на них, – сказал художник. – Мне тоже нельзя, а я принимаю понемножку – и ничего...
Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся, везя перед собой на колесиках маленький деревянный столик. На столике стояли два больших бокала с каким-то желтым соком, блюдечко с нарезанным лимоном, коробка шоколадных конфет, маленькие бисквитики, большая темная бутылка с яркой наклейкой и две пузатые рюмки.
Лапенков зачарованно смотрел на все эти прелести и, к своему удивлению, проглотил слюну, хотя ел совсем недавно.
– Пейте, не смущайтесь, – сказал художник, наливая рюмки. – Это "Камю"... Отличнейший коньяк... А сейчас я включу музыку. Я, знаете, люблю работать под музыку... Особенно Легран вдохновляет... Вы не возражаете?
– Нет, что вы... Конечно, – смутился Лапенков.
Они выпили. Художник чуть-чуть пригубил, а Лапенков выпил всю рюмку коньяку и весь бокал с соком. Коньяк был крепкий и ароматный, сок апельсиновый и холодный. Кирюше как-то сразу сделалось хорошо и радостно, тем более что он увидел, как художник вновь наполнил его рюмку.
– Курите, – сказал художник и положил на столик пачку сигарет в золотой обертке. – Это "Бенсон"... Я их очень люблю...
– Врачи запрещают, – робко сказал Лапенков, но потом обреченно махнул рукой и закурил. Сигареты были удивительно приятные и крепкие. От них закружилась голова.
– Ну вот, а теперь за работу, – сказал художник.
Он включил магнитофон, достал большой альбом и толстый пластмассовый карандаш, а затем сел в кресло напротив Лапенкова.
Из динамиков, висевших на стенах, полилась музыка. Она была какая-то удивительно спокойная музыка, тихая и чуть-чуть печальная. Сам не понимая почему, Кирюша вдруг почувствовал в груди какое-то блаженное томление. Он выпил вторую рюмку коньяку и уже сам налил себе третью.
"Вот дурак-то я, – подумал про себя Лапенков. – Еще отказывался... Хорошо-то как, господи!.."
Художник несколько минут внимательно смотрел на Лапенкова, потом неожиданно отложил блокнот, закурил, встал и прошелся по комнате.
– Послушайте, Лапенков, – наконец сказал он, глядя Кирюше прямо в глаза, – что у вас случилось с лицом?
– А что? – удивился Лапенков и провел рукой по щекам. – Чего случилось?
– У вас резко изменилось лицо, – сказал художник. – Черты, в общем-то, те же, а выражение совсем другое... Не то, что было там, в столовой...
– Не знаю, – сказал Кирюша. – Выпил потому что...
– Это я понимаю, – сказал художник. – Но мне-то необходимо именно то выражение.. Жестокое, гневное и непреклонное... Вспомните, о чем вы думали там, в столовой...
– О разном думал, – тихо сказал Лапенков. – О людях, о жизни... Вообще, так сказать...
– У вас много неприятностей?
– Много, – вздохнул Лапенков.
– Ненавидите всех?
– Ненавижу, – опять вздохнул Лапенков.
– Очень хорошо, – сказал художник. – Тогда припомните все, о чем вы думали, о всех ваших врагах и попытайтесь расправиться с ними мысленно...
– То есть как? – не понял Лапенков.
– Убейте их... Мысленно! Представьте: вам дали ружье в руки, разрешили стрелять в кого хочешь... Ожесточайтесь!.. Давайте, давайте... Проведем этот психологический опыт... Ну?.. Закройте глаза и сосредоточьтесь...
Лапенков послушно закрыл глаза и стал думать.
Сначала мыслей никаких не было. Просто в голове было какое-то приятное кружение, а во всем теле – сладкая ломота. Лапенков напрягся. Мелькнула мысль: выпить бы еще коньяку! Но это было не то. Потом снова мыслей не было. Потом наконец они появились.
Это были удивительные мысли, тягучие и ароматные, пахнущие коньяком и сигаретами "Бенсон"...
Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении.
"Убью повара! Он – сволочь! Впро-чем, по-че-му?.. Ну, суп плохо готовит! Ну и что?.. Не нравится – не ешь. За что убивать? Лучше участкового доктора кок-ну!.. Он, бедняга, бегает целый день по вызовам, ночей недосыпает, а я его из ружья?.. Вот Точилина действительно стоит у-ко-ко-шить!.. Почему путевочку не даешь?!.. Потому что нет!.. Где он ее возьмет?.. Родит, что ли?.. А так он хороший человек, Точилин!.. И начальник отдела Корольков тоже хо-ро-ший человек!.. Если и кричит, то за дело!.. Запрос в Керчь я действительно забыл отправить... Пусть живет, на радость людям!.. Ох, какая музыка! Легран?.. Хороший человек Легран!.. Надо посоветовать соседу Рубинину, пусть он эту музыку достанет... Хороший он парень, молодой, красивый... Его девушки любят... За что ж его убивать?.. Нет, я не на него злился... Я на лето злился!.. Жаркое лето! Радиации много!.. И ничего не много!.. В самый раз... Футболистов пострелять, что ли?.. Да их же тысячи! Патронов не наберешься... Да и как же без футбола?.. Одна радость... Почему одна?.. А телевизор вечером посмотреть – плохо, что ли?.. "А я иду, шагаю по Москве, и я ещё пройти смогу..." Это что, тоже Легран?.. Нет, это наша песня. Хорошая песня... "Ой ты, рожь высо-ка-я... Ой ты... хм... вт... бт... уз...".
Лапенков уснул. Ему приснился красивый сон. Будто он идет по красивому городу, навстречу идут красивые люди, а у него прошел гастрит. Лапенкову стало так хорошо, что он достал ружье и, на радостях, пальнул в воздух... Выстрел получился громкий, и Лапенков проснулся...
Несколько секунд он изумленно смотрел на бородатого человека, сидящего в кресле напротив и что-то зарисовывающего в альбоме, а потом вспомнил, где он и что с ним.
– Послушайте, товарищ художник, – жалобно сказал Кирюша. – Не надо...
– Что не надо? – спросил художник, подняв голову.
– Не надо с меня убийцу, – сказал Лапенков. – Не подхожу я... – И, сам не зная почему, Лапенков вдруг всхлипнул.
– Да не волнуйтесь вы, – сказал художник и улыбнулся. – Не расстраивайтесь... Я рисую с вас косулю...
Почем деньги?
Он остановил меня на улице.
Подошел, тронул за рукав и, воровато оглядевшись, тихо спросил:
– Не купите?
– Что именно? – не понял я.
– Пятерочку...
– Какую пятерочку?
– Вот эту! – и протянул мне новенькую пятирублевую бумажку.
– Фальшивая? – поинтересовался я.
– Нет, почему... – обиделся он. – Самая настоящая...
– А почем пятерочка? – спросил я, еще плохо понимая всю абсурдность такого вопроса.
– За трешку отдам, – сказал он.
Я испуганно посмотрел на него. Это был обыкновенный человек в темном пальто и шляпе. На носу сидели круглые очки, за очками были круглые глаза. Круглые и вроде бы очень честные глаза.
"Розыгрыш! – подумал я. – Обыкновенный розыгрыш. Ну ладно, посмотрим, чем вся эта история кончится...".
Я дал ему три рубля и взял себе пять.
– Спасибо, – тихо сказал он.
– Не стоит, – сказал я. – Всегда рад... Больше нет пятерочек?
– Нет! – вздохнул он. – Пятерочек больше нет... Есть десяточка, но дорогая...
– Почем? – заинтересовался я.
– Семь рублей! – Он произнес эту цифру, испуганно глянул на меня и тут же поправился: – Ладно, отдам за шесть.
– Идет! – сказал я и полез в кошелек.
Я дал ему пятерку и рубль, он протянул мне десятирублевую бумажку.
Я внимательно осмотрел ее. Десятка как десятка! Все водяные знаки, все линии на месте. Явно не фальшивая.
"Что за черт?! – мысленно выругался я. – Ведь он же не пьяный..."
– О, смотрите, у меня теперь есть пятерочка! – радостно воскликнул он. Вы же интересовались... Купите за трешницу?
– Конечно! – согласился я, терпеливо ожидая, чем эта комедия закончится.
Обмен состоялся. Я дал ему три, он мне – пять.
– Трешниками не торгуете? – осведомился я.
– А сколько за них дадите?
– Да по рублю за трешник вроде бы в самый раз, – хрипло произнес я, чувствуя, что в горле появился какой-то комок.
– С удовольствием, – обрадовался он. – Берите оба трешника.
О протянул мне шесть рублей и взял два.
Его лицо светилось от счастья.
– Я бы не продал, – сказал он, – но, как говорится, обстоятельства заставили: деньги нужны.
В это время заскрипели тормоза и возле нас остановилась белая машина с красным крестом. Из нее вышли доктор и два молодых санитара.
Увидев их, человек в шляпе как-то сразу сник, грустно вздохнул и пошел им навстречу.
– Что же вы, голубчик? – с улыбкой сказал доктор. – Опять, значит?
– Не могу! – хрипло крикнул человек в шляпе. – Не могу!!
И покорно сел в машину.
– Возьмите! – сказал я и протянул доктору деньги. – Это его... Черт возьми, как я сразу не догадался, что это душевнобольной?
– Острый психоз! – сказал доктор. – Депрессия!
– Отчего это у него? – спросил я.
– Писатель он, – сказал доктор. – Романист. Роман новый издал. Мыслей там на три копейки, а стоит книжка рубль восемьдесят... Вот его совесть и замучила... Гонорар распродает...
– Бедняга! – вздохнул я и пошел прочь.
Я шел по улице и смотрел себе под ноги. Настроение у меня было скверное. Все время вспоминались его круглые очки, за которыми были круглые глаза. И голос его вспоминался: тихий, чуть-чуть хрипловатый. И застенчивая улыбка.
И еще почему-то вспомнился мой научно-исследовательский институт. И проблема, которую я разрабатываю. И премия, которую мне выдали в конце квартала. И сразу в груди что-то закололо, а в голове переливистым звоном зазвенел колокольчик.
Я остановил первого попавшегося прохожего и, нащупав в кармане пятирублевую бумажку, тихо спросил: "Не купите?.."
"Внимание! Вы забыли набрать цифру "два"..."
В июле месяце все шестизначные номера телефонов Москвы были переведены на семизначные.
Егор Крюков этого не знал. Он приехал в Москву из деревни, чтобы повидать брата, живущего здесь, погостить у него пару дней. Брату он решил позвонить прямо с вокзала. Но едва Егор повернул телефонный диск на букву "И", как в трубке послышался треск и ровный женский голос сказал:
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Чего? – не понял Егор.
– Внимание! – Повторилось автоматически записанное объявление. – Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Это в каком смысле? – снова не понял Егор. – Я ничего не забыл. Я брату звоню...
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Во заладила, – усмехнулся Егор. – Ты по-человечески объясни: чего сделать-то надо?
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– А ну тебя! – рассердился Егор. – Бубнит как попугай.
Он повесил трубку, взял такси и поехал к брату. Брата дома не оказалось. Соседи сказали, что он с семьей уехал на юг отдыхать. Егор огорченно вздохнул, оставил у соседей чемодан и пошел в город. Несколько часов он шатался по магазинам, делая необходимые покупки, потом поехал на ВДНХ, посмотрел несколько павильонов, потом зашел в ресторан, пообедал, выпил водки и загрустил.
Знакомых у него в Москве не было, поговорить было не с кем.
Егор вышел из ресторана, несколько минут постоял в раздумье и решительно направился к телефону-автомату. Набрал букву "И"...
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Алло! – нерешительно сказал Егор. – Это опять я звоню, Егор Крюков...
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Я ничего не забыл, – сказал Егор. – Я вам звоню... Познакомиться хотел.
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Я к брату приехал, а он на юг смотался, – грустно сообщил Егор. – Во какая неудача!..
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
– Ну-ну, говори, – усмехнулся Егор. – Я понимаю: работа есть работа... Я тоже, когда на работе, – ко мне не лезь! Так шугану...
– Внимание! Вы забыли набрать...
– Это хорошо, что ты гордая, – перебил Егор. – А у нас мужики зря болтают: мол, в Москве такие девицы – только пальцем помани... Врут все...
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два"...
– Я ведь не набиваюсь, – сказал Егор. – Просто поговорить приятно. Голос у вас красивый, ровный... Между прочим, я в Москву корзину яблок привез... Из нашего сада... Думал, брату отдать... Может, хочешь попробовать?..
– Внимание! Вы забыли набрать цифру "два" перед нужным вам шестизначным номером!
Я стоял возле автомата и с улыбкой смотрел на Егора Крюкова. Наконец мне стало жалко его.
– Послушай, друг, – сказал я, открыв дверь автомата. – Ты извини, что я вмешиваюсь, но дело в том, что там никого нет. Это автомат говорит, понимаешь?.. Магнитофонная пленка крутится...
– Ты зачем подслушиваешь? – сурово спросил меня Егор.
– Я не подслушиваю, – сказал я. – Ты громко говоришь! Но дело не в этом... Там нет никакой девушки... Это автомат с тобой разговаривает... Машина, понимаешь.
– Сам ты автомат! – сказал Егор.
– Да ты не обижайся! – сказал я. – Просто я твое время жалею. Пойми, что это – магнитофонная запись... И никакой девушки нет!
– Разберусь, не глупее вас! – снова рассердился Егор. – Отойди от телефона, не мешай человеку...
Я пожал плечами, отошел в сторонку, сел, закурил.
Прошло минут двадцать. Наконец Егор кончил говорить, улыбнулся, повесил трубку и вышел из автомата.
– Ну как? – снисходительно спросил я. – Договорился?
– А как же! – спокойно сказал Егор. – Сегодня увидимся... На десять условились... На площади Пушкина...
То есть как? – опешил я.
– А вот так!
– Врешь!
– Не хочешь – не верь! – сказал Егор и пошел прочь.
Шел он уверенной, твердой походкой.
Глядя на его широкую спину, можно было верить, что этот человек всего в жизни добьется...
С праздничком!
Гражданину Бычкову в районной поликлинике как-то удалили зуб и почти без боли.
Этот случай настолько запомнился Бычкову, что в канун Дня медика он надел свой новый костюм, побрился, купил букетик цветов и направился в поликлинику, дабы поблагодарить своего врача и лично поздравить его с наступающим праздником... У кабинета стоматолога сидела длинная очередь. Каждый из ожидающих держался за щеку и смотрел на мир грустными глазами.
Бычков сочувственно оглядел всех и вежливо сказал:
– Товарищи, разрешите мне пройти к врачу без очереди.
– Это еще почему? – сердито спросил мужчина с флюсом.
– Я по личному делу...
– Мы все по личному делу, – сказал мужчина, – Зубы у нас не общественные.
– При чем здесь зубы? – улыбнулся Бычков. – Я просто иду поздравить врача с праздником.
– Поздравить каждый может, – прошамкала маленькая старушка. – Хитрый какой... Букетик купил и думает без очереди пролезть...
– Очень странно вы ставите вопрос, товарищи, – обиделся Бычков. – Мне же только на минуточку...
– Один на минуточку, другой на минуточку, – проворчал мужчина с флюсом. – Я уже жду больше часа! Встаньте в очередь, гражданин.
– Хорошо, – обиженно сказал Бычков. – Раз вы настаиваете... Кто здесь последний?..
– Последних нет! – сказала старушка. – Мы по талончикам! У вас какой талончик?
– У меня никакого талончика! – рассердился Бычков. – Я же, кажется, объяснил, что иду по личному делу...
– Все равно! Без талончика никто не пустит, – сказала старушка. – Без талончика надо всех пережидать...
– Идите в регистратуру, гражданин! Не теряйте зря время! – сказал мужчина с флюсом.
Возле окошка регистратуры тоже была очередь. Когда Бычков попытался протиснуться к окошку, очередь недовольно зашумела.
– Я извиняюсь, – сказал Бычков. – Но прошу пропустить меня. Мне просто нужен талончик.
– А мы что, за пирожками стоим, что ли? – возмутилась очередь.
– Но я же не иду лечиться! – взвизгнул Бычков. – Я иду поздравить врача с праздником!
– Ну и поздравляйте на здоровье! – сказала очередь.
– Да ведь это какой-то абсурд! – заорал Бычков. – Очередь наверху не пускает без талончика, а очередь за талончиком не пропускает без очереди за талончиком...
– Товарищи, не шумите, мешаете работать! – сердито сказала регистраторша, высунувшись из окошка. – Вам в какой кабинет?
– Мне к стоматологу, – сказал Бычков.
– К стоматологу запись окончена. Могу дать талон на понедельник...
– Мне не нужно в понедельник! – сказал Бычков. – Мне нужно сегодня к врачу...
– Сегодня есть запись к терапевту и невропатологу...
– Но ведь я хотел поздравить зубного врача! – застонал Бычков.
– Поздравьте невропатолога, какая разница, – сказала очередь. – Заодно и подлечитесь... Вон как у вас стал глаз дергаться...
Бычков дрожащей рукой взял талончик и пошел на второй этаж.
У кабинета невропатолога сидели двое: женщина и мужчина.
– Простите, у кого какой талончик? – спросил Бычков. – За кем я буду?
– У нас нет талончиков! – с улыбкой сказала женщина. – Просто мы с мужем пришли поздравить нашего доктора с праздником...
– Нечего! – вдруг заорал Бычков и сам испугался собственного голоса. Я уже здесь час жду, а тут лезут всякие без талонов.
И, гневно сверкнув глазами, Бычков расправил букетик и толкнул дверь в кабинет.
Ежик
Папе было сорок лет, Славику – десять, ежику – и того меньше.
Славик притащил ежика в шапке, побежал к дивану, на котором лежал папа с раскрытой газетой, и, задыхаясь от счастья, закричал:
– Пап, смотри!
Папа отложил газету и осмотрел ежика. Ежик был курносый и симпатичный. Кроме того, папа поощрял любовь сына к животным. Кроме того, папа сам любил животных.
– Хороший еж! – сказал папа. – Симпатяга! Где достал?
– Мне мальчик во дворе дал, – сказал Славик.
– Подарил, значит? – уточнил папа.
– Нет, мы обменялись, – сказал Славик. – Он мне дал ежика, а я ему билетик.
– Какой еще билетик?
– Лотерейный, – сказал Славик и выпустил ежика на пол. – Папа, ему надо молока дать...
– Погоди с молоком! – строго сказал папа. – Откуда у тебя лотерейный билет?
– Я его купил, – сказал Славик.
– У кого?
– У дяденьки на улице... Он много таких билетов продавал. По тридцать копеек... Ой, смотри, папа, ежик под диван полез...
– Погоди ты со своим ежиком! – нервно сказал папа и посадил Славика рядом с собой. – Как же ты отдал мальчику свой лотерейный билет?.. А вдруг бы этот билет что-нибудь выиграл?
– Он выиграл, – сказал Славик, не переставая наблюдать за ежиком.
– То есть как это – выиграл? – тихо спросил папа, и его нос покрылся капельками пота. – Что выиграл?
– Холодильник! – сказал Славик и улыбнулся.
– Что такое?! – Папа как-то странно задрожал. – Холодильник?!.. Что ты мелешь?.. Откуда ты это знаешь?!
– Как – откуда? – обиделся Славик. – Я его проверил по газете... Там первые цифирки совпали... и остальные... И серия та же!.. Я уже умею проверять, папа! Я же взрослый!
– Взрослый?! – Папа так зашипел, что ежик, который вылез из-под дивана, от страха свернулся в клубок. – Взрослый?!.. Меняешь холодильник на ежика?
– Но я подумал, – испуганно сказал Славик, – я подумал, что холодильник у нас уже есть, а ежика нет...
– Замолчи! – закричал папа и вскочил с дивана. – Кто?! Кто этот мальчик?! Где он?!
– Он в соседнем доме живет, – сказал Славик и заплакал. – Его Сеня зовут...
– Идем! – снова закричал папа и схватил ежика голыми руками. – Идем, быстро!!
– Не пойду, – всхлипывая, сказал Славик. – Не хочу холодильник, хочу ежика!
– Да пойдем же, оболтус, – захрипел папа. – Только бы вернуть билет, я тебе сотню ежиков куплю...
– Нет... – ревел Славик. – Не купишь... Сенька и так не хотел меняться, я его еле уговорил...
– Тоже, видно, мыслитель! – ехидно сказал папа. – Ну, быстро!..
Сене было лет восемь. Он стоял посреди двора и со страхом глядел на грозного папу, который в одной руке нес Славика, а в другой – ежа.
– Где? – спросил папа, надвигаясь на Сеню. – Где билет? Уголовник, возьми свою колючку и отдай билет!
– У меня нет билета! – сказал Сеня и задрожал.
– А где он?! – закричал папа. – Что ты с ним сделал, ростовщик? Продал?
– Я из него голубя сделал, – прошептал Сеня и захныкал.
– Не плачь! – сказал папа, стараясь быть спокойным. – Не плачь, мальчик... Значит, ты сделал из него голубя. А где этот голубок?.. Где он?..
– Он на карнизе засел... – сказал Сеня.
– На каком карнизе?
– Вон на том! – И Сеня показал на карниз второго этажа.
Папа снял пальто и полез по водосточной трубе.
Дети снизу с восторгом наблюдали за ним.
Два раза папа срывался, но потом все-таки дополз до карниза и снял маленького желтенького бумажного голубя, который уже слегка размок от воды.
Спустившись на землю и тяжело дыша, папа развернул билетик и увидел, что он выпущен два года тому назад.
– Ты его когда купил? – спросил папа у Славика.
– Еще во втором классе, – сказал Славик.
– А когда проверял?
– Вчера.
– Это же не тот тираж... – устало сказал папа.
– Ну и что же? – сказал Славик. – Зато все цифирки сходятся...
Папа молча отошел в сторонку и сел на лавочку. Сердце бешено стучало у него в груди, перед глазами плыли оранжевые круги... Он тяжело опустил голову.
– Папа, – тихо сказал Славик, подходя к отцу. – Ты не расстраивайся! Сенька говорит, что он все равно отдает нам ежика...
– Спасибо! – сказал папа. – Спасибо, Сеня...
Он встал и пошел к дому.
Ему вдруг стало очень грустно. Он понял, что никогда уж не вернуть того счастливого времени, когда с легким сердцем меняют холодильник на ежа.
Беспристрастное мнение
Молодой автор вошел в кабинет редактора и положил на стол пухлую рукопись.
– Вот, – сказал он, – написал повесть. Долго думал, куда отнести, и решил отдать вам. Жду от вас самой беспристрастной критики. Мне Симонов так и советовал...
– Кто советовал? – переспросил редактор.
– Симонов, – спокойно повторил молодой автор. – Константин. "Жди меня, и я вернусь...", "Живые и мертвые"... Смотрели, наверное, фильм?
– Да нет, я знаю Симонова, – растерянно пробормотал редактор.
– Ну вот, – сказал автор, – он самый. Решительно советовал напечатать в вашем журнале... Так сказать, поднять уровень прозы...
– Мда, это будет очень хорошо! – сказал редактор. – Я обязательно прочту. Зайдите ко мне через неделю.
– Через неделю? – удивился автор. – Да что вы, Федин эту повесть за один день прочел. Не мог оторваться.
– Кто?! – ахнул редактор.
– Ну, Федин! Константин. Только не Михайлович, как Симонов, а Сергеевич. Ну, "Первые радости", "Костер"... Знаете, наверное?
– Еще бы! – сказал редактор. – Только он Александрович, а не Сергеевич.
– Ну вот видите... Александрович с восторгом отзывался. "Неси, говорит, в журнал, и пусть прямо в набор отсылают".
– Так! – вздохнул редактор. – Конечно, если сам Федин... Тогда конечно... Только все-таки я хотел бы сначала ознакомиться.
– Ну что же, – обиженно сказал автор, – знакомьтесь. Одно заглавие чего стоит. Твардовский как увидел заглавие, так прямо весь загорелся. Твардовского, надеюсь, знаете?
– Слышал! – сказал редактор. – "Василий Теркин", "Страна Муравия"...
– Вот, он самый! – обрадовался автор. – Как увидел заглавие, так аж весь задрожал. "Немедленно, говорит, отдайте это в "Новый мир"!"
– Что же вы не отдали? – огорченно спросил редактор.
– Да нет, я решил в вашем журнале напечатать. Не все же "Новому миру". Надо и вам интересные вещи. И у Леонова такое же мнение...
– Ах, у Леонова тоже!
– Да. И у Шолохова. Все в один голос советовали отдать вам.
– Ну что же, – сказал редактор, вытирая пот со лба. – Это очень приятно... Только, знаете, я эту повесть не возьму!
– Почему? – удивился автор.
– Ну ее к богу... Вдруг она мне не понравится?! И это после таких авторитетных мнений. Я же с ума сойду... С работы уволюсь...
– Да что вы! – сказал автор. – Прочтите...
– Нет-нет, и не упрашивайте. Шолохову понравилось, а мне вдруг нет... Это значит, я не гожусь в редакторы. Уж лучше не искушать себя.
– Да успокойтесь, – сказал автор. – Меня ваше мнение тоже интересует. А насчет Шолохова я пошутил. Он повести не читал.
– Ну, все равно. Леонов, Твардовский, Федин...
