Текст книги "Выход в космос разрешаю"

Автор книги: Григорий Резниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Над головой Владимира Комарова, командира «Восхода-1», был один щит – пульт управления кораблем. Над головой Беляева появился второй: пульт управления шлюзовой камерой. Его разместили так, чтобы оба члена экипажа могли дотянуться до кнопок и рычагов.

250 операций – столько их необходимо будет проделать двум отважным космонавтам, чтобы один из них вышел в открытое космическое пространство и выяснил возможности работы человека в космосе, вне кабины корабля.

В Миньковской средней школе 18 марта 1965 года.

Павел провел взглядом по отчетливым надписям на пульте: «Люк ШК», «Клапан ШК», «ШК». Мысленно представил, как нажимает он один из тумблеров, как медленно открывается входной люк ШК, – примерно в метр диаметром, с внутренним матовым светом, а дальше, в глубине, «дверь», которую предстоит открыть, чтобы Алексей смог шагнуть за борт.

Взгляд Беляева остановился на резко выделяющейся черной ручке второго пульта. Владимир Комаров несколько раз брался за нее, чтобы ориентировать корабль в такие позиции, при которых Константину Феоктистову удобно было вести киносъемку, а Борису Егорову вести опыты. Беляеву этой ручкой придется пользоваться значительно чаще. Одна из задач командира – находить такое солнечное освещение, чтобы телекамера, установленная снаружи, и кинокамера на срезе шлюза смогли зафиксировать все движения Леонова за бортом и одновременно показать их Земле.

Внутри корабля на космонавтов «смотрят» еще две телекамеры и кинокамеры. И Земля видит все, что происходит на корабле: как ведут себя космонавты, что делают. В любую минуту КП Земли может дать необходимые советы.

– Как привыкаете к невесомости? – раздался голос Германа Титова, находившегося на одном из наблюдательных пунктов.

– Привыкаем, – коротко ответил Беляев и сразу понял значение заданного вопроса.

После полета Юрия Гагарина всем последующим космонавтам на «привыкание» к невесомости отводилось почти по одному витку вокруг Земли. У Беляева с Леоновым программа была построена иначе. Выход в космос Алексей должен был осуществить в начале полета – на стыке первого и второго витков. Значит, надо готовиться.

Павел Беляев освободился от привязных ремней. Чуть придвинулся к приборной доске, не затратив практически никаких усилий. Внимательно посмотрел на показания: давление, состав дыхательной смеси, температура, влажность – все в пределах нормы. Затем записал их в бортовой журнал, увидел, как и Алексей отстегнул ремни, поднялся над креслом, тихонько оттолкнулся и медленно поплыл в сторону шлюзовой камеры, так же медленно и легко вернулся назад и «вплыл» в кресло. Корабль уже находился над Камчаткой. Алексей Леонов улыбнулся:

– Все в порядке, командир!

В кабине тишина. Слышен лишь легкий шум работающих вентиляторов да монотонное, упрямое тиканье часов. В корабле все хорошо знакомо, знакомо до малейших деталей. Все многократно опробовано и проверено собственными руками, мозг изучил в четкой последовательности все до единой операции.

«Восход-2», блеснув в последних лучах Солнца, вошел в густую тень Земли. Павел включил освещение. В кабине светло, тепло и даже по-своему уютно в этом космическом доме для двух землян. Переглянулся с Алексеем.

– Ну что ж, Леша, начнем? – спросил Беляев.

– Начнем, – ответил ему Леонов с готовностью.

Алексей «выплыл» из кресла. Павел помог другу надеть ранец системы жизнеобеспечения. Затем проверил подачу дыхательной смеси, «работу» скафандра, шлюз и системы контроля за состоянием космонавта вне пределов корабля. Мысль работала безукоризненно четко. Следующая операция – проверка системы ориентации корабля – заняла считанные секунды. Руки сами нашли нужные тумблеры, рукоятки, кнопки, ручки…

– Все в порядке!

По расчетам, корабль должен был уже приблизиться к южному побережью Африки. Павел внимательно посмотрел в иллюминатор. Увидел темно-голубой океан, желтый песок и не очень яркую зелень джунглей. Опустил забрало гермошлема, надел перчатки, загерметизировался. Те же операции проделал и Алексей. Командир присоединил к его скафандру трос, так называемый фал, который будет удерживать космонавта у корабля. Без него выходить опасно. Герой повести К. Э. Циолковского «Вне Земли» так рассказывает о космонавте, который бы решился выйти из корабля без «привязи»:

«Вы, конечно, знаете, что, вылетев из ракеты, помчитесь в ту сторону, куда оттолкнетесь при вылете. Сами остановиться вы не будете в состоянии. Вы сможете пропутешествовать несколько лет, прежде чем встретите опять ракету За это время и даже гораздо раньше вы умрете с голоду или даже еще раньше задохнетесь от недостатка кислорода».

Прав был ученый, герой космической повести гениального провидца. Это же грозило бы и Алексею Леонову, рискни он выйти без фала. Фал служил одновременно и каналом связи между ним и командиром, а через командира – и с Землей: в фал был вплетен шнур радиотелефонной связи. В нем имелись и радиоканалы, по которым в кабину корабля поступали данные о состоянии организма космонавта: частота пульса, дыхания, температура внутри скафандра.

– Пошел, Леша, – Беляев легонько подтолкнул друга в направлении шлюзовой камеры.

Алексей помахал рукой и плавно отделился от кресла…

Сообщение ТАСС о полете «Восхода-2» было лаконичным:

«…В Советском Союзе на орбиту спутника Земли мощной ракетой-носителем выведен космический корабль-спутник „Восход-2“, пилотируемый экипажем в составе командира корабля – летчика-космонавта полковника Беляева Павла Ивановича, второго пилота – летчика-космонавта подполковника Леонова Алексея Архиповича».

О том, что Павел «собрался» в космос, в семье его знали. Но не больше.

В самом конце подготовки разразился грипп. И экипажи на три месяца изолировали от семей, поселив их в профилакторий-изолятор. Оттуда и взяли они путь на космодром.

Татьяна Филипповна знала лишь, что Павел уехал на Байконур, что уехал туда и дублирующий экипаж. А когда старт? Много дней тревожилась женская душа, много бессонных ночей провела в одиночестве Татьяна Филипповна. Сообщение ТАСС, особенно известие о выходе Алексея Леонова в космос, было для нее таким же неожиданным, как и для миллионов людей Земли.

– Душа моя что-то чувствовала, – вспоминает Татьяна Филипповна. – Ночь, предшествовавшая старту, прошла без сна. Я подходила то к одной кровати, то к другой, где спали девочки, укрывала их, уходила в свою спальню, ворочалась, снова поднималась…

В 11.30 экипаж «Восхода-2» приступил к выполнению основного эксперимента.

Первый виток орбитального полета заканчивался. Корабль пролетал над Северной Африкой.

– Начать шлюзование! – подал команду Павел Беляев.

Алексей Леонов «выплыл» в шлюз. Командир закрыл люк кабины корабля.

Почти целый виток провел Леонов в шлюзовой камере, создав вначале необходимое давление в скафандре, проверил его герметичность.

Теперь Алексея и Павла разделял сверхпрочный металл. Но оба они чувствовали друг друга рядом.

– Леша, не торопись, спокойнее, – повторял время от времени Беляев.

– Я не тороплюсь, – отвечал Леонов, тщательно проверяя гермошлем, светофильтр, радиосвязь с командиром, подачу кислорода из ранцевых баллонов.

– Все нормально. Готов к выходу, – доложил Леонов командиру корабля.

– Рановато, Леша, – сдержал друга Павел Беляев. – Погоди… Еще не время. Выйдешь, как положено, над Черным морем.

Когда уже после окончания эксперимента они анализировали каждое действие в эти ответственные минуты, Павел Иванович сказал Алексею, почему он его останавливал: Леонов делал все очень четко, но быстрее, чем предусматривалось программой, а отработанный ранее график надо было соблюдать с максимальной точностью.

Командир еще раз осмотрел все приборы, окончательно убедился в функционировании системы автономного жизнеобеспечения в соответствии с требуемыми параметрами и лишь тогда отдал команду:

– Приготовиться к выходу!

Беляев полностью открыл выходной люк. Яркий свет Солнца ворвался в шлюзовую камеру. Путь во Вселенную был открыт.

– Можно выходить? – нетерпеливо спросил Алексей.

– Не торопись! Все будем делать по плану.

Прошло еще несколько минут, пока командир подал команду:

– Пора. Но не торопись. Пошел! Все, что увидишь, рассказывай мне.

Алексей не спеша выбирается из шлюза.

– Леша, доклад. Как у тебя дела Леша?

– Дела отличные. Я уже на обрезе.

Чуток и эмоционален человеческий организм, попадающий в необычные, экстремальные условия. Датчиком переживаний и волнений его, зеркалом происходящих в организме процессов является сердце. В предстартовый период частота пульса у Беляева достигала 80 ударов в минуту, у Леонова – 86. На участке выведения корабля на орбиту пульс был соответственно 86 и 90, а в орбитальном полете на первом витке – 92 и 95. Самое высокое нервно-эмоциональное напряжение испытал Алексей Леонов, когда сообщил командиру, что находится на обрезе люка, практически в открытом космосе. Частота пульса у него быстро нарастала и была равна 150–152 ударам в минуту. Приборы, находившиеся перед глазами Беляева, показывали частоту дыхания Леонова, работу сердца. На экране телевизора он наблюдал за действиями Алексея.

Земля, командно-измерительные пункты, люди, отправившие двух смельчаков в космос с необычным заданием, затаив дыхание, слушали переговоры Беляева и Леонова в космосе:

Беляев. «Алмаз-2» начал выход. Кинокамера включена?

Леонов. Понял. Я «Алмаз-2». Снимаю крышку. Выбрасываю. Кавказ! Кавказ! Кавказ вижу под собой! Начал выход!

И тогда прозвучало над миром:

– Человек вышел в космическое пространство!

Командир космического корабля Павел Беляев сообщил человечеству, землякам о том, что сын Земли вступил в неизведанное, чтобы утвердить себя в нем…

– Че-ло-век вы-шел в кос-ми-чес-кое пространство!

Человек находился в чуждом всему живому пространстве. Как тут не вспомнить слова К. Э. Циолковского: «Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной и без родных предметов кругом. Нет под ногами земли, нет и земного неба…»

Но человек не испытывал страха – ему нельзя было отвлекаться от дела, ради которого послала его в эту бездну Земля.

Магнитофоны в Центре управления полетом записывали каждое слово, каждое сообщение командира и второго пилота.

Беляев. Не торопись, Леша, делай, как учили.

Леонов. Подхожу к шлюзу!

Беляев. Хорошо, хорошо! Вижу тебя хорошо!

Леонов. Снова начинаю отход. По-моему, положение человека влияет на корабль.

Беляев. Я «Алмаз». Отход космонавта от корабля влияет на корабль в целом… Хорошо отошел. Как дела, Леша?

Леонов. Отлично! Отлично!

Беляев. Две минуты осталось!

Леонов. Да, да! Сейчас! Никак не могу кинокамеру оторвать.

Беляев. Подготовиться к входу.

Леонов. Понял! Понял! Снял кинокамеру, снял!

Беляев. «Алмаз-2» чувствует себя хорошо. Входит в шлюз. Снял кинокамеру. Леша, отдохни! Ничего не говори! В шлюз вошел?

Леонов. Вошел! Вошел!

Беляев. По готовности доложи закрытие люка.

Леонов. Можно закрывать крышку.

Беляев. Закрываю крышку люка ШК. Крышку люка ШК закрываю!

Леонов. Закрывается. Крышка люка закрывается.

Беляев. «Весна», «Заря»! Я «Алмаз». «Алмаз-2» находится в шлюзовой камере. Крышка люка ШК закрыта. Все в порядке. Я «Алмаз». Прием.

Сообщение ТАСС принесло новое радостное известие. Человечество узнало, что Алексей Леонов находился в условиях открытого космического пространства около 20 минут, причем 12 минут – в свободном плавании близ корабля. За это время космонавт обследовал наружную поверхность «Восхода-2», включил кинокамеру, провел визуальные наблюдения Земли и космического пространства.

За 12 минут он пролетел над Землей от Черного моря почти до Сахалина. И она оказалась не такой уж большой – Земля людей, Дом человечества, который нужно беречь изо всех сил, охранять от кошмаров новых страшных войн. Первый человек побывал в открытом космосе. Это была еще одна победа человечества.

Выполнив эксперимент по выходу человека в космос, экипаж занялся отработкой систем космического корабля, медико-биологическими и другими исследованиями.

А на Байконуре, зная точное время возвращения героев космоса на Землю, готовились к их встрече. Группы поиска, эвакуации корабля, медики, спортивные комиссары занимали места в самолете Ан-10, бравшем курс на Кустанай. На подходе к аэродрому в самолете узнали о неполадках в системе автоматики «Восхода-2». Но распоряжений на изменение курса пока не было, и Ан-10 приземлился в Кустанае. Через некоторое время, после уяснения обстановки, он снова поднялся в воздух.

По программе полета корабль должен был осуществить посадку на семнадцатом витке по автоматическому циклу спуска с использованием автоматической системы ориентации. Экипаж был готов к выполнению этой операции. Постепенно убирали аппаратуру, занимали свои места, готовились к посадке. В этот момент Беляев заметил некоторые ненормальности в работе солнечной системы ориентации. Отказ автоматики не испугал экипаж. Анализ физиологической деятельности на этом участке показал, что сердце у командира не стало биться чаще, все те же 80 ударов в минуту – его полетная норма.

На Землю пошел доклад, за которым сразу же последовал запрос:

– Разрешите экипажу произвести посадку с использованием ручной системы?

Голос Беляева звучал спокойно, ровно, несмотря на то что он, конечно, волнуется, но, как сказали бы медики, в пределах нормы. В практике полетов пилотируемых космических летательных аппаратов предстояло впервые использовать ручное управление.

Сергей Павлович Королев находился на главном командном пункте, неподалеку от оператора, и следил за приборами.

– Команда на спуск не прошла, – услышал он взволнованный голос оператора.

Это означало, что не сработала автоматическая система включения тормозной двигательной установки.

Наступили весьма тревожные минуты. Академик Королев посоветовался со специалистами и потребовал:

– Связь с кораблем.

– «Алмаз», я «Заря-двадцать». Как слышите? Прием.

– «Заря-двадцать», «Заря-двадцать», я «Алмаз». Слышу вас хорошо. Прием, – ответил Павел Беляев.

– «Алмаз», я «Заря-двадцать», – обратился к экипажу Королев. – Вам разрешена ручная посадка на восемнадцатом витке. Все будет хорошо. Мы верим в вас и с нетерпением ждем на Земле.

Конструкторы были уверены в надежности техники, методисты и врачи – в надежности экипажа. И все же люди волновались. Одно дело – тренировки, другое – реальный полет.

В космическом полете правильно и точно сориентировать корабль и в нужное время включить двигатель торможения на строго определенное время – операция чрезвычайно ответственная, сложная, требующая от человека больших знаний, огромного самообладания, большой выдержки. Этими качествами обладал командир корабля. И все же волнение его было заметным. Частота пульса в этот момент поднялась у него до 110–115 ударов в минуту, появились высокие частоты и в спектрограммах его речи. Был ли страх у командира за свою жизнь? Вряд ли. Об этом говорят объективные показатели. Не испытывал страха и второй пилот – Алексей Леонов. Ведь опасность могла грозить всему экипажу корабля, а не только Беляеву. Врачи наблюдали, что пульс у Леонова в этот момент был 70–72 удара в минуту. Он верил технике, он верил в умение своего командира, он был спокоен.

В нужное время, строго по расчетам, Павел Беляев сориентировал корабль, включив с пульта управления систему ручной ориентации. Затем нажал кнопку тормозной двигательной установки.

19 марта 1965 года в 12 часов 02 минуты спускаемый аппарат с космонавтами на борту приземлился в 180 километрах северо-западнее города Перми.

Космонавты приоткрыли люк. Поток яркого света и белизна снега ослепили «пришельцев» из космоса. Кругом стеной стоял вековой лес, высоченные ветвистые ели, стройные сосны. Лес без конца и края. Люк, через который можно было выйти, оказался у самого ствола дерева, и открыть его полностью поначалу не удавалось. Долго раскачивали космонавты тяжелый люк, пока наконец сдвинули его с опорных болтов. Он мягко нырнул в глубокий снег. Выбрались на обрез люка, прыгнули – и утонули в глубоком полутораметровом пушистом снегу.

Павел и Алексей поняли, что не сразу выберутся из такой тайги. Алексей пошутил:

– Где-то между Обью и Енисеем, наверное, мы сели. И когда-то теперь за нами на собаках приедут?..

Павел невозмутимо перебил его:

– Где приземлились? По ожидаемому расчету, где-то в предгорьях Урала.

Достали секстант. Замерили свои координаты по солнцу. Из крупных городов ближе всего оказалась Пермь. Но кругом непроходимая тайга. Прислушались. «Комар» – приводная радиостанция, по сигналам которой группа поиска должна была определить место приземления космического корабля, – работал.

Ну что ж, надо набраться терпения, пока их найдут. Выходит, что не все эксперименты завершились– предстоит еще один. Но это уже не страшно, они у себя дома, на Земле.

И вдруг Павел Иванович прикинул: а ведь если бы они пошли на посадку на девятнадцатом витке, корабль приземлился бы где-то в вологодских лесах, – может быть, недалеко от деревни Челищево, где он появился на свет…

И память унесла Павла в края, где прошло его детство.

Деревня Челищево умещалась на одном большом пригорке, веером разбросав дома. Зимой она, как белый гриб, утопала вся в снегу, от дома к дому тянулись сугробы и переметы, а летом буйная зелень прятала ее от ярких лучей. Весной, когда солнце становится ласковым и теплым, пригорок первым сбрасывал снежный покров, в деревне появлялись первые рыжие проталины. Отсюда начинали свой бег ручейки и, набирая силу, полнея и расширяясь, буравили слежавшийся наст и устремлялись на луга к лесу, несли свои вешние воды в речку Юзу, а там простор и пропитанный пьянящими запахами хвои густой воздух. Дом сельского фельдшера Ивана Парменовича Беляева стоял так, что всеми своими окнами – а их было около десяти – смотрел на этот простор, весь день в доме играли солнечные зайчики, отражаясь от посуды, воды в ведрах, от чисто выбеленных стен…

Зимы на вологодской земле бывали снежными, вьюжными и морозными. Деревни иногда заносило так, что, кроме как на широких самодельных лыжах, не пройдешь даже от дома к дому. И к десяти-одиннадцати годам ребята сами их уже мастерили. Находили они широкие доски, строгали, парили в кипятке концы, загибали их, прибивали стяжные ремни, смолили, и как же бывало радостно выйти на скрипучий искрящийся снег на собственного производства лыжах!.. А ведь как бы пригодились сейчас эти лыжи! Хоть бы на охоту пойти, размяться немного, а не топтать тропинку вокруг увязшего в снегу металлического их обиталища… А сколько радостно-неизведанного было в том зимнем лесу его детства, населенном сказками… Иногда брал его с собой отец, приучая к охоте. Вымотается, бывало, сын, устанет, но виду не подает, упрямо передвигает ноги, помогая телу самодельными палками, чтобы не отстать от отца…

Деревня Миньково, куда в 1932 году переехали Беляевы, тоже стояла, окруженная лесами. Куда ни глянь, стоят стеной дремучие сосны, раскидистые лиственницы, остроконечные ели, а промеж них – лозняк, заросли кустарника, непролазная чащоба.

Вспоминалось лето. Оно приносило Павлику и его друзьям много богатых, неожиданных впечатлений. Далеко в лес ребята не решались уходить. Уйдешь километра за три от дома, не ровен час, медведя повстречаешь. Вот когда отец брал с собой, тогда хоть в самую глушь идти не страшно. А такое выпадало. Иван Парменович находил время для охоты.

В каждой избе – ружье, а то и два. По нему, собственно, и определяли в деревне, мальчишка ты или взрослый. Коль есть у тебя ружье свое, стало быть, ты уже не «босоногая мелюзга», а человек самостоятельный.

У Павлика своего ружья не было. Но охотничьими тропами бродил, уходя с отцом в лес: на косачей, зайцев, а то и на медведя, на лося.

Однажды после неудачно проведенного почти целого дня сидели они и отдыхали у сооруженного вместе с отцом шалаша.

– Побудь здесь чуток, отдохни, а я пойду подранка поищу. Где-то неподалеку должен быть, – сказал Иван Парменович и скрылся в чаще.

Павлик слышал, как ломал он сухие ветки тяжелыми яловыми сапогами. Потом треск утих. Павлик оглянулся. Ружье отцовское висело на дереве. Поднялся, снял его, погладил рукой вороненый гладкий ствол, положил рядом с собой. И увидел вдруг, как неожиданно почти совсем рядом сели два косача. Павлик сидел не шелохнувшись.

«Надо попробовать, а вдруг…»

У него перехватило дыхание, мелкой дробью застучало сердце, а рука сама уже, без всякой подсказки, тянулась к ружью. Он тихонько поднял его, положил на колени, не сводя глаз с косачей, которые явно не чувствовали опасности. Удержаться от такого соблазна он уже не мог. Положил ствол на левую руку, правой ухватился за приклад, прижимая его к щеке и плечу, зажмурил левый глаз и резко дернул курок, словно ветку сломал. Раздался выстрел. Показалось, что кто-то ударил по голове, по ушам, он оглох, зазвенело что-то в макушке, во рту почувствовалась соль, губа заболела.

Немало удивился отец, когда увидел Павлика, потиравшего пальцами вспухшую губу и сплевывавшего оранжевую слюну, а около него неподвижного косача. Отогнув губу, осмотрев ее, Иван Парменович спокойно произнес:

– Пройдет, сынок, пустяк, а не рана. Молодец, что не растерялся. Видно, пора ружьишко тебе свое иметь.

Вскоре ребята стали наведываться в дом Беляевых, чтобы «подержать и потрогать» Пашкино ружье. Его собственное, новенькое, одноствольное.

С тех пор Павлик с другом Колей Анфаловым не раз ходили в лес. Иван Парменович не опасался доверять ружье ребятам.

Самой сложной была охота на тетерева. К ней надо готовиться, терпение надо иметь. Отец взял однажды, по весне уже, обстрелянных юнцов. Велел все делать самим, выбрав для себя иное, более дальнее место, где проходил тетеревиный ток.

Затемно пришли они в лес, одевшись потеплее. Шалаш приготовили заранее, днем. Забрались в него: не так холодно, да и от сырости спасение. Начинало светать. Сидели в шалаше, притаившись, вслушиваясь в голоса леса. Напротив бойницы, из которой выглядывал ствол ружья, покачивалось чучело тетерева – приманка; на нее должен прилететь настоящий царь леса. Где-то далеко, в стороне, среди несчетного числа птичьих голосов слышалось и «пышканье» тетерева. Но сюда, на чучело, птица что-то не летела. Пустовала полянка с несколькими соснами, где обычно проводят тетерева свой ток.

Охотники не отчаивались, надежду не теряли, переглядываясь в утренних сумерках и ни слова, даже шепотом, не произнося: вот-вот должен прилететь токующий тетерев. И вдруг не впереди, не перед бойницей, а сзади, в противоположной стороне, захлопали крылья, и тетерев сел. «Пчш… Пчш…» – закричал, завертелся, приглашая напарницу. Павлик скорее почувствовал, нежели увидел, где села птица. Осторожно поднялся, крепко сжимая одностволку, аккуратно, не вставая во весь рост, а стоя на коленях, начал поворачиваться, но хрустнула неожиданно сухая ветка, и тетерев, «пышкнув» громче обычного, захлопал крыльями. Павлик резко поднял вверх ружье, привстав на полусогнутых ногах, и выстрелил.

Отца пришлось долго ждать. Еще издали ребята увидели, что на ягдташе у него болтаются два красавца, а у них – ни одного.

И удачи и неудачи, и срывы и взлеты – все, как в жизни, все, как у всех. У Павлика тоже. Долго не мог он забыть той охоты, пока все же не подстрелил сразу двух зайцев и не реабилитировал себя в глазах друга.

Как-то размечтались они с Колей Анфаловым: как удачно поохотиться, чтобы деньги добыть на гармошку, – мечтал он о ней в ту пору…

– Вот взял бы нас отец на медведя, – сказал Коля. – Сколько бы денег за него дали! Три гармошки можно купить.

– Да отцу некогда, работа у него. А медведя долго надо выслеживать.

Все же мысль, поданная Колей, самим заработать деньги на гармошку не давала покоя. И тогда они решили попытать счастья на горностаях, – как-никак, четырнадцать рублей шкурка стоит. Пять горностаев – и гармошка.

Эту идею поддержал и отец, когда узнал от Груни о желании сына. С ружьем не советовал он идти на зверька: дробь испортит весь мех, и никому он не будет нужен.

– На него с плашками надо выходить, – сказал отец. – Но это сложно. И плашки вы сами вряд ли сделаете, да и терпения у вас не хватит. Горностаи ночью выходят мышей ловить, а днем прячутся. Их выследить сначала надо, чтобы поставить ловушки-плашки там, где следы они оставляют.

В одно из воскресений отец принес в хлев инструмент и какие-то непонятные наброски ловушки на листке бумаги. Оказалось, что Иван Парменович помнил и просьбу сына, и недавний разговор по поводу горностаев. Все объяснил он, все показал ребятам: каким должно быть основание капкана, какой упор надо сделать, чтобы тот сработал и зажал хвост зверька, когда он коснется пищи, нанизанной на проволоку, как выследить горностая.

Ребята с жаром и упорством принялись за дело. К началу зимы в сенях стояли три самолова. По первому снегу пошли друзья, надев лыжи, искать след горностая. Знали примерно, где искать: на опушке леса, в поле у копны ржаной, под елкой. День успеха не принес: кроме мышиных строчек, ничего не видели. Правда, наживку – четырех мышей – поймали. Не одно воскресенье ухлопали ловцы на поиски горностаев, а Павлик и после школы, в будний день, один уходил за деревню. И все бесполезно. Даже остывать стал к этой затее.

Отец внимательно следил за сыном и видел, как тяжело тот переживает неудачи. Но чувствовал Павел, что радуется отец его настойчивости: видно, узнавал в сыне черты своего характера. Как-то за ужином он спросил, не видел ли Павлик у широкохуторской мельницы след, похожий на кошачий.

– Горностаи появились? – сразу понял намек сын.

– Возможно, – хитро подмигнув Груне, сказал Иван Парменович и, довольный, разгладил свои пышные усы.

Недалеко от мельницы Павлик действительно обнаружил незнакомые следы. В воскресенье с Колей поставили все три ловушки. Прошла неделя, но ни один зверек не пожелал отведать лакомство. Замерзшие мыши торчали на прутиках, как живые. Ребята уносили их днем домой – отогреть, чтобы запах был, а к ночи снова нанизывали.

По восемь – десять километров вышагивал Павлик каждое воскресенье к мельнице, колесил вокруг нее. Один из выходных наконец вознаградил его за долготерпение и труд.

Ребята поднялись чуть свет, по ими же пробитой лыжне ушли сначала на опушку леса. Две ловушки были пусты. Потом к третьей – к мельнице. Еще издали заметили: не видно настороженной плашки. Подошли ближе – и увидели черненький кончик хвоста…

Домой он тогда вернулся поздно. Отец сидел над раскрытым медицинским учебником, мать громыхала в кухоньке посудой, а старшая сестра Женя вместе с младшей – Тоней – рукодельничала. Увидев сияющие лица ребят, отец сказал:

– Ну, охотники, хвастайтесь добычей!

– Нечем хвастать-то, – схитрил Павлик, хотя ему не терпелось показать добычу отцу, матери, сестрам.

Всей семьей долго рассматривали пушистого горностая. Вкусно покормила охотников в тот вечер Аграфена Михайловна.

Когда поужинали, отец, сощурив глаза, покручивая кончики усов, сказал:

– Охотник – это настойчивость, выносливость, терпение. Из тебя может получиться хороший охотник. Думаю, что гармошку ты себе заработал. К твоим четырнадцати я доложу свои сорок шесть.

К весне на одном из школьных концертов художественной самодеятельности Павлик широко разводил мехи поблескивающей черным лаком гармошки…

Павла вернул к действительности голос Алексея:

– Смотри-ка, сужается круг – все ближе к нам летает!

Действительно, вертолет, который уже с полчаса кружил над местом посадки корабля, все чаще появлялся над ними.

Однако надежды на то, что помощь придет с вертолета, не было: слишком высоки были сосны и ели, вплотную обступившие «Восход-2» и его обитателей.

Павел обошел вокруг корабля, прикоснулся рукой– металл обжигал, вобрав в себя стужу спящей тайги.

…А был другой металл – теплый даже горячий, с запахом смазки, неповторимым запахом живого металла– запахом завода…

В самом начале 1942 года 10-й «А» класс, в котором учился Паша Беляев, в полном составе прибыл на Синарский трубный завод.

Фронт требовал бойцов, и люди уходили на защиту Родины. Тыл тоже требовал все больше и больше рабочих рук. И в январе по указанию партийных органов Каменска-Уральского многих старшеклассников мобилизовали на предприятия города.

Где-то в архиве завода хранится его рабочая карточка под номером 2161. Крупными буквами выведена на ней его фамилия: «Беляев Павел Иванович». В графе «Время поступления на завод» записано: «Январь 1942 года». Место работы – новомеханический цех, специальность – токарь.

Недели две шло обучение токарному делу. Затем Павлу присвоили первый разряд – самый простой – и поставили к станку. Развальцовывал он гильзы, обтачивал снарядные донышки, отштампованные в кузнице ремонтно-механического цеха. Чтобы удобнее было работать, установил решетчатую деревянную подставку на аккуратно выложенных у станка кирпичах. Так он стал рядовым той трудной, напряженной жизни военных лет, неожиданно свалившейся на плечи не только взрослых, но и подростков. Работал, как все, даже немного лучше, норму перевыполнял, замечаний от мастера не имел, старался изо всех сил, хотя и нелегко это давалось. Деньги домой приносил небольшие, но вместо трехсот ученических граммов хлеба по карточке стал получать пятьсот – это было ощутимо.

О том, куда идти после школы, коль до армии не дорос, Павел не раздумывал. Синарский трубный завод по-прежнему нуждался в рабочих руках. Круглые сутки в ту пору пели свою песню станки, лязгали железные станы, со звоном проходили под крышей мостовые краны, скрипели транспортеры, росли горы колючей стружки. «Все для фронта, все для Победы!» – призывали лозунги в цехах, на улицах, на площадях.

В голове еще были ландыши, прощальный звонок, последний школьный вечер, а руки уже меняли и затачивали резцы, вращали рукоятки токарного станка, ставили в рядок расточенные снарядные гильзы – теплые, издающие мягкий, вяжущий запах. Работал по двенадцати часов в сутки. Уходил домой, отсыпался, помогал отцу и матери по хозяйству и снова приходил на завод.

Вскоре его перевели в цех по приему готовой продукции. На складе готовой продукции работала тогда четырнадцатилетняя девочка – Маруся Шонохова. Находился склад почти под открытым небом. Лишь доски отделяли большую площадку с ворохами труб от снежных завалов и сугробов, над головой слабое – из тех же досок – перекрытие. Мороз и ветер были полновластными хозяевами в цехе.

В обязанности Павла и крепко сбитой девочки входило многое. По копии накладной они проверяли, пересчитывая, трубы в связке, уточняли их диаметр, длину, марки стали, определяли место для них на стеллажах, чтобы потом быстро и безошибочно выдать потребителю. Каждая связка труб маркировалась, а весом она была в тридцать – сорок килограммов.