Текст книги "Азов"

Автор книги: Григорий Мирошниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Четыре атамана, закончив распоряжения и вконец усталые, улеглись спать на полу землянки.

На столе лежали исписанные бумаги, стояла чернильница, перехваченная ремнем за горлышко. Свеча мигала. Ульяна не раз подходила к свече, сбивала нагар, поправляла огонь и, озираясь, вновь уходила за печку.

Ульяне в ту ночь не спалось. Тревога за атамана, за своего Якуньку не давала заснуть. Туманные мысли и воспоминания плелись в голове всю ночь… Ульяна видела себя девочкой на берегу Волги, в Нижнем Новгороде. К пристани подплывали купеческие суда. С кораблей сходили нарядные горделивые купцы – степенные «гости»; бояре в высоких шапках, в широких дорогих шубах; дворяне, простые мужики. А потом она – в Москве, в наспех повязанном платке, куда-то спешит, вокруг нее толпятся купцы и бояре. Следом за нею идут казаки, а рядом – Алеша Старой… И вышел к ним навстречу царь, сам первый поклонился. А за царем вышла вся в черном костлявая старуха – неприветная, злая. Руки дрожат, пальцы теребят одежду… И вдруг все куда-то провалилось. Красные языки пламени ворвались в окна хором и стали пожирать дворцовые стены…

Утренние лучи солнца пробивались в землянку. Свеча на сковородце продолжала гореть, черный фитилек упал набок и потонул в еще не остывшем воске. Атаманы спали… Ульяна услышала далекий конский топот и забеспокоилась: топот приближался. Затрещали самопалы. С крайней сторожевой башни гулко ударила пушка… С ближней протоки послышался крик:

– Татары!

Ульяна разбудила Старого и других атаманов, подняла тревогу. Но то были не татары. И грянул не пушечный выстрел: то был взрыв порохового погреба за часовенкой.

Казаки окружили землянку. Толпа была взбудоражена, настроена зло.

– Ой, лихо! – сказала Ульяна. – Не выходите, атаманы! Побьют еще вас…

Впереди толпы, в синем кафтане, стоял, размахивая пистолем, высокий курчавый казак без шапки. Он грозился выстрелить в окошко землянки.

Толпа кричала:

– Лазутчик Ванька Поленов, стерва, поджег погреб с порохом!..

– Он с послом турским сносился, нас предает…

– Атаманы спят да турские платья в подарок принимают. Дон проспите. Измена!

Предводителем буянивших казаков был Тимофей Разя. У его ног на земле лежал связанный яицкий есаул Иван Поленов.

На шум вышел атаман Каторжный, без шапки. Остановился перед Тимошкой, строго поглядел на яицкого есаула, лежавшего в пыли.

– Гей! Вольница! Чего шумишь? Аль бунт заумыслили? Не в урочный час, казаки!..

– Иван, – сказал Тимошка, – чуй! Поленов сжег нам порох.

– Я слышал взрыв…

– Почто с послами торг ведете?

– Ну, молви дальше! Больно горяч ты, Тимоша…

– С царем кончайте дружбу! Кончай с султаном!..

– Не в лад сказал. Мели еще!

– Богатство делите не поровну!

– То я слышал тоже.

– То все слышали. Измена вышла, атаман!

– Которая, где?

– Поленов выдал туркам дело наше. С послом писал он грамотки, посылали татарам крымским и ногаям.

– А ну, войди в землянку. Потолкуем…

Толпа стихла, а Тимофей Разя вошел в землянку.

Толпа между тем все нарастала. Вокруг есаула Поленова сжалось кольцо раздраженных, злых людей.

В это время по главной азовской дороге дробно застучали копыта коней. Толпа притихла, прислушиваясь. Поленов тоже приподнял голову.

– Лежи, стервец! – приказал Иван Разин, сын Тимофея, оставшийся сторожить Поленова.

Есаул опустил голову. Иван Разин поставил ногу на его плечо.

К землянке уже подъезжало с полсотни казаков в походном снаряжении.

Федор Порошин легко соскочил с буланого коня и спросил:

– Чего столпились?

– Расправа будет, – ответил Иван Разин. – Измена вышла.

– Эй, ты! Опять продал казачью честь?! – спросил Порошин, узнав в связанном есауле Поленова, и со всего размаху стегнул его по лицу плетью. Струйка крови потекла по бороде Поленова.

– Шкура! Не быстро тебя мы раскусили. Кому ты только не служил, собака, – татарину и турку, боярину и ляху, царю и нам! Лазутчик подлый!.. Эй, казаки! – повернулся к толпе Порошин. – Волоките к землянке турчина-лазутчика и посольского толмача-грека.

Доложили атаманам, что из-под Кагальника приехали казаки с Федором Порошиным и привезли лазутчиков.

– Пускай пождет! – велели атаманы. – С Тимошкой покончим дело; выйдем вскоре. Турка и грека держите накрепко. Измена тут немалая!..

– Вот! – сплюнув, сказал Порошин. – Турча да грек были посланы Фомой по нашим крепям. Все дело б сгинуло, да доглядели казаки дозорные.

Турка, привязанного к конскому хвосту, отвязали и кинули на землю возле Поленова. Туда же кинули и грека.

– А ты, – сказал Иван Разин, ухмыляясь – припечатай-ка им позорное тавро. Пока будет суд да расправа, они кой о чем пусть поразмыслят.

Федька Порошин изловчился, взметнул свою тяжелую плеть, и она со свистом опустилась на щеку турка, а потом – на грека.

– Клейменые! И ладно будет, – сказал, отвернувшись, есаул Левка Карпов.

Поленов приоткрыл глаза, посмотрел на Федора Порошина.

– Ты, – сказал он, – на плетку мастак, а по уму – дурак… Бери толмача Асана. Асан всему заводчик.

Как будто зажег толпу этими словами Поленов. Выхватив сабли, некоторые казаки побежали к посольской землянке, где стояли на постое турецкий посол и его толмач Асан.

– Бери его! Руби!

– Бери Фому!.. Хватай Асана!..

Толпа волновалась. Но вскоре атаманы позвали для допроса лазутчиков и Поленова.

Привезли из-под Кагальника убитых турками пятнадцать лучших казаков. Они лежали на татарских арбах, прикрытые травой. Привез их атаман Иван Косой. Никому не говоря ни слова, он снял шапку, пригнулся и хотел было войти в землянку, но Старой, выйдя к нему навстречу, предупредил:

– Пожди, Иван. Послушаем лазутчиков, потом и до тебя дойдет черед. Дело пошло немалое. Измена вскрылась! А ниточка далеко протянулась. Не осерчай…

Иван Косой не торопясь надел шапку и отошел в сторону. Бугристое, рябое лицо его было сумрачно.

Карпов спросил:

– Татары побили аль турки?

– А не един ли черт! – ответил Косой, закуривая.

– Теперь молчать недолго будем. Сколько убитых привезли?

– Двух есаулов из Раздорского, тринадцать казаков, Да на земле осталось, поди, с полста!

Казаки молча подошли к татарским арбам и стали разгребать траву.

В первой арбе лежали есаулы. Их головы были совсем отделены – срезаны саблей. Одна лежала, как ком земли, запыленная, волосатая, бородатая. Уши и нос были срезаны. На лбу зияли три сабельные раны. Глаза выколоты.

– Чья голова? – спросили казаки испуганно. – Признать нельзя.

Иван Косой, однако, признал:

– Татаринова Максима! Обезобразили…

– Ой, казаки! Брательник Мишкин! Ой, лихо! Татаринову какое горе!.. Ему неведомо?

– Еще неведомо, – сказал Косой. – Всем горе. Таких терять – одна беда!

Арбу облепили со всех сторон… Но тут всех отвлек шум от Прибылянских ворот. Ехали конные казаки с верхних городков. Впереди – сотник в красном кафтане. Казаки покачивались в седлах, пели песни. Толпа присмотрелась. Подъехал сотник и, не слезая с коня, хрипло крикнул:

– Гей, вы! Шарпалыцики! Почто вы тут заварили со своими атаманами кашу? Без нас порешили Азов брать?

Ему ничего не ответили. Он повысил голос:

– Почто тут атаман ваш, Старой, послал нам грамотки? Позабыл, видно, что мы ж, государевы холопи, посылали уже казаков в Смоленск, и под Азов, и на море. За атаманов, за чужую крепость помирать не будем!

– Э, горлопан! Помолчи! – крикнул тогда Иван Косой. – Ты – шкура! Я знаю тебя. Твой брат был храбрым есаулом, а ты…

– Ге! Брат? – рассмеялся сотник. – Да, може, мой брат кум тестю царскому. Може, я сам родня царю!

– Брешешь, собачий сын! А еще сотник!

Сотник продолжал:

– А то ваша брехня! Попомни: головы свои мы зазря не станем складывать под каменюками крепостными.

– Слезай с коня! – резко крикнул ему молодой Иван Разин. – Поговорим ужо!

Сотник, не слезая, продолжал:

– Атаманы торговлю заведут, казну свою богатить станут, – нам прибыли не будет!.. Так ли я сказал, казаки? – повернулся сотник к своей команде.

– Истинно! Поехали назад!

– Поехали! – заорал здоровенный рябоватый казак в потрепанном зипуне. – За тем ли мы сюда спешили? Пора пришла все разом выговорить атаманам.

– Ну, выговаривай! – крикнул Иван Разин. – Буянить попусту не след.

– А не тебе бы нам указывать! – зло гаркнул казак. – Ты сам голытьба, а почто руку атаманов держишь! Пожил бы в верхних городках и сам бы то же говорил. Батьке твоему, Тимошке, доподлинно известно, каково у нас житье-бытье.

– Известно! Не сладкий мед жить в верхних городках. Сам знаю, – сказал Тимошкин сын. – А бунтовать – не то время выбрали. Тут дело изменой запахло. Порох пожгли лазутчики.

– Порох пожгли! – усмехнулся казак, глянув на сотника. – Добро, у вас порох есть. А у нас и пороху нету, и жрать нечего. А землянки атаманские от добра заморского ломятся!

– Верно! – поддержал казака детина без шапки, с огромными босыми ногами вдетыми в дорогие посеребренные стремена. – Атаманы у вас пообжирели, поразбогатели внизу реки, что бояре московские! Пора бы нам поменять старшину в низовьях.

– Надобно выбирать ныне атаманов из верхних городков – из голытьбы! Дело!

– А складно говорит казак! – заметил стоявший рядом высокий старик, опираясь на палку.

– Еще бы! – продолжал рябой казак высказывать свое недовольство. – Понадобилась, видно, сила большая – и мы атаманам надобны. Вот завсегда так. Где неустойка – нас призывают. А где делят добро богатое – нас забывают!

– Эх! Дурья голова! – горячо произнес Иван Разин. – Я сам бы сказал не менее твоего… Ссору нам, низовым и верховым казакам, затевать не след. Пень-голова! Внимай совету. Езжай подобру-поздорову, да не бунтуй!

Казак разобиделся. Заорал крепче прежнего. Бил со злости лошаденку плеткой, ударил пятками по ее худым бокам.

Сотник сказал:

– Да он же прав! Побить бы всю низовую старшину да добрый бы порядок на Дону учинить немедля!

Иван Косой подошел тогда к сотнику и сдернул его с коня.

– Стой, сатана! А ну к арбе! Поди за мною!

Сотник, слетев с седла, стал упираться. Но Иван насильно повел его за собой. Возле арбы Иван Косой остановился и показал:

– Гляди! Твой брательник?

Увидя срезанную саблей голову своего брата, отважного есаула Панкрата Бобырева, сотник весь затрясся…

– То голова Панкрата! А где же побили их?.. Эх, турки проклятые!

– Хлопцы! – приказал Косой. – Хватай-ка сотника! Он всему зачинщик!

Казаки из толпы кинулись было к конным, но те сами стали слезать с коней и окружили арбу, где лежали убитые турками казаки…

Вскоре на азовском тракте появился новый гонец – конный казак на гнедой кобыленке. Казак был без шапки и без сапог, в распахнутом кафтане, с запыленной рыжеи бороденкой. Подъехал и, еле отдышавшись, спросил:

– Где атаманы? Лихо! Крымский хан Джан-бек Гирей показнил государева посла… Где ж атаманы? Сказывайте!.. Там с крепости людей наших побивают пушками, а вы прохлаждаетесь. Всех побитых казаков везут на Монастырское.

– Неужто так? – спросили казаки.

– Все истинно! Везут их каюками и бударами на Яр.

– Ай, заварилось же недоброе! – сказал Иван Косой. – Иди в землянку!

Казак вошел в землянку, а в толпе горячо рассуждали о том, что следовало бы за все злодейства и измены проучить крымского хана, азовского пашу да турецкого посла.

– А не побить ли нам, казаки, до смерти турского посла, злодея Фому?.. Братцы! Побьем мы его со всеми его людьми – и делу конец! Побьем посла за поношение наших людей в чужих землях!.. И будет ли в том, братцы, измена наша государю?

– Не будет измены! Побьем посла!..

Пока атаманы в землянке допытывались подлинных вестей, распутывали паутину измены на Дону, казачата изловили в камышнике, за дальней протокой, гололобого татарина, у которого под бараньим кожухом нашли «прельстительные и известительные грамотки». Казачата пасли коней, а татарин, скрываясь, полз по болоту.

Казачата гурьбой поволокли к землянке татарина. Впереди всех шел черный казачонок с крутым лбом и быстрыми птичьими глазами. Брови его были нахмурены, губы сжаты. Казачонок шел торопливо, размашисто шагая босыми ногами. Он нес кривую татарскую саблю – трофей, забранный у татарина. Казачонку было не больше двенадцати лет. Холщовая рубаха в заплатках и дырах…

– Гляди, казаки! Стенька татарина волокет. Не новое ль дело будет? – сказал есаул Карпов.

Иван Разин, увидя меньшого брата, спросил:

– Не коней ли наших татары отбили?

Стенька остановился. Молчит.

– Ты почто ж молчишь, глазами водишь? С делом пришел?

– С татарином! – сказал Стенька.

– Поведай дело. Татарина я вижу.

– Поведать надо атаману, а не тебе: татарин с грамотками.

Татарина приволокли за ноги. Стали его разглядывать.

– Э-э! – воскликнул Иван Косой. – Да то ж Урмаметка! Почто ж ты, собака, переметнулся?

Татарин с трудом выплюнул ком травы, забитый ему в рот. Стал оправдываться, быстро щелкая языком.

– Брешет Урмаметка, – сказал Карпов. – Он говорит, что добывал тайные вести для нашего войска. В той болотной протоке добывал вести, что ль? Там заказано всем ходить, ползти али ехать конем.

– Верно! – сказали казаки. – Не в ту протоку попал Урмаметка! Ты, Стенька, пожди, пока атаманы управятся с делом да выйдут к тебе…

Стенька сверкнул недовольно глазами и, не дожидаясь, пошел к дверям землянки.

– А сказано тебе, пожди! – сказал Порошин. – Ну и пожди! Чего рвешься?

Но Стенька, сдвинув брови, упрямо толкнул рукой подпираемую изнутри дверь. Дверь не подалась. Стенька нахмурился, постоял, бросил на землю саблю и с силой надавил на дверь плечом. Дверь открылась.

– Яке чертыня! Поперед батька в пекло лизе! – сказал запорожец, накручивая оселедец. – А все мовчит. Ха!..

Стенька достал из кармана штанов грамотку, развернул и решительно вошел в землянку. Вскоре он вышел оттуда. Его жадно обступили ожидавшие казаки.

– Гей! Казаки, есаулы! – крикнул Стенька недетским, сильным голосом. – Бейте в набатные колокола на башнях! Звоните в колокола на часовне! Валите все на майдан!.. Атаманы приказали сбить наскоро круг. Вскоре выйдут и начнут чинить суд и расправу над всеми изменниками и лазутчиками… Да немедля ведите на майдан турского посла Фому и толмача его Асана!

Сказав это, Стенька вихрем побежал от землянки к часовенке.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Черкасский большой колокол гудел тревожно. Ему вторили колокола на сторожевых башнях. Казаки бросились к майдану. Купцы, опасаясь грабежа и разбоя, бежали к пристани, где стояли их торговые суда с товарами. Молодые казаки садились на коней и мчались к табунам за камыши, к протокам, в степь. На земляной стене Черкасска удвоилось число сторожевых казаков с самопалами.

Колокола гудели…

На майдане уже стоял длинный стол, покрытый персидским ковром. Рядом с большим стоял малый стол, на нем лежали в свежей зеленой траве головы Максима Татаринова с торчавшей во рту стрелой и Панкрата Бобырева.

Возле столов валялись связанные арканами закоренелый предатель Иван Поленов; сотник Семен Бобырев в запыленном красном кафтане; лазутчик Урмаметка; турчин и схваченный есаулом Порошиным грек, задержанный под Кагальником. Возле них стояли, тоже связанные, турецкий посол Фома Кантакузин и его чауш Асан.

Когда колокола замолкли, послышался звонкий голос Стеньки:

– Идут!

Собравшиеся на майдане сняли шапки. Стенька протиснулся к столу.

На площади появился Иван Каторжный. Глаза его горели злым огнем. Поправив саблю, он приблизился к столу и окинул взглядом всех стоявших и две отрубленные головы, возле которых горели свечи. Взглянул на посла и толмача Асана. Подошел Алексей Старой, заметно поседевший. На посла он даже не взглянул.

Печальный стоял у стола Михаил Татаринов. Раскосые глаза его всматривались в голову брата, срезанную татарской саблей. Два его старших брата убиты в стычках с турками. Он сдвинул мохнатые брови, сросшиеся на переносье. Крутой лоб и бритая голова его лоснились на солнце. Почерневшие скулы нервно подергивались.

Рядом с Татариновым остановился Наум Васильев. Высокий седой атаман пытливо разглядывал взволнованную, притихшую сейчас толпу.

К ним пододвинулись Тимофей Разя, Иван Косой, Федор Порошин.

Из войсковой землянки вынесли казацкие регалии: белый бунчук, пернач и «бобылев хвост».

Есаулы поклонились всем и положили на землю свои жезлы и шапки. Потом надели шапки и с жезлами в руках стали по местам.

Каторжный взял атаманскую булаву в левую руку. Кланяясь на все четыре стороны, он спрашивал:

– А любо ли вам, казаки и атаманы, чинить ныне суд и расправу над изменниками донской земли?

– Любо! Любо! – отвечали все в один голос.

– А есть ли тут на кругу атаманы и казаки с берегов Донца, Хопра, Медведицы?

– Есть на кругу такие! И с других речек казаки и атаманы есть: с Быстрой реки, и с Терека, и с дальних рек – от Волги и Яика!

– Любо! – сказал атаман. – Приведите на круг московского дворянина Степана Чирикова и посадите его за этот стол.

Привели московского дворянина Степана Чирикова и посадили на скамью за столом.

Возле Чирикова стал с саблей наголо Иван, сын Разина. За малым столом сидел дьяк Нечаев Григорий с чернильницей наготове.

Каторжный обратился к кругу:

– Доблестные воины! Мы, атаманы и казаки великого Дона, с великой скорбью и печалью сведали несчастье, постигшее Донское войско. Пролита невинная братская кровь под Кагальником… Турские люди искони надругаются над нашей верой, над нашим народом. Три тысячи полоненных казнят в Азове, а нет – продадут за море. Там наши с вами братья, сестры, отцы, матери. Продадут их на каторгу в турскую и другие земли… Иван Косой поведает нам о том… Говори!

Иван Косой поклонился всем и начал:

– Дело мое, казаки и атаманы, короткое. Удалые головы Максима Татаринова и Панкрата Бобырева – перед вашими очами. Полсотни убиенных казаков лежат в Монастырском. И нам бы надобно всем постоять накрепко, насмерть против поганых бусурманов!..

– Что скажет войско? – спросил атаман.

– Постоять все готовы! И помереть за Русь, за Дон готовы до единого!

Иван Косой добавил:

– А сотник Бобырев другое мыслит. Он сказывал: «На камень не пойдем! Смерть принимать не будем! Атаманы ваши дурное заумыслили!..»

Раздался чей-то гневный голос:

– Рубите саблей голову! Иным неповадно будет святое дело рушить!

– А запиши-ка, дьяк, такое, – сказал Каторжный. – «Сеньке Бобыреву срубить голову за измену всему войску Донскому и кинуть его голову в Дон!..»

Сотника Бобырева тут же подняли с земли, поставили на ноги, сняли аркан.

Но тут казачья голытьба подступила к атаману.

– Не след казнить Сеньку Бобырева! – закричали многие. – Его брат отдал свою голову за наше верное дело. Семен еще не раз себя в бою покажет!

Иван Каторжный грозно приказал:

– Рубите голову изменнику!

Но казаки столпились вкруг него и еще грознее крикнули:

– Того не будет! Весь круг кричит – не будет! Не станем казнить Сеньку Бобырева. В походе испытаем!

– А я велю казнить. И ежели на то согласия не дадите, передам насеку другому, – гневно заявил Каторжный и положил насеку на стол. – Изменника не станем терпеть на Дону!

Казаки зашумели еще громче. Атаман стоял на своем.

Тогда заговорил Тимофей Разя:

– Аль позабыл ты, атаман, что круг – хозяин на Дону? Вспомни, к примеру, дело Якушки Лащенкова. Во время атаманства Смаги Чершенского казак Якушка забрал животы брата своего и хотел сбежать в Азов. Казаки приговорили Якушку повесить. А Смага кричал – не вешать Якушку до приезда брата его. Но казаки отказали в том атаману и велели ему Якушку повесить тотчас. И Смага не стал противиться…

Круг опять зашумел.

И старики со всех сторон кричали:

– Бери-ка, Иван, насеку атаманскую! Атаманствуй по согласию. А Сеньке Бобыреву мы жизнь даруем!

Взял атаман Каторжный со стола насеку и не стал больше противиться воле казачьей.

– Быть по сему! – поклонившись, сказал он.

Приступили к суду над Чириковым.

Татаринов спросил:

– А не хотел ли ты, московский дворянин Степан Чириков, тайно бежать с Дона?

На это Чириков ответил:

– Я есть царский холоп и останусь при сем кровавом деле до конца. За измену и на Москве казнят, а за неправды, какие могут быть с послами, казнят и оговорщиков.

Татаринов тогда обратился к Фоме:

– А не хотел бы посол молвить свое слово к войску?

Фома, не торопясь, сказал:

– Турецкий султан Амурат за измену не милует, но нашей измены перед вами и не бывало, и нет.

Татаринов тогда еще спросил:

– А не передавал ли посол свою известительную и изменническую грамоту турчину и греку?

Фома, улыбнувшись, сказал, поглядывая на толмача Асана:

– Грамоты такой и в мыслях не было. Турчина и грека из своей свиты никуда я не посылал.

– И в Тамань не посылал? – сердито спросил Наум Васильев.

– Не посылал, – нагло отрицал Фома.

– А в Керчь? – спросил Татаринов.

– И в Керчь не посылал.

Но казаки все уже зашумели и закричали в ярости:

– А брешет турский посол! Иуда! Грамоты он посылал! Лазутчиков его словили ночью наши казаки.

Старой спросил тогда Тимофея Разю:

– А правда ли, что ты, Тимошка, словил яицкого есаула и тот тебе во всем винился?

– Правда! – сказал Тимофей. – Ванька Поленов сознался, что он потайно сносился с турским послом. Он сказывал послу о наших замыслах про взятье крепости. Турчина и грека Поленов сам вывел на Дон, посадил ночью в лодку и оттолкнул лазутчиков от берега… А грамоты писал те не сам Фома, а чауш!

– Слыхали, казаки? – спросил всех Каторжный. – Слыхали, атаманы?

– Слыхали!.. Измена!..

Тогда Татаринов спросил:

– А не пожелает ли теперь московский дворянин, посла заступник, сказать свое дворянское, кривое слово?

Степан Чириков медленно заговорил:

– Поленову нет веры у царя. Он может оболгать любого. Спасая шкуру, такого наговорит, что сам диавол ужаснется!

– А не пожелает ли теперь турский посол молвить свое слово? – спросил Старой.

Фома Кантакузин, глядя куда-то в сторону, молвил:

– Ивана Поленова я не знал и никогда подле себя не видал.

– Врешь! – крикнул тогда Поленов, силясь поднять голову. – Врешь! Мне ныне один конец, не прошу пощады: весь грешен перед вами! А правду ведать вы должны. Коли солгу – жгите на костре! А коли не солгу вам, казаки, срубите голову: от сабли вашей мне помирать уж пора. Послушайте же, добрые молодцы, донские атаманы, казаки! Каюсь и принимаю смерть от вас как должную казнь за сотворенное…

– Послухайте, казаки! Послухайте, атаманы! – закричали на майдане и двинулись ближе к столу.

– Послухаем, – сказал, нахмуря брови, атаман. – Поставьте на ноги Поленова да развяжите.

Поленов рассказал, что он, затаив злобу против казаков, открыл Асану тайны: о войске, о замыслах против Азова, о складах пороха.

– А пригодилось ли – не знаю! Погреб поджег, а грамоты, которые писал Асан в Азов, в Тамань и в Керчь, составили при мне. Турчина да грека сопроводил в третью ночь к лодке, стоявшей у пристани. Сам оттолкнул ту лодку. Весь грех лежит на мне! А на «могиле» Татаринова тайно ж выкопал яму и вложил в нее деньги, которые дал мне Фома Кантакузин.

Федор Порошин метнулся от стола, а за ним Стенька с казачатами. Вернулись они с мешочком, наполненным турецкими и царскими монетами.

– Ну что, солгал? – с горькой улыбкой спросил Поленов.

– Не солгал! – закричали казаки.

Фома побледнел, растерянно забегал глазами.

– Он лжет! – сказал посол. – И ложь его намеренна!

Вмешался Степан Чириков. Со страха поддержал посла:

– Солгал Поленов! То деньги, видно, давние. Мешок погнил!

Спросили тогда пойманных турка и грека. Они сказали:

– Поленов не солгал!

– Не рубите голову Поленову, – сказал атаман Татаринов. – Он искупил вину перед войском и богом.

Но войско возмущенно требовало:

– Рубите! Изменнику смерть!

И не дожидаясь приказа войскового атамана, вышли три казака и срубили голову бывшему есаулу Поленову. Так окончил наконец свою бесславную жизнь этот изменник и предатель.

Московский дворянин стал просить, чтобы его немедля, как царского посла, отпустили в Москву. Но Каторжный заявил:

– Теперь тебя не отпустим. Поздно просить ты стал. Досиживай до главного… А зачитай-ка, Григорий, грамоту Фомы.

Нечаев, заикаясь, читал:

– «…Посылаю грека с грамотами. Выведав умышленья казаков и расспрося о том яицкого есаула, помня, что донские воры вскоре полезут брать Азов. Заумыслили подкопы, готовят войско, сооружают стенобитные орудия. Казаки подбивают на то и мурз. Пороховую и свинцовую казну пожаловал московский царь в довольном количестве. Запасами хлеба казаки прокормятся все лето. Царскую казну доставил на Дон в бударах войсковой атаман Иван Каторжный… Немедля посылайте людей в Крым, в Тамань – ведите всех людей на выручку к Азову…»

– Писал ли такую грамоту, толмач Асан? – спросил Каторжный.

– Нет! Не писал.

– А ведомо ли тебе, Асан, – вскипев, спросил Татаринов, – что наших людей немало уже побили под Азовом? И не посылал ли Фома с такой же грамотой еще кого?

– Не посылал!.. Теперь вы из-под Азова возите убитых казаков каюками, а станете возить их бударами!..

Степан Чириков добивался узнать:

– Подлинные ли те грамоты? Как они попали в руки казаков?

Чирикову показали грамоты – он их признал подлинными. Ему показали такую же грамоту, взятую у татарина, которого изловил с товарищами казачонок Стенька. И в той грамоте было ясно сказано, что Азову казаки готовят. Атаманы насмешливо поглядели на турецкого посла… Пойманный с поличным, тот сознался, что грека и турка он действительно посылал в Азов.

– Снять головы! – потребовали казаки. – Фоме рубите первому!

Атаман Каторжный поднял булаву и сказал:

– Срубим! Да только пускай нам поведает казак, бежавший с Крыма, что там делается.

– Любо! Пускай поведает! Послушаем!..

Казак, в распахнутом синем кафтане, босой и без шапки, бойко выступил:

– Почто мне долго говорить? Бежал! Едва не уморил кобылу… Крымский хан показнил государева посланника, а он ни в чем плохом замечен ими не был…

Наум Васильев вынул саблю, подскочил к Фоме.

– Лазутчику султана смерть! – воскликнул Васильев. – Это тебе, иуда, за мое сидение в Москве. Бери, Фома, мою награду!..

Посол широко раскрыл глаза, но не успел он закрыть их, взметнулась острая сабля Васильева. Голова Фомы скатилась. Васильев оттолкнул ее ногой.

– Мне ныне уж терять нечего, донские атаманы, – сказал он и срубил голову толмачу Асану.

– Голову Фомы вздеть на копье да отослать султану! – потребовало войско.

– Шуму будет и без того много, – сказал, успокоившись, Наум Васильев, – кинем в Дон!

Войско одобрительно кричало:

– Любо! Любо!

И стали избивать на майдане всех изменников. Потом сложили убитых в кули, связали накрепко, поволокли к Дону. Чтоб всем быть в ответе за содеянное перед царем, решено было: Ивану Каторжному нести первому куль с Фомой к Дону; куль с Асаном нести Старому.

Двенадцать кулей понесли к Дону и бросили в воду с высокой кручи. Грамоты турецкого султана к царю забрали у Фомы и тайно сунули под камышовую стреху землянки Старого. Багдадский пояс Калаш-паши атаманы взяли для продажи в Астрахани. И, чтоб не сотворилось какого-нибудь волшебства, чтоб замолить свои грехи, казаки пошли к часовенке и отслужили молебен за упокой души убиенных…