Текст книги "Азов"

Автор книги: Григорий Мирошниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– Теперь поговорим о деле, – сказал Татаринов. – Где полоняники?

Хан не ответил.

– В Чуфут-кале! – ответил за него судья.

– Многих распродать успел?

– Мой господин, великий властелин земли и двух морей, не продает невольников, – гордо заявил Чохом-ага-бек, начальник ханских войск и верховный судья.

– Тебя я давно знаю. Шайтан! Жаль, на Дону не сбил тебя с седла багром…

– Мой господин, великий…

– А ты не ври, собака, – перебил его резко Татаринов. – Куда людей деваете? Казните! Тысячи уже казнили! Куда мою Варвару дели, дьяволы?

Джан-бек Гирей сказал со стоном:

– Она в гареме!

– Куда Фатьму девали?

– Фатьма йок… Фатьма йок. Нет ее.

– Найду! – сказал Татаринов. – Иди-ка ближе, хан!

Тот подошел.

– Ты шерть царю давал?

– Я шерть давал.

– А в ней что сказано? Служить и прямить будешь царю Михаилу Федоровичу верно и честно. И русских окраин не будешь жечь и грабить. Верно? Почто ж Черкасск пограбил, пожег Раздоры? Почто ж людей повел в полон? Многих побил и пометал в окно. Все то известно на Дону нам.

Бессильный и беззащитный хан молчал.

Свечи горели тихо. Блестела на кувшинах бронза. Подушки на коврах громоздились высоко, блестя персидскими шелками. На стенах и дверях сверкала позолота.

– Пощады нет тебе! – сказал Татаринов. – Царю на нас жалуешься, а в жалобах своих неправду пишешь! Султана Амурата руку держишь, за него стоишь. Ты, видно, хочешь и дальше шерть нарушать свою?

Хан молчал. «Зачем отослал я все свое войско навстречу неверным?» – думал он с тоской.

– Коль ты мою Варвару посрамил, сниму твою татарскую голову и повезу ее донским казакам напоказ.

– Ну, что, – спросил деловито Порошин, – срубить ли голову кому?

– Ай! – в ужасе вскричал Гусейн-паша. – Зачем рубить голову?

Татаринов остановил Порошина.

– Напишешь нам новую шертную грамоту? – спросил он хана.

– Якши! – ответил хан.

– Перевяжи ему левую руку, Гусейн-паша… Перевязал? Ну, а теперь садись, хан, пиши: «Джан-бек Гирею быть у русского царя на вечном послушании. Не иметь Джан-бек Гирею сношений с неприятелями и изменниками Руси и не защищать изменников».

Джан-бек записал все точно.

– «По повелению государеву мне, Джан-беку Гирею, ходить с российскими войсками против неприятелей Руси и на войне служить царю без измены».

Джан-бек Гирей качнул головой в знак согласия.

– «Не грабить, и не убивать, и в плен не брать людей Руси и от всех прежних неправд отстать».

Три головы покорно склонились.

– «Всех прежде взятых в полон выдать назад».

Чохом-ага-бек сделал резкое движение, но смолчал и низко нагнул голову.

– «А с турецким султаном Амуратом, и с азовским пашой, и с силистрийским Гусейн-пашой никаких сношений не иметь, и не соединяться, и оружием и лошадьми не ссужать их, и людей в помощь не давать».

Джан-бек Гирей злобно взглянул на атамана, но покорно писал то, что диктовал ему Татаринов.

– Якши! – сказал Джан-бек Гирей.

– Подписывай грамоту!

Тот обмакнул перо и подписал.

– И ты, Гусейн-паша, подписывай!

Тот нехотя подписался по-турецки пером гусиным. Песком присыпал подписи.

– А я, – сказал Татаринов, – подпишу по-нашему: «Походный атаман войска Донского Михайло Татаринов».

– Клади свою печать, – приказал хану Татаринов.

Когда грамота была скреплена печатью, походный атаман сказал хану:

– Теперь ты не шумя сходи с моим есаулом в гарем свой и приведи сюда Варвару и Фатьму. Да скажи, чтоб готовили коней.

Вскоре привели Варвару.

– Ой, Миша! – кинулась она к нему. – Я ждала, я верила тебе! Соколик мой ясный!..

– Некогда теперь, – сказал Татаринов, оглядев быстро Варвару. – А где Фатьма?

– Убили ее здесь!

– Я так и знал. Молчи! Все скажешь после…

Татаринов с Варварой вышли в сад, где стояли кони.

– Садись в седло.

– Ох, Мишенька! Кровинки не осталось. В седло не поднимусь.

– Подсадите, бабу, казаки! – приказал атаман.

Варвару подсадили на коня, приготовленного для нее.

– Беды большой не сотворили? – как бы вскользь спросил Татаринов.

Варвара сквозь слезы улыбнулась:

– Нет! Не успели!

Из Чуфут-кале, навстречу освободителям-казакам уже шли пленники. Казаки вскочили на коней.

– Ну, трогайте! – скомандовал атаман и сел в седло.

Все тронулись из Бахчисарая на заре. Еще светили звезды. Луна висела над мечетями. Татары спали. Ехали казаки до «Кафской улицы». За казаками брели пленники, худые, изможденные, желтые; потом везли обоз добра. Впереди ватаги казаков – заложники: Гусейн-паша, Чохом-ага-бек и другие знатные татары.

Сзади них – серьгой качая, в татарской шапке и золотом халате – ехал на вороном коне походный атаман Михаил Татаринов, а с ним есаулы, переодетые в татарское платье.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В царьградской гавани кричали петухи. Бледнели звезды и зеленел, чуть золотясь, восток. С востока гнало волны резким ветром. В Стамбуле спали безмятежно. Пониже башен каменных и минаретов, в старом городе, мерцали огоньки. Спокойная, тихая гавань Золотой Рог отделяла старый город от нового. Была она перегорожена тяжелыми железными цепями. В торговой части города – Галате и в деловом квартале – Пере еще не просыпались. Там золотились башни, высились, сверкая полумесяцами, мечети. В гавани белели паруса торговых кораблей, мелькали флаги народов всех стран света.

Турецких военных кораблей в Золотом Роге не было – они ушли к Азову. Царьград затих… Казаки качались в своих стругах. Потом придвинулись к теснине Золотого Рога, и казачьи струги, нахлынув сразу, загородили гавань. Они причалили туда, где византийский император Константин копьем своим начертал на земле границы города и где возгорелись блеск и слава его.

Константинопольские стены тянулись вдоль Золотого Рога и далее по побережью Мраморного моря до Семибашенного замка, а оттуда шли прямо на северо-восток, охраняя город со стороны Фракии. А там, за Босфором, за Мраморным морем – лежали Дарданеллы. Через их узкую горловину пробирались корабли в Средиземное море. Корабли свободно плыли в моря Эгейское, Адриатическое, Тирренское; шли к Танжеру, Гибралтару…

С Босфора гнало ветром воду. Ее сгоняло к предмостьям Скутари, минуя горло Золотого Рога.

Три атамана стояли молча в струге, не сводя глаз с Царьграда. Когда-то здесь, у Семи башен, стояли войском авары, метали стрелы острые и камни. С башен лилась смола горячая, огонь летел на тех, кто вел подкопы под крепкие стены… Бывали здесь арабы. Они ходили приступом от Золотых ворот до мыса на востоке. И так и ушли ни с чем… Аскольд, князь киевский, ходил к Царьграду. Стоял он с кораблями в Золотом Роге, во фракийском Босфоре. Разыгралась буря в узком проливе; она заставила Аскольда отступить. Олег здесь был, брал с греков дань, вернулся с большой добычей… Был под Царьградом правнук Игоря, великий Ярослав, и сын Ярослава – великий князь Владимир…

Походный атаман сказал:

– В Стамбуле крепко спят. Начнем?

Богдан ответил:

– Начнем! Всэ честно дило робы смило! Возьмем приступом первую башню. Вырвем тые чепи бисовски. Без дила слабие сила!

И Старой торопил:

– Пускайте струги, да поживее! К цепям гоните струги!

– Ну, хлопци, мои молодци! – крикнул Богдан. – Кому доля, тому и пивень[39]39
  Пивень – петух (упр.).


[Закрыть] яйца несе…

Поплыли струги к цепям. Нагрянули, нажали. На берег высыпали казаки. Полезли к первой высокой башне. Впереди казаков шел в султанской чалме Иван Каторжный, Богдан Хмельниченко повел подкопную ватагу к стенам башни. Подкоп повели дружно. На стенах закричали турки, замелькали красными фесками. Грянула пушка. Еще одна пушка ударила.

Богдан подбадривал своих черкасов:

– Хлопци! Гей, хлопци! Наша ричка невиличка, а берег зломае! Турецкий сови сонце очи коле! Ось сабля казачья блисне, а камень в Стамбуле трисне…

В другом месте кричал Каторжный:

– Казаки донские! Орлы степные! Дела ваши лихие! Слава вам!

Старой побежал с казаками по берегу к другой стене.

А Богдан продолжал подбадривать шутками-прибаутками:

– Оце тоби, бабусю, и наука: не иди замиж за внука!.. Женись на дочци, а не на тещи!.. Швыдче копайте землю!

Полезли казаки, как пчелы на мед, к главным воротам торгового города. Сломали ворота. Когда они рухнули, войско широкой рекой хлынуло в город и наводнило узкие и кривые улицы. Пушки бьют, турки бегают по стенам и кричат…

Разбили казаки дворы, где находились невольники. Каких только не было там невольников! Все они были расписаны по разным дворам: невольники-рабы – здоровые, мускулистые, молодые да рослые парни и мужики. Этот «товар» собирались завтра грузить на корабли для отправки в Алжир. Невольницы-красавицы – то был отдельный двор: товар для знатных пашей. Там дальше – двор невольников в цепях; его сразу разбили казаки. Здесь были терцы, донцы, астраханцы, литовцы, поляки, украинцы… И сколько было их – не счесть! Они запроданы на каторги к турецким беям. В пыли, в грязи; на шеях, тощих и худых, кровь; течет она и из ног босых, из треснувших ладоней. Проклятая туретчина!

Богдан подкопы сделал с казаками, пролез под стенами и ворвался в предместье Стамбула – Башлыкташу. Оттуда метнулся недружный огонь из двух башен. Вспыхнули огни и на других высоких башнях.

В Золотом Роге казаки напали на купеческие корабли, огонь на них кинули. Заполыхали, затрещали, окутались огнем и дымом корабли. Великое зарево поднялось над Золотым Рогом. Дошли казаки до новых башен – и те также зажглись. В Стамбуле началось смятение среди турецкого войска.

– Жги под корень! – кричал Каторжный. – Ведите полоняников в струги. Несите добро, какое пригодится.

Синопский паша Ибрагим, полоненный казаками, бежал вслед за атаманом Каторжным и показывал ему главные ворота в городе, все главные проходы и дыры, скрытые и не заделанные еще со времен походов крестоносцев. Добрались смелые казаки и до гнезда султана – в Топп-Капуси. И туда огонь метнули. Синопский паша, видя, что творится, не выдержал – упал лицом к земле, закрыл голову руками.

Иван Каторжный, в чалме султанской, поблескивал серьгой. Богдан Хмельниченко шагал с пистолетом в руке да все бодрил черкасов.

Атаман Старой повел своих донцов на приступ Песчаных ворот, но его отбили полчища турецких янычар. Он опять полез туда же. А Богдан уже бежал к другим воротам, но и его откинули с войском назад. Полезли к новым башням – отбросили и там штурмующих. Полегло много казаков.

Страшный крик повис над городом и в гавани.

Атаманы соединились всем войском и навалились в яростном штурме на стены трех башен. Тысячи турок выползли из каменных брешей и стали рубиться с казаками кривыми ятаганами. Лязгали сабли, летели стрелы и полз, клубясь, мушкетный дым.

Крепостные пушки изрыгали огонь. Рвы заполнялись убитыми, стонали раненые. Но не сдавались сечевики и донцы. Бились осатанело, рубились в рукопашной.

Стамбул горел. А на улицах его еще долго дрались.

От жара на улицах загорались деревья. От деревянных башен, где учинился разгром туркам, казаки черной тучей пошли к арсеналу. Золотые ворота остались в стороне. Впереди казаков шел Иван Каторжный. Богдан Хмельниченко остался в засаде на случай нужды в помощи. Старой шел рядом с Каторжным. С арсенала заметили их, но стрелять не стали и стрел не метали.

Каторжный остановился перед арсеналом на расстоянии выстрела. Позади него остановилось все войско. Старой медленно пошел к арсеналу. Турецкие начальники и простые турки высыпали на стену. Старой подошел, мирно поздоровался и обратился к ним по-турецки:

– Откройте ворота! Именем родного брата султана – Ибрагима!

Турки загалдели, замахали руками. А один из них крикнул:

– Врешь, брат султана в тюрьме.

– Нет, вы не знаете, что произошло, – сказал Старой. – Султан Амурат за братьев своих наказан, а Ибрагим на свободе. Именем верховного визиря Магомет-паши и капудан-паши Пиали-аги, говорю вам – присягните великому Ибрагиму! В Стамбуле управляет ныне султанша – мать Амурата.

Но турки не поверили этому.

– Зачем же тогда стреляют все башни в Стамбуле? – спросили они. – Почему горят корабли в Золотом Роге?

Старой ответил без запинки:

– А потому горят корабли в Золотом Роге, что их люди не признали Ибрагима. А башни стреляют – воздают честь Ибрагиму.

Турки опять усомнились:

– Неужели Ибрагим наказывает так жестоко?

– А ему есть за что наказывать непокорных; но он щедро вознаграждает тех, которые ему послушны!.. Откройте ворота. Вскоре придет сюда из Топп-Капуси сама султанша, а с нею – верные Ибрагиму янычары.

Вдали показалась женщина, одетая по-турецки. За нею следовала толпа богато одетых турок.

– Аллах! – закричали на стене турки. – Что будет теперь с нами?

То не султанша, разумеется, была, а освобожденная русская полонянка, переодетая султаншей.

– А ты кто такой? – спросили турки, обращаясь к Старому. – Зачем ты здесь?

– Я пришел сюда затем, чтоб высвободить из беды Ибрагима, покарать Амурата и оказать помощь вашей султанше! Волею нашего государя и верховного визиря Магомет-паши мы пришли сюда, чтобы впредь жить с вами в полной любви и крепкой дружбе.

От свиты «султанши» отделился турок, подошел к арсеналу. От имени «султанши» он стал убеждать турок сдаться, чтобы избежать кровопролития.

Турки долго сомневались, но наконец поддались на обман – пошли открывать ворота арсенала.

Увидев, что ворота открываются, Иван Каторжный молитвенно воздел руки к небу, как истый мусульманин.

– Аллах, – сказал он, – видит мою правду.

Каторжный пошел к воротам арсенала. Остановился. Проделал торжественно поклоны по турецкому обычаю, а когда казаки подошли к нему вплотную, крикнул:

– А ну, донские казаки лихие, рубите турецкие головы! Они нас не щадили – и им пощады нет!

Повязали казаки турецких начальников, других турок заперли в длинном каменном сарае и протянули к пороховым погребам шнуры.

Начальников повели на пристань, где стояли струги и чайки. С башен стреляли – неизвестно кто и куда. Ядра падали где-то в воду.

Тут подоспел и Богдан.

– За нашу Катерину тай намяли боки турчину. Ой, бьють, ой, бьють, тай плакать туркам не дають! – будто запел он и стал поджигать первый шнур, ведущий к погребу. – Нехай горыть, мини не жалко!

Загорелось семнадцать шнуров…

Донское войско спешило на берег к своим челнам.

Отплыли. Каторжный, стоя в струге, сорвал с себя турецкую чалму. Богдан снял шапку. Старой и все казаки за ним тоже поснимали шапки. Одни гребли от берега, а другие, которые не гребли, стояли в лодках и ждали взрыва. Волны вокруг челнов шумели буйно и злобно. В челнах вместе с казаками сидели освобожденные невольники, невольницы, пленные турецкие начальники-паши, галатские купцы, стамбульские торговцы.

Казаки почернели от пороха и грязи – одни глаза блестят и жадно смотрят в сторону Стамбула. Они рады, счастливы, что отомстили за разорение Черкасска и Раздоров, за смерть, за каторгу сотен донцов, запорожцев.

И грохнул арсенал. От взрыва загудела земля, взвихрился воздух и всплеснулась вода, небо заволоклось черным дымом.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Красноухий и рыжебородый, крутолобый азовский Асан-паша, начальник турецкой крепости, потерял душевный покой после того, как мимо Азова прошла многотысячная ватага донских казаков. Асан-паша не мог надеяться на милость султана Амурата, тем более – на защиту верховного визиря, умного, но очень мстительного человека. А у них были свои счеты. Кроме того, капудан-паша Пиали-ага, морской начальник, предупреждал Асан-пашу, чтобы он охранял крепость и оберегал пути в море пуще головы своей. А теперь тревожные вести поступали в Азов со всего турецкого побережья.

В один из дней пристала к азовской пристани легкая черная галера. На каменистый берег вышли четыре турка. С ними был пятый – посол султана грек Фома Кантакузин. Его черные хитрые глаза что-то хищно искали. Четыре турка – охрана и толмачи – засуетились вокруг грека, позвали военачальников и Асан-пашу.

– Асан-паша тяжело болен, – сказал турецкий военачальник в короткой куртке с белыми шнурами.

Черные глаза Фомы Кантакузина испытующе поглядели на него, перебежали на других военачальников и спрятались.

– Асан-паша действительно болен? – спросил он тихим, но твердым голосом.

– Асан-паша болен, – подтвердили все военачальники.

– Ваши глаза не говорят мне правды! – сказал посол. – Почему? Не потому ли, что и вы во многом повинны?

Военачальники пошептались, но ничего не ответили Фоме, которого они хорошо знали: он не раз ездил в Москву, к белому царю, через Азов-крепость.

Хитрый грек успел уже разглядеть рукава Дона. «Как могли пройти здесь тысячи донских казаков с таким множеством челнов?» – думал он. Словно нехотя, сквозь зубы, Фома говорил военачальникам:

– А разве Асан-паша не знает, что донские и запорожские казаки вышли в море и пробились к Стамбулу, сожгли Галату, предместья Перы, а потом взорвали арсенал? Они пожгли дворцы в Топп-Капуси, торговые корабли. Султану обожгло пожаром бороду, а верховному визирю едва удалось спастись. Не потому ли вы говорите мне неправду о здоровье Асан-паши? Мы очень наказаны волею аллаха. И тот должен быть сурово наказан, кто не уберег нас от этого несчастья. Великий Амурат в большом гневе.

– Аллах! – взмолился в страхе военачальник. – Скажу всю правду: Асан-паша в сильном опьянении. – Он повалился к ногам Кантакузина. – Прости нас! Мы посылали гонцов в силистрийскому Гусейн-паше, синопскому и трапезондскому пашам, крымскому хану Джан-бек Гирею, ко всем, ко всем! Но помощи ни от кого не получили.

Грек сказал со злостью:

– В ваших словах правды мало. Вы лживы настолько, насколько будет справедливо возмездие султана. Злосчастный день для вас!

Все направились во дворец Асан-паши. Увидев у себя знакомого грека, паша, с утра пьянствовавший, побледнел. Он едва поднялся с ковра, сделал низкий поклон.

Турецкий посол показал паше бумагу, писанную рукой султана. Тот прочел и упал на ковер, головой стал биться о пол. Грек стал еще строже; надменность его выражалась в холодности, медлительности, уверенности и важности, с которыми он выполнял приказ султана.

Он обратился к окружающим:

– Галеры султана вышли в море на помощь вам, держаться надо было, Асан-паша же всех казаков пропустил. Они пришли в Стамбул. В море саранчой нахлынули, ночью порубили днища у двенадцати турецких галер и потопили их. Урон немалый!.. Султан не может миловать! – И посол указал повелительно на пашу, бившегося головой о пол.

Асан-пашу выволокли из дворца, на глазах у всех отрубили голову тяжелым ятаганом, а затем на той же черной галере отправили ее, завернутую в персидскую шаль, в Стамбул, к султану. Посол остался в крепости.

Начальником крепости назначен был Калаш-паша.

Гарнизон крепости перешел на осадное положение. На башнях и каменных стенах, на прибрежных горах и сторожевых башнях янычар было в семь раз больше прежнего. Турецкие суда день и ночь подвозили в крепость новое войско, свинец, порох и продовольствие. Султан Амурат приказал всем военачальникам в Азове и Казикермене: любой ценой не пропустить казаков обратно на Дон и к Днепру.

Фома Кантакузин сообщил атаманам Волоките Фролову и Науму Васильеву о своем прибытии в Азов. Он уведомлял их, что едет к белому царю по важным делам и вскоре будет в Черкасске. Кантакузин просил выслать надежных казаков для встречи его и толмачей и подтверждал свою неизменную дружбу и любовь как к донским казакам, так и к великому государю. Едет-де он к государю с письмом от самого султана.

В нижних юртах и городе Черкасске узнали о приезде турецкого посла в Азов и забеспокоились. Что делать было донским казакам и атаманам? Казаки, которые пошли на море, еще не вернулись; не было и тех, которые в Крым отправились. И стали казаки судить да рядить: зачем-де турецкий посол, хитрющий грек, к царю едет? Всякое предполагали, но пришли к одному выводу, что походы казаков на море да в Крыму оказались вполне успешными и, стало быть, надо вскоре ожидать казаков.

Атаманы ответили послу, что они его встретят, как прежде встречали, и помехи ему ни в чем не будет. А старые казаки всё твердили:

– Ну, раз Фома в Азове – значит, плохи дела турок на море!

Заодно стали опять вспоминать, как Епифан Радилов возил Фому в Москву и как он тогда поморил коней своих. Довез благополучно, но царь все же не дал ему своей чарки и жалованья. А вышло так потому, что грек пожаловался на Радилова царю: стругом-де мастер управлять, а еще больший мастер воровских поисков на море против турок! И Михаил Федорович писал казакам, чтобы они турского посла Фому Кантакузина по царскому указу «встречали честно и принимали честно». А за службу ту государь обещал выдавать казакам жалованье. И велел еще царь предоставить турскому послу посольские струги и провожатых к ним.

Наум Васильев спрашивал Волокиту Фролова:

– А не упомнишь ли ты, не провожал ли того грека Иван Косой?

– Ну, провожал, – ответил Волокита. – А что с того?

– А ему за провожанье Фомы меду царского не дали?

– Нашел что вспоминать… А что давано было на Москве, когда я провожал Фому? – вспоминал Волокита. – Камка мне дана была, сукно худое да денег девять рублев. А Лариону Анисимову ничего не дали, из царской мошны ни единой денежки не выкинули… Вези послов в Москву – себе дороже будет! Конь упадет – денег не дадут. Сам подохнешь – туда и дорога, никто не вспомянет. Убьют татары – креста за царскую денежку на дороге не поставят! А с этим длинноносым, черноволосым греком еще пуще намучаемся: причуды строит – то ему не так да это не так. А Филарет Никитич все грамоты свои чернит. Вы-де будете у меня в вечном запрещении, в вечном отлучении. Не троньте-де его, Фому Кантакузина… Вон как! – горячо закончил Волокита. – Убить такого посла, да и все тут.

– А ты неправ, – сказал ему Наум Васильев. – Послов встречать нам надобно. Придет – и встретим. И принимать его будем, как по закону нужно: палить из мелкого ружья и пушек! И учинять ему мы будем помеху всякую, чтоб до царя не спешил добраться. А как вернутся атаманы, мы порешим, как дальше быть: убить ли Фому или в Москву пустить. Казаки еще в море, и посла в Москву пустить не след нам.

– Мед царский хорош, – промолвил басовито Осип Петров – а пиво дома лучше. Мы скажем Фоме: суденышек у нас нету, кормщиков да гребцов нету, тебе сотню казаков в почетную охрану надобно – нету! А струги за свои деньги купить не можем: мы жалованья от царя давно не получаем, вконец мы обедняли.

Волокита Фролов призадумался и сказал:

– А тут еще загвоздка: по указу государя всех послов, едущих через Дон, должен сопровождать и головой своей отвечать Старой. А он далеко!