Текст книги "Тигр наступает"

Автор книги: Григорий Бабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Григорий Алексеевич Бабаков
Тигр наступает

Сказочно богата природа Урала. Рыба в реках, дикие звери в лесах, да и сами леса с их тенистой прохладой и перезвоном птичьих голосов – все это богатства общенародные.

Герои повести Григория Бабакова – ребята из маленького уральского городка. Они горячо любят родной край и хотят, чтобы он был еще прекраснее. Они борются со всеми, кто по недомыслию или злому умыслу становится врагом природы, борются активно, своими ребячьими методами.

Автор повести Григорий Алексеевич Бабаков родился в 1932 году в г. Невеле. В 1955 году он закончил Московский пушномеховой институт по специальности охотоведение и приехал работать на Урал. Беспокойная профессия биолога-охотоведа ведет его в самые глухие уголки уральской тайги, в тундры Приполярного Урала, в тростниковые займища озер Зауралья.

О приключениях и встречах на этих маршрутах он пишет в своих произведениях. В 1962 году в Свердловске вышла его первая книжка «В краю кедра и соболя» о путешествии в таежный Пелымский край, а в 1963 году там же – сборник рассказов «Лиловые перышки».

Кобель и кибернетика

Некоторые считают понедельник тяжелым днем. Это, конечно, враки, досужий вымысел. Но именно в понедельник, 18 июня, заведующему райторгом Ивану Лукичу Дремову было тяжело. Поскрипывая хромовыми сапожками, он сердито прохаживался по кабинету. Всегда румяное, гладко выбритое лицо его выглядело на этот раз серым и помятым.

Потерялся у Ивана Лукича Рогдай – гончая собака, костромич высоких кровей.

Иван Лукич, в сотый раз измерив торопливыми шагами ковровую дорожку, подбежал к письменному столу и схватил телефонную трубку.

– Ильиных попрошу, барышня! – прокричал он. – Да, да, милицию!.. Петр Савельевич?! Здравствуй, брат! Иван Лукич приветствует! Беда у меня… Нет, магазин не обкрадывали. Хуже! Рогдай исчез!.. С гона, с гона, говорю, увели!.. Кто со мной был? Компания старая. Да брось шутить! Ну, конечно! Говорю, старая компания, значит, соответственно… Как? Всего круга два зайца прогнал, мне даже стрельнуть не пришлось. Потом скололся и – с концом. Выручай, браток!

В это время вошла секретарша и положила перед ним письмо.

Иван Лукич свирепо взглянул на нее и стал вертеть в руках маленький зеленый конвертик. Адрес был выведен ровным почерком. Слово «лично» взято в аккуратные скобки. Когда-то Иван Лукич, молодой и беспечный слушатель курсов совторговли, регулярно получал письма в таких же зеленых конвертиках. Они тоже были со словом «лично» и без обратного адреса. Листки в клеточку пахли одеколоном «Сирень».

Понюхав конверт, Иван Лукич резко вскрыл его. В глаза бросились стихи:

 
Иван Лукич, Иван Лукич!
По Вам скучает костромич.
В амбаре темном Ваш Рогдай
Скулит: «Хозяин, выручай!»
 

За стихами шла проза: «Немедленно выезжайте за собакой. Она заперта в новом амбаре колхоза «Маяк». Захватите с собою «Правила охоты…»

Дальше Дремов читать не стал, вновь потянулся к телефону.

– Петр Савельевич! Это я, Дремов! Слышишь, кобеля-то подбросили. В «Маяке» он! Письмом известили… Подпись?.. Сейчас! Слушай, тут, брат, какая-то чертовщина! «Тигр» подписано! Откуда я знаю, почему «тигр». Это уж по твоей части. Ладно, завезу, когда вернусь.

Через минуту юркий «москвич», на кузове которого красовалась надпись «Галантерейные товары», словно игла, прошивал улицы городка. Он проехал кварталы новых двухэтажных каменных домов, затем – мимо палисадников старых деревянных строений. Под колесами громыхнул мосток в три бревна. Промелькнула неоштукатуренная кирпичная баня.

– От стыда баня-то покраснела, – сказал шофер. – Директор мостком отделался: мыльная вода по канавке через весь город течет. Прямо в пруд шпарит.

– Цемента нет, известь не завезли – вот баня и красная, – отозвался сердито Иван Лукич. – Критики…

Вскоре с обеих сторон дороги потянулись поля, поскотины, зеленые перелески. Взгляд Ивана Лукича потеплел. Он почему-то совсем не думал сейчас о собаке. Нахлынули приятные воспоминания.

Сколько раз босоногий Иван Лукич, тогда еще просто Ванюшка, блуждал по этим перелескам с корзиной в поисках земляники и ядреных красноголовиков. Эти березки и осинки видели Ванюшку – школьника с отцовской берданкой в руках, Ивана – молодого продавца и, наконец, Ивана Лукича Дремова – главу районной торговли со штучным зауэром за спиной и с породистой гончей на сворке.

Дорога шла по крутику вдоль берега реки. Древняя-древняя дорога. Иван Лукич помнил еще ту пору, когда по ее обочинам высились громадные березы. Где они сейчас? Пеньки, одни лишь черные пеньки. «На дрова, что ли, стравили? – с раздражением подумал он. – Какая красота погибла!»

На берегу реки, вдоль опушки леса, на несколько километров протянулось Семенково. Добротные дома с резными украшениями на окнах и карнизах. Глухие, крытые дворы.

Возле правления остановились. Иван Лукич недовольно поморщился: ему очень не хотелось встречаться с председателем Лаптевым. «Ядовитый мужик. Про собаку разнюхает – на смех подымет».

К счастью, Лаптева в правлении не оказалось.

– С бригадиром парники осматривать укатил, – по-солдатски отрапортовал парнишка-счетовод. – А вы, Иван Лукич, по какому делу?

– На новый амбар полюбоваться хочу. Весь район о нем говорит. Последнее слово строительной техники.

Парнишка хитро улыбнулся:

– Взглянуть, конечно, можно. Пока амбар пустой стоит, урожая дожидается.

– Поехали!..

– Не могу! – счетовод развел руками. – Что не могу, то не могу! В одиннадцать тридцать сводки от бригад принимать должен. – Он многозначительно кивнул в сторону портативной рации в углу. – У нас, Иван Лукич полная радио-фи-кация!..

– Работать надо, а не сводки собирать! «Радиофикация»! Слово-то едва научился выговаривать! – серди то пробурчал Иван Лукич и поехал дальше.

Бревенчатый амбар стоял на краю оврага, у леса. Неподалеку высился колхозный ток, тоже новый. Иван Лукич бегло взглянул на постройки и подумал: «Строители! Вот сползет вся эта архитектура в овраг – отвечать кто будет?»

Настроение у него почему-то все портилось и портилось. Возле амбара было безлюдно. Тишину нарушало лишь однообразное стрекотание кузнечиков среди свежей, не успевшей побуреть строительной щепы. Да еще маленький серебристый динамик под навесом время от времени похрипывал, и тогда по окрестностям разносилось: «Вторая… вторая… вторая… Синюхин!.. Гошка, сводку давай! Прием!»

Осмотревшись на всякий случай, Иван Лукич осторожно подошел к амбару и толкнул плечом тесовые ворота. Не тут-то было! Сколоченные на совесть, тяжелые, они не поддавались.

– Рогдай, Рогдаюшка! – жалобно позвал Иван Лукич. Из глубины донесся собачий визг. – Ко мне, Рогдай!

Гончак в амбаре залился неистовым лаем.

Иван Лукич заметался. Он готов был взломать ворота амбара, которые открывались неизвестно как.

В это время динамик отчаянно заскрежетал. Раздался короткий звериный рык, и глухой, простуженный голос произнес:

– Говорит Тигр, говорит Тигр… Потерпевший товарищ Дремов! Внимательно прочитайте полученное письмо.

Иван Лукич оглянулся. Вокруг – никого. Опять этот тигр?! Он выхватил из кармана злополучное письмо и развернул.

Как это он раньше не прочитал его до конца?

«Ворота оборудованы кибернетическим устройством. Для того чтобы они открылись, нужно громко и внятно произнести в замочную скважину фамилию, имя, отчество и вашу должность. После того, не запинаясь и не останавливаясь, прочитать параграф пятый, пункт двадцатый действующих «Правил охоты».

Иван Лукич с ожесточением сплюнул и выругался:

– Чертовщина какая-то!.. Кибернетика!.. Правила!!

Он припал к замочной скважине и вкрадчиво произнес:

– Я – Иван Лукич Дремов, начальник райторга!..

Рогдай в амбаре радостно завизжал ему в ответ.

– Я – начальник райторга, Дремов, – с надеждой повторил Иван Лукич и что было силы налег на ворота. Но тщетно.

– Рогдаюшка!..

Пес надсадно завыл, разрывая любящее хозяйское сердце…

Назавтра весь район смеялся до слез. Похожая на анекдот история передавалась из уст в уста.

Кто бы мог подумать, что сам Иван Лукич Дремов сотворит такое!

В обеденное время по районной радиосети передавали концерт. Внезапно голосок румынской певицы Сорины Дан оборвался. Задорную французскую песенку заменил прозаический хриплый бас. «Внимание! – объявил он. – Включаем наш микрофон, вмонтированный в замочную скважину нового колхозного амбара в селе Семенково. Прослушайте рассказ «Откровение браконьера». У микрофона сам автор и главный герой».

И вслед за этим послышалась пламенная декламация Ивана Лукича. Он, как священную заповедь, четко и вдохновенно произносил пятый параграф «Правил охоты», в котором говорилось, что нагонка собак разрешается только в специальных местах и без ружья.

После страстного монолога заведующий райторгом радостно воскликнул: «Рогдаюшка, милый». Раздалось веселое урчание пса. Некоторые утверждали, что слышались даже поцелуи.

Чудеса в районном центре

Светлая ночь. Три часа. В доме Лаптевых резко задребезжал будильник. Наташа проворно вскочила с кровати, придавила кнопку голосистого звонка, и прислушалась – тишина. Не зажигая света, она стала торопливо одеваться. Натянула спортивные брюки, куртку, подошла к столу, чтобы взять киноаппарат.

В это время в коридоре послышалось шарканье домашних туфель. «Мама! Опять проснулась… Вот ведь!..» Наташа притаилась. «Только бы не вошла!» Чуть скрипнула дверь. Ярко вспыхнула трехрогая люстра. Слепящий свет ударил в глаза. На пороге комнаты стояла мать.

– Сегодня тебе тоже надо фотографировать предрассветный туман на озере? – спросила Варвара Тихоновна сурово, а сама украдкой полюбовалась дочерью. – На кого ты похожа?

Наташа покосилась в зеркало. Все в полном порядке: тугая золотистая коса лежит на голове ровным кольцом. Синяя спортивная куртка выглажена. Брюки тоже.

– Мамочка! – В голубых глазах Наташи и в ее голосе, тихом-тихом, как шепот, покорность и мольба. – Если бы ты знала…

– Я хочу знать, когда кончатся твои ночные скитания?

– Ну не сердись! Не сердись же… Я потом тебе все-все расскажу. Хорошо? – Наташа подошла к матери, обняла ее и прикоснулась губами к теплой щеке. – Волноваться и беспокоиться не надо. Это, мамочка, очень и очень важное дело.

За окном скрипнула калитка палисадника. Наташа сделала вид, что не слышала этого звука, но мать насторожилась. Высвободившись из объятий дочери, она погасила люстру, подошла к окну и отдернула занавеску. В комнату кто-то заглядывал. Встретившись взглядом с Варварой Тихоновной, лицо за окном исчезло.

– Кто это тебя дожидается? – спросила Варвара Тихоновна у Наташи.

Но дочери в комнате уже не было. Варвара Тихоновна устремилась в погоню и на крыльце столкнулась с мужем.

– Федор? – удивилась она. – Приехал?

– Как видишь! – устало улыбнулся Федор Петрович, стягивая с широких плеч пропыленный брезентовый дождевик. – Натаха-то спит?

– Да вот только перед тобой сбежала, – смущенно развела руками Варвара Тихоновна. – И не одна, а с парнем каким-то. Все дела!..

– О, сейчас у них дел по горло. Из-за этих дел я до полночи с машиной в лесу пробуксовал.

– Знаю я, какие дела бывают, коль парни средь ночи в окошко заглядывают.

– Так это не к ней, а ко мне, наверное! – рассмеялся Федор Петрович. – Ну, конечно, ко мне! Я сейчас. – Он вернулся на крыльцо и громко позвал:

– Сергей!.. Сергей, заходи!

– Здравствуйте, Федор Петрович! – донеслось из-за темнеющих у забора кустов. – Скажите, можно приступать?

– Можно, можно! Машина возле бани. Там нашего счетовода Лешку встретишь. Он вам поможет. Только когда сгружать будете, смотрите, осторожней – ветви не пообломайте.

– Спасибо!.. Вот спасибо!.. – И парень исчез.

А через полчаса неподалеку, на Нагорной улице, раздалось мотоциклетное стрекотание пускача. Потом взревел мотор бульдозера. До самого утра работал бульдозер, подходили груженые машины, слышался звон лопат и приглушенный девичий смех.

Когда улица проснулась, удивлению ее жителей не было границ. Еще вчера вдоль нее в глубокой канаве к пруду текла грязная вода из новой городской бани. Полгода санинспекция воевала из-за этой канавы с директором бани Синегубовым. И вдруг канава исчезла, исчезла за одну ночь, будто никогда ее здесь и не было. На месте канавы выросла аллея стройных молодых лип, В обрамлении их зеленой листвы и сама улица и даже приземистые деревянные дома вдоль нее выглядели обновленными, помолодевшими.

Люди выходили из домов и останавливались пораженные.

– Кто это летом деревья сажает? – удивилась полногубая женщина в ярко-синем халате, высунувшись из окна. – Повянут же!

– Не повянут! – весело ответила ей с улицы другая, с полными ведрами на коромысле. – Бери-ко ведро да айда поливать, сами выходим липки! Видишь, улица-то краше стала!

На срезе кювета, под сенью самого пышного дерева, из обломков битого кирпича – красного и белого – была выложена фигура какого-то полосатого зверя.

– Смотрите, тигр? – говорили женщины. – Почему тигр?

– Вот это да-а-а… – восхищался мужчина в замасленной спецовке. – Это класс!.. Неужели наконец-то канализацию провели?!

– Не провели пока, но проведут обязательно, – ответил ему кто-то из толпы. – Посмотрите-ка, что у Синегубовых творится.

В огороде, примыкающем к просторному пятистенному дому с резными наличниками на окнах и антенной телевизора на коньке крыши, суетилась дородная жена директора городской бани. А сам Евстрат Потапыч Синегубов пытался преградить дорогу мыльной воде, которая новым руслом текла прямо меж огуречных грядок. Полосатая пижама Синегубова была в грязи, спина взмокла, на широкой лысине виднелись прилипшие комочки земли.

На лесном кордоне

С трех сторон город обступали леса. Они разлеглись по синим увалам гор, темными кущами ельника теснились в логах и долинах, белесыми березовыми перелесками подбирались к полям и покосам.

И когда поднимался ветер, на город накатывались теплые волны пьянящих лесных ароматов. Лес манил к себе шумом ветвей, пением птиц, грибной прохладой.

Когда человек, свернув с торной тропинки, углубится в наш лес, на первых порах ему покажется, что забрел он в ужасную глушь. Час, другой пройдет он под пологом сомкнувшихся над его головой ветвей, утопая по щиколотку в мягких зеленых мхах, и на душе его станет тревожно: уж не заблудился ли, выберется ли назад на дорогу? Приглядится он повнимательней и поймет, что нет причин для тревоги. Увидит, что валежник собран и сложен в аккуратные кучи, что весь лес рассекают прямые чистые просеки и делят его на кварталы. На одной из полян обнаружит изгородь из жердей, за которой на заботливо разрыхленной почве ровными рядками подымаются молодые сосенки.

И ясно станет человеку, что только с непривычки лес показался ему диким, что где-то рядом есть люди, которые обиходят и заботливо растят этот лес.

На поляне, у самой опушки древнего соснового бора, стоял кордон. Это был старый деревянный дом с замшелой тесовой крышей, надетой набекрень. На крыше громадными белыми буквами выведено: «Кв. 117» – опознавательный знак для пожарной авиации. Три темных окна без занавесок да зеленые побеги лесной герани, проросшие сквозь высокое щелястое крыльцо и буйно расцветшие крупными ярко-синими цветами, придавали дому заброшенный, нежилой вид. Над крышей торчала высокая жердь с метелкой проводов. На зорях на вершину этой мачты усаживалась красноголовая птица и глубоким, бархатным голосом высвистывала: «че-че-ви-ца, че-че-вица».

Вот и сейчас она сидела на своем излюбленном месте и, провожая солнце, не то спрашивала, не то утверждала: «че-че-вица?!»

Хозяин дома, лесообъездчик Егор Семенович Антонов, пожилой человек, со сбившейся на бок бородкой клинышком, в фуражке с зеленым околышем, сидел на лавочке перед домом. У ног его лежал остроухий пес Тропка. Пес зорко взглядывался в проселок, тонувший в голубоватом сумраке у подножий сосен, и время от времени яростно клацал зубами, отгоняя рыжих лесных комаров.

Много лет прожил Антонов на этом кордоне. Любил и дом свой, и свое лесное одиночество. Впрочем, он и не считал себя одиноким. Дом окружали его давнишние приятельницы сосны. Они росли на его глазах, и Антонов знал их так же хорошо, как и своего остроухого Тропку. Вон у той сосны в позапрошлом году выпал сучок. Старик хотел замазать дупло алебастром, чтоб не завелась в нем вредная гниль, но пока собрался, оказалось, что дупло уже занято. В нем свила себе гнездышко веселая птичка горихвостка. А вот эта сосна, возле самого дома, уже три года подряд хорошо плодоносит, и морозными зимними утрами на ней кормится белка, которая живет в теплом гайне в ельнике у речки. Поначалу Тропка злобно лаял каждый раз на пушистую гостью. Белка стрекотала в ответ и, мелькнув голубой зарницей в ветвях, уносилась в спасительный ельник. Но потом и собака и белка привыкли друг к другу. И Тропка уже не сердился, когда она приходила, а только взлаивал коротко, как бы приветствуя.

По дороге мимо дома ходит народ. Проходят лесорубы с длинными топорами за опояской, покосники – с косами и граблями, проходят бабы с перекинутыми через плечо на полотенце корзинами, наполненными белоснежными груздями. Народ все деловой и не шибко разговорчивый. А к Антонову, если он дома, минут на пять заглянут обязательно. Надо потолковать со знающим человеком о погоде, о вывозке дров, о травах и грибных местах, а иной раз и просто чуток передохнуть, испить водички да выкурить цигарку.

Антонов сидел и думал о своей жизни. Думал о прошлом без сожаления и обиды. Ему ли, проведшему свой век среди лесов, у самых истоков жизни, не знать ее законов, законов вечных – что для дерева, что для человека. Одна мысль заботила старого объездчика: кто сменит его на лесном посту, кому передаст он дело рук своих – питомник, молодые посадки и этот древний Васькин бор, обступивший кордон? Кому?

Старик придавил каблуком окурок. Из-за гор медленно выползала широкая ночная туча. В глубине ее робко поблескивала ранняя звезда.

Вот разве внучонок. Серега? Сердцем тянется парень к лесу, да больно молод еще.

Пес у ног старика насторожил уши и тихонько уркнул – кто-то идет по дороге.

В длинной и тощей фигуре объездчик узнал приятеля своего внука Борьку Жуковского, который жил километрах в пяти, на лесоучастке. Борька шел не разбирая дороги и пошатываясь. Левой рукой он держался за щеку.

– Серега дома? – хрипло спросил Борис, подходя.

– Может, и дома, – ухмыльнулся объездчик в бороду. – У него что у зайчонка – где ночует, там и дом. Может, у отца с матерью в городе остался, а то с Витькой опять волков слушать укатил. Наутре беспременно явится. Он тут мне малость помочь обещался. Ждать будешь?

– Угу, – промычал Борис.

– А у тебя, поди, зубы болят? – забеспокоился старик. – Идем-ка в избу. – Он поднялся с лавочки и в сопровождении Тропки заспешил к дому. Борис плелся сзади.

Ночь опустилась на лес. Звезды сияли, казалось, совсем рядом. В ельнике на покосе сонно посвистывал последний вечерний дрозд.

В доме Антонов зажег лампу и, обернувшись к своему гостю, всплеснул руками:

– Эва, милый, как тебя разделали!

Вид у Бориса, действительно, был ужасный: левый глаз совершенно заплыл, верхняя губа распухла, правую щеку повело в сторону.

– Кто ж тебя так-то?

– Не спрашивай, дядя Егор, – вяло махнул рукой Борис, присаживаясь на лавку. – Как жив остался – не знаю. Пчелы в одиннадцати местах долбанули, да еще с дерева, метров с пяти, до самой земли летел.

– Ай-ай, милок! – сокрушенно качал головой старик. – Какой же леший тебя к бортям понес? Чай, знаешь, что с пчелами шутки плохи! – Он достал с божницы пучок какой-то сухой травы и стал готовить Борису примочки.

А Борис вспоминал свои сегодняшние злоключения.

Утром он получил записку от Сергея, что надо прийти на кордон. По дороге сюда заметил на вырубке какого-то подозрительного старикашку. Маленький, юркий, с реденькой бородкой. За плечами у старикашки деревянный ящик на широких лямках. «Не подсочник, не лесоруб, – рассуждал Борис. – Что ему здесь делать?»

Он тихонько крался следом за стариком. Сперва старик свернул в ельник. Там он шел, внимательно вглядываясь в тропинку под ногами, будто что-то вынюхивал. Наконец нашел то, что искал. Нагнулся и, раскопав руками холмик земли, достал оттуда проволочный капкан-кротоловку. Капкан был пуст.

«Кротов ловит!» – догадался Борис, но не прекратил наблюдение. Теперь ему было интересно посмотреть, как настораживаются и устанавливаются капканчики и как в них попадаются кроты. В следующую кротоловку попал зверек. Старикашка мигом извлек его, вновь насторожил ловушку и, вынув маленький ножик, на ходу ободрал темную бархатистую шкурку со своей добычи.

Осмотрев до сотни капканчиков, незнакомец вновь свернул на вырубку. Он подошел к громадной сосне, сбросил с плеч ящик и вдруг с поразительным проворством начал карабкаться на дерево.

«Ну и ну! – удивился Борис. – А кого же он хочет на сосне поймать?»

Незнакомец и впрямь делал что-то подозрительное. Он добрался до щели в стволе, которая была прикрыта длинной железной пластиной, припал ухом к пластине и долго прислушивался к тому, что делается внутри.

«Что же там такое?» – не на шутку заинтересовался Борис.

Как только старикашка слез с дерева и пошел дальше, парень быстро подкрался к сосне. На ее стволе были сделаны глубокие зарубки в виде лесенки. Борис подождал немного, потом стал взбираться по этим ступенькам. Добравшись до пластины, обнаружил, что она крепко привинчена к дереву стальным болтом. Он схватился за пластину и сильно потряс ее. Внутри ствола раздался какой-то шум. Тогда Борис приник ухом к щели. И тут все понял, но было уже поздно. Рыжими фонтанчиками брызнули ему в лицо десятки пчел. Удар в губу, под глаз, в щеку! Борис попытался отмахнуться от наседавшего роя, потерял равновесие и полетел вниз.

– Да, парень, – говорил объездчик, прикладывая к глазу Бориса примочку, – зря ты за этим стариком следил. Алим его зовут. Давние мы с ним приятели. Лес он любит и бережет. Да и как не беречь ему, коли сам только лесом живет. Зимой белок стреляет, куниц да лисиц ловит, а летом крота промышляет. Он за свою жизнь, почитай, миллионов на десять пушнины сдал. В Москву на выставку ездил, орденом награжден. А еще бортничеством промышляет, диких пчел разводит. Раньше по нашим местам многие этим делом занимались. Алиму от отца в наследство бортей пятнадцать досталось, да и сам он еще с десяток завел. Добрые борти у него. Все в крепких соснах да железом забраны, чтобы ни зверь, ни птица не потревожили. Живут у него пчелки да мед таскают. Липа цветет – липовый, а как кипрей на вырубках закраснеет, тут уж только качай мед, не ленись.

Дед поставил Борису последнюю примочку, и теперь лицо у парня стало похоже на капустный вилок. Виднелся из-под тряпиц лишь кончик носа да узенькая щелочка глаза.

– Да, – продолжал объездчик, наливая Борису молока из крынки, – повоевали мы тут из-за этих бортей. Как стали наши леса рубить, и бортям досталось. Рубят все сосны подряд без разбора. Голое место оставляют. Ни семенных, ни бортевых деревьев не жалеют. Мы с Алимом в лесничество, оттуда в лесхоз да в исполком. До самой области дошли, а все-таки своего добились.

Пчела, брат, хотя и дикая, а все одно – народное богатство. Пока на этом месте новый лес нарастет, а пчела каждый год медок приносить будет. Хоть маленькая, а польза. Этак и на нашу работу глянуть: вроде и маленькая и незаметная, но коли человек ее с любовью делает, то всем он людям пользу приносит. Вот так-то!

Тут я у Сереги одну книжку читал, про то, как люди через сто лет жить будут. Про наши места уральские. И описывается там дом весь из стекла. И стоит он в столетней дубовой роще. В дубовой!

Вот я и заподумывал: а откуда же та роща возьмется, через сто лет, коли мы ее нынче не посадим? Видал, брат, проблема!

Но парню сейчас было не до проблем. Жар потихоньку спадал, боль утихала. Борис забрался на широкие полати над входом в горницу и, едва коснувшись головой подушки, уснул крепчайшим сном.

– Алим-то сейчас круглые сутки в лесу, – продолжал старик, не подозревая, что гость ухче спит, – крот пошел и пчелы роятся. Когда новая матка в семье народится, начинает она голос подавать – «тюкает» потихонечку. Вот Алим и выслушивает, не родилась ли матка, не собирается ли семья разделиться. Ты заметил, как он это делает?

Но с полатей слышалось лишь легкое посапывание.