Текст книги "Лирика"

Автор книги: Григорий Санников

 
– Здравствуй, соседушка, —
с криком вдали
К тебе из-за моря
летят журавли…
Одна утешает,
другая пришла —
Гостинцев детишкам
в платке принесла,
А третья на картах
пытает судьбу.
Притихли соседки,
набившись в избу.
На даму червонную
карту сдает.
– На сердце-то, милая,
много забот.
Два ветра играют
твоею судьбой.
Большая дорога
лежит пред тобой…
Семерки, восьмерки
что галки в дыму.
Король твой трефовый
в казенном дому.
Красу твою будет
преследовать ложь.
Ты малое бросишь —
большое найдешь.
Утешится сердце
отрадной слезой,
Вернется твой любый,
вернется домой…
Утешное слово —
опора в беде.
– Да жить-то, как жить
на одной лебеде?
Невольно наденешь
на шею суму.
Король мой трефовый
в казенном дому…
 

1938

 
В праздник престольный
На звон колокольный,
на благовест медный
сходила к обедне.
За ближних и дальних,
Казнимых печалью,
в немилости пленных
за всех затюремных,
Безвинно терпящих,
За всех скорбящих
крестною силой
Бога просила,
Темным иконам
Клала поклоны.
С Матерью Божьей —
Недремное око —
о жизни невзгожей
Делилась тревогой,
горькою вестью
О бедствии края
под черною жестью
Неурожая,
О стоне народа
От недорода,
О жалостном скрипе
телег по дорогам…
«Видит ли муку
Недремное око?!!»
 

1938

 
Незаменимых нет. И все же
Во имя завтрашнего дня
Я говорю: ты всех дороже
 Во всей вселенной для меня.
 
 
Была бы ты, иных не надо,
И да продлится жизнь твоя.
Люби меня, моя отрада,
Незаменимая моя.
 

1940

 
Что мне улицы столичные,
Этот город без нее —
Бред огней, тоска кирпичная,
Одиночество мое.
 
 
Не зову – не повстречается,
И в смятенье, сам не свой,
Вижу: время осыпается
Помертвелою листвой.
 
 
Без нее стихи не пишутся,
Даже сна не знаю я,
И, бездомная, колышется
По обоям тень моя.
 

1946

Памяти А. С. Новикова-Прибоя

 
С времен Колумба и да Гама,
С далеких парусных веков
Не счесть погибших моряков
На баррикадах океана.
 
 
Во тьме пучины погребенным
Борцам безвестным счету нет.
Угрюм простор неугомонный,
И никаких вокруг примет.
 
 
Лишь по ночам над океаном
На черном мраморе небес
Ориентиром капитанам
Горит алмазный Южный Крест.
 

1956

 
У Хафиза есть газелла,
А в газелле той строка:
Пей! – кому какое дело,
Жизнь на свете коротка.
 
 
Коротка. Но если с толком
Сердца жар в нее вложить,
То и после смерти долго
Будешь ты на свете жить.
 

1956

 
Отрадней всех морей —
Эгейское:
Оно мятущихся людей
Пленяет кротостью своей.
Но всех морей
страшней
житейское:
Оно, друзья мои, подчас
При жизни погребает нас.
 

1956

 
Ну и жара!
Ни сна, ни покоя.
А солнце с утра
такое —
Словно
из домны
в изложницы дюн
Расплавленный льется чугун.
 

1958

 
Догораю, дорогая…
Вот и всем страстям конец!
Нет, не ты, уже другая
Мне дороже поневоле —
Утешительница боли
И разлучница сердец.
 

1961

 
Снилось мне:
Ты живешь на луне,
 
 
На далекой луне
Недоступная мне.
 
 
Это ты, это ты
По ночам с высоты,
 
 
И грустна и нема,
Меня сводишь с ума…
 
 
Но нам рук не скрестить,
Обречен я грустить,
 
 
Как и ты обо мне
На далекой луне.
 

1961

 
Растает снег. Пройдет и это…
Угомонится боль во мне,
И я обрадуюсь весне,
Теплу и половодью света.
 
 
И для нехоженых дорог
Вновь обрету и страсть и крепость.
И подивлюсь на ту нелепость,
Что без тебя я жить не мог.
 

1961

 
Я не знаю пока,
Что такое со мной.
Там вдали облака,
Но идут стороной.
 
 
Еще ночь далека,
Еще в воздухе зной.
Вот уже облака,
Облака надо мной.
 
 
И такая тоска:
Где ты, друг мой родной?
Облака, облака,
Облака надо мной…
 

1961

ИЗ АРХИВА ПОЭТА. Публикация, статьи, комментарии Даниил Санников

Григорий Александрович Санников принадлежал к тому поколению русских поэтов, которые стояли у истоков советской литературы. Он был одним из организаторов первого объединения пролетарских писателей «Кузница». В разные годы – член редколлегий журналов «Октябрь» (1925–1926, 1946–1954), «Красная новь» (1927–1931), «Новый мир» (1935–1937). В 1961 году редактировал альманах «День поэзии».

В заглавии – строка из стихотворения Санникова «Уходим в плавание», посвященного А. С. Новикову-Прибою: они вдвоем совершали путешествие по морям вокруг Европы в 1926 году. Путешествовал Санников и по Ирану (1925), Аравии (1929), в начале 30-х годов и после войны объездил республики Средней Азии. Все это нашло отражение в его стихах и поэмах.

В архиве Санникова сохранились документы, свидетельствующие о его общении – дружеском, творческом, деловом – со многими известными писателями. С некоторыми из этих документов знакомит сын поэта, доктор физико-математических наук Даниил Санников.

Вот книжка Сергея Есенина «Пугачов» с дарственной надписью:

Отец показывал групповую фотографию с Есениным, любительскую, пожелтевшую, с надписью – автографом Есенина. Но в архиве этого снимка нет.

Помню, однажды вечером, наверное в конце 40-х годов, отец стал рассказывать о своих встречах с Есениным и Маяковским. Говорил очень увлеченно, и все сидели и слушали как завороженные. Нас было несколько человек, и никому в голову не пришло что-нибудь записать. Казалось, что он не раз еще расскажет. Но другого случая не было. Речь шла, в частности, о разговоре между Есениным и Маяковским: они сидели где-то в подвальчике за пивом, говорили очень остро, почти пикировались. По-видимому, отец воспроизводил по памяти содержание этого разговора, возможно, даже отдельные реплики. К сожалению, я запомнил только общее впечатление – было необычайно интересно.

По словам Н. В. Санниковой (племянницы поэта), которая неоднократно расспрашивала отца о Есенине, она помнит о том, как пели вместе на два голоса: Есенин всегда первым голосом, а Санников ему вторил (из автобиографии Санникова: в Яранске мальчиком «был певчим в церковном хоре, имел хороший голос и музыкальные способности»). Пели и песню на слова Есенина, сочинив для нее мелодию:

 
Зеленая прическа,
Девическая грудь,
О тонкая березка,
Что загляделась в пруд?
 

О том, как Санников познакомился с Айседорой Дункан. Однажды, зайдя в подвальчик на Тверской («Стойло Пегаса»), он застал там Есенина. На полу, облокотясь на его колени, сидела Дункан. Ее уговорили станцевать, но этот танец произвел на отца впечатление скорее неприятное – Айседора была уже в возрасте, грузная.

О том, что в те годы (конец 40-х) у нас в доме часто бывала Софья Андреевна Толстая-Есенина (впрочем, и я помню, как бывал с отцом у нее в гостях). Отношения были дружественными, они называли друг друга «Гришенька» и «Сонюшка», пили водочку. Софья Андреевна говорила, что с нее писали портреты деда, приклеивая ей бороду, настолько она была похожа на него. Вспоминала, как Лев Николаевич рассказывал сказки, сам их сочиняя.

Отношения Санникова с Есениным были хорошими, легкими; иными, сложными, – с Маяковским. Впрочем, на вопрос – не относился ли Маяковский к Санникову отрицательно? – о чем могла бы свидетельствовать ироническая строчка: «Санников – гений…» – отец ответил, что нет, и в подтверждение привел какой-то характерный пример.

Позже я спросил Василия Васильевича Казина об этих строчках Маяковского:

 
А вокруг
скачут критики
в мыле и пене:
– Здорово пишут писатели, братцы!
– Гений Казин,
Санников – гений…
Все замечательно!
Рады стараться!
 

– Я ответил Маяковскому эпиграммой, – сказал Казин и прочел ее. Попросив его повторить, чтобы запомнить (мы ехали в троллейбусе), я потом записал:

 
Он всем кричит на всех углах:
– Я гений, а другие прах.
Но Муза – женщина в летах,
Не проведешь, и мнит иначе:
– Ну, много ль этот парень значит,
Когда лишь «Облако в штанах»
Давненько у него маячит?
 

Сохранились книжки Маяковского 20-х годов, но все без автографов. Единственный автограф Маяковского в архиве – это записка:

«В редакцию журнала

Красная Новь

Не откажите в любезности опубликовать следующее:

изумлен развязным тоном малограмотных людей пишущих в „Красной Нови“ под псевдонимом „Тальников“.

Дальнейшее мое сотрудничество считаю лишним.

Владимир Маяковский 16/VIII-28 г.».

Текст этой записки был опубликован впервые в 12-томном Полном собрании сочинений Владимира Маяковского (М., т. 9, 1941) в связи со стихотворением «Галопщик по писателям», высмеивающим Д. Тальникова. В комментарии В. Катанян замечает: «Стихотворение написано в ответ на развязную статью критика Д. Тальникова об американских стихах и очерках Маяковского».

В архиве Санникова хранится записка А. Платонова, относящаяся к тому времени, когда Санников был одним из редакторов журнала «Кузница»:

«Уважаемые товарищи, Посылаю вам два стих<отворения > и прошу их напечатать в „Кузнице“.

Вышлите пожалуйста мне № 7 Кузницы для товарищей по Воронежской организации.

14/V 1921

Андрей Платонов

Адрес: г. Воронеж, Кольцовская ул., д. № 2. А. Платонову (Климентову)».

На записке сверху – рукой Николая Ляшко:

«Сообщить, что статья „Пролетарская поэзия“ идет в 9 № „Кузницы“ и выслать 7 № „Кузницы“. Просить присылать материал.

2/Х Н. Ляшко».

В номере седьмом опубликован рассказ Платонова «Маркун», а в номере девятом – статья «Пролетарская поэзия».

Стихов Платонова в «Кузнице» не было, что, впрочем, и не удивительно: на девятом номере выход этого журнала прекратился. В тех же номерах «Кузницы» опубликованы поэмы Санникова «О собаке» и «Дни».

Поэму «Дни» прочел А. В. Луначарский. В архиве есть написанный его рукой отзыв (август 1921 г.):

«Это талантливо, но т. к. это печально, то при талантливости является рассадником уныния и граждански не по моменту».

Несмотря на такую оценку поэмы, она неоднократно издавалась в 20-е годы.

Вот вступление к поэме «Дни»:

 
Мы, на каторге дней каторжане,
Под кандальные звоны знамен
Тачки хребтами тянем
На грани иных времен.
 
 
Лишь у синего края ночи
Свалим день, а наутро опять
Нагруженными тачками грохочем,
Тянем новую кладь.
 
 
И от горечи, и от боли,
Оттого, что хватка туга,
Чернея цветут мозоли
И на сердце, и на руках.
 
 
Но идем, и поем в тумане,
И видим сиянье времен,
Мы на каторге дней каторжане
Под кандальные звоны знамен.
 

Есть в архиве Санникова еще одна записка А. Платонова. Она не датирована, но, судя по аналогичным запискам других авторов, относится к началу 1934 года:

«ТЕМА.

Я хочу написать повесть о лучших людяхТуркмении, расходующих свою жизнь на превращение пустынной родины, где некогда лишь убогие босые ноги ходили по нищему праху отцов, – в коммунистическое общество, снаряженное мировой техникой.

Андр. Платонов».

Санников в составе первой ударной (так ее называли) писательской бригады с Всеволодом Ивановым, Леонидом Леоновым, Владимиром Луговским, Петром Павленко, Николаем Тихоновым ездил в Туркменистан весной 1930 года. Их произведения составили альманах «Туркменистан весной» (М.-Л., 1932). Санников напечатал там поэму о хлопке «В гостях у египтян».

Весной 1934 года Санников едет в Туркмению во главе второй писательской бригады. В этой бригаде среди 19 человек был Платонов. В том же 1934 году под редакцией Санникова был издан альманах к десятилетию Туркменистана (1924–1934) «Айдинг-гунлер» («Лучезарные дни»). В альманахе помещен рассказ Платонова «Такыр». У Санникова там же опубликован цикл стихов «Пески и розы», где стихотворение «В пустыне» об умирающем верблюде кончается такими строками:

 
В пустыне законы жестоки,
И каждому свой черед.
Живи для людей, умирай одинокий
И не грусти об ушедших вперед.
 

Мой отец Григорий Александрович Санников родился 11 сентября (30 августа – по старому стилю) 1899 года в городе Яранске Вятской губернии в многодетной семье ремесленника. Начал трудовую жизнь пятнадцати лет переписчиком в городской, а затем в земской управе. На семнадцатом году жизни отправился учиться в Москву, где был вначале слушателем политехнических курсов, а потом агитатором и инструктором Замоскворецкого Совета, секретарем в Бюро районных дум.

В марте 1917 года под влиянием своих новых товарищей – студентов Коммерческого института – Санников вступил в партию большевиков. В дальнейшем он учился в народном университете Шанявского на историко-филологическом отделении, где стал одним из организаторов и членом штаба красностуденческого батальона. Летом 1918 года весь первый состав этого батальона отправили на фронт на борьбу с Деникиным. Санникова командировали в прифронтовую полосу Уральского фронта, где в Вятке он был заведующим отделом всеобщего военного обучения. Осенью 1918 года его отозвали в Москву и назначили комиссаром пехотных курсов комсостава Красной Армии. В это время он участвовал в семинаре для молодых рабочих поэтов в литературной студии московского Пролеткульта. Здесь Санников впервые увидел Андрея Белого, слушал его лекции по стихосложению, получил знания по теории стиха.

Затем его зачислили в городской районный штаб Политуправления войск внутренней охраны (1919–1920), где он был сначала начальником литератур-но-издательского подотдела, потом комиссаром московского сектора и – совсем недолго – председателем реввоентрибунала. Мой брат Никита со слов отца вспоминает, что ему дали на рассмотрение десять дел и велели по трем вынести высшую меру наказания. Самое тяжкое преступление – украденная красноармейцем буханка хлеба. Отец, просидев над этими делами всю ночь, наутро пришел и попросил отставки.

Он устроился работать в Наркомпрос членом центральной литературной коллегии и одним из редакторов журнала «Кузница». Потом служил заместителем заведующего Лито Наркомпроса, редактором московского отдела высшего военного редакционного совета республики, редактором издательства «Кузница», «Рабочего журнала» в Госиздате.

Выступать в печати со стихами Санников начал с 1917 года. Первый сборник «Лирика» вышел в 1921 году в Москве. Затем последовали книги «Дни» (1921, Вятка, «Кузница») и «Под грузом» (1923, М., «Кузница»).

В начале 1920 года группа поэтов вышла из Пролеткульта и создала первое объединение пролетарских писателей «Кузница», в которое вошел и Санников.

В 1925 – 26 годах он был командирован в Закавказье и Персию в качестве корреспондента Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей и журнала «Заря Востока». Новые впечатления отразились в книге стихов «Молодое вино» (1927, М.-Л.,ГИЗ).

В 1926 году вместе с А. С. Новиковым-Прибоем Санников совершает путешествие по морям вокруг Европы и под влиянием этой поездки пишет цикл стихов, который выходит затем отдельной книгой «На память океану» (1928, Тбилиси).

В 1929 году он был командирован в Аравию. После возвращения вышла книга путевых очерков «Тропический рейс» (1931, М.-Л., ГИЗ). Позже увидели свет его поэмы «В гостях у египтян» (1933, М., Советская литература) и «Сказание о каучуке» (1934, М., ГИХЛ).

* * *

Что послужило поводом для сближения Белого с Санниковым в конце 1920-х годов? Может быть, то, что жили они совсем рядом – в Долгом переулке в Москве. В последние годы жизни Белый часто бывал у нас дома. По словам отца, он нетерпеливо стучал в дверь своей палкой (необычной, с рукояткой в виде серебряной змеи с зелеными глазами-камнями; после смерти Белого Клавдия Николаевна Бугаева подарила палку отцу) и сразу же с порога начинал говорить, всегда увлеченно, взволнованно. Любопытна такая деталь: бывало, Белый по дороге к нам закуривал, отвернувшись от ветра, и продолжал идти, но уже в обратном направлении, погрузившись в свои мысли и забыв, куда шел вначале.

Сохранилось много писем, открыток, записок, посланных или переданных Белым Санникову из Москвы, Кучино, Детского Села, Коктебеля. У Белого были бытовые трудности, и за советом и помощью он часто обращался к отцу, что видно из его писем. (Именно эта часть исключена из отрывков, которые приводятся ниже.)

Порой бытовая неустроенность, безысходность положения прорывается в строках писем ощутимой болью. 17 июля 1931 года Белый свидетельствовал: «О сундуке уже не думаю: о Сельсовете тоже: пусть описывают имущество, которого вовсе нет, кроме шубы и зимней шапки; а денег платить не буду: по-след-ни-е гро-ши! И они нужны для устройства жизни: ибо на устройство в Детском уже затрачено (куплены дрова на зиму); пусть все пропадает прахом!

Даже из усталости делается весело: ведь справляю 30-летний „юбилей“ литер<атурной> деятельности!

Грустно мне, дорогой друг, смущать Вашу радость своими „скорбями“; но сегодня весь как-то разболелся и пал духом; простите за грустный тон письма. Ведь единственный смысл бытия – помочь нести бремя жизни любимому человеку, а не литература, не моя личная судьба (мне и жить осталось недолго). А вот – не умею помочь! Ну, – да буду держаться. Как-нибудь».

В упомянутом сундуке был архив Белого: «10 лет труда, материал, книги-уникумы» (из того же письма); его забрали при обыске на квартире Петра Николаевича и Клавдии Николаевны Васильевых, произведенном по делу о «Русском Антропософском Обществе»; сундук потом все-таки вернули, «но без ряда рукописей» (из следующего письма). От сельсовета Белый добивался прописки Клавдии Николаевны в Детском Селе.

Кстати, письмо Белого от 17 июля 1931 года начинается так: «Дорогой Григорий Александрович, узнал сегодня от Клавдии Александровны <сестры Г. А. Санникова> о радостном для Вас событии: у Вас родился сын; поздравьте от меня Вашу супругу; я все эти дни думал: как-то у Вас?» – это обо мне (я родился 11 июля под Ленинградом). И еще я знаю от отца, что Белый меня маленького сажал к себе на колени. А отец в стихотворении «Когда, запрокинув ручонки малые…» (1931) назовет меня, обращаясь к моей матери: «Вот он, твой крохотный деспот, / Корми его, подымай, воспитывай».

27 июля 1931 года Белый делился с Санниковым: «К<лавдия> Н<иколаевна> стала моей женой, а должна жить в комнате с бывшим мужем, ибо деваться некуда; нам троим трудно, и мы ждем, чтобы наконец разрешилось это трудное положение нашим уездом в Детское, а уехать К.Н. – нельзя; корень трудности в старушке матери <…> а пока живем как на вулкане, – четверо на пространстве 10 шагов, насильственно прикованные друг к другу до того момента, когда К.Н. будет разрешено ехать в Детское; видите, – как трудно: у каждого трудность разыгрывается по-своему; у меня – расширением сердца; у К.Н. безмерной усталостью; у Петра Ник<олаевича> страшной нервностью. А конца „делу“ не видать; и без разрешения К.Н. уехать можно месяцы просидеть в этом „психологическом аду“; и уже просто встает вопрос, будем ли живы.

Но уповаю еще, что мы уедем-таки в Детское, и помещение не провалится. Но, ох, как трудно!

Еще раз, дорогой друг, спасибо за добрые слова, и не забуду никогда Вашу добрую помощь; надеюсь, что младенец здоров, что Вам хорошо. Сердечный привет Елене Аветовне <жене Г. А. Санникова>. Остаюсь искренне любящий Борис Бугаев».

Отец как мог помогал разрешению этих трудностей.

Публикуемые записи Санникова о Белом – черновые и неоконченные. Думаю, что были они написаны вскоре после смерти Белого и, по-видимому, к печати в тот момент не предназначались, а позднее о публикации их уже нечего было и думать. Отец в конце жизни перепечатал (и то, как теперь выяснилось, не все) письма Белого и сделал очень небольшую выборку из коктебельских писем, вероятно надеясь, что ее можно будет опубликовать.

Первый отрывок, написанный к годовщине смерти Белого, адресован тому, кого отец называет «друг мой милый», «мой друг». Кто это? Поначалу я думал, что Борис Пильняк. В 1928 году они ездили вместе в Углич. Сохранилась их фотография и снимок дома в Угличе, а на обороте – рукой отца: «В лето 1928 г. в мезонине этого дома жил Борис Пильняк. Писал повесть о Лермонтове. Здесь же задумал „Красное дерево“». Стихотворение Санникова «Прощание с керосиновой лампой», которое первоначально называлось «Город Углич» (1928), было посвящено Борису Пильняку.

Но впоследствии у меня возникла иная версия по поводу адресата первого отрывка. Дело в том, что в записной книжке отца о панихиде по Белому сказано: «Выступили Пастернак, затем я, затем Гроссман», а письмо обращено к тому, кто выступал на панихиде и говорил о Белом: «Он… нас… сделал поэтами». И, значит, адресат – это Борис Пастернак, больше быть вроде и некому. Правда, я ничего не слышал от отца о Пастернаке. Но что я вообще слышал и знал? И сейчас думаю: бедный отец, ему не с кем было даже поделиться своими воспоминаниями, никого это тогда не интересовало.

9 января 1934 года в «Известиях» за подписями Б. Пильняка, Б. Пастернака и Г. Санникова появилось сообщение: «8 января, в 12 ч. 30 мин. дня, умер от артериосклероза Андрей Белый, замечательнейший писатель нашего века, имя которого в истории станет рядом с именами классиков не только русских, но и мировых. Имя каждого гения всегда отмечено созданием своей школы <…> Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джеймс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джеймс Джойс – ученик Андрея Белого. Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы <…> Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения…»

Этот некролог достоин того, о ком был написан. Но совсем иначе воспринимали Белого многие его современники. Вот отдельные реплики на заседании партгруппы под председательством Юдина (из записной книжки Санникова): Кирпотин: «С<анников> сделал большую политическую ошибку, подписав эту гнусную статью в „Известиях“. Антипартийное поведение. С<анников> затруднял партийное руководство Белым». Киршон: «Предложение: статью в „Известиях“ дезавуировать, С<анникова> привлечь к партийной ответственности». Юдин: «Вопрос о поступке С<анникова> передать в ЦКК». «Решение: при выносе речей не устраивать, в крематории выпустить одного Киршона».

* * *

В июле 1941 года Санников вступил в народное ополчение, был на фронте членом редколлегий и корреспондентом различных дивизионных и армейских газет. Участвовал в боях, был контужен.

После фронта отец работал в журнале «Октябрь» заместителем Ф. И. Панферова. Затем, кажется в 1950 году, Панферов по какому-то поводу им пожертвовал, и отец стал работать в отделе поэзии, а в 1954 году ему пришлось из журнала уйти совсем. И помнится, что он это тяжело переживал.

Григорий Александрович Санников умер 16 января 1969 года, не дожив немного до 70 лет. Урна с его прахом захоронена на Новодевичьем кладбище недалеко от могилы Белого.

На могиле Андрея Белого каждой весной расцветают незабудки, и, согласно легенде, вырастают они сами, никто их никогда не сажал. Я знаю, что многие годы за могилой никто не ухаживал и не единого цветка нельзя было увидеть, положенного чьей-либо рукой. Памятник так сильно накренился, что готов был упасть, а незабудки цвели. Сейчас памятник приведен в порядок. В 1907 году в стихотворении «Друзьям» Андрей Белый сказал:

 
Не смейтесь над мертвым поэтом;
Снесите ему цветок;
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.
 

А год спустя в стихотворении «Мой друг» поэт напишет:

 
…И бьются на венках, звеня,
Фарфоровые незабудки.