Текст книги "Грузинские романтики"

Автор книги: Григол Абашидзе

Тбилиси

Вахтанг Орбелиани

Прощание

 
Прощайте, долины, любимые мною долины,
Холмы и ущелья, сиянье зеленых полей,
И гордые горы, вознесшие к тучам вершины,
И вод серебро, потоков алмазных светлей.
 
 
Отчизна, твоею я выкормлен силой,
Прощай, тебя оставляю с заветной мечтой…
Отважных бойцов обагренная кровью могила,
Где бы я ни был и кем бы я ни был, – я твой.
 

<1834>

Перевод Г.Сорокина

Письмо из России

 
Плачет изгнанный далеко в чуждом, сумрачном краю
И горюет, что улыбку не встречает он твою.
 
 
Как терзаюсь, как наказан пребыванием вдали —
Мог бы высказать Всевышний, но уста бы не смогли.
 
 
Сушит грустного пришельца новоселья мрачный вид,
В полночь – месяц не ласкает, в полдень – солнце не живит.
 
 
В этой тягостной разлуке чувства скорбью обвиты.
Так без солнца умирают прежде времени цветы.
 
 
Если нет росы небесной, чей язык задаст вопрос:
«Почему росток хиреет и засох, а не возрос?»
 
 
И скиталец на чужбине сердцем, тающим вконец,
Жаждет родственного взора, как сияния – слепец,
 
 
Как изгнанник – сладких песен, песен родины своей,
Как сожженный солнцем странник – охлаждающих ветвей.
 

Между 1834 и 1837

Перевод Б.Брика

К Арагве

 
Возвращен я вновь на брега твои.
Как во сне звучит плеск родной струи.
Но не внятен мне твой приветный шум —
Не разгонит он одиноких дум.
 
 
Зелен берег твой. Под крутым холмом
Спит любовь моя. Спит могильным сном.
И в лучах зари, и в лучах луны
Бледен лик ее и уста бледны.
 
 
Ни слеза моя, ни твоя волна
Не прервут ее неживого сна.
О река моя! Что журчишь, зачем?
Пощади меня. Я и глух и нем.
 

Между 1837 и 1839

Перевод В.Успенского

* * *

 
Как светило, встающее из-за склона восточного,
Вдруг разгонит сиянием мрак тумана полночного
И украсит вселенную разноцветной одеждою,
Так и сердцу бесплодному юность светит надеждою.
Пусть светило закатится, канет в бездну подводную,
Пусть природа оденется в ризу ночи холодную, —
Утром небо засветится, солнце встанет над тучами,
Отогреет вселенную поцелуями жгучими.
За надеждою взорами, как за солнцем, я следую.
Зная, утро воротится; завтра с милой беседую,
Завтра сердцу усталому радость тайная встретится,
Истомленное бурями новым светом засветится.
 
 
Я к тебе иду,
Мозг в огне, в бреду.
Ты его гнетешь,
А как речь начнешь —
Мысль твоя чиста.
На мои ж уста
Налегла печать,
Но легко молчать.
Тает в сердце след
Прежних черных лет,
Властью нежных слов
Снят с него покров.
Так в засуху лес
Ждет росы с небес.
Так и странник ждет,
 Что звезда взойдет
Над речной косой.
Сердцу будь росой,
Бремя облегчи,
Будь звездой в ночи!
 

1840–1849

Перевод В.Успенского

Соловей

 
В тишине, недоступная взглядам,
Роза нежно цвела близ ручья,
И, сокрытая зеленью, рядом
Вечным смехом звенела струя.
 
 
День лишь новый вдали занимался,
Ворон с карканьем к розе спускался,
А вблизи средь безлистых ветвей
Тихо бедный стонал соловей,
И оплакивал розы позор он,
И смотрел, как терзал ее ворон.
 
 
Злой властитель, исполненный гнева,
На несчастного каркал певца:
«Как несносны мне эти напевы!
Слух столь нежный возлюбленной девы
Как ты смеешь терзать без конца?»
Но опять и опять соловей
Пел о страсти погибшей своей.
 
 
Что поведаю? Ворон тот смелый,
Чья душа не белее, чем тело,
Скоро страсти наскучил усладой:
Розу с карканьем стиснул в когтях,
Растерзал и умчался из сада.
Та, увянув, упала во прах.
Соловей же без устали нежно
Пел о страсти своей безнадежной.
 

<1850>

Перевод В. Римского-Корсакова

Дманиси

 
От отцов моих и дедов ты достался мне, Дманиси!
Но чего я жду, Дманиси, от твоей бесплодной выси?
Высока скала крутая, грозный каменный отвес,
Не цветет кругом долина, не бежит на склоны лес,
Плуг не бродит неустанно по хребтам твоим бесплодным,
Ты не радуешь владельца голубым ручьем холодным,
Нет здесь лоз, чтоб щедрым сбором утолил я скорбь свою.
Чтоб, вином твоим согретый, стал причастен забытью.
Человек ступать не смеет по глухим твоим дорогам.
Если не был ты доселе благосклонно узрен богом,
Если нынче ты, Дманиси, не пригоден ни к чему, —
Отчего ж. ты, бесполезный, дорог сердцу моему?
Но ведь замок – тот, что скалы обнимает здесь сурово —
Башня крепости могучей, храм, прибежище отцово,
Древле – гордые твердыни, ныне – тишина и прах, —
Это все – страницы книги, предком писанной в веках.
Пред тобой стою, Дманиси, твой владелец и потомок,
Как и ты, последыш славы, зданья мощного обломок,
Пред тобой стою поникший, горькой памятью томим, —
И живет, цветет волшебно всё, что мнилось мне былым.
Но зачем так сладко сердцу вспоминать о том, что было,
Что ушло и не вернется, что томительно и мило,
Что терзает мысль и душу, надрывает стоном грудь?
Полно, сердце! Сон минувший, смутный сон скорей забудь!
О, исчезни, мой Дманиси! Сгинь навек, скала седая!
Ты не стой перед очами, грудь мне памятью терзая!
 

1866

Перевод А.Кочеткова

Надежда

1

 
Кто ты, молви, о дивная дева безвестная?
К нам из края какого явилась, прелестная?
Кто красою твоей любовался дотоле?
В небесах ли цвела ты, в земной ли юдоли?
Кто воспел тебя – ангелы в горней обители
Иль пределов земных пораженные жители?
Или ангел сама ты, что, жалобам внемля.
Из заоблачной выси сошел к нам на землю?
Или ад сатану высылает к нам злобного,
Искусителя, прелестью деве подобного?
Если ж вправду ты дева и к смертным причастна,
Если сердце в груди твоей бьется прекрасной,
Так поведай, кто волей создал всемогущею
Совершенство, гармонию, прелесть цветущую?
Кто в тиши тебя нежно взлелеял, счастливый,
И тобою чей взор опьянялся ревнивый?
Средь цветов не Восток ли взрастил тебя солнечный,
Иль пришла ты из края угрюмого полночи?
Наш привет, о прелестная, шлем тебе чистый.
Так Иверии с лаской в ответ улыбнись ты,
Где природа, подобная зодчему некому,
Словно замки, возводит утесы над реками,
Где приподняли горы края небосклона,
Где цветами земли украшается лоно,
Где смеются потоки сквозь рощи зеленые,
Где и днем соловьи распевают влюбленные,
Блещут розы и лето и зиму красою,
Ночью – ветром ласкаемы, утром – росою,
Где под небом прозрачным живительно дышится,
Где напевы бессмертного Бесики слышатся,
Где Давида народ не забыл и Тамары
И стихов Руставели не умерли чары.
Здесь наш край – и, коль жить тебе с нами понравится,
Мы ковром наше сердце расстелем, красавица;
Древней Грузии будь упованием юным,
Будь звездою небесной, сиянием лунным.
 

2

 
Но нередко заметит твой взор опечаленный
След былого – чертогов и замков развалины.
На утесах повисшие замков твердыни
Смотрят в бездну, развалины голые ныне.
Меж камнями святые могилы забытые
В запустении глохнут, лесами покрытые;
Но никто по усопшим обедни не служит,
Только ветер порой над могилами кружит.
Что за горе Иверию, спросишь, постигнуло?
Что за памятник скорбный судьба ей воздвигнула?
То прошедшее наше и путь наш суровый.
Упование наше, венец наш терновый.
На святыне следами кровавыми выжжена
Злая повесть о родине нашей униженной.
Хочешь знать, отчего наша родина плачет?
Крест святой и Иверия – слово то значит.
Наших славных отцов ополчение братское
В их защиту сражалось с ордой азиатскою,
Дланью левой дворцы воздвигая и храмы,
Дланью правой булат свой сжимая упрямо.
«Иль врага победим, иль погибнем со славою».
Вся земля оросилась рекою кровавою.
Но душа твоя добрая, вижу, трепещет.
Жемчуг слез на ресницах опущенных блещет.
Что осталось от славных? Могилы безвестные
Да врагом разоренные долы окрестные.
Нам лишь крест этот дорог – то клад наш единый,
Для него не щадят своей жизни грузины.
Стала родина наша героев гробницею.
Стала жатвы кровавой печальною жницею.
 

3

 
Сердце стонет, и всё мне на свете постыло,
Лишь о горе задумаюсь Грузии милой,
Лишь припомню, что слышал от матери в детстве я
Про отчизны страдающей тяжкие бедствия.
Молвил храбрый Ираклий, наш Маленький Кахи:
«Край грузинский покинут неверные в страхе».
Бьется в долах, в горах, за отчизны пределами,
И от самой Куры с ополченьями смелыми
Бьется, глаз не смыкая, отважно и долго…
Не захватит в могилу он родине долга.
Не пора ль отказаться от боя неравного?
Не устал ли Ираклий от подвига славного?
Город весь обступили неверных знамена.
Как? Устал? Но отчизны, Христом просвещенной,
Не захочет отдать он без кровопролития!
Или вздумал без боя врагам уступить ее,
Перед персом склониться, чье иго он свергнул?
И светлы его взоры и ум не померкнул?
Смерть ему не отрадней ли счастья презренного
Стать наместником льстивым у шаха надменного?
Разве подданных смелых собрать он не может,
Что без страха за родину голову сложат?
Или те, что Шамхор и Аспиндзу прославили,
Все погибли, потомков своих не оставили?
Нет! Три тысячи делят с ним подвиг геройский!
Что ж! Три тысячи храбрых – немалое войско!
То дворяне идут и князья благородные,
С нами, внуками, доблестью древней не сходные.
Городские врата защищают надежно.
«Все поляжем», – решение их непреложно.
Гуралидзе из пушек в противника целится:
Иль падет он, иль поле врагами устелется.
Юным оком врагов мерит царь престарелый.
Бой готовит им завтра, по-дедовски смелый.
Но на подданных взглянет ли – сердце не радуют!
Слезы жаркие наземь из глаз его падают.
Ты за подданных братьев тревогой охвачен?
Не печалься, высокий удел им назначен!
За метехским крестом гаснет солнце закатное,
Завтра войску победу сулит, благодатное.
День великий светает, для повести трудный.
Вы, грузины, внемлите той повести чудной.
Здесь три тысячи, мощью полны необъятною,
С вражьей силою встретятся двадцатикратною.
Вот взгляните, сколь доблести в войске грузинском!
Как сражается с войском врага исполинским!
Но к чему ж моя речь?! Нашу душу угасшую,
Наше сердце, в пустом равнодушье погрязшее.
Не наполнит печалью былого преданье.
Слез не вызовут тяжкие предков страданья.
Мы не помним, как нас обязали несчастные.
Слепы мы, наши взоры темны безучастные.
Лишь бы век пировать нам, наследство растратив,
Клеветой очернять наших ближних и братьев.
Лишь бы солнце сияло, грозой не мрачилося.
Нам ли ведать, что встарь в Саганлуках случилося!
Был бы светел наш лик и чиста наша совесть,
Мы Куры и Арагвы постигли бы повесть.
 

4

 
Вам, Кура и Арагва, минувшему верные.
Шлю привет поутру и порою вечернею.
Ваша повесть кровавым расшита узором.
Но иное любезно детей ваших взорам.
Мы довольны природы дарами богатыми.
Чистый воздух вдыхаем, что полн ароматами,
Наслаждаемся шумом потока в ущелье,
На лазурное небо взираем в веселье,
А того не постигнем душой безмятежною,
Что за землю стопой попираем небрежною.
И не вспомним, сколь тяжкою мукой томился
Тот герой, как в отчизне своей усомнился…
Лишь тогда он покоя достигнул желанного,
Как в Телави мы зрели его, бездыханного.
Жизнь Ираклия долгая – бой непрестанный.
Передашь ли, расскажешь ли подвиг сей бранный!
Христиане-соседи, вы что не вступилися,
Как близ вас мы во славу Спасителя билися?
 Вы с улыбкой Ираклию слали приветы,
Расточали хвалы, подавали советы,
Вы владыкам служили с покорностью рабскою,
Преклонялися в Риме пред святостью папскою,
Торговали в чертогах властителей честью,
Осыпали наложниц их царственных лестью!
Не надейтесь, пятно не сотрется позорное.
Ваши дети печатью отмечены черною!
Кровь святая прославленных ждет искупленья,
И падет на потомков злосчастных отмщенье.
 

5

 
Мысль безумствует, сердце неистово гневное.
Веру чистую скорбь побеждает душевная.
И вопрос святотатственный сердце волнует:
«Вправду ль верите, други, что бог существует?»
Если рук его дело – земли сотворение;
Если то не пустое глупцов измышление;
Если небо, и звезды, и долы, и недра
Одаряет он жаром живительным щедро;
Если создал он нас, дал язык, разумение;
Если дал он полям и долинам цветение,
И из хаоса создал и море и сушу,
И вдохнул в нас живую бессмертную душу;
Если жизнь он дарует и свет справедливости;
Если может народы из бедствий он вывести, —
То почто наша Грузия ныне во прахе?!
Не роптала ль душа твоя, Маленький Кахи,
Как взглянул с Авлабара на город утраченный,
Словно факел пылавший, пожаром охваченный?
Что лицо отвратила, прелестная дева?
Иль на речи кощунства исполнилась гнева?
Но, несчастный, хулой оскорбить дерзновенною
Как осмелюсь того, кто царит над вселенною?!
Смертный, создан из праха, Адамово племя,
Снова в землю паду я, греховное семя.
Смерть настигнет – напрасно сокрыться пытаюся,
Не останусь и в смерти – с землею смешаюся.
А постигнуть дерзаю божественный разум,
Быть хочу я Всевышнего воле указом.
Мерю силою слабою мощь провидения,
Свет небесный увидеть хочу в ослеплении!
Боже правый! Прости заблудившейся твари.
Не подвергни безумца злосчастного каре.
Что мне делать? Душа моя мечется грешная.
Как припомнится Грузия мне безутешная:
Даже камни во прах превратятся, – быть может,
Славных имя и память века уничтожат!
Тут приблизилась кроткая дева прекрасная.
Дивным блеском лицо озарилося ясное.
«Верь, деяния предков в забвенье не канут,
Верь, развалины эти к величью восстанут.
Мудрый Бог православных рукою всесильною
Осенит вас и жизнь вам дарует обильную.
Новым блеском оденется край пострадавший,
Возродится народ, за Спасителя павший.
Дружбой чистою связана с вами отныне я,
Буду верною гостьей в минуту уныния».
 

8

 
Пред небесною девой колени склоняю.
«Кто ты, дивная?» – прах ее ног я лобзаю.
Хоть ответом прелестная не удостоила.
Но наполнила радостью и успокоила.
 

Между 1859 и 1879

Перевод В. Римского-Корсакова

Гелати

 
Есть уголок – я не видел чудеснее края,
Прелесть его уподоблю я прелести рая,
В мире ничто не сравнится с его красотою,
Тяжко расстаться с его тишиною святою.
Взглядом простишься, но сердцем ты с ним не простишься,
Сердцем взволнованным вечно к нему ты стремишься.
Летом он дышит эфиром, исполненным света,
Грудь его ласковым солнцем зимою согрета.
Ночью светила сияют ему с небосвода.
Жарко пылая на всем протяжении года.
Радует ярким цветеньем и негою чудной
Южного солнца возлюбленный – край изумрудный.
 
 
Там возвышаются на темноглавой вершине
Стены замшелые тысячелетней твердыни.
Здание прочно стоит, величаво, могуче,
Мнится, что внемлют ему и ущелья и кручи:
«В горном лесу одиноко смотрю на долины,
Ваш полновластный хозяин, властитель единый!»
Спросите: «Что тут за зданье?» – ответ неизменный
Сами дадут эти тысячелетние стены.
Камни, чья стойкая мощь нерушима поныне, —
Это бессмертная летопись древней твердыни.
Зданье гласит: «Я воздвигнуто мощной десницей.
Десять веков надо мной были громом, зарницей.
Десять веков на меня ополчались метели,
Горы и долы от вихрей свирепых гудели.
Град меня мучил и молнии жгли меня гневно,
Гибелью, уничтоженьем грозя каждодневно.
Но посмотрите: как прежде, живу я на свете.
Хоть мои камни замшели за десять столетий!
Я на вершине да небо в томительном бденье
Видели Грузии славу, а после – паденье.
В лоне своем я гробницу храню солнцеликой,
Дивной Тамары, царицы прекрасной, великой.
В сердце народа и в песнях бессмертна царица —
Светлая гордость, любовь и восторг иберийца.
Рядом с Тамарой почиет Давид в благодати.
Я стерегу их останки. Но кто я? – Гелати!»
 

1879

Перевод С.Липкина

Два сновиденья

(Посвящается Васо Абашидзе)

 
Мне снилось – я достиг горы великой той,
Где славит Господа хор ангелов святой.
Моя прекрасная Иверия родная
Открылась предо мной от края и до края.
Но бездыханною и мертвой возлегла
И пламенем земным, как прежде, не цвела.
От солнечных лучей, над ней сиявших щедро,
Не ожили во льдах закованные недра,
Потоки и ручьи остановили бег,
Цветы долинные покрыл тяжелый снег,
Не зыбил ветерок ни дерева, ни воды,
И замерли черты угаснувшей природы.
Я видел множество соборов и домов,
Но был разрушен их великолепный кров.
Так мне Иверия предстала бездыханна,
Но даже мертвою она была желанна.
Так деву чистую мы предаем земле —
И руки скрещены, и бледность на челе.
Ее не оживит сверкающая радость,
Но светится в чертах как бы живая сладость.
Мне снилось – я опять достиг вершины той,
Где славит Господа хор ангелов святой,
И вновь Иверия моим открылась взорам,
Но жизнь теперь текла по радостным просторам.
Впивая теплоту от солнечных лучей,
Ущелья горные дышали горячей,
Потоки с грохотом неслись путем скалистым,
И реки быстрые руслом сверкали чистым.
В долинах запестрел сквозь изумруд лугов
Вновь благовоньями вздыхающий покров.
Соборы и дворцы как бы волшебным словом
Восстали из руин в великолепье новом.
Кругом колокола, и заступ, и кирка
Звучали весело в горах издалека.
Сыны Иверии могучими руками
Украсили страну роскошными домами.
Сияли небеса чудесной синевой,
И на земле народ счастливый, трудовой
Проснулся…
 

1879

Перевод Ин. Оксенова

Кахетия

 
Кто роком придавлен, чья жизнь безутешна и сира.
Кто радостных дней на печальной земле не обрел,
Чье скорбное сердце навеки замкнулось для мира,
Кто жизнь называет сцепленьем бессмысленных зол,
Пусть тот, для кого вся природа нема и сурова,
Мне руку подаст! На вершину взберемся мы с ним:
Там сердце его для желаний пробудится снова.
Погаснувший взор оживится сверканьем былым.
Постигнет он снова отрады и скорби земные,
Минувшего счастья познает ликующий свет,
И грудь его снова стеснится, как будто впервые
Священной любовью он страстно и нежно согрет.
На небо и землю он глянет воскреснувшим оком,
Едва перед ним развернется, безбрежно цветя,
Наш солнечный край, зеленеющий в круге широком, —
Прекрасный эдем, первозданное Божье дитя.
Едва он увидит снега, что синеют по кручам
Подоблачно-гордых, лесистых, взмывающих гор,
Увидит наш дол с многоводным потоком могучим —
То бурным средь скал, то струящимся в тихий простор, —
Вновь жизнь воскресит он, несбыточной радостью мучим,
Для нового счастья раскроются сердце и взор.
Когда же и я, о Кахетия наша родная,
С вершины Гомбори взгляну на равнину твою?
Когда, о, когда, созерцаньем свой взор насыщая.
Наполненный кубок во здравье твое изопью?
 

1880

Перевод А.Кочеткова

Воспоминание

 
Я вдаль унесен был судьбы колесницей,
Но к родине юное сердце стремится,
И взору туманным видением снится
Прекрасная наша страна-чаровница.
Далеко скитаясь, я сердцем был с нею,
Нигде виноградника нет зеленее;
Я бедную хижину помнил всегда,
Где мирным теченьем струились года,
Любимые горы, родные долины,
Где воды гремели прозрачной стремниной,
Под ласковым небом блаженные дни,
Веселье и песни в зеленой тени.
И девушки Грузии – жемчуг бесценный,
Чернее их глаз не найти во вселенной,
И как одиноко восходит луна —
Светлее, чем звезды, блистала одна,
Как нежный трепещущий голубь.
 
 
И сердце мое истомилось в тоске,
Но сладкой надеждой я жил вдалеке,
Я к дому стремился, к жемчужине милой,
Чтоб сердце наполнилось новою силой.
С прекрасною родиной свиделся снова
Под чистым покровом шатра голубого,
Под теми же звездами встретил мой взор
На тучных долинах цветочный узор.
В побегах кустарника, в поросли свежей —
Родные места красотою всё те же,
И с тем же весельем поющий народ,
И радость, из рода текущая в род!
И та, кого ждал я с таким нетерпеньем.
Но сердце ее уж не знало волненья.
От здешнего мира она отошла,
Но так же прекрасна была и светла.
 

1881

Перевод Ин. Оксенова

Сирота

1

 
Сиротская участь – расти одному.
И отроку в мире ничто не светило.
Но вот провиденье склонилось к нему
И милость свою на него обратило.
И слышал он зов: «Благодатью моей
Священное пламя воспримешь ты кровью.
Бестрепетный разум и сердце имей,
Да к людям твой дух возгорится любовью.
И пламенем слово сойдет с языка,
И слава да будет твоею наградой,
Чтоб имя твое пронеслось сквозь века,
Народам отчизны блистая лампадой».
 

2

 
И вот сирота одиноко растет,
Он брат только небу, вершинам и морю,
Он с ними беседует, с ними живет
И делит свое одинокое горе.
Глядит он на небо в полуденный блеск,
На сонные звезды в мерцании ночи,
На чашу огромную темных небес,
Где молнии блещут и громы рокочут.
Он видит – вершинам сродни небеса,
Там снежные троны блистают от века,
В ущельях густые восходят леса
И бездны следят за ногой человека.
 

3

 
Прошел сирота по лесам и горам,
Идет вдоль реки по прибрежному склону.
Там море припало вдали к берегам,
Как никнет дитя к материнскому лону.
Пред отроком – сладкие сны наяву:
Уснувшее море чуть плещет, сверкая,
И солнце ласкает его синеву,
Играет и блещет равнина морская.
Но падает солнце в могучую гладь,
И отрока вечер спокойный окутал.
То время светилам полночным блистать,
И в море глядится сверкающий купол.
Вселенная в зеркале отражена —
Там звезды мерцают и светит луна!
 

4

 
И отрок услышал таинственный грохот,
Как гибель вселенной, идущей ко дну, —
То море проснулось от тяжкого вздоха
И гневно валы загремели, сверкнув.
И море покрылось волной боевою,
Как всадник кольчугой и шлемом стальным.
Дракон извивался, блестя чешуею,
И голос ревел по просторам земным.
Гремит и бушует и пеною гнева
Он лодки ломает и гнет корабли,
Кольчугою водной бездонное чрево
Стучит в побережье, в ворота земли.
Но, прянув обратно, вздыхает и стонет,
И, вновь набирая сильнее волну,
Ревет и на приступ стремительно гонит,
На стены, держащие море в плену.
На родине дев богоравных Колхида
Глядит, как пред ней отступает волна.
Подножью Эльбруса не страшны обиды,
Великой стране золотого руна.
И отрок Создателя видит стремленье,
Но как разгадать ему тайну творенья?
 

5

 
Отечество Зевса, героев земля,
Страданий твоих преисполнилась мера,
Ты мудрость хранила, меж всеми деля,
Великая родина старца Гомера!
Как сын сирота у тебя на груди,
И вот, озаренный ученьем Эллады,
По глади морской он плывет и глядит
На снежные в небе далеком громады.
Глядит и не может он взор оторвать,
Родную страну его сердце встречает.
Причалил – и землю спешит целовать,
И слышит, как сердцу земля отвечает!
 

6

 
И путь ему снова река указала.
Он видит родное приволье долин.
Здесь новой дорогой прорезаны скалы
И древние храмы встают из руин.
Здесь горных ручьев перекопано ложе,
Там строятся башни, там стены встают,
Потоком стремительным путь загорожен —
Мосты через реки к жилищам ведут.
И молот уж слышен в горах, и лопата,
И взрывы грохочут, и песня растет,
И юноша видит, что жизнью богатой
Любимая родина снова цветет.
И юноша смелый предстал пред очами
Тамары, чей образ прекраснее сна.
Улыбкою нежной, как солнце лучами,
Горам и долинам сияет она.
И юноше время настало стихами
Излить свой высокий и мудрый рассказ,
Как воды ручья, как небесное пламя,
Как жемчуг чистейший, как горный алмаз!
 

7

 
С глубокою думой царица глядит
На свиток развернутый в пальцах точеных,
И сердце волнуется в белой груди.
Затихло собранье вельмож и ученых.
Вельможи Тамару прекрасную чтут.
Ждут мудрого слова, улыбки весенней.
И молвит она: «Я увидеть хочу,
Кто создал стихи, жемчугов драгоценней».
Прекрасного юношу к ней подвели.
В глазах его благость струится лучами.
Спокойствие духа и мудрость любви,
Свободы и братства высокое пламя.
И, встретивши взором очей огневых,
Красавица имя его не спросила
И только сказала: «Откуда твой стих,
Его непонятная жгучая сила?»
– «Царица великая! В этих стихах
Твоя красота несказанная дышит!»
Но голос послышался в нежных устах:
«Твое вдохновенье даровано свыше!
Будь славен! Хочу, чтоб писанья твои
В короне моей жемчугами горели!»
Но кто же был юноша, чьей он семьи?
То Шота – великий певец Руставели!
 

1881

Перевод Ин. Оксенова

Еще раз Кахетии

 
Не дождусь я дня, о Кахетия дорогая,
Когда вновь взгляну с Гомборской горы на тебя
Вниз спущусь, обойду твои рощи зеленые,
Тенью, свежестью и прохладою напоенные.
Не дождусь, когда пиром душу свою успокою,
Чтобы песни твои услаждали слух одна за другою,
«Мравалжамиер» милые звуки чтоб долго не гасли,
Двухголосое чтоб звучало: «Здравствуй, будь счастлив!»
Не дождусь, когда снова увижу дев сладкогласных,
Цветущих, как ты, и, как ты, таких же прекрасных,
Услышу их речи и вспомню всё, что, бывало,
Мучило сердце, и всё, что его услаждало.
Неужель умру, неужели сойду в могилу
И не увижу своей я Кахетии милой!
И не увижу того, чего жаждут очи,
Что мерещится мне в свете дня и в сумерках ночи!
Кахетия, вечно с тобой я, к тебе влекомый.
Слышу и здесь Алазани плеск знакомый,
Мысленно я на Гомборской горе изумрудной
Любуюсь красою долин, расцветающих чудно,
Сок твоих лоз зажигает мне кровь, полный коварства.
«Мравалжамиер! – я пою. – Будь счастлив! Здравствуй!»
 

1882

Перевод В. Оношкевич-Яцына

Царица

 
Прекрасная дева стояла, грустна,
Пред юным царем. Кто с ней в мире сравнится?
На мрамор груди голова склонена,
И слезы как жемчуг на черных ресницах.
Царь смотрит в глаза ей. И сердце его
Неведомое взволновало страданье,
Он вздрагивает. Всё его существо
Как бы растворилось в прекрасном созданье.
Он молвит: «Что хочешь? Вот – слава моя,
Сокровища – всё тебе брошу под ноги.
Дворец удивительный выстрою я,
Садами и златом украшу чертоги.
В шелк Персии и в жемчуга красоту
Твою облачу я, на зависть ровесниц.
Уснуть ли на пышную ляжешь тахту,
Проснешься ль – всех лир стерегут тебя песни.
О, только меня пощади, одаря
Любовью! Не мучь, исцели от недуга!
Ни братьев, ни матери нет у царя.
Подумай, как жить властелину без друга».
 
 
Но дева, храня опечаленный вид,
Склонившаяся, безответно стоит.
 
 
«Чего же ты хочешь? Откликнись, открой!
Надеть мне кольчугу и шлем? О, поведай —
Тебя прославляя, мне броситься в бой,
Вернуться героем с добытой победой?»
 
 
Но дева склонилась, молчит. И слеза
Прекрасные ей застилает глаза.
«Ответь! Существо твое сопряжено
С моим. Образ твой позабыть нету силы.
Лицо твое – в сердце иконой оно,
Я в сердце его сберегу до могилы.
Меня ты не знаешь, но как мне не знать
Тебя, за которой следил я так много?
Ты в храме. С тобою небес благодать.
Ты в небе. С тобою сияние Бога.
Над люлькой ты в хижине, темной как склеп,
Поешь сироте. Сладко стелются звуки.
В затерянной улице сиротам хлеб
Твои разделяют хрустальные руки.
Довольно! Мой скипетр, порфира и трон,
И власть, и народ – всё тобой озарится.
В короне нет лучшего камня. И он
Не ты ли, моя госпожа и царица?»
Но дева спокойно сказала в ответ:
«К чему мне сокровищ запас драгоценный?
Моей чистоты не смутят они, нет.
Ее не купить всем богатствам вселенной.
Иные мне песни над люлькою мать
Певала. И пел мой отец по-иному.
Ничто мне на троне с царем восседать,
Коль благ ты не даришь народу родному.
Царицей мне стать! Дай народу сперва
Ты волю. Чиновников алчность и злоба
Народ угнетают. Умерь их права.
Царь вместе с народом – пусть царствуют оба.
Себе не желай ты народных трудов.
Царь добрый богатства народа не ищет,
Но, милостивый, обездоленных вдов
Разрушенные обновляет жилища.
И к сердцу прижми ты голодных сирот,
Плачь с ними. И деве, отброшенной в бездну,
Лишившейся света, подай от щедрот
Своих и рукою своею железной
Ее из пучины ты выведи в высь,
К творцу, ободряя надеждой живою.
Народ за тобою следит. Торопись,
Пока еще сердце народа с тобою.
И подданных заново ты оживи.
Тогда я твой трон разделю как супруга.
О царь, я сама не скрываю любви,
И оба мы издавна знаем друг друга!»
И царь поражен. Голос девы умолк.
Царь чист еще, молод. Он понял – корона
Дарована Богом, как бремя и долг.
Он понял, в чем блеск и величие трона.
И чистые слезы скатились из глаз,
И Бог эти светлые слезы заметил.
 
 
Вот лето и осень прошли. Пронеслась
Зима, будто сон. Мир ликующий встретил
Весну, обновившую сердце страны.
Долины звенят. Соловьиного пенья
Днем майским сквозь ветер раскаты слышны.
Волнуется в городе всё населенье.
На троне роскошном царица с царем
Сидит, всех бесценных сокровищ ценнее.
Царь смотрит в глаза ей. И мечется в нем
Влюбленное сердце. И входит он с нею
В богатую опочивальню. Шелка,
Цветы и парча развлекают их взоры.
Легла на плечо ему девы рука,
И царь совлекает с невесты уборы
И стан обнимает хрустальный. Она
Вся отдана чувствам небесным и нежным.
Глаза затуманены, утомлена.
И тонет, как в море, в блаженстве безбрежном,
Дрожит на плече у царя, как листок.
С ее красотой кто сравниться бы мог?
 
 
Рассвет. Ветерок. Соловьиный напев.
Блистанье росы на цветах. В царском парке
Царица сидит поутру, побледнев.
Сама – как цветок упоительно яркий.
Семью свою – вдов и сирот – собрала
И кормит пришедших к ней с горем и плачем.
Царь вместе с народом решает дела,
Но вечера ждет он в восторге горячем.
 

1882

Перевод С.Спасского

Клетка

 
Друг, не преследуй скворца ты и не сажай его в клетку:
Крылья даны, чтоб летал он, с ветки порхая на ветку.
 
 
Не заключай ты и гордых, вольнолюбивых орлов:
Улицей служит им небо, скалы – их радостный кров.
 
 
Не заключай и красавиц, сердцем свободных, как море:
Пусть за любимых выходят – чтоб не увяли от горя.
 
 
Девушка дышит любовью, это ее существо:
Сердце дано ей – и больше ей не дано ничего.
 
 
Не заключай ты и мысли, предосудительной даже:
Пусть человек ее громко и безбоязненно скажет.
 
 
Мы рождены для свободы. Будем же вольными впредь.
Чем угасать за решеткой – мы предпочтем умереть.
 

1882

Перевод Б.Брика

Старому другу

Бороду старость покрыла мою сединою,

Меня разлюбила жена, дети расстались со мною.

 
Состарился я, друг. Я не могу в долины
Спускаться за козой. Взобравшись на вершины,
Оттуда с высоты не брошу жадный взор
На землю, свадебный надевшую убор.
Мне кажется: помчит меня мой конь ретивый.
Едва вскочу в седло, через поля и нивы, —
Увы! не годен я, как некогда в былом,
Ни для утех любви, ни для боев с врагом.
Идет красавица, нежна и непорочна.
Проходит, подлая, не замечает точно.
И это я терплю: что делать старикам!
Ведь в жизни претерпеть пришлось немало нам.
Одно с тобой нам, друг, осталось утешенье,
Что не угас огонь святого вдохновенья.
О лучших временах еще жива мечта,
И взоры радует природы красота.
Но я совсем один, и сердце не согрето
Ни нежной ласкою, ни дружеским приветом.
Ведь рядом – путь стальной. Так приезжай сюда,
Раскроем вместе мы великого Шота,
Мы душу усладим бессмертными стихами,
И Гёте, и Шекспир в беседу вступят с нами;
Великую тетрадь истории возьмем,
О славных подвигах сказанья перечтем;
Мы к небу родины свои подымем взоры
Следить пути светил, бессчетных звезд узоры.
Промчится лето, друг, потом зима придет,
Падет туман в горах, повалит снег, и вот
Веселый огонек уже трещит в камине.
Шашлык румянится, шипя на углях синих.
Накрыт ковер. Сидим. Струит вино в кулах.
Куда занесся я в своих пустых мечтах?!
 

1883

Перевод А.Островского

Ираклий и Кохта

1

 
Слышу слово Ираклия: «Кахетинец! Врага встречай!
Враг с нагорий спускается, чтобы ринуться невзначай…
Но Похлити поднимется, Сацхениси с кадорцами
Бранной песней и мышцею выйдут меряться с горцами.
Старый Кохта врага ведет, кахетинцев моих кляня;
Черной злобой пылает он, ненавидит давно меня.
Так вставай же, Кахетия! Выходите на гул войны
Вы, вскормленные славою, иверийских полей сыны!».
 

2

 
Солнце село на западе. Ночь в долинах и на горе.
Ночь тревожная, черная. Тучи стелются по заре.
Нет ни звездочки на небе. В избах пастырей – темнота.
Точно в саван, в ночной туман Алазань внизу повита.
Точно саван, сырой туман оплеснул ее изумруд…
Так бывает, когда уснут. Так бывает – когда умрут.
 

3

 
Но светлеет Кахетия. Совлекает с лица чадру,
Небесами лазурными покрывается поутру.
Облака на вершинах гор зажигает рассвет огнем,
Солнце ясное по заре разгорается мирным днем.
Мать-страна! Ты сняла чадру. Звезды меркнут. Грядет рассвет.
Ранним утром еще нежней нив твоих плодоносный цвет.
О, любуйтесь Кахетией в эти утренние часы,
Небом гор и долинами в благовонном дыму росы!
 

4

 
Повторю ли вновь без затей: «Ты прекрасна, Кахетия!»?
Чем прославлю, око страны, синь твою на рассвете я?
Други-братья! Когда умру, тризну справите надо мной,
Тело бренное схоронив в кахетинской земле родной.
Пусть за бедным моим холмом Алазани струи журчат,
Пусть напевы орпирских дев надо мною тихо звучат,
Пусть мой вечный сон сторожат отдаленные цепи гор,
Освежает могилу пусть ветерком зеленый Гомбор,
Пусть страдалец мирно уснет не вдали от прискорбных мест,
Где повит Тамары моей виноградной лозою крест.
Я был молод. Она тогда восходящей звездою плыла;
В той земле я хочу лежать, где она на покой легла.
А уста кахетинских дев пусть лепечут слова молитв.
«Был певцом, – прошепчут они, – в этом мире злобы и битв,
Верил в равенство, братство пел, сладко нашу пел красоту
 
 
И Кахетию он любил, как ребенок мать да отца.
Он грешил. Не взыщи с него, проницающий нам сердца!»
 

5