Текст книги "Человек из Москвы"

Автор книги: Гревил Винн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Винн Гревил
Человек из Москвы

Гревил Винн

ЧЕЛОВЕК ИЗ

МОСКВЫ

(История Винна и Пеньковского)

Перевод с английского

Юрия Зыбцева

Предисловие автора

Думаю, только сейчас настало время издать книгу о моей работе с Пеньковским. До сих пор я молчал, поскольку хотел быть полностью уверенным в том, что моего друга Олега Пеньковского действительно нет в живых и что появление этой книги уже никак не сможет ему повредить. Он был приговорен к смертной казни, но приговор не был приведен в исполнение. Лишь два года спустя я узнал, что Пеньковский, которого продолжали держать в заключении в отдаленном месте для дальнейших допросов, покончил с собой.

Наверное, читатель вправе спросить: "А что дала вся эта операция?" Что касается меня, то я участвовал в ней не в качестве специалиста по экономическим, политическим или военным вопросам, моя миссия носила лишь посреднический характер. Однако в общих чертах, исходя из моего длительного общения с Пеньковским, из некоторых прошедших через мои руки материалов и ряда других наблюдений, я могу утверждать, что среди информации, переданной Пеньковским на Запад, было следующее:

1. Фамилии (в частности, Лонсдейла), а в ряде случаев и фотографии свыше трехсот советских агентов, действовавших на Западе, и нескольких сот агентов, проходивших подготовку в Советском Союзе, Чехословакии и других восточноевропейских странах, а также данные о западных гражданах, которые были на содержании у советских коммунистов или тайно сотрудничали с ними. Тем самым Пеньковский нанес сокрушительный удар по советской шпионской сети. После его ареста глава советской разведки Серов был смещен со своего поста.

2. Дислокация ракетных баз на всей территории Советского Союза, подробные статистические данные о личном составе и его подготовке, о производстве вооружения, резервах и складах; чертежи разрабатываемых систем вооружения. После ареста Пеньковского командующий ракетными войсками маршал Баренцев был уволен в отставку.

3. Информация о том, что вместе с ракетами Хрущев приказал отправить на Кубу важнейшие системы управления, которых в СССР не хватало. В результате этой авантюры Хрущева, которому хотелось устроить пропагандистскую показуху на Кубе, советская противовоздушная оборона была оголена.

4. Фотокопии документов, которые Хрущев представил Президиуму, выдав их за отчет о своих встречах с Кеннеди и итальянским министром иностранных дел. Когда фотокопии передали Кеннеди, он увидел, что отчеты Хрущева мало соответствуют тому, о чем действительно говорилось на этих встречах. Подлинные протоколы были посланы Президиуму. Через некоторое время после ареста Пеньковского Хрущев был снят со своего поста.

5. Статистика сельскохозяйственного производства на всей территории СССР, детально показывающая его неэффективность. С тех пор колхозная система была децентрализована, сельскохозяйственные предприятия несут ответственность за свою продукцию, а контроль Москвы стал не таким жестким.

6. Производственные показатели, размещение и планы заводов и сведения о технологических процессах всех основных отраслей советской промышленности, включая электронную, сталелитейную, авиационную и оборонную.

7. Подробная информация об отношениях Советского Союза с восточноевропейскими странами, фотокопии секретных соглашений между ними и сведения о том, какую политику советское руководство намерено проводить в этом регионе в будущем.

Вся эта информация усилила позицию стран Запада по отношению к коммунистической России. Пеньковский помешал Советскому Союзу продолжать свой блеф, в результате чего политический климат полностью изменился. СССР стал проводить более реалистичную и сбалансированную политику и последние год– Два проявляет подлинное стремление установить более дружественные отношения с Западом. Сегодня советская пропаганда меньше пугает Запад ракетами и делает большой упор на необходимости переговоров и экономического сотрудничества.

В заключение хочу выразить признательность всем моим друзьям и коллегам, которые своим участием и поддержкой способствовали появлению этой книги.

От души благодарю профессионального писателя Джона Гилберта за его ценные советы.

Грезил Винн

Арест

Итак, война окончена, и я возвращаюсь к гражданской жизни: начинаю торговать электротехническим оборудованием. Иногда я работаю на какую-нибудь фирму, иногда только на себя. Я основываю свое собственное дело, разъезжаю по Дальнему Востоку, Индии, но в особенности по Европе. Я женюсь на Шэйле. У нас рождается сын Эндрю. Мы поселяемся в Челси [фешенебельный район Лондона. (Здесь и далее – прим.пер.)]. Так проходит десять лет, война кажется чем-то очень далеким, и хотя я иногда вспоминаю о своих друзьях из разведки – которых знал только под вымышленными именами, – я не рассчитываю когда-нибудь снова их увидеть.

Но в одно прекрасное утро в конце лета 1955 года у меня дома раздается телефонный звонок. Я снимаю трубку и слышу: "Это Джеймс. Не забыли?" И он называет место, где я проходил подготовку, хотя в этом нет нужды – я помню его голос.

– Как здоровье? – спрашивает он.

– О, на здоровье не жалуюсь. – Но Джеймс, конечно же, это знает.

– Не хотите ли пообедать со мной сегодня?

– Хорошая мысль.

– Тогда у "Айви" в час дня!

Обед превосходен. Джеймс спрашивает, чем я занимался последние годы, хотя, думаю, ему это отлично известно, потому что, когда я рассказываю о своих поездках на Дальний Восток, он говорит: "Кажется, и в Индии вы тоже бывали?" Он дает мне закончить мой рассказ и, когда мы допиваем кофе, спрашивает:

– А нет ли у вас желания проложить новые маршруты?

– Какие именно?

– Ну, утверждают, например, что сейчас очень подходящее время для торговли с Восточной Европой... – говорит Джеймс, подзывая официанта.

Вот так все и началось. Никакого инструктажа не было.

Я знал, что получаю задание, но не имел ни малейшего представления ни о его характере, ни о времени и месте его осуществления. Если бы я захотел отказаться, достаточно было сказать, что Восточная Европа меня не интересует. Но я этого не сказал и тем самым дал согласие.

Когда придет время, мне все объяснят, а пока моя задача состояла в установлении законных торговых отношений со странами Восточной Европы. В зависимости от того, куда мне нужно было ехать, я сотрудничал с той фирмой, которая уже имела деловые связи с интересующими меня странами.

Я начал с Польши. Оформление таких поездок занимало много времени, поэтому я попал в Варшаву только в начале следующего года. На обратном пути наш самолет совершил вынужденную посадку в Праге. Я воспользовался этим, чтобы обратиться к чешским властям с просьбой выдать мне временную визу, и получил ее незамедлительно.

По возвращении в Лондон у меня состоялась новая встреча с Джеймсом. Он знал о пражском эпизоде и одобрил мое поведение: "Отлично, Гревил. Так и действуйте.

Не избегайте новых маршрутов". И вот я уже посещаю столицы балканских стран: Будапешт, Бухарест, Софию и Белград– сугубо по коммерческим делам. Я не знал, какую операцию разрабатывают в Лондоне, но твердо выполнял свою задачу: наладить легальные коммерческие связи с Востоком.

В 1957 году, во время проведения Британской промышленной ярмарки в Хельсинки, я обратился к советским властям с просьбой выдать мне визу на въезд в СССР. Получив ее без всяких затруднений, я отправился в Москву для выяснения перспектив взаимовыгодной торговли.

Я сразу же обнаружил, что по части ведения дел Советский Союз отстал от Запада на десятилетия, если не на столетия. Мой импровизированный план заключался в том, чтобы предложить Советскому Союзу ту продукцию британских фирм, в которой я хорошо разбирался: автоматические линии, оборудование для шахт, детали для компьютеров, двигатели для судов и автомобилей, оборудование для выделки кож, станки. Однако я никак не мог найти способ установить нормальные деловые отношения и вскоре убедился в том, что это просто невозможно сделать в непролазных дебрях многочисленных заместителей, референтов и мелких служащих – в основном женщин, – с которыми мне пришлось столкнуться. Я попробовал обратиться в вышестоящие инстанции – в частности, жаловаться в Министерство внешней торговли. Безрезультатно. Власти в СССР очень хотят получить западную технологию, но чрезвычайно подозрительно относятся к тем, кто ее предлагает, а их представления о том, что может привлечь западных бизнесменов, весьма нелепы.

Конец пятьдесят восьмого и весь пятьдесят девятый год я сновал между Москвой, столицами восточноевропейских стран и Лондоном, стараясь найти в СССР рынок для сбыта британских товаров. Большинство фирм, интересы которых я представлял, находились в Центральной и Северной Англии, и хотя их руководство умело вести дела лучше, чем русские, око было почти таким же подозрительным. Я заверял англичан в том, что установил прочные контакты с русскими, а русских – что англичане полны желания торговать. Я был уверен в осуществлении своих планов – и они осуществились, но только после двух лет переговоров, потребовавших от меня немало терпения.

Я установил связи с несколькими русскими в Лондоне – в частности, с работниками советского посольства.

Надо было укрепить доверие с обеих сторон. В начале 1960 года я познакомился с неким Куликовым и пригласил его в свой офис, а потом домой, в Челси. Когда я рассказал ему о моей коммерческой деятельности и ответил на его многочисленные вопросы, он представил меня своему начальнику Павлову из советского посольства.

Павлов был очень любезен, но, как я видел, ему хотелось убедиться, что я действительно бизнесмен. Он спросил, смогу ли я договориться о посещении Куликовым и несколькими его коллегами двух-трех заводов на севере Англии, о которых я упоминал. "Это можно устроить сейчас же, – сказал я, – если вы разрешите воспользоваться вашим телефоном".

Мой визит к Павлову оказался успешным. Мне даже удалось убедить Куликоаа и его коллег, купивших себе билеты во второй класс, что все западные бизнесмены ездят только в первом. Они поменяли билеты, мы сели в пульмановский вагон, и "Бритиш Рэйлуэйз" [Железнодорожная компания] побаловала нас одним из лучших своих обедов. Тосты за англо-советскую торговлю были многочисленными.

Через несколько дней после нашего возвращения в Лондон Куликов позвонил мне по телефону и попросил о личной встрече: "Только лучше вечером, когда стемнеет, мистер Винн, – и не у вас дома!"

Мы встретились в маленьком парке на набережной Челси, у памятника Карлейлю. Великий провидец пристально вглядывался в другой берег реки. Накрапывал дождь. Мы уселись недалеко от памятника, и Куликов в самых деликатных выражениях осведомился, не соглашусь ли я продать ему некоторые промышленные секреты: "Мы знаем, что у вас есть много друзей, мистер Винн... нас интересуют все новые разработки, особенно технические... например, чертежи... вы понимаете, что, если мы получим эти вещи, вы не будете жалеть..." Вкрадчивый голос умолк. Некоторое время мы сидели в полной тишине. Воздух был теплый и влажный, очень характерный для Лондона. Капли дождя медленно стекали с листьев и падали на наши шляпы. Надеясь убедительно выразить то холодное удивление, которое веками было свойственно английским джентльменам, когда беспринципные и беспородные иностранцы делали им неэтичные предложения, я тихо произнес: "Господин Куликов, я не уверен, что правильно вас понял, но, надеюсь, ответом на ваш вопрос послужит то, что я только и единственно бизнесмен".

Куликов не настаиаал. Отпустив несколько шуток по поводу нашэй поездки на север, он распрощался и исчез за струями дождя. Я поискал место, откуда хорошо был виден памятник Карлейлю: "Неподкупный! Ведь так, а?"

Но освещенное фонарями задумчивое лицо по-прежнему было обращено к другому берегу реки.

В начале ноября 1960 года Джеймс впервые дал мне точное задание: "В Москве есть организация, которая называется "Комитет по науке и технике". Она находится на улице Горького. Мы заинтересованы в том, чтобы вы установили с ней контакт".

Я слышал об этом Комитете, но не знал, что помимо деятельности, отраженной в его названии, он также ведает приглашениями в Советский Союз иностранных ученых и инженеров. Советские бюрократы мне об этом не сказали – это было для них типично, – но теперь, выяснив, что к чему, я сразу же отправился в Москву и записался на прием, намекнув, что мои намерения не ограничиваются распространением проспектов и каталогов, а идут гораздо дальше: у меня есть серьезный план расширения англо-советской торговли. Такая постановка вопроса была необходима, поскольку простая жалоба о моих затруднениях попала бы в нижестоящие инстанции. Ответ из Комитета последовал незамедлительно. Меня готовы были принять.

Дом номер одиннадцать по улице Горького. Импозантное здание недалеко от Красной площади. В вестибюле стоят вооруженные охранники, всюду бегают курьеры и секретари, по меньшей мере половина из которых – девушки. Нельзя сказать, чтооы хорошенькие. Западный бизнесмен-волокита будет разочарован, оказавшись в Москве.

Я вхожу в приемную. За столом, покрытым зеленым сукном, сидит девушка-секретарь. Русские обожают зеленое сукно, они используют его повсюду как символ деловитости и эффективности, оно радует их так же, как ребенка радуют первые произнесенные им слова.

Потратив несколько минут на телефонные разговоры, секретарша вызывает другую девушку, которая ведет меня к лифту, чтобы отвезти на третий этаж. Это старый железный лифт, напоминающий грузовые лифты во второразрядных английских гостиницах и, как я убедился впоследствии, часто выходящий из строя.

Продолговатая, унылая комната – кабинет Боденикова [По написанию автора], одного из руководителей Комитета. Бодеников, который хорошо говорит по-английски, знакомит меня с шестью другими работниками Комитета.

В кабинете сидят две стенографистки и девушка-переводчик, поэтому Бодеников, исполняющий обязанности председателя нашего собрания, переходит на русский язык. Он говорит, что, как ему стало известно, я обратился с жалобой в Министерство внешней торговли. Похоже, у меня сложилось впечатление, что советская сторона настроена не очень серьезно относительно сотрудничества с фирмами, которые я представляю. Но все обстоит как раз наоборот: Советский Союз приветствует взаимовыгодную торговлю со всеми странами. Итак, каковы мои предложения о способах расширения англо-советской торговли?

Я говорю, что всем известна прогрессивная позиция Советского Союза, но, к сожалению, те лица, с которыми у меня состоялись встречи, не показали себя компетентными в оценке продукции представляемых мною фирм.

Поэтому мое предложение таково: вместо посылки в министерство проспектов и каталогов лучше пригласить в Москву делегацию специалистов из восьми моих основных компаний, а Москве, в свою очередь, откомандировать советских специалистов такого же уровня в Англию.

В этом случае можно будет провести прямые переговоры, не прибегая к обычным административным каналам.

– Есть ли у вас на это соответствующие полномочия? – спрашивает Бодеников.

– Конечно.

– И какие сроки вы предлагаете?

– До конца текущего года.

Я снова забегаю вперед: ни с одной из моих фирм никакой договоренности насчет обмена делегациями не было.

Бодеников кажется удовлетворенным. Всем наливают минеральной воды. Затем Бодеников выходит и возвращается с энергичного вида женщиной, которая несет кофе и водку. Пока вокруг покрытого зеленым сукном стола царит непринужденная обстановка, я изучаю присутствующих. Бодеников: низкорослый и толстый, в нейлоновой рубашке, галстуке западного производства и в костюме, который он, похоже, не снимает даже на ночь; нечесаные волосы, руки, как у шахтера, с коричневыми от никотина кончиками пальцев и грязными ногтями; красное, обветренное, плохо выбритое и покрытое угрями лицо. Двое сидящих рядом с ним коллег – примерно такого же типа, с некоторыми незначительными вариациями, но вот третий заметно от них отличается. Он не сутулится и не ерзает, а сидит прямо и спокойно, положив на стол белые, сильные руки с ухоженными ногтями. На нем шелковая рубашка, простой черный галстук и безукоризненно чистый костюм. Просачивающийся сквозь грязные окна солнечный свет поблескивает в его рыжеватых волосах и глубоко посаженных глазах и освещает широкую переносицу и хорошо очерченные губы с волевыми складками: лицо человека сильного и наделенного живым воображением.

Это полковник Олег Пеньковский.

Пока пьют водку, я стараюсь рассмотреть и запомнить остальных, но самый примечательный среди них – полковник Пеньковский.

Завершая нашу встречу, Бодеников говорит, что доложит о моих предложениях руководству Комитета. Два дня спустя меня снова приглашают в тот же кабинет, но на сей раз приходится подниматься по лестнице – лифт сломан.

Несколько запыхавшись, я оказываюсь в обществе двух высокопоставленных работников: Гвишиани – председателя Комитета, имеющего прямую телефонную связь с Хрущевым, и его заместителя Левина. Оба расплываются в улыбках. Гвишиани говорит, что одобряет мою инициативу и готов принять нашу делегацию. Приносят водку:

"За советские товары!" – "За английские товары!" – "За англо-советскую торговлю!" – "За успех работы делегации!" Затем оба начальника удаляются, и на сцену выходят прежние участники, с которыми я приступаю к обсуждению деталей.

По возвращении в Лондон меня подробнейшим образом расспросили о моих визитах в Комитет. Кто присутствовал на этих встречах? Их имена? Наружность? Передо мной разложили множество фотографий. Кое-кого я опознал. А это кто? А вот этот? А этот?

– Это полковник Пеньковский.

– Кто, вы говорите?

– Олег Пеньковский.

В фотографию уперся палец:

– Вот ваш человек, Гревил!

Теперь начинался новый этап. Меня наконец посвятили в суть дела и проинформировали обо всем, что было известно о Пеньковском: курсант Киевского артиллерийского училища в 1939 году, боевые заслуги на Украинском фронте, назначение заместителем военного атташе в Анкаре в 1955 году, обстоятельства перехода в ГРУ – военную разведку, окончание в 1959 году Военно-инженерной артиллерийской академии имени Дзержинского в Москве и последнее назначение, связанное с Комитетом по науке и технике, в 1960 году. Именно это назначение и сделало возможным наше знакомство. Теперь я понял удивительную прозорливость организаторов операции, которые готовили меня к ней все эти годы и точно среагировали, как только представилась возможность действовать. Есть такая организация, которая называется "Комитет по науке и технике"... – вновь зазвучал в моих ушах голос Джеймса...

Я поспешно связался с руководством моих фирм и сообщил им – на этот раз в соответствии с действительностью, – что Москва ждет их представителей. Поначалу все восемь фирм выразили сомнения, но потом, под влиянием моих обнадеживающих заверений о реальных перспективах заключения крупных контрактов, все-таки согласились. Состав и сроки работы делегации, в которую вошли в среднем по два представителя от каждой фирмы, были согласованы; вылетев в Москву за пять дней до прибытия делегации, я узнал, что встречать ее должен полковник Пеньковский.

Задание мое было очень простое: никаких попыток сделать первый шаг, ни малейших намеков Пеньковскому на то, что я чего-то жду от него. Впрочем, не было исключено, что ожидать ничего и не следовало. Однако с первой же нашей встречи с глазу на глаз я почувствовал, что Лондон прав. Впечатление было такое, словно настраиваешь радиоприемник: еще много помех, но что-то уже прорывается. Я заметил, что во время деловых встреч, в присутствии своих коллег, Пеньковский был замкнут и строг, но в те редкие минуты, когда мы оставались с ним одни, он немного расслаблялся: спрашивал о моей жизни в Англии, о моей семье, о прошлом – теплые, дружеские вопросы. Иногда он смотрел на меня очень пристально и, казалось – а может быть, я ошибался? – что-то неторопливо и тщательно взвешивал.

Формально визит делегации оказался довольно успешным: на встречах было много советских представителей, которые проявили искренний интерес к британской продукции, а некоторым английским делегатам разрешили посетить ряд московских заводов – но не из числа заслуживающих большого внимания. Такова была советская политика. Некоторым делегатам совсем не повезло; интересующие их заводы находились за сотни миль от Москвы, и тут-то русский гений проволочек показал себя во всей красе. Нас заверяли, что члены английской делегации будут желанными гостями на заводах, но поводы для недопущения туда были разнообразны: и повреждения железнодорожных путей, и отсутствие комфортабельных отелей, и реконструкция заводов, и даже... опасность заражения чумой.

С каждым днем я все сильнее чувствовал, что в Пеньковском нарастает напряжение. Утром я присутствовал на разных конференциях, даже выступал на них, однако во второй половине дня, когда члены делегации уезжали на заводы и выставки, никаких дел у меня не было. Несмотря на то что Пеньковский организовал наш визит с удивительной тщательностью, он все-таки казался озабоченным и старался найти повод для обсуждения тех или иных деталей. "Есть еще несколько вопросов..." – обычно начинал он разговор, но, когда мы отправлялись на прогулку по улицам Москвы или сидели на диване в зале какогонибудь музея, эти вопросы как-то незаметно рассасывались. Пеньковский подолгу молчал, потом вдруг улыбался и предлагал мне сигарету. Помню, как в Оружейной палате Кремля он остановился перед каким-то ларцом и, прикоснувшись ладонями к стеклу, начал всматриваться, точно загипнотизированный, в эту средневековую вещицу. Я заговорил с ним, но он не ответил. Когда я обратился к нему снова, он вздрогнул и схватил меня за руку:

"Уйдем отсюда: здесь так мрачно – я не могу этого вынести! Мне нужен свежий воздух". Мы вышли, пересекли Красную площадь, поднялись к Лубянке и прошли мимо тюрьмы, освещенной бледным, низко висящим в свинцовом небе солнцем. Мы оба тяжело дышали, в особенности я, и в морозном воздухе перед нашими лицами клубился пар.

Мы испытывали друг к другу безотчетную симпатию, но именно это его и сдерживало: офицер ГРУ, он был приучен не доверять такого рода чувствам. Впоследствии он рассказал мне, что много раз был на грани откровенного разговора, но так на него и не отважился. Слишком удачным все это было: глава английской делегации, с которым можно проводить столько времени наедине, так дружески настроенный и готовый выслушивать любые откровения! И пока мы продолжали наши прогулки и осмотр достопримечательностей, я читал в его светлых глазах желание объясниться в сочетании с неуверенностью, – но никак не мог ему помочь.

В последний вечер он пригласил меня на "Лебединое озеро". Сидя в огромном зале, отяжеленном позолотой и украшенном громадными люстрами царских времен, я убедился в сильнейшей любви русских людей к этому виду искусства. Русские знают толк в балете так же, как англичане – в футболе. Это было все равно что присутствовать на стадионе "Уэмбли" на финальном матче чемпионата мира – когда ощущаешь сосредоточенность и горячую увлеченность всех присутствующих.

Спектакль окончился, но музыка все еще продолжала звучать в наших ушах. Мы зашли в кафе, сели за столик в углу и заказали пива. Пеньковский вздохнул и, словно подводя итоги, сказал:

– Гревил, я думаю, нам уже пора называть друг друга по имени.

– Конечно, так лучше, Олег.

– Да. А еще лучше: "Алекс". "Олег" по-английски звучит не так хорошо.

– Да здравствует Алекс! – сказал я. – Надеюсь, мы еще встретимся,

– И я на это очень надеюсь.

– Может быть, в Лондоне? Ты когда-нибудь бывал в Лондоне?

– Нет. Но очень бы хотел.

– Это можно устроить. Я побывал в твоей стране – почему бы тебе не побывать в моей? Кстати, ты мог бы возглавить ответную делегацию.

– Да, пожалуй... Почему бы и нет? Отличная мысль!

– Тогда предложи это Комитету.

– Нет, – он заколебался, – нет, Гревил, будет гораздо лучше, если это предложение поступит от тебя. Ты сделаешь это?

– Конечно!

Хотя мы разговаривали тихо, Алекс каждый раз, когда ему надо было сказать что-то важное, заслонял нижнюю часть лица рукой или подносил ко рту стакан. Этому обучают всех разведчиков – для того чтобы в людном месте, особенно в баре или ресторане, сделать невозможным чтение по губам: опытный специалист может узнать, о чем идет речь, даже если он сидит через несколько столиков от вас.

– Да, я много слышал о Лондоне... – он прервался, облизал губы и посмотрел на меня, словно был не в силах высказать какую-то мучившую его мысль. Я смотрел ему в глаза и ждал. Вдруг взгляд его быстро скользнул в сторону и выражение лица изменилось: за соседним столиком еще недавно была компания из четырех человек – теперь же оставался только один. Он сидел неподвижно, закрыв глаза и положив локти на стол. В общем, это еще ничего не означало. Мы так никогда и не узнали, были ли эти люди обычными посетителями или нет. Но подозрение у Алекса не рассеялось, поэтому он вежливо сказал:

"Ну что ж, надеюсь, приезд вашей делегации был не напрасным!" Я ответил, что уверен: это было не напрасно, после чего он проводил меня до гостиницы, где мы и расстались, пожелав друг другу спокойной ночи.

На следующее утро, перед отъездом из Москвы, я последний раз явился в Комитет и предложил организовать поездку советской делегации в Лондон. Мне ответили, что сразу это решить нельзя, но мое предложение будет рассмотрено.

Алекс приехал проводить меня в аэропорт, однако нам ни на минуту не удалось остаться наедине. Последний раз я увидел его с верхней площадки трапа: он помахал мне рукой, повернулся и пошел назад.

Я никак не мог понять, в чем дело. Всю дорогу я ломал себе голову в поисках ответа: ведь Алекс наверняка хотел что-то мне сказать. Много раз он был на грани откровенности. И возможности для этого были. Что же ему помешало?

Разгадку я узнал через несколько недель, в Лондоне.

Один из старейших членов нашей делегации рассказал, как однажды вечером полковник Пеньковский очень его удивил, явившись к нему в номер и попросив передать какой-то пакет в Форин-Офис [Министерство иностранных дел Великобритании]. Пожилой бизнесмен, не привыкший к подобным просьбам и испытывавший естественный страх ко всему, что выходило за рамки закона особенно на советской территории, – отказался выполнить эту просьбу.

Значит, Алекс мне не доверял. Я не мог порицать его за это недоверие, но оно означало чрезвычайно досадную проволочку. Лишь в апреле 1961 года мне удалось разбить лед в наших отношенилх.

Когда я вновь приехал в Москву – для организации поездки русской делегации в Лондон – и встретился с Алексом, он был по-прежнему дружелюбным и по-прежнему колеблющимся. Он показал мне уже утвержденный список членов советской делегации. Просмотрев его, я понял, что нам опять предлагают некомпетентных людей.

Я запротестовал. Алекс сказал, что список составлен Комитетом и никаких изменений в нем не будет.

– Но кто эти люди, Алекс? Мои фирмы специализируются совсем на другой продукции!

– Неважно. Соглашайся, Гревил, пожалуйста, прошу тебя!

– Ну, а этот человек, профессор Казанцев, он кто?

– Специалист по радарам. Его очень интересует ваш Джодрел Бэнк [Радиоастрономическая обсерватория].

– Но я не продаю Джодрел Бэнк! А вот эти люди – они даже не специалисты. Это просто чиновники. Мелкие служащие!

Мы шли по Красной площади, и ветер залеплял нам глаза снегом.

– Но главой делегации буду я, Гревил.

– Я знаю. Однако при всем моем к тебе уважении, этого недостаточно. Я хочу либо лучших специалистов, либо никого. Если в составе делегации не появятся эксперты, я вынужден буду пожаловаться в Комитет.

– Не делай этого, Гревил, иначе поездка не состоится!

Поняв, что мне наконец представилась долгожданная возможность, я строго сказал:

– Извини, Алекс, но я вынужден настаивать. Мне бы очень хотелось показать тебе Лондон, однако не за счет срыва всех наших планов. Мои фирмы хотят специалистов.

Алекс хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Но дело вовсе не в этой делегации: в Лондон необходимо попасть мне и совсем не для развлечений. Мне нужно много, очень много вам сказать! Это необходимо, совершенно необходимо!

– Почему, Алекс? Почему это так важно?

И тогда, прерывисто дыша среди разыгравшейся пурги, в которой даже советским агентам не удалось бы подвесить микрофон, он сказал мне все, что я хотел услышать.

В тот же вечер он передал мне в номере гостиницы тяжелый, объемистый пакет. "Открой его, Гревил, посмотри, что там!" В пакете было подробное досье на самого Пеньковского, а также фотопленки с заснятыми советскими военными и иными документами, которых, насколько я мог судить, было более чем достаточно, чтобы убедить Лондон. Я не стал упоминать, что мне известно о его попытке передать пакет с неподходящим человеком Не было нужды ворошить прошлое. Алекс поверил мне – это было главное.

На следующее утро я улетал из Москвы. На аэродроме было так холодно, что даже два вооруженных офицера, обычно стоящие у подножия трапа, предпочли забраться в самолет. В салоне было только трое пассажиров. Ощущая тяжесть пакета в кармане пальто, я предъявил билет, и мне жестом показали, что я могу занять место.

Я быстро прошел почти в самый хвост самолета, спрятал пакет под каким-то свернутым в рулон ковриком в багажной сетке и сел в кресло на несколько рядов впереди.

Салон постепенно наполнялся пассажирами. Я посмотрел в иллюминатор: Алекс стоял недалеко от самолета. Все уже было готово к вылету, но мы почему-то не трогались с места. Вдруг к самолету подъехал "джип", из которого выскочили несколько офицеров. Трое из них появились в дверях салона и начали шептаться о чем-то с командой самолета; остальные расхаживали взад-вперед у взлетно-посадочной полосы. Наш вылет задерживался уже на двадцать минут. На полчаса. Чтобы не привлекать внимания, я старался не слишком пристально следить за происходящим и ждал, уставившись в свою газету и думая о пакете под ковриком. Через тридцать пять минут мы взлетели. Не знаю, чем объяснялась вся эта суета, но, судя по всему, причиной тому был не я с моим пакетом.

Пока самолет выруливал для разбега, мне была видна укутанная в пальто высокая, стройная фигура Алекса. Он махал обеими руками, словно хотел таким образом стереть в памяти пережитые нами тревожные минуты. Нам предстояло пережить еще немало других, но те были первыми.

Отныне это был не один против всех, а двое против остальных. Существенная разница!

Лубянка

В кабинете, где меня допрашивают, бок о бок за большим столом сидят генерал и подполковник. Рядом, за маленьким столом, – место переводчика. Никакого сомнения, что каждое слово записывается на магнитофон, хотя микрофона нигде не видно.