Текст книги "Повелитель теней"

Автор книги: Грэм Тэйлор (Тейлор )

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Вспомнив о неприятном чувстве, охватившем его в лесу, он пожал плечами и постарался усмехнуться про себя, чтобы окончательно избавиться от пережитого страха. Белая Пустошь была и впрямь пустынна, лишь кое-где паслись овцы между торфяниками и скальными обнажениями. Крейн подъехал к останкам виккамена. Он весь рассыпался. Несколько веточек ивы лежало на земле нетронутыми огнем. При свете дня это место выглядело совсем иначе, чем ночью. Он искал долину, где случилось нападение, и, спешившись, повел коня под уздцы, надеясь найти в траве обломки стрелы, которая пронзила его руку и затем разбилась о скалу.

На залитой солнцем земле он обнаружил обломки нескольких маленьких расколотых вдребезги стрел, которые выглядели как осколки алмазов или литого стекла. Итак, все это было на самом деле – никакой фантазии или мистических галлюцинаций. Магия ни при чем. Теперь он имел доказательства. Рана в предплечье и осколки стекла, разлетевшегося вокруг скальных обнажений, были свидетельствами, в которых он нуждался.

Крейн поднял несколько кусочков разноцветного стекла. Каждый осколок ошеломляюще переливался оттенками зеленого, красного, кобальтового и пурпурного цветов. Никогда не видел он до сих пор ничего, сделанного рукой человеческой, что сравнилось бы своей гипнотической красотой с этим стеклом.

Вдруг он услышал пение, оно раздавалось из-за груды камней. Видеть он никого не видел, но слышал женский голос. Это была горестная жалоба, женщина оплакивала свое умершее дитя. Возле груды камней стоял высохший куст, все листья опали с его мертвых, сухих ветвей. Высотой он был в человеческий рост, и на каждой веточке качались записки, послания, привязанные нитками или ленточками, чьи-то волосы, имена, написанные на пергаментной бумаге, завернутые в тряпицы моления – все это болталось на ветру, то ли чтобы их унес ветер, то ли чтобы услышало какое-нибудь глухое божество. Подарки – фигурки животных из высохшего хлеба – покрывали камни, сложенные горкой возле ствола. Все это шуршало и стучало о сухие ветки под утренним бризом.

Песня становилась все громче, но поющую женщину Крейн по-прежнему не видел. Тогда он пошел на голос, оставив позади груду камней у деревца, спустился в овраг, поднялся по противоположному его склону и, наконец, увидел ее. Она сидела на камне, торчавшем среди вереска, как костяшки сжатого кулака. Крейн удивился, почему раньше не заметил ее. Эту скалу было видно сразу, как только он вышел из леса на простор Белой Пустоши.

Женщина продолжала петь, поддерживая голову руками; рыжие космы падали на лицо. Одета она была, как жена рыбака: накинутый на плечи платок прикрывал грубо сшитое длинное платье, спереди – фартук из мешковины.

Крейн поднялся к женщине и остановился перед ней. Он видел ее огрубевшие руки, закрывавшие лицо, видел пальцы со сломанными ногтями, перебиравшие и машинально скручивавшие пряди волос. Пение превратилось в унылое жужжание, вновь и вновь повторявшее один и тот же мотив:

– Она ушла, ушла навсегда, сюда не вернется уже никогда.

– О ком ты, женщина? Что ты здесь делаешь одна? – спросил Крейн.

– Она ушла, покинув меня, ее увезли далеко-далеко, – пропела женщина в ответ.

– Посмотри на меня, женщина. Может быть, я помогу тебе найти ее, – сказал он.

Женщина яростно затрясла головой, так и не взглянув на него, только крепче вцепившись пальцами в волосы, у самых корней.

– Она ушла, ушла навсегда, ее не найти никогда, – пропела она, почти прокричала ему свою песню. – И я буду приходить на Белую Пустошь, покуда она не вернется домой, не вернется в мое сердце, к ожидающему ее очагу.

Крейн взял ее руку и заставил посмотреть на него. Она противилась, прикрывала глаза, отрывала от себя его руки. Вскочив на ноги, она оттолкнула Крейна.

– Оставь меня, оставь же меня, – сказала она. – Ты приходишь сюда и говоришь мне, что нужно делать, когда вокруг тебя кружится нечисть, готовая унести твою душу… Как у нас говорится, кое-кто здесь желает полакомиться твоим сердцем.

Женщина посмотрела на Крейна. Ее незрячие глаза, закрытые бельмами, не видели здешнего мира.

– Женщина, ты слепа, как же ты можешь видеть подобные вещи?

Она посмотрела на него незрячими глазами так, словно знала о нем решительно все.

– Чтобы видеть смерть, глаза не нужны, не нужны и губы, чтобы говорить о ней. А теперь оставь меня, я хочу петь для моей доченьки. Вдруг она сейчас проходит мимо, и я не хочу упустить ее.

Женщина снова запела, и ее стенания напоминали вой ветра в зимней ночи.

– Послушай меня, женщина. Кого ты ищешь? Может быть, я в силах помочь тебе, я зрячий, я вижу этот мир. – Крейн опять приподнял ее голову, желая увидеть ее лицо.

– Чтобы видеть сей мир, нужно больше, чем просто глаза. Они должны уметь заглянуть в будущее, и в потусторонний мир тоже. – Она протянула руку и коснулась его щеки, проведя пальцем по шраму, оставленному шпагой Фаррела. – Так это ты, раненный сталью, ты, увлекаемый дьяволом. С упрямым сердцем и несгибаемой волей… Ты здесь, на моей пустоши, у моего дерева. Капитан Джекоб Крейн, покойся в мире. – Мягко, как только могла, она погладила его по щеке.

– Нечего петь мне заупокойную, покуда я все еще дышу и душа не покинула моего тела, – возразил Крейн. – Я вполне жив-здоров и намерен таким остаться.

– Как долго ты можешь бороться с тем, чего не способен видеть? Как долго они захотят следовать за тобой, вместо того чтобы схватить тебя? Дай мне стекло от той стрелы, положи его в мою руку.

Она протянула ему раскрытую ладонь. Крейн вынул из кармана осколки и вложил ей в ладонь. Он смотрел на ее грубую кожу. Она сжала осколки в кулаке и стала растирать их.

– А теперь смотри, капитан Крейн.

Она раскрыла ладонь, стекла не было. Осталось лишь немного красной пыли, похожей на высохшую грязь. Женщина подняла руку, и ветер заиграл над стеклянной пылью.

– Ты смотри, милок, смотри, – пропела она. И вдруг сдула порошок с руки в сторону Крейна.

Он мгновенно вскинул руку, защищая лицо. Стекляная пыль заплясала вокруг него, отскакивая от кожи и вновь кружась, меняя цвет и форму, образуя нечто черное и крылатое. Оно кружило теперь над его головой, хлопая крыльями и каркая. Рукою в кожаной перчатке Крейн попробовал отбросить неведомую тварь.

– Пусть ее, капитан Крейн, птица не причинит тебе вреда. Она реальна лишь настолько, насколько ты хочешь ее вообразить, – проговорила женщина.

Крейн перестал молотить кулаком воздух. Птица взлетала все выше и выше, то взмывая, то опускаясь вместе в порывами ветра, гулявшего над пустошью.

– Во имя какого бога ты проделываешь все эти штуки? – спросил он женщину. – Зачем так мучишь меня?

– Ты сам мучишь себя, Джекоб. Ты никогда не доволен тем, что имеешь, или тем, кто ты есть. Твое сердце не ведает покоя, ты человек, у которого нет друзей. Тебе никогда не понять слова «любовь», но все же есть в тебе зернышко надежды, крошечное горчичное зернышко, которое только и ждет, чтобы прорасти. – Она потрепала его по плечу. – И делать тебе нужно только одно: учиться. Ступай на перекресток Рудда на скале Ригг, и ты увидишь свое будущее.

– Какой демон сидит в тебе? Мне следовало бы разрубить тебя прямо здесь и сейчас за колдовство.

– Ничего хорошего из этого не получится, Джекоб Крейн. Просто явится кто-то другой, потом еще и еще другие. Взгляни на небо – или не видишь, что скоро время наступит? В мире кое-что происходит. Силы зла перестанут пугать, люди вернутся к этому деревцу, чтобы найти силы в самих себе. – Женщина опять запела, зовя свою дочь.

– Зачем говорить загадками? Скажи мне, кто твой хозяин! – потребовал Крейн и уже вскинул руку, готовый ударить женщину.

Но ее не было. Он огляделся, но нигде ее не увидел. В огромной Белой Пустоши он стоял один. Потом он вновь услышал ее голос из-за той груды камней возле ее священного дерева; голос по-прежнему звал дочь вернуться. Он кинулся туда и бросил взгляд на тропинку, что спускалась от Белой Пустоши к скале Ригг. Вдали он увидел женщину, бредущую между камней; ее шаль и длинные рыжие волосы развевал ветер. Вокруг нее вилась черная ворона, то припадая к земле, то взвиваясь в небо с каждой нотой ее песни; наконец он потерял ее из виду – она скрылась за кустами рябины, отмечавшей границу Уор-Дайка.

17
КЕРУВИМ

Капитан Фаррел не любил, когда на него кричали. Он был человек военный, обязанный исполнять приказы, предпочтительно свои собственные. За это утро он получил столько оскорблений от Демьюрела, что уже не мог их переварить, и наконец вышел из себя.

– Полагаю, вы считаете, что я полный профан, викарий, однако же я свое дело знаю, и вам менее всего требуется поучать меня, как поймать такого негодяя, как Джекоб Крейн. В конце концов, разве не я чуть не прикончил его в лесу прошлой ночью?

– Да, – отозвался Демьюрел. – Я видел царапину на его физиономии.

– Царапину? Да он был уже полумертв, когда я расправился с ним! – возмутился Фаррел.

– Что ж, если такого человека можно счесть полумертвым, тогда всем нам есть на что надеяться. Да он живее вас и меня, вместе взятых. И мне это не слишком нравится. Я хорошо заплатил вам, чтобы вы его убили, однако вы не выполнили свою работу. А теперь скажите мне только одно: вы намерены ее выполнить в ближайшее время или мне следует поручить ее кому-либо другому? – взорвался Демьюрел, стукнув кулаком по столу.

– Что за спешка? Такие вещи требуют времени. Как хорошее вино, которое надо смаковать, а не проглатывать залпом, – заявил Фаррел, оскорбленный до глубины души.

– Ждать?! Вы это мне предлагаете? – взвился Демьюрел. – Я не могу больше ждать: он должен быть убит сегодня же ночью, а его посудина взорвана, черт возьми. Каждую неделю, выглянув из окна, я вижу, как она идет на всех парусах в Бейтаун и выгружает свой контрабандный товар… чего там только нет! Или вы не понимаете, что нас – и вас и меня – вышибают из торговли, притом из торговли всем самым ценным?! Ваша обязанность пресечь контрабанду, не допускать, чтобы это жулье распоясалось.

– Тогда я прежде всего должен арестовать себя… и вас, конечно, – сказал Фаррел, полагая, что ответил весьма остроумно.

– Не будьте идиотом. Неужто вас ничему не учат в армии? – Демьюрел умолк и перевел дух. – Мы с вами оба в деле. Это дело – контрабанда, и мы должны покончить с соперниками, – проговорил Демьюрел вне себя от ярости, но Фаррел лишь спокойно стряхнул пылинку со своего ярко-красного мундира и горделиво подкрутил длинные усы.

– Прошу вас, капитан Фаррел, выполните наш уговор. Убейте его. Мне все равно, как вы это сделаете, можете взять его измором, если пожелаете, но я требую: он должен умереть. Сбросьте его со скалы, пусть его растопчет стадо баранов, делайте что хотите, но прошу вас: УБЕЙТЕ ЕГО! – орал Демьюрел так, что Бидл, сидевший за дверью, заткнул уши.

– Я полагал, это могли бы сделать вы сами, викарий. Вы прожужжали мне все уши со своей сверхъестественной властью и магией. Уж верно, у вас имеется подходящий заговор или заклятие, чтобы выполнить это самому? Вы, верно, могли бы вызвать какого-нибудь духа ада, чтобы напугать его до смерти да в ад и отправить? Таким образом мои драгуны могли бы остаться в стороне: кровь на мундире выглядит не слишком приятно, знаете ли. – И Фаррел улыбнулся Демьюрелу.

– Вы… вы фат и денди. Вы просто баба, самодовольный фигляр, не лучше грошовой ведьмы. Мне нужен был человек, чтобы сделать это, и я решил, что вы как раз тот человек. Никто не станет использовать магию ради дела, которое может быть выполнено своими руками. Магия – вещь особенная, прекрасная, восхитительная. Это все равно что создавать изумительные картины. И при этом не тратить краски.

Фаррел посмотрел на Демьюрела, потом перевел взгляд вниз, на море. Корабль Крейна стоял в заливе недалеко от берега. В лучах утреннего солнца это было красивое зрелище.

– Что мне во всем этом? – спросил он. – Я знаю, речь идет о чем-то гораздо большем, чем контрабанда. Так каков же ваш план? – Фаррел вопросительно приподнял бровь.

Фаррел догадывался: Демьюрел затевает нечто от него тщательно скрываемое. Фаррелу вообще не нравилась солдатская служба. Ему не хватало лондонского общества. Здесь, на севере, ему казалось, что его отделяют тысячи километров от всего, что он знал и любил, к чему хотел вернуться как можно скорее. Отец купил ему капитанский чин, чтобы выручить из неудачной любовной истории. Он стал военным временно, лишь затем, чтобы спасти лицо семьи, он собирался скоро вернуться. Но минуло с тех пор девять лет, а он все еще оставался на севере, на этом скалистом мысе, выдающемся в Немецкое море, охотился за контрабандистами, не своим голосом орал приказы и тяжело топал по грязным дорогам от Бейтауна до Уитби. «Нет, – думал он, – такая жизнь не для джентльмена».

– Допустим, я расскажу вам одну историю, фантастическую сказку… Способны вы удержаться и не пересказать ее ни единой душе? – спросил вдруг Демьюрел.

Фаррел был заинтригован. Он ответил не сразу. Не спеша оглядел кабинет, чтобы выиграть время.

– Если это правдивая история, я готов уважать конфиденциальность, – ответил он. – Ну а если это сплетни барменш, какой смысл держать их про себя.

– Потому что это сказание о власти, и слова в нем – это живые слова, которые могут пустить корни в наших душах. Эти слова могут изменить самую сущность мира. Каждое такое слово подобно стреле, способной пронзить сердце. – Демьюрел придвинул свое кресло ближе к Фаррелу. – Всякий раз как они произнесены, стрелы вылетают, чтобы творить свое дело в мире. Нам они не подвластны им нельзя указать цель, они сами найдут свою собственную мишень. Они всегда попадут в точку.

Фаррел кивком предложил Демьюрелу продолжать.

– Я понял вас так, капитан, что вы готовы сохранить мою тайну? – спросил Демьюрел.

– Кажется, тут что-то большее, чем трижды понюхать закапанный пивом передник. Я сохраню услышанное про себя. А все-таки, что, если я проговорюсь? – поинтересовался Фаррел.

– Тогда тот самый дух ада, который вы предлагали мне напустить на Крейна, настигнет вас в темноте и разорвет ваше горло еще до того, как вы умрете, – приятно улыбаясь, сообщил Демьюрел.

Фаррел поднял руку к шее и почесал горло.

– В таком случае я буду нем как рыба.

– Отлично. Эта история буквально сжигает меня изнутри. Вы единственный человек, кому я решаюсь сказать, что должно произойти. Решать, где истина, предоставляю вам. – Он наклонился к Фаррелу и знаком предложил придвинуться ближе. – Представьте себе два войска, сошедшиеся в битве лицом к лицу, притом одно войско сильнее другого. Капитан слабой стороны медлит, пасует. Несмотря на это, его войско сражается храбро и уже почти побеждает противника. Внезапно посреди сражения капитана захватывают в плен. Его увозят с поля боя, убивают и бросают. Положение меняется, меньшее войско побеждено и разбегается кто куда, словно овцы, оставшиеся без овчара.

– Продолжайте. Итак…

– Много лет спустя пошли слухи, что капитан жив, – каким-то образом могущественные чары вернули его к жизни, – и битва вот-вот готова разгореться вновь. И тут вы обнаруживаете, что у вас есть оружие, способное остановить его; с этим оружием вы становитесь, в сущности, командующим самой грозной силой, какую видел когда-либо мир. Вы владеете ветрами и морями. Одним-единственным словом вы можете остановить время. Это оружие обладает такой мощью, что сам Господь Бог склонится перед вами и все его ангелы припадут к вашим ногам. Как бы вы поступили?

Нервический смех душил Фаррела; однако он чувствовал, что все это не розыгрыш и не россказни колдуна. Его глаза впились в лицо Демьюрела, отыскивая хоть какой-нибудь знак, что в его речах правда.

– Я бы… я бы… я бы знал, что делать, и молил бы Господа, чтобы подобное никогда не случилось.

По лицу Демьюрела он уже понял, что это не пустой вымысел. Знал: Демьюрел верит, что все это правда.

– И у вас есть такое оружие? – спросил он викария, отнюдь не уверенный в том, что стоило задавать ему подобный вопрос.

– Капитан Фаррел, вы человек военный… Разве такое оружие существует? – вопросом на вопрос ответил Демьюрел.

– Если бы существовало, оно стоило бы всего золота мира. Никакая армия не могла бы противостоять такому оружию. Мне почему-то не кажется, что вы говорите иносказательно. Оно существует? – И Фаррел опять приподнял бровь, не зная, каков будет ответ.

– Оно существует и находится здесь… в башне. Однажды я уже испробовал его с самыми невероятными результатами. Оно подхватило корабль и швырнуло его на берег, разломив пополам, как ребенок сломал бы веточку. Думать, что оно умещается в твоей ладони и при этом обладает такой властью, что весь космос вынужден покориться ему!… – Демьюрел возбужденно захихикал.

– Но как эта штука действует? – спросил Фаррел.

– Пока что я и сам толком не знаю. Тут вопрос веры. Могу лишь представить, что оно концентрирует в себе некую забытую силу в форме, невиданной в течение многих тысячелетий и ни на что не похожей. Керувим не использовался со времен Моисея.

– И он у вас здесь? – спросил Фаррел.

– Да. Полагаю, вы пожелаете взглянуть на него? – предложил Демьюрел.

– Я хотел бы знать, что вы намерены с ним делать.

– Мой дорогой друг, с его помощью я намерен делать все, что захочу, когда захочу и в отношении того, кого захочу. Я мог бы заставить такого человека, как вы, быть со мной заодно. Каждому генералу необходим капитан.

– Каждый капитан нуждается в вознаграждении, – ответил Фаррел.

– Это мелочь, не стоит и говорить. В какой стране вы хотели бы властвовать?

Весь вид Демьюрела свидетельствовал о том, что он не шутит. Он выглядел взволнованным, словно мальчуган, нежданно-негаданно ставший обладателем высочайшей награды. Он был не в состоянии держать это про себя: ему было необходимо хоть кому-нибудь продемонстрировать свое могущество, а Фаррел в его понимании ближе всего подходил к понятию «друг». Демьюрел не способен был проявлять теплые чувства к кому бы то ни было и знал это. Его холодность защищала его от необязательных жизненных сложностей. Он находил всякого рода связи слишком утомительными, слишком требующими внимания к себе. Их надо было поддерживать, развивать, терпеть. Этого он не умел. Когда он был малым ребенком, у него была мышка, которую он держал в деревянном ящике. Несколько дней он забавлялся с ней, позволяя крохотному зверьку взбегать по его руке, залезать под одежду. Потом мышка ему надоела. Он в последний раз закрыл ящик и схоронил его в саду. Больше он никогда не вспоминал о крохотной зверюшке, предоставив ей самой позаботиться о том, как умереть. Повзрослев, он с еще большей легкостью игнорировал страдания ближних и сам подвергал их страданиям.

– Кто еще знает об этом оружии? – спросил Фаррел.

– Из тех, кто имеет значение, только Джекоб Крейн. Но даже ему не известна его истинная ценность. Крейн человек, не способный верить. Он бессердечный негодяй, кто, ничтоже сумняшеся, продал бы родного отца, если бы таковой у него был, – ответил Демьюрел. – Как только он перестанет болтаться у нас под ногами, мы сможем делать все, что захотим.

– Есть тут все же одна мелочишка, которая весьма касается меня. – Фаррелу не хотелось задавать этот вопрос Демьюрелу, но все ж он не удержался. – Что может помешать вам убить меня, как только вы получите эту власть?

– Ничего. Абсолютно ничего. Вы должны просто мне верить, – ответил Демьюрел, вынимая часы из жилетного кармана. – У меня там в башне кое-кто есть, я хотел бы показать их вам. Они пытались выкрасть Керувима и теперь ждут наказания. Я также могу показать вам нечто такое… что поможет вам понять, какой властью я действительно обладаю.

18
LATET ANGUIS IN HERBA [5]5
  Змея затаилась в траве (лат.) – цитата из «Буколик» Вергилия


[Закрыть]

Змеи лежали в открытом ящике возле двери, свившись в клубок. В помещении было холодно от ледяного ветра, проникавшего снаружи из-под дубовой двери, и змеи почти не шевелились, лишь изредка какая-нибудь из них поднимала голову и, высунув длинный язык, подозрительно втягивала в себя воздух.

Кейт, Томас и Рафа некоторое время еще говорили о том, что ждет их, когда вернется Демьюрел. Потом все замолчали, каждый ушел в себя, справляясь с собственными страхами в одиночку.

Кейт попыталась ослабить веревку, которой стянуты были ее запястья, но скоро поняла, что привязана к креслу чрезвычайно надежно. И все же, ощущая свою полную беспомощность, она испытывала все возрастающий гнев, который лишь укреплял ее решимость ни за что не поддаться Демьюрелу. Этот гнев поддерживал в ней неотступную мысль о побеге: или бежать, или, как-нибудь изловчившись, нанести тяжелую, мучительную, неизлечимую рану Демьюрелу в последние мгновения ее жизни. Она соображала, как это сделать, внимательно осматривала комнату, но единственно подходящим оружием могли бы стать подсвечники. Потом ее осенила другая мысль: ведь после того, как Крейн предал их, никто их не обыскал! У Томаса оставался меч варригала, спрятанный за спиной, под одеждой. Радуясь тому, что дети пойманы, Демьюрел и Бидл ничего не заметили. Кейт старалась представить себе, как высвободит свои руки, дотянется до Томаса, возьмет меч и нанесет роковые удары колдуну и его подручному.

Она подергала золоченые шнуры, обвивавшие ее запястья, но они лишь крепче затянулись, врезаясь в кожу. Казалось, стоило ей подумать о бегстве, как шнуры угадывали ее мысли и медленно, точно извивающиеся змеи, все туже и туже затягивали узлы. Только тут она поняла, что задуманный побег может и не получиться.

Томас больше не мог молчать. Долгих два часа он слушал бормотание Рафы, не зная или не понимая, что же он говорит. Томас глубоко осознавал беду, в которой они оказались, и считал это своей виной. Он не должен был довериться Джекобу Крейну. Когда они спаслись из той лощины, он должен был отвести Кейт прямо домой, а не ждать Крейна. Он чувствовал себя круглым болваном, и этот плен, в котором они оказались, был ему наказанием.

По его мнению, самым верным способом спастись было заключить сделку с Демьюрелом, умолять его вернуть им свободу. Конечно же, он не откажет. Демьюрел знал Томаса с младенческих лет. Томас выслушал бесчисленное множество его проповедей, часами, не шелохнувшись, до конца высиживал службы в холодном храме, на самых неудобных скамьях. Неужто викарий способен убить человека, которого знал? Томас откинулся на спинку кресла, его туго связанные руки совсем онемели. Он вдруг понял, что была в Демьюреле одна сторона, тайная, мрачная, жестокая сторона души, которую он скрывал от всего мира. Собственное будущее уже не казалось Томасу таким уж ясным. У него не было никого на свете, кого он мог бы позвать на помощь. Никого, кто ворвался бы сюда и спас его. Он надеялся уже только на то, что виденный им сон окажется правдой, что ему не надо бояться смерти, ибо, уверовав в Короля, он обретет вечную жизнь. Это было его единственной надеждой.

Все это время Рафа смотрел на стену с затаенной улыбкой на лице, сконцентрировав все свои помыслы на Риатаме. В какой-то момент он понял, что Кейт и Томас устремили свои глаза на него и вслушивались в слова, которые он повторял вновь и вновь:

 
Будь благословенна сила Риатамы,
Это он обучил мои руки сражаться.
Мое благочестие – моя крепость,
Тот, в кого я верую, – моя неприступная башня;
Он – мой щит и мой освободитель;
Он победит моих врагов прежде меня…
 

Рафа оборвал псалом и обратил глаза на Кейт и Томаса.

– Отвечу прежде, чем вы спросите: это песня для Риатамы, она из его Книги, – сказал он. – Я молюсь, беседую с ним; это помогает узнать его волю.

– И что же он тебе говорит, этот Риатама? Что всем нам предстоит умереть? – резко спросила Кейт. – Если это все, что он сказал, тогда что от него толку; с тем же успехом ты мог бы беседовать с потолком или говорить просто в воздух. – Она сделала еще попытку оторваться от кресла, но веревки лишь глубже врезались в ее запястья. – Это твой Бог загнал нас сюда, ну так когда же он собирается нас отсюда вызволить? – требовательно спросила она.

– Пробовала ли ты когда-нибудь обратиться к нему или твоя злость всегда заполняет твой рот до отказа? – усмехнулся в ответ Рафа.

– Я много раз обращалась к Богу, только он никогда меня не слышит, – заявила она сердито. – Когда моя мама умерла, я каждый день просила его вернуть ее, но этого так и не случилось. Если он Бог, почему же он такой глухой? Или ему дела нет до таких людей, как я?

– Он любит тебя больше, чем ты можешь себе представить, но вера начинается с приятия, с осознания, кто ты, и понимания своей бренности. Вот тогда ты увидишь силу и величие Риатамы. В нашей слабости мы обретем его силу, в нашей бедности – его богатства. Только в нем мы найдем вечный покой и мир. Он самое могущественное существо во всем творении Божьем. – Рафа смотрел на них со светлой улыбкой.

– Но тогда почему ты собираешься умереть с нами вместе, если твой Бог так могуществен? – спросила Кейт.

– Много людей лучше меня отдали свои жизни во имя его, – спокойно ответил Рафа. – Все мы умрем, это неизбежно. Гораздо важнее знать, куда мы отправимся, перейдя Мост Душ.

Рафа видел, что Кейт восстает против его слов. Ее глаза пылали гневом.

– Слова! – выкрикнула она. – Пустые слова, которые ничем не могут помочь, слова придуманного бога. Я не хочу умереть. Я хочу дожить до старости и потом заснуть и не проснуться. И тогда я не буду знать, что случилось или где я буду. Как можешь ты доказать, что он действительно есть?

– Нужно верить, – сказал Рафа. – Одно маленькое зернышко веры. Хотя бы что-нибудь, чему ты доверишься. И поверишь. Тебя слишком долго мучили, ты ослепла от боли. Отбрось это. Позволь тому, кто может принести мир, излечить твою душу.

– Как могу я поверить во что-то, о чем ничего не знаю? – Кейт заплакала. – Мне страшно, мне так страшно. Я просто хочу, чтобы все это кончилось.

Томас чувствовал, как внутри у него все сжимается от горя за Кейт. Они так много разделили всего в их короткой жизни, а теперь он знал, что они останутся вместе и в смерти. Ему хотелось закричать во весь голос: «Остановите это!» Хотелось обнять ее, защитить, как она всегда защищала его. Она всегда была такой сильной. Он почувствовал себя бесполезным, поняв, что он бессилен спасти ее. Всегда именно Кейт находила в себе силы, она ободряла его, помогала выдержать все, следила, чтобы он был одет и накормлен, когда он ютился в пещере на берегу залива. Она приносила ему еду, каждый день вселяла в него волю к жизни.

Когда умер его отец, именно Кейт, сама еще ребенок, обняла, обласкала его, внесла умиротворение в душу. Она избавила его от страха одиночества, от боли и чувства потери, которые пришибли его. Она была для него всем, а сейчас она плакала рядом с ним, и слезы катились по ее щекам, падали на каменный пол.

Томас понимал, что и сам вот-вот заплачет. В горле набухал ком, он уже не мог его проглотить, глаза горели. Он попробовал сделать глубокий вдох, чтобы не заплакать, но от этого стало только хуже. Он издал рыдание, от которого вывернуло все нутро, грудь заходила ходуном. Горячие слезы брызнули из глаз, как ни пытался он подавить нараставший приступ панического страха, который охватил все его тело. От страха дрожала каждая жилка, сердце гулко билось в груди. Он плакал о себе, о Кейт, о том, что предстояло им испытать. Он чувствовал, что тонет в своем горе. Змеи зашелестели в ящике, издавая шипение в ответ.

– Мой Спаситель, мой щит, Тот, в кого я верю. Силой Слова Твоего спаси нас! – неожиданно вырвался у Томаса крик; он не знал, откуда пришли эти слова, но страстно надеялся, что Король из его сна услышит их, что он существует в этом мире реально, он не видение, не плод его фантазии.

И в тот же миг его объяло мощное и блаженное чувство покоя. Слезы высохли, отчаянный страх быстро отпускал его душу. Он увидел внутренним взором лицо Короля – оно улыбалось ему.

Томас слышал над башней знакомые крики чаек, но вдруг они стали громче, резче, отчаянней от чего по спине у него побежали мурашки. До сих пор он лишь однажды слышал такие заполошные крики птиц, когда он ушел далеко в море в отцовской лодке. Он наблюдал, как огромная зловещая стая морских птиц яростно раздирала тело маленького полумертвого кита, беспомощно качавшегося на спокойных волнах. Он видел, как они отдирали плоть от костей и как море покрылось китовым жиром и недоеденными внутренностями.

Через узкие окна башни ему были видны только мелькающие силуэты сотен морских птиц, кружившихся в небе. Их истошные крики становились все громче, казалось, теперь их уже тысячи, они закрывали небо и солнце. Слышно было, как они садились на крышу башни, скрипя когтями и стуча клювами по металлу.

– Мой отец говорил, что эти птицы – души рыбаков, утонувших в море, которые возвращаются в те места, откуда улетели в небо, – сказал Томас.

– Мой отец говорил, что когда мы умираем, то улетаем прямо к Риатаме, чтобы быть с ним рядом, а те, кто говорит о возвращении сюда, в эту жизнь, дурачат сами себя… как и те, кто их слушает, – резко возразил Рафа.

Вдалеке загудел набат, эхом донесшийся с карьера. Его гулкое, зловещее «донг… донг… донг» возвещало о беде. Колокол, установленный на крыше конторского дома, своим мрачным гулом призывал всех, кто был в поселке и в карьере, бежать к усадьбе викария, спасать ее.

Кейт тревожно смотрела в окно.

– Чего они хотят, что им нужно? – заговорила она первой, видя, как все новые тучи птиц садятся на металлическую крышу башни и скребут, скребут по ней когтями, словно тысячи попавших в ловушку крыс.

И тут они услышали, почувствовали чудовищный грохот. Сперва им показалось, что это гром, донесшийся с дальних холмов. От него содрогнулась башня, закачался Керувим на алтарном столе и подсвечники. Змеи попрятали головы в ящик, кресла заскользили по каменному полу.

С каждым содроганием башни на головы им сыпалась дождем штукатурка, птицы тучей взмывали в воздух, оглашая окрестности резкими воплями. Балки, поддерживавшие крышу, подпрыгнули на каменных опорах, стены башни закачались, это видно было простым глазом.

– Землетрясение! – закричал Томас.

Кейт оглянулась, она явственно услышала рядом с собой голос, назвавший ее имя.

– Это Риатама. Он услышал вашу молитву, и от гнева его затряслась земля. И вздыбилось море, – сказал Рафа. – Птицы знали, что происходит, еще до того, как мы почувствовали содрогание земли. Мы должны выбраться отсюда, пока не рухнула башня.

Кейт первой услышала шаги – кто-то с трудом карабкался вверх по лестнице.

– Слушайте… кто-то идет сюда, – проговорила она тихо; из-за отчаянного птичьего гомона ее почти не было слышно.

Дверь отомкнул Бидл; он вошел, бросил взгляд на свернувшихся в клубок змей. Его лицо выражало панический страх. Кейт воспользовалась моментом.