Текст книги "Фулгрим"

Автор книги: Грэм Макнилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Его первое впечатление о Феррусе Манусе было потрясающим. Примарх Железных Рук был грубым и суровым гигантом, его огромный рост и массивность резко контрастировали рядом со стройной фигурой Фулгрима. Его броня сияла как самый темный оникс, длань на его плече была вылеплена из битого железа, блестящей кольчужный плащ вздымался позади него при ходьбе. Чудовищный молот был перекинут через его спину, Юлиус знал, что это был страшный Крушитель Кузниц, оружие, которое Фулгрим выковал для своего брата.

Феррус Манус не носил шлема и своим изборождённым шрамами лицом походил на гранитную плиту, пережившую два столетия разрушительных войн среди звезд. Когда он заметил своего брата примарха, его строгое лицо потеплело от улыбки; внезапное изменение показалось невероятным, когда лицо приняло прежнее выражение.

Юлиус рискнул мельком взглянуть на Фулгрима. Увидев улыбку на лице его собственного примарха, и прежде, чем понял это, он также заулыбался словно дурак.

Видеть настоящее братство между этими двумя невероятными, богоподобными воинами заставляло его сердце петь. Примарх Железных Рук раскинул свои объятия и Юлий уставился на мерцающие ладони, сияющие под резкими огнями посадочной палубы как колеблющийся хром.

Фулгрим вышел, чтобы встретить брата, и эти два воина обнялись, словно давно потерянные друзья, внезапно и неожиданно воссоединившиеся. Оба засмеялись, и Феррус Манус сильно хлопнул руками по спине Фулгрима.

– Как я рад видеть тебя, брат мой! – проревел Манус Феррус. Трон, я так скучал по тебе!

– Приятно тебя видеть, Горгон! – ответил Фулгрим.

Феррус Манус отстранился от Фулгрима, все еще державшего его за плечи, и просмотрел на тех, кто пришёл поприветствовать его. Он отпустил плечи Фулгрима, и вместе они прошли к капитанам Детей Императора. Юлий задержал дыхание, когда Феррус Манус оказался возле него; примарх возвышался над ним как гигант из легенд.

– Ты носишь цвета первого капитана, – сказал Феррус Манус. Как твоё имя?

Юлий вспомнил первый раз, когда он встретился с Фулгримом лицом к лицу, боясь повторения того уничижительного опыта. Но когда он увидел удивленное выражение лица Фулгрима, то придал своему голосу немного стали.

– Я – Юлий Кеосорон, Капитан Первой, мой лорд.

– Хорошая встреча, капитан, – сказал Феррус Манус, с уважением пожимая ему руку, а свободной махнув воину с суровым лицом, который сопровождал его с Буревестника. Я слышал о тебе много хороших вещей.

– Спасибо, – выдавил Юлий, перед тем как вспомнить, что забыл добавить: «мой лорд».

Феррус Манус засмеялся и сказал:

– Это – Габриэль Сантор, капитан моих ветеранов и человек, которому не повезло служить у меня адъютантом. Я думаю, вы должны получше узнать друг друга. Если ты не знаешь человека, как ты можешь доверять ему свою жизнь, а?

– Да, согласен, – сказал Юлий, непривыкший к такой непринужденности его начальников.

– Он мой лучший воин, Юлий, и я ожидаю, что ты многому научишься у него.

Юлий рассердился от скрытого оскорбления и сказал:

– Я также уверен, что и он у меня.

– В этом я не сомневаюсь, – сказал Феррус Манус, и Юлий внезапно почувствовал себя глупым, поскольку увидел вспышку гнева в его странных серебряных глазах. Его пристальный взгляд скользнул от примарха к Сантору, увидев там невысказанное уважение, когда они оценивали друг друга словно воины, решающие, кто из них лучший.

– Рад видеть, что ты все еще жив, Веспасиан! – сказал Феррус Манус, когда отошел от Юлия, чтобы стиснуть Лорда Командира сокрушительной медвежьей хваткой. – И Огненная птица! Как же давно я не видел, как летает Феникс!

– Ты снова увидишь его полёт, брат мой, – пообещал Фулгрим.

8
Самый важный Вопрос
Воитель
Продвижение

ОБА ПРИМАРХА НЕ СТАЛИ тратить впустую время для собрания высших офицеров Легионов в Гелиополесе, чтобы обсудить стратегию по уничтожению Диаспорекса. Мраморные скамьи, стоявшие на темном полу, были заполнены фиолетовым и золотым Детей Императора и черно-белым Железных Рук. Военный совет не проходил гладко, Юлиус видел, что Феррус Манус недоволен тем, что Фулгрим отверг его последнюю идею как неосуществимую.

– Что ты предлагаешь, брат? У меня больше нет хитростей, – сказал Примарх Железных Рук. – Как только мы начинаем оказывать им угрозу, они исчезают.

Фулгрим повернулся к Феррусу Манусу и заговорил:

– Не путай то, что я говорю, с критикой, брат. Я только-только понял основную причину, по которой вам еще не удалось заставить Диаспорекс вступить в бой.

– Какую?

– Вы слишком прямолинейны.

– Слишком прямолинейны? – переспросил Феррус Манус, но Фулгрим успокаивающе поднял руку, пресекая дальнейшие вспышки гнева.

– Я знаю тебя, брат, и я знаю метод, по которому сражается твой Легион, но иногда преследование хвоста кометы не является лучшим способом поймать её.

– Ты хотел, чтобы мы прятались в этом секторе как воры и ждали, пока они сами попадут к нам в пуки? Железные Руки не воюют так!

Фулгрим покачал головой.

– Ни на миг не подозревай, что я не признаю простую эффективность твоего метода, но мы должны быть готовыми признать, что для каждого противника нужен свой подход.

Во время разговора Фулгрим шагал по залу Гелиополиса, обращаясь к своему брату примарху и воинам, которые окружали его. Свет, отражаясь от потолка, освещал его лицо, и его глаза, темное отражение серебряных глаз Ферруса Мануса, страстно горели, когда он говорил.

– Ты зациклился на уничтожении Диаспорекса, Феррус, что, естественно, верно по отношению к мерзким ксеносам, но ты не задал себе самый важный вопрос относительно этого врага.

Феррус Манус скрестил на груди руки и спросил:

– И что это был за вопрос?

Фулгрим улыбнулся.

– Почему они здесь?

– Ты хочешь углубиться в философские дебаты?! – воскликнул Феррус Манус. – Тогда поговори с итераторами, я уверен, что они смогут дать тебе лучший, менее прямой ответ, чем я!

Фулгрим повернулся, чтобы обратиться к воинам из двух Легионов и сказал:

– Задайтесь вопросом. Вы знаете, что сильный боевой флот охотится за вами и хочет вас уничтожить, почему бы Вам просто не сбежать? Почему Вы не ушли бы дальше к какому-нибудь более безопасному месту?

– Я не знаю, брат, – сказал Феррус Манус. – Почему?

Юлий почувствовал на себе взгляд примарха, и тяжесть от ожидания пригвоздила его к месту. Если уж интеллект примарха был не в состоянии ответить на этот вопрос, то какой шанс был у него?

Он посмотрел в глаза Фулгриму, видя в них веру своего лорда, и ответ стал внезапно ясен.

Юлиус встал и сказал:

– Потому что они не могут. Они в ловушке в этой системе.

– В ловушке? – спросил Габриэль Сантар с другого конца зала. Пойманы в ловушку, как?

– Я не знаю, – сказал Юлиус. Возможно, у них нет Навигатора.

– Нет, – сказал Фулгрим, – не так. Если бы у них не было Навигатора, 52-ая Экспедиция поймала бы их давно. Ещё варианты?

Юлий огляделся, наблюдая, как офицеры обоих Легионов обдумывали вопрос, уверенный, что его примарх уже знал ответ.

Как раз когда он догадался, Габриэль Сантор сказал:

– Топливо. Для флота им нужно топливо.

Хотя Юлиус знал, что это было глупо, но он почувствовал укол ревности, что не смог вовремя ответить на своему примарху и свирепо посмотрел на Первого капитана Железных Рук.

– Верно! – сказал Фулгрим. – Топливо. Флот, размером с Диаспорекс, должен потреблять невероятное количество энергии каждый день, а чтобы сделать прыжок на какое-либо расстояние, они будут нуждаться в его большом количестве. Командиры флотов приведённых к согласию миров этого сектора не сообщают ни о каких существенных потерях танкеров или конвоев. Таким образом, мы должны предположить, что Диспорекс получают свое топливо из другого источника.

– Звезда Кароллис, – сказал Юлий. – У них должны быть накопители солнечной энергии, скрытые где-нибудь в короне солнца. Они ждут, пока накопится достаточно энергии, перед тем, как отправится дальше.

Фулгрим возвратился в центр зала и заговорил:

– Именно так мы и заставим Диаспорекс вступить в бой, обнаружив эти накопители и атаковав им. Мы привлечем своих врагов к сражению по нашему выбору, а затем уничтожим их.

ПОЗЖЕ, ПОСЛЕ ТОГО, КАК военный совет был распущен, Фулгрим и Феррус Манус удалились к лорду Детей Императора на борту Гордости Императора. Покои Фулгрима были бы предметом зависти даже для Терранских коллекционеров; на каждой стене висели изящные картины с яркими инопланетными пейзажами или необычными пиктами Астартес или обычных смертных, участвовавших в Крестовом походе.

Вестибюли были заставлены мраморными бюстами и военными трофеями, расходящимися из центральной комнаты, и всюду, куда падал взгляд, это походило на работу невообразимой художественной красоты. Только в дальнем конце комнаты не было украшений. Это место было частично заполнено резанными мраморными блоками и мольбертами с незаконченными художественными работами.

Фулгрим лежал на шезлонге, без брони, одетый в простую тогу фиолетово-кремового цвета. Он пил вино из хрустального кубка, а одна рука лежала столе, сжимая серебряный меч, взятый в храме Лаэр. Меч был действительно великолепным оружием, почти равным Огненному Клинку, по-своему изящным. Баланс его был безупречен, как если бы он был создан специально под его ладонь, а его острые края могли с лёгкостью пробить доспех Астартес.

Фиолетовый драгоценный камень в эфесе был грубо сделан, но обладал определенным примитивным очарованием, которое весьма разнилось с качеством лезвия и рукоятки. Возможно, он заменил бы драгоценный камень чем-то более соответствующим.

Как раз когда эта мысль возникла, он отверг её, почувствовав внезапно, что такая замена будет актом чудовищного вандализма. Встряхнув головой, Фулгрим выбросил из головы мысли о мече и зарылся рукой в свои распущенные белые волосы. Феррус Манус шагал по комнате как содержащийся в клетке лев, и хотя суда-разведчики даже сейчас охотились за накопителями энергии для Диаспорекса, он все еще пребывал в раздражении из-за этого принужденного бездействия.

– О, сядь, Феррус, – сказал Фулгрим. – Ты сделаешь вмятины в мраморе. Возьми немного вина.

– Иногда, Фулгрим, клянусь, мне кажется, что это больше не боевой корабль, это – летающая галерея, – сказал Феррус Манус, исследуя работы, развешенные на стенах. – Хотя, признаю, эти пикты хороши. Кто автор?

– Фотограф по имени Эуфратия Киилер. Мне говорят, что она путешествует с 63-ьей Экспедицией.

– У неё прекрасный вкус, – отметил Феррус. – Это хорошие пикты.

– Да, – сказал Фулгрим. – Я подозреваю, что её имя вскоре будет известно на всех экспедиционных флотах.

– Но… я не совсем уверен в этих картинах, – сказал Феррус, указывая на ряд абстрактных акриловых красок, буйных цветных и страстных мазков.

– Ты не можешь оценить прекрасные вещи, мой брат, – вздохнул Фулгрим. – Эти работы Серены де Анжелус. Благородные семьи Терры отвалили бы кругленькую сумму, чтобы заполучить хотя бы часть из них.

– Правда? – спросил Феррус, склоняя голову на бок. – И о чём же они?

– Они... – начал Фулгрим, изо всех сил пытаясь вместить в слова ощущения и эмоции, вызванные цветами и формами на картине. Он пристально смотрел на картину и улыбнулся.

– Они – как отображение реальности, сформированной согласно метафизическим замыслам художника, – сказал он, непрошеные слова слетели с его губ. – Художник изображает те аспекты действительности, которые представляют фундаментальную сущность природы человека. Понять, что такое «понимать саму галактику». Госпожа де Анжелус находится на борту Гордости Императора, я должен представить тебя ей.

Феррус хмыкнул и спросил:

– Почему ты так хочешь иметь такие вещи? Они – отвлечение от нашего долга перед Императором и Хорусом.

Фулгрим покачал головой:

– Эти работы будут весомым вкладом Детей Императора в приведённую к согласию галактику. Да, ещё есть планеты, чтобы завоевать их, и есть враги, чтобы уничтожить их, но что будет с галактикой, если некому будет оценить то, что было выиграно? Империум будет пустотой, если отринет искусство, поэзию, музыку и тех, кто оценит их. Искусство и красота тем ближе к божественности, как мы находим в эту безбожную эру. Люди в своей повседневной жизни должны стремиться создавать искусство и красоту. Это будет тем, что поднимет Империум вовремя, и это сделает нас бессмертными.

– Я все еще думаю, что всё это отвлекает, – сказал Феррус Манус.

– Не всё, Феррус, принципами Империума есть искусство и наука. Убери их или позволь им деградировать, и Империума не станет. Сказано, что империя следует за искусством, а не наоборот, как некоторые более прозаической природы могли бы предположить, и я скорее буду жить без пищи или воды в течение многих недель, чем без искусства.

Феррус не выглядел убежденным и указал на незаконченные работы, которые лежали в дальнем конце зала.

– Так, а что же вон те? Они не очень хороши. Что они изображают?

Фулгрим почувствовал прилив гнева, но подавил его прежде, чем мог показать.

– Я предавался творчеству, но здесь ничего серьёзного, – ответил он, но предательское чувство кипело в нём, что его работу так легко осмеяли.

Феррус Манус пожал плечами и сел на высокий деревянный стул прежде, чем выпить чашу с вином, набранным из серебряной амфоры.

– Ах, как хорошо быть среди друзей, – сказал Феррус Манус, поднимая чашу.

– Это так – согласился Фулгрим. – Мы редко видим друг друга, особенно теперь, когда Император возвратился на Терру.

– И взял с собой Кулаков, – сказал Феррус.

– Я слышал, – сказал Фулгрим. – Дорн чем-то оскорбил нашего отца?

Феррус Манус покачал головой.

– Я не осведомлён насчёт этого, но кто знает. Возможно, Хорус сказал.

– Ты действительно должен попытаться привыкнуть называть его Воителем.

– Знаю, знаю, – сказал Феррус, – но мне всё ещё трудно думать о Хорусе как о Воителе, понимаешь?

– Понимаю, но такова жизнь, брат, – обратил внимание Фулгрим. – Хорус – Воитель, а мы – его генералы. Воитель Хорус командует – мы подчиняемся.

– Ты прав, конечно. Он заслужил это, я подчинюсь ему, – сказал Феррус, поднимая чашу. Ни у кого нет большего числа побед, чем у Лунных Волков. Хорус заслужил нашу преданность.

– Говоришь, как верный последователь, – улыбнулся Фулгрим, внутренний голос подстрекал его подначить брата.

– Что это значит?

– Ничего, – сказал Фулгрим, взмахнув рукой. – Ну же, разве ты не надеялся, что это будешь ты? Разве ты не желал всем сердцем, чтобы Император назвал тебя своим регентом?

Но Феррус решительно мотнул головой.

– Нет.

– Нет?

– Я могу честно сказать, что нет, – сказал Феррус, осушая свою чашу и наливая ещё. – Ты можешь представить себе весь груз ответственности? Мы столь далеко зашли Императором во главе, но я не могу даже начать чувствовать амбиции, которые должны быть, чтобы возглавить крестовый поход по завоеванию галактики.

– Итак, ты не думаешь, что Хорус готов к этому? – спросил Фулгрим.

– Не совсем, – усмехнулся Феррус, – и не передёргивай, брат. Я не буду заклеймен как предатель за то, что поддержал Хоруса. Если кто из нас и мог быть Воителем, то только Хорус.

– Не все думают так.

– Ты имел в виду Пертурабо с Ангроном, не так – ли?

– Среди прочих, – допустил Фулгрим. – Они выказывали своё... беспокойство в связи с решением Императора.

– Независимо от того, кто был бы выбран, им бы не понравилось это, – сказал Феррус.

– Вероятно, – согласовал Фулгрим, – но я рад, что это всё-таки Хорус. Он достигнет больших высот.

– Я выпью за это, – сказал Феррус, до дна испивая свою чашу.

Он – подхалим, и легко поколеблется... прозвучал голос в его голове, и Фулгрим удивился его силе.

С ОКОНЧАНИЕМ войны на Лаэране непрерывный поток раненых и убитых в апотекарион уменьшился, предоставив Фабию больше времени на исследования. Чтобы обеспечить секретность экспериментов, он переместился в малоиспользуемые исследовательские лаборатории на борту Андрониуса, боевого крейсера под командованием Лорда Командира Эйдолона. Сначала эти лаборатории были основными, но с благословением Эйдолона он получил множество специального оборудования.

Сам Эйдолон и сопроводил его к этим приборам, пройдя по Залу Мечей к переднему правому борту апотекариона, его чистые стальные стены блестели своей стерильностью. Без паузы Эйдолон привел его через круглый центр главной лаборатории по выложенному плитками коридору к позолоченному вестибюлю, откуда два коридора расходились в стороны. Стена перед ними была чиста, хотя были признаки, что на неё вскоре должны были что-нибудь нанести, мозаику или барельеф.

– Зачем мы здесь? – спросил Фабиус.

– Увидишь, – ответил Эйдолон, протянув руку и нажав на часть стены, после чего она отползла вверх, образовав яркий проход и показав винтовую лестницу. Они спустились в исследовательскую лабораторию: хирургические столы были накрыты белыми простынями и пустыми и бездействующими инкубационными капсулами.

– Здесь ты будешь работать, – заявил Эйдолон. – Примарх взвалил на тебя тяжёлое бремя, Апотекарий, и ты не должен подвести его.

– Я не подведу, – отвечал Фабиус. – Но скажите мне, Лорд Командир, почему Вы интересуетесь моими трудами?

Глаза Эйдолона сузились и зловеще заблестели.

– Я с Храбрым Сердцем отправлюсь к Поясу Сатира Ланксаса с миссией "по поддержанию мира".

– Бесславный, но необходимый долг обеспечить поддержание Имперскими Губернаторами законов Императора, – сказал Фабиус, очень хорошо понимая, сколь чужд Эйдолону этот путь.

– Это позор! – вскричал Эйдолон. – Это – бесполезное применение моего мастерства и храбрости, отсоединить меня от остального флота!

– Возможно, но что Вы хотите от меня? – спросил Фабиус. – Вы бы без причины не сопровождали меня сюда лично.

– Верно, Апотекарий, – сказал Эйдолон, положив руку на наплечник Фабиуса и проводя его дальше в секретную лабораторию. – Фулгрим описал мне масштаб того, что ты пытаешься сделать, и хотя я не одобряю твои методы, я повинуюсь моему примарху во всех вещах.

– Даже в миссии по поддержанию мира? – спросил Фабиус.

– Даже в них, – согласился Эйдолон, – но я не хочу попасть в столь унизительное положение. Работа, которую ты делаешь, усилит физиологию Астартес, не так-ли?

– Думаю, да. Я только начал познавать секреты генного семени, но когда я это сделаю... Я узнаю все его тайны.

– Тогда по моему возвращению на флот, ты начнешь с меня, – сказал Эйдолон. – Я стану твоим самым большим успехом, быстрее, сильнее и смертоноснее чем когда-либо прежде, я стану правой рукой нашего примарха. Начинай свою работу здесь, Апотекарий, и я прослежу, чтобы у тебя было все, в чём ты будешь нуждаться.

Фабий улыбался про себя, зная, что Эйдолон будет доволен его результатами, когда снова воссоединился с флотом.

Он наклонил труп воина Астартес, его хирургические одежды были заляпаны кровью трупа, а его переносной хирургический комплект на сервоприводах тянулся от его талии. Крючковатые стальные руки, похожие на металлические паучьи лапы поднимались от его плеч, в каждой был шприцы, скальпели и медицинские пилы, которые помогали в удалении органов и вскрытии. Зловоние крови и обожженной плоти заполнило его дыхание, но такие вещи не отталкивали Фабия, поскольку они говорили о волнующих открытиях и путешествиях в неизвестные пределы запретных знаний.

Холодный свет апотекариона отбеливал кожу трупа и отражался от инкубационных камер, которые он установил для вызревания измененного генного семени с помощью химических стимуляций, генетических манипуляций и контролируемого облучения.

Воин на плите был на грани смерти, когда был доставлен в апотекарион, но умер в блаженстве с открытой корой головного мозга, поскольку Фабий использовал для своих целей его неизбежную гибель, работая в его мясистой, серой массе для лучшего понимания функционирования мозга Астартес. По неосторожности Фабий потревожил соединения нервной системы с центрами удовольствия мозга, таким образом, превращая каждый болезненный разрез в радостное ощущение чистого восхищения.

Он не был уверен, что это открытие могло значить для его исследований, но это был еще один прекрасный источник информации для будущих экспериментов.

К настоящему времени у Фабия было больше неудач, нежели успехов, хотя теперь баланс постепенно перемещался в лучшую сторону, когда война с Лаэр предоставила ему для экспериментов готовый источник генного семени. Печи апотекариона горели день и ночь, избавляясь от результатов его неудавшихся экспериментов, но эти препятствия на продвижении были необходимы для его и Детей Императора погоней за совершенством.

Он знал, что были те в Легионе, которые ужаснулись бы работе, которую он делал, но они были недальновидны и не могли постичь высот, которых он вскоре достигнет. Необходимое зло, которое должно быть причинено, чтобы достигнуть совершенства.

Делая следующий шаг в эволюционном развитии Астартес, Легион Фулгрима стал бы самыми великими воинами армии Императора, а имя Фабия станет известно по всему Империуму, как главного в этих экспериментах.

Даже теперь инкубационные камеры апотекариона содержали зарождающиеся плоды его экспериментов, крошечные, слабые органы, плавающие в питательной жидкости. Образцы ткани были взяты у Астартес, павших на Лаэране, и Фабий предполагал, что его вмешательство должно удвоить их эффективность. Он уже вырастил лучшую оссмодулу, которая увеличивает прочность и косность скелета воина, делая кости практически несломимыми. Следующим за улучшенной оссмодулой было испытание органа, объединившего элементы гормонов Лаэр, который в случае успеха, изменит фундаментальную природу желез Батчера, позволяя Астартес копировать звуковой вопль Лаэр с разрушительными последствиями.

Работа над очисткой других органов только начиналась, но Фабий возлагал большие надежды на его работу над усилением бископеи, чтобы стимулировать запредельный рост мускулов и создавать воинов, столь же сильных, сколь и Дредноуты, которые могли бы пробить броню танка голыми руками. Многофасеточные глаза Лаэр предоставили много информации, которую он надеялся использовать в экспериментах, начатых над оккулобом. Множество глазных яблок было прикреплено как бабочки на стерильных полках около него; химические стимуляторы работали на увеличение возможностей зрительных нервов.

С помощью нескольких модификацией Фабий полагал, что смог бы создать органы зрения, которые будут функционировать с высшей эффективностью в полной темноте, ярком свете или в стробоскопических условиях, не позволяя Астартес быть ослепленным или дезориентированным.

Его первый успех располагался позади него на стальных полках в тысячах пузырьков синей жидкости – препарат, который он синтезировал генетическим скрещиванием железы Лаэр, которая исполняла функции щитовидной железы, с бископеей.

В испытуемых образцах – те воины имели несовместимые с жизнью ранения – Фабий обнаружил, что их метаболизм и сила заметно увеличились перед их гибелью. Доработка препарата препятствовала увеличению перегрузки сердца пользователя, и теперь было готово к распределению по Легиону.

Фулгрим санкционировал использование препарата, и в течение нескольких дней он будет течь в крови каждого воина, который захотел бы применить его.

Фабий выправился над лежащим перед ним трупом и улыбнулся мысли о чудесах, которые он мог создать теперь, когда мог свободно воплотить свой гений в улучшении физического роста Детей Императора.

– Да, – прошипел он, его темные глаза осветились перспективой открытия секретов работы Императора. – Я узнаю ваши тайны.

ЦВЕТА НА палитре мелькали перед глазами Серены, и бледность их приводила её в бешенство. Она потратила почти всё утро, пытаясь воссоздать багровый цвет заката, который она видела на Лаэране, но пустые банки из-под краски и сломанные кисти, разбросанные вокруг неё, были безмолвным подтверждением её неудачи. Холст перед нею был испещрён безумными карандашными штрихами, картина, которая, она была уверена, станет её величайшим произведением..., если бы только она смогла должным образом смешать краски и создать нужный ей цвет!

– Проклятие, – закричала она и отбросила палитру с такой силой, что та разбилась о стену.

Её дыхание стало прерывистым, болезненно-удушающим от расстройства. Серена обхватила голову руками, и слезы перешли в рыдания, которые отозвались болью в её груди.

Её охватил гнев из-за неудачи, и она схватила сломанную рукоятку кисти и вдавила острый деревянный край в мягкую кожу руки. Она причинила себе сильную боль, но по крайней мере смогла почувствовать её. Кожа прорвалась, и кровь хлынула вокруг острых деревянных краёв, принося ей облегчение. Только лишь боль утихла, и Серена погрузила рукоятку глубже, видя, как кровь потекла по руке, пересекая следы её старых шрамов.

Длинные, темные волосы прикреплялись длинными лентами к талии Серены, испачканными разноцветными пятнами, а её кожа имела нездоровую бледность того, кто не спал несколько дней. Её глаза были красными, ногти – сломаны и покрыты краской.

Вся ее студия была перевернута вверх дном по возвращении с поверхности Лаэрана. Это был не вандализм, вызвавший такую «перестановку», но неуёмная страсть создавать, который и привёл её, когда-то безупречную, студию в состояние, которое напоминало поле боя.

Желание рисовать походило на первобытный инстинкт, который нельзя было отринуть. Это было захватывающим и немного пугающим... острая необходимость написать картину страсти и чувственности. Серена изрисовала три холста, работая словно одержимая, прежде чем истощение настигло её, и она заснула на руинах своей студии.

Когда она проснулась, то посмотрела на то, что нарисовала, критическим взглядом, сразу отметив грубость выполнения работы, примитивные цвета, в которых не было ничего от жизненности, которую она помнила из храма. Серена порылась в беспорядке своей студии в поисках пиктов, которые она сделала в храме и могущественном коралловом городе, его великолепных мощных башен и поразительно разноцветных небес и океана.

В течение многих дней она пыталась вновь почувствовать неповторимые ощущения, которые она испытала на Лаэр, но независимо от того, в каких пропорциях она смешала свои краски, она не могла достигнуть тональностей, которые искала.

Серена мысленно вернулась назад на Лаэран, помня горе, которое она чувствовала, когда Остиан получил отказ в путешествии на планету. Правда, её грусть исчезла, когда они прорвались через облачный покров, и она видела обширную синюю океанскую гладь Лаэрана, раскинувшуюся перед нею.

Она никогда не видела такого великолепного, яркого синего цвета и сделала дюжины пиктов прежде, чем они даже начали спуск к атоллу Лаэр. Кружение плавающего города затронуло в ней чувства, о которых она даже не подозревала. Серена больше чем что-либо жаждала ступить на это инопланетное сооружение.

После приземления их сопроводили через руины разрушенного города, летописцы раскрывали рты от удивления, столь необычно было это место. Капитан Юлий объяснил, что высокие башни выли на протяжении всей войны, хотя почти всех теперь заставили замолчать, взорвав их. Серена услышала несколько воющих криков, прозвучавших очень далеко, болезненно одиноких и бесконечно грустных.

Серена делала пикт за пиктом, когда их вели через руины, и даже расчленённые трупы Лаэр не могли умалить острые ощущения путешествия по городу, который парил над океаном. Зрелище и цвета были столь яркими, что она не могла осознать их все, ее чувства работали на пределе.

А потом она увидела храм.

Она тут же выбросила из головы все мысли, кроме как попасть под его таинственные своды, когда Капитан Юлий и итераторы пошли по направлению к высокому зданию. Страстная, сильная решимость охватила летописцев, и они начали пробираться к храму с чрезвычайной поспешностью.

Пробираясь среди обломков, она вдыхала странный дым, аромат которого показался похожим на ладан, который сжигали, чтобы заглушить зловоние крови и смерти. Потом она увидела призрачные клубы розового тумана, просачивающегося из пористых стен храма, и поняла, что аромат был инопланетного происхождения. Невероятная, мгновенная паника охватила её, когда она вдохнула больше мускуса, и решила, что он был весьма приятен.

Освещение было установлено на подобном пещере входе храма, яркий свет освещал поразительные цвета и столь правдоподобные фрески, что у неё перехватывало дыхание. Удивление всех вокруг неё, когда художники попытались изобразить всю масштабность фресок, а фотографы делали панорамные пикты.

Откуда-то изнутри Серена услышала музыку, дикую, страстную музыку, которая осколком вонзилась в её сердце. Она отвернулась от фресок, взглядом следуя за синими волосами Беки, поскольку манящая песня становилась всё громче и тянула их обеих вперед.

Ни с того, ни с сего, её гнев в Беке внезапно вскипел внутри. Она почувствовала, как её губы скривились от презрения. Серена шла за Бекой; музыка, доносящаяся из храма, звучала тем громче, чем дальше они заходили в храм. И хоть она чувствовала людей вокруг, она не могла о них подумать, её мысли были заполнены обрушившимися на неё ощущениями. Музыка, свет и цвет были всем вокруг нее, и она отвела в сторону руку, чтобы придать себе устойчивость, поскольку явный избыток ощущений угрожал сокрушить её.

Серена прошла вперед, обогнула угол... и упала на колени, увидев в огнях и шуме храма ужасающую красоту и удивительную энергию.

Бека Кински стояла в середине огромного зала, её руки были подняты в виде V, в которых она держала вокс-трансляторы, и музыка лилась от неё.

Серена подумала, что никогда в своей жизни ещё не видела ничто столь красивого.

Её глаза горели, и это было все, что она могла сделать, чтобы не зарыдать от их совершенства.

Теперь, «оказавшись» в студии, она потратила все свои силы, безуспешно пытаясь воссоздать тот вид, тот яркий момент прекрасного цвета. Выпрямив спину и вытерев рукавом слёзы, она подняла из осколков, рассыпанных вокруг неё, другую палитру, и начала смешивать краски, чтобы попробовать ещё раз создать нужный ей оттенок.

Она смешала кадмиевый красный с квинакридоновым малиновым, насыщая красный с помощью периленового бордового. Но она уже увидела, что оттенок не до конца соответствовал нужному ей, он отличался от нужного всего на несколько тонов.

Как раз когда её снова охватила ярость, капелька крови упала с её ладони в краску, когда она смешивала её, и внезапно всё стало как надо. Оттенок был прекрасен, и она улыбнулась, понимая, что должна была сделать.

Серена взяла маленький нож, который она использовала для того, чтобы подрезать кончики кистей, и провела лезвием по коже, разрезая мягкую плоть выше локтя.