Текст книги "Распутник"

Автор книги: Грэм Грин

Тот факт, что король самое меньшее однажды нанес визит Рочестеру и «изрядно повеселился» у него, общеизвестен. В феврале 1677 года лорда Бекингема вместе с Солсбери, Шефтсбери и Уортоном заточили в Тауэр. Они требовали, чтобы парламент был более чем на год распущен по королевскому указу, и, когда это требование было отвергнуто, отказались извиниться перед королем и обеими палатами. Это была весьма несимпатичная история. Король Франции Людовик, тайный союзник Карла, подкупил Бекингема и Шефтсбери ради того, чтобы они добились роспуска парламента, с трибуны которого лорд-казначей Денби пообещал королю изыскать необходимые средства в том случае, если тот полностью порвет с французами. Карл, сидя на двух стульях, без малейшего удовольствия наблюдал за тем, как его же собственный министр отправляет в темницу его друзей-аристократов. Стрелка компаса не может указывать сразу в две стороны. Как следствие этого, король созвал остатки «развеселой шайки-лейки», и 2 августа У. Фолл написал сэру Ральфу Вернею, бывшему наставнику Рочестера:

Весь Лондон застыл в ожидании того, что герцогу Беку вот-вот вернут былую милость, назначив его лордом-камергером вместо герцога Ормонда; но при дворе об этом пока помалкивают, разве что Его Священное Величество и Его Высочество (как я слышал) изрядно повеселились однажды вечерком в гостях у лорда Рочестера, которому, как я догадываюсь, Бек и будет обязан снятием недавней опалы…

А в письме сэру Эдуарду Харли от 7 августа Эндрю Марвелл вновь заводит речь о влиятельности самого Рочестера и людей его круга:

Герцог Бекингем подал жалобу только на затянувшееся заточение, приносящее ему множество неудобств, и попросил месячного отпуска из темницы. Предполагалось, что проведет он его в Нелли, Миддлэссекс. Однако Рочестер и развеселая шайка-лейка без труда добились для него бессрочного освобождения. После чего Бекингем поселился в Уайтхолле у Рочестера и возобновил всегдашние бесчинства. Герцог Йорк, лорд-казначей и, как мне сказали, герцог Монмут в возмущении обратились к королю со встречной жалобой, утверждая, что тем самым оказались нарушены мало-мальские приличия и был грубо попран авторитет самого монарха, однако Карл если уж возьмется осыпать кого-нибудь милостями, то нескоро это дело оставит. Тем не менее возникло острое противостояние между государственными министрами и «министрами удовольствий». В конце концов Бекингему велели покинуть Уайтхолл. Он повиновался – и тут же подал новую жалобу, куда более развернутую, чем петиции Солсбери и Уортона. Однако вчера, как я слышал, ее, придравшись к какому-то пункту, отклонили.

Если не считать истории, в которой Рочестер выступил против парламентского билля, лишающего герцога Йорка прав на престолонаследие, перед нами единственный случай его участия в политической жизни страны. Участия, как это было принято у «развеселой шайки-лейки», при свете свечей за уставленным бутылками столом.

Во взаимоотношениях с королем сквозила едва ли не основная черта поэтической натуры Рочестера. Подобно тому, как воздушный гимнаст страхует себя эластичной сеткой если не от падения, то от его результатов, Рочестер вновь и вновь добивался королевских милостей, отчаянно лицедействуя. Тут можно вспомнить и его отца: надев парик и перейдя в разговоре на французский, тот полагал, что его уже никто не узнает, но, едва пригубив вина, с гордостью отрекомендовывался собутыльникам своим настоящим именем. Точно так же и Рочестер-младший то и дело входил в образ трактирщика с Ньюмаркет-роуд, горожанина из Сити или лекаря-шарлатана, продающего свой товар на Тауэр-Хилл. И выдавала его всякий раз подчеркнутая серьезность лицедейства: ньюмаркетская история обернулась трагедией, «горожанин из Сити» обрушился на придворные нравы безошибочно опознаваемым голосом самого Рочестера, «лекарь-шарлатан» не столько рекламировал свой товар, сколько осмеивал потенциальных покупателей. В этих приключениях (не меньше, чем в сатирических стихах) перед нами предстает оскорбленный в лучших чувствах – прежде всего собственным поведением – пуританин; человек, ненавидящий чужие пороки и вполне способный стать вторым Джоном Донном – противоречивым и страстным поэтом-метафизиком, – живи он не в то время, когда все зачитывались Томасом Гоббсом и пренебрегали традицями государства, за которое сложили голову герои былого.

2

Точная датировка этих отчаянных попыток Рочестера развеяться столь же загадочна, как побудительная причина каждого из эпизодов и его достоверность. Ньюмаркетская история основывается исключительно на свидетельстве «Сент-Эвремона», однако не кажется столь уж невероятной. Бернет о ней не пишет, но он и вообще не вдается в подробности, рассуждая о любви Рочестера ко всевозможным переодеваниям. «Пробыв при дворе совсем недолго, он проявил вкус к различным экстравагантностям и грубому непотребству, занялся бесчинствами, какие может подсказать лишь самая необузданная фантазия: он выходил на улицу в нищенских лохмотьях, предавался любви в одежде простого грузчика, выступал на сцене в шутовском наряде…»

Кабак семнадцатого века[43]43
  Гостиница Рейндир, Банбери. Библиотека Бодлейан, Оксфорд.


[Закрыть]

Ньюмаркетская история гласит: Бекингем и Рочестер, попав в мимолетную опалу при дворе в одно и то же время, стали владельцами кабака на Ньюмаркет-роуд. Кабак этот краевед Гор идентифицировал (не знаю, на каком основании) как «Зеленую клячу» в Сикс-Майл-Боттом. Кабатчики наливали щедро и не требовали с посетителей денег, так что весь местный люд устремился сюда угоститься на дармовщину, причем семейные люди приходили, как правило, парами. Пока мужья напивались, Рочестер и Бекингем забавлялись с их женами. Лишь один старик, женатый на юной красавице, каждый вечер приходил в кабак в одиночестве, оставляя жену на попечение собственной сестры – особы так же весьма пожилой. Трудность завоевания этого трофея только подхлестнула интерес Рочестера. Однажды вечером, попросив Бекингема попотчевать старика лично, граф переоделся в женское платье и отправился на дом к красотке. Открыла ему старуха, и Рочестер вручил ей бутылку, которую якобы прислал любимой сестрице из кабака старик. Не успела она как следует приглядеться к «гостье», Рочестер, побледнев, рухнул в притворный обморок. Две женщины перетащили его на второй этаж, положили в постель и напоили его собственным напитком, а было это вино пополам с настойкой опия, так что, когда женщины приложились к бутыли сами, старуха сразу заснула, а красавица принялась жаловаться на мужа, который, мол, не будучи в силах ублажить ее сам, ведет себя как собака на сене и не выпускает ее на улицу. Поняв из этого рассказа, что сопротивления он здесь не встретит, Рочестер оставил маскарад и приступил к делу. После бурных объятий он убедил неверную отправиться в кабак вместе с ним; причем красотка для начала вскрыла шкатулку мужа и забрала все его сбережения. По пути в кабак, проходя полем, они заметили возвращающегося домой мужа и, прячась от него, упали в траву. Старик прошел буквально в двух шагах от них, однако ничего не заметил; веселая парочка же, решив не подниматься, пока он не скроется из виду, воспользовалась вынужденной паузой для новых любовных утех. Когда они наконец попали в кабак, Рочестер передал красотку Бекингему, но вся эта история им надоела, и они отправили беглянку в Лондон, наказав найти себе муженька помоложе. Обманутый же старик, обнаружив, что и жена, и деньги пропали, повесился у себя в спальне. Вскоре после этого король со свитой посетили кабак, направляясь в Ньюмаркет; Бекингем и Рочестер были разоблачены, но искупили вину веселым рассказом.

Листовка[44]44
  Предоставлена Обществом антикваров Лондона.


[Закрыть]

Ньюмаркет и вообще славился веселым времяпрепровождением; об этом городе слагали легенды. Иностранные наблюдатели не без изумленного трепета следили за тем, как развлекается двор, наведываясь сюда, бывало, по три раза в году, и отмечали, что «в здешних конюшнях стоят статуи, а потолок и стены расписаны фресками… лошадей кормят свежими, только что из-под несушки, яйцами и испанским виноградом». Король садился в седло, как правило уже не держась на ногах, по дороге напивался окончательно и приглашал к себе на ужин жокеев, заставлял музыкантов исполнять песни самого срамного свойства или наблюдал, как лорд Дигби со скоростью пять миль в час шагает по вересковым полям, босой и практически голый.

В XVIII веке стихи Рочестера иллюстрировали скверными гравюрами, которые зачастую, как в этом случае, не имели никакого отношения к содержанию[45]45
  Гравюра на дереве «Приключения графа Рочестера и лорда Дорсета», 1766. Коллекция автора.


[Закрыть]

Теофил Киббер пишет, что именно в Ньюмаркете Рочестер, вступив в сговор с одной из фавориток короля, решил раз и навсегда отучить Карла от ночных вылазок «в народ»:

Рочестер уговорил короля отправиться с ним в широко известный дом терпимости, в котором, как он уверил монарха, обитают самые красивые женщины во всей Англии. Король без колебаний пошел с Рочестером, разумеется переодевшись и инкогнито. Получив от спутника тщательные инструкции, как вести себя со здешними красотками, Карл уединился с одной из них, а она (заранее подученная Рочестером) незаметно вытащила у него часы и все деньги. Причем ни она сама, ни кто-нибудь другой в публичном доме не знали и даже не догадывались, персона какого ранга (хотя бы приблизительно) осчастливила сей бордель визитом. Справив удовольствие, король осведомился о Рочестере, и ему объяснили, что «другой джентльмен» внезапно ушел, не попрощавшись и не расплатившись. Король полез в карман за деньгами и с изумлением обнаружил, что его обокрали.

Ему пришлось попросить у бандерши отсрочки до завтра, потому что уже ушедший «другой джентльмен» должен был заплатить за них обоих. Разумеется, короля подняли на смех: знаем мы, мол, такие фокусы. Бандерша объявила королю, что никуда не отпустит его, пока он не расплатится, и на всякий случай велела присматривать за ним одному из своих вышибал. Истощив запасы красноречия, король снял с пальца драгоценный перстень и предложил его бандерше в заклад, но она отказалась и от этого, объяснив, что не разбирается в камнях и поэтому никогда не принимает такие залоги. Король предложил вызвать ювелира, чтобы тот оценил перстень, но ему ответили, что и это исключено: ни один ювелир не пойдет на вызов (и менее всего – в публичный дом) глубокой ночью. В конце концов Карлу удалось настоять на том, чтобы на дом к ювелиру отправили вышибалу – показать и оценить перстень. Когда ювелир увидел королевский перстень, у него глаза полезли на лоб, и он спросил у вышибалы, а кого они там, собственно говоря, принимают? Да вот какой-то сукин сын, урод и по всему видать мерзавец, отказывается платить и предлагает в заклад эту стекляшку, ответил тот. Этот перстень, сказал ювелир, является такой драгоценностью, что носить его на пальце может только один человек во всей Англии, и этот человек – король. Потрясенный происходящим, ювелир отправился в бордель вместе с вышибалой, чтобы увидеть все собственными глазами. Едва войдя в «залу», он рухнул на колени и торжественно вернул перстень Его Величеству. Бандерша и вышибала, сообразив наконец, кто перед ними, тоже опустились на колени и попросили прощения. Король, которого вся эта история изрядно позабавила, рассмеявшись, спросил у них, нельзя ли получить на сдачу с перстня еще одну бутылочку вина.

3

Если прощать выходки Рочестера и позволял Карлу собственный цинизм, то королевские фаворитки, будучи уязвлены поэтом, апеллировали к монарху, требуя наказания. Нелли Гвин дружила с Рочестером, а вот герцогиня Кливленд (перед тем, как расстаться с Каслмейн в 1670 году, король сделал ее герцогиней) и Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмут, с ним враждовали. Как утверждают, именно герцогиня Кливленд ударила Рочестера по уху, когда он попытался поцеловать ее – только что вышедшую из кареты, – и тут же была «вознаграждена» насмешливым экспромтом:

 
Сударыня! Я вами восхищен:
Как солнце, вы взошли на небосклон
И грохнулись с небес, как Фаэтон.
 

Из писем Рочестера Сэвилу за 1678 год видно, как настраивает против него короля герцогиня Портсмут: «Она обвиняет меня не в каких-то конкретных грехах, а в коварстве; я сказал ей, что этот навет нашептан ей кем-то куда коварнее, чем я»; и вновь, с нарастающим беспокойством: «Не знаю уж, как внушить самому себе – а уж тебе и подавно, – что г[ерцогине] не удастся рассорить короля со мной окончательно».

Но это была скорее жалкая компания королевских фавориток не первой молодости, каждая из которых и сама трепетала в ожидании того, как ее место займет юная соперница; разгульная жизнь и бесчисленные выкидыши и аборты изрядно поработали над их внешностью. Время было врагом могущественным и непримиримым, оно наносило удар за ударом: появлялись морщины, редели волосы, выпадали зубы, а безжалостное перо поэта фиксировало эти перемены с невозмутимостью умудренного жизнью газетчика.

Герцогиня Кливленд стала первой его мишенью:

 
Ее непросто описать —
Неописуемая блядь!
Не хватит этой проститутке
И сорока соитий в сутки!
 

Барбара Вильерс, герцогиня Кливленд, леди Каслмейн[46]46
  Портрет работы сэра Питера Лили, 1665. С высочайшего разрешения Ее Величества Королевы.


[Закрыть]

Дальняя родственница поэта и заступница за него в истории с женитьбой, она была вправе рассчитывать на снисхождение, но не дождалась его: Рочестер отслеживал и на свой лад воспевал все ее измены королю – с Монмутом и Кавендишем, с Хеннингемом и Скроупом, с «пархатым Недом» и «мудилой Фрэнком».

 
Когда она утратит аппетит
И сам живот подскажет ей: «Я сыт!»
Безвкусна и бездонно аморальна,
Блудить она продолжит машинально.
 

Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмут, удостоилась следующей эпиграммы:

 
Увы! Красе ее порочной
Полезен элексир полночный.
Бальзам снаружи и внутри —
Лишь хорошенько разотри.
 

Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмут[47]47
  Портрет работы Филиппа Мигнарда, 1682. Национальная портретная галерея, Лондон.


[Закрыть]

Информацию он добывал, похоже, именно так, как это описывает Бернет:

Проводя разведывательную работу при дворе, он нанял стражника, знавшего в лицо едва ли не всех аристократов, чтобы тот на протяжении долгой зимы ночами напролет дежурил у дверей той или иной дамы, которая, как полагал Рочестер, в очередной раз пустилась во все тяжкие. Таким образом он сделал немало открытий и, собрав достаточно разоблачительного материала, удалился в деревню, чтобы в тамошней тишине разразиться новыми эпиграммами.

Фаворитки не могли чувствовать себя в безопасности. Помимо тройственного сражения – Кливленд против Портсмут и Время против них обеих – им приходилось постоянно помнить о бесцеремонном поэте: многоликий, как Протей, он сам не ведал и никому не давал покоя. Он исчезал из Лондона, но их собственные горничные рассказывали о грешках госпожи доктору на Тауэр-Хилл (а этим доктором оказывался переодетый Рочестер); он сидел в деревне, но его стражник дежурил у входа в покои, не говоря уж о том, что и друзья регулярно писали ему из дворца: «Леди Портсмут чрезвычайно серьезно больна. Король возлагает надежды на своего лейб-медика, а духовник герцогини – на Деву Марию, которой он клятвенно пообещал от имени духовной дочери в случае выздоровления не иметь больше никаких дел с заклятым врагом девственности и целомудрия королем Великобритании».

Так что на недостаток материала Рочестер пожаловаться не мог. И порой, нанося очередной удар, он применял не наполовину зачехленное оружие эпиграмм, которые могли ведь и не попасться королю на глаза, но, напротив, бил прилюдно и всенародно. В 1671 году при дворе давали «Императрицу Марокко» Илканаха Сеттла. Герцогиня Кливленд и без того находилась в пиковой ситуации. Ее положение двумя годами ранее изрядно пошатнула Нелли Гвинн, теперь же герцогиня предчувствовала окончательное фиаско, которое и произошло в самом конце года в связи с выходом на амурную сцену Луизы де Керуаль. И вот без пяти минут целиком и полностью отставленная старая фаворитка, поневоле сидя рядом с куда более удачливыми соперницами, вынуждена была внимать тому, как леди Элизабет Говард декламирует пролог к пьесе, написанный Рочестером. Все держались друг с дружкой весьма учтиво, коготки были спрятаны (хотя и не убраны), и тем не менее герцогиня Кливленд не могла не осознавать иронию (а для себя – постыдность) происходящего. Пролог был адресован присутствующему на спектакле королю:

 
Сир! Исключительно для Вас
Предназначается рассказ
О том, что молодая стать
(Хоть самое меня и взять)
Достойна августейших рук.
Так оглянитесь же вокруг!..
Красавиц юных – пруд пруди,
И все взывают к Вам: приди!
Пускай старух ебет старик
(Приник, напрягся – и проник) —
Король-то молод и велик!
 

Юные красавицы рукоплескали этим стихам, но побежденная и увядшая (пусть далеко еще не старуха) леди Кливленд, не исключено, предпочитала куда более грубые вирши того же Рочестера, в которых поэт как минимум отдавал должное масштабам ее влияния.

 
Что избежит сатиры в наши дни?
Мои стихи самой судьбе сродни.
Вот сводник, вот предатель при дворе,
Но здесь никто не слышал о Добре.
В темницу попадает патриот,
Зато берут в министры сущий скот,
И сука с королевою сидит —
И ведь никто ее не устыдит!
 

Таков был суровый, но справедливый ответ Рочестера на вопрос, заданный главным героем прозаической пьесы Шедуэлла «Печальные возлюбленные»: «Почему ты презираешь наше время? По-моему, любой должен позавидовать тому, кто живет в наши дни, полные пьянства и блядства без прикрас».

VI
Скандал в Эпсоме

1

Лекарь Александр Бендо, высокородный шарлатан[48]48
  Гравюра на дереве «Приключения графа Рочестера и лорда Дорсета», 1766. Коллекция автора.


[Закрыть]

Меж тем пять лет беспробудного пьянства неотвратимо неслись в сторону трагической кульминации в Эпсоме. Конечно, на протяжении всего этого периода имели место всевозможные ссоры и стычки, о которых нам практически ничего не известно, кроме сухих сведений, порой попадавших и в газеты; так, например, 25 марта 1673 года было напечатано, что «дуэль между графом Рочестером и лордом Данбаром предотвращена благодаря своевременному вмешательству граф-маршала». Пьяные скандалы вспыхивали куда спонтаннее и приводили подчас куда к более печальным результатам. 26 июня 1675 года в Эдинбург было отправлено письмо, в котором рассказывается, как «лорд Рочестер в состоянии сильного опьянения разбил вчера часы, установленные в Тайном саду и по справедливости считавшиеся самым редким экземпляром во всей Европе. Два обстоятельства мне неизвестны: накажут ли его за эту наглую выходку и разбились ли часы вдребезги (или подлежат починке)». О той же «наглой выходке» упоминает и сэр Фрэнсис Фейн-старший в своей антологии. Рочестер гулял в компании лорда Миддлэссекса, лорда Сассекса и Гарри Сэвила, причем «весь вечер они пропьянствовали с королем». Когда дебоширы, уже расходясь по домам, оказались возле часов, один из них воскликнул, перевирая Священное писание: «Погибли царства на моем веку и вам, часы, пора кончать ку-ку!» Общими усилиями они подняли часы в воздух, после чего швырнули наземь.

Юноша, двенадцать лет назад прибывший ко двору и очаровавший всех красотой, умом и ученостью, превратился в исчадие ада. Он своими сатирами доводил до слез королевских фавориток (всех, кроме простушки Нелли Гвин); сам король, пусть и восхищаясь остроумием Рочестера, устал уже быть мишенью его острот. На взгляд иного трезвомыслящего человека, вроде Ивлина, Рочестер был не более чем «грубым шутником», меж тем как грубость постепенно выходила из моды. В шестидесятые было самое время веселиться, а в семидесятые пришла пора серьезности. Сидли и Бакхерст, когда-то выскакивавшие голыми на кабацкий балкон, ударились в политику, даже веселый толстяк Сэвил стал послом. Друзья устали от Рочестера ничуть не меньше, чем он сам – от человечества в целом, а кое-кого из них (скажем, художника Гринхилла, спьяну свалившегося в канаву, где он и умер) уже не было на свете. Болезнь вовсю подтачивала ум Рочестера, пусть и остававшегося по-прежнему, наряду и наравне с Драйденом, самым острым и адекватным критиком современности. Кто-то мог и дальше беспечно плясать на тонком льду, но только не Рочестер: он ни на мгновенье не забывал о готовой разверзнуться бездне – ужасах некомпетентности и звериной жестокости, которыми был чреват исподволь подготавливаемый папистами террор. За исключением Бекингема и – в эпсомском скандале – Этериджа, собутыльниками Рочестера теперь стали какие-то подозрительные субъекты – некий капитан Бридж, некий Уильям Джепсон, некий Даунс.

Как раз эти трое были с ним и в Эпсоме летом 1676 года (именно в Эпсоме когда-то, в безоблачные дни, и держали «веселый дом» Бакхерст, Сидли и Нелли Гвин). 29 июня Чарлз Хэттон в письме к брату излагает историю от начала до конца:

Мистер Даунс мертв. В бега пустились лорд Рочестер, а также Этеридж и капитан Бридж, устроившие дебош в воскресенье вечером. Сначала они закатали каких-то скрипачей в скатерть за отказ играть им, а когда на шум прибежал цирюльник, они принялись его избивать, а он, чтобы освободиться, прибег к хитрости, пообещав отвести буянов к самой красивой женщине во всем Эпсоме, а на самом деле повел их к дому констебля. Тот спросил, что им нужно; они ответили, что пришли к шлюхе, а когда он отказался впустить их в дом, вломились без разрешения и основательно поколотили констебля, даже голову ему разбили. В конце концов ему удалось от них ускользнуть, и он позвал на подмогу стражников. Тут Этеридж внезапно стал сама любезность и произнес такую речь, что констебль своих помощников отпустил. И сразу же на него набросился лорд Рочестер. Констебль – опять бежать, но его сграбастал Даунс, тогда констебль закричал: «Караул!» – стражники с полдороги вернулись, и один из них дубинкой проломил череп Даунсу. Лорд Рочестер и остальные господа убежали, а Даунс, у которого и шпаги-то не было, схватил какую-то палку и принялся ею размахивать, его рубанули клинком по плечу, так что, не умри он в итоге, без руки бы остался точно.

Рочестер зашел слишком далеко. Какое-то время раздумывали, не отдать ли его под суд за убийство. Граф Англси написал Эссексу 27 июня, что Рочестера надо судить, а Джулия Арбор, обращаясь 1 июля к тому же адресату, заметила: «Вчера пэры судили лорда Корнуоллиса… Следующий на очереди лорд Рочестер». Однако суд над ним так и не состоялся; Рочестер пустился в бега, а ко времени возвращения король его уже простил.

Куда же скрылся Рочестер? В августе он появился в Эддербери, но к этому времени буря уже стихла. Скорее всего, в этот период он сыграл одну из лучших в жизни маскарадных ролей, выдав себя за лекаря-шарлатана и астролога на Тауэр-Хилл. О его приключениях в образе кабатчика мы знаем лишь со слов «Сент-Эвремона», тогда как историю «Александра Бендо» рассказывает такой надежный источник, как Энтони Гамильтон, пусть и включая в рассказ некоторые детали, связанные с другой историей, приключившейся с еще одним и, по-видимому, настоящим шарлатаном; приписываемая Рочестеру листовка, в которой рекламируется его дар целителя, опубликована уже в 1710 году в стихотворном сборнике Сидли, и, наконец, главным доказательством[49]49
  На самом деле наилучшее доказательство предоставил профессор Пинто, раздобывший копию оригинальной листовки, снятую слугой Рочестера Элкоком в 1687 году для старшей дочери поэта леди Анны Бейнтон. Исходя из этой копии я внес в текст, впервые опубликованный в 1710 году, кое-какие изменения, однако примечательно, сколь незначительными оказались разночтения. – Примеч. авт. от 1973 года.


[Закрыть] аутентичности всего эпизода является упоминание его Бернетом:

Что касается прочих его занятий, то он читал сатирические и риторические произведения древних, прежде всего римских, и современных авторов и книги по медицине; последнее – все более уповая на самолечение по мере того, как болезнь подтачивала его силы, – что, однако, не помешало ему воспользоваться благоприобретенными знаниями при осуществлении дерзкой авантюры, которую я здесь только упомяну. Будучи вынужден скрываться в результате одного неприятного инцидента, он переоделся и загримировался так, что его и родная мать не узнала бы, и, усевшись на Тауэр-стрит, принялся выдавать себя за итальянского врачевателя; практиковал он несколько недель, причем не без успеха.

Вышеприведенный пассаж важен в деле уточнения датировки и общего смысла всей истории. Предполагалось, что причиной отлучения Рочестера от двора стала очередная сатира; в одном из его ранних сборников и впрямь находим стихотворный памфлет против короля и его фавориток, озаглавленный «Сатира на короля Карла II, за которую автор был отлучен от двора, вследствие чего ему пришлось заняться врачевательством на Тауэр-Хилл». Однако стихотворную сатиру вряд ли можно назвать «неприятным инцидентом», в результате которого ее автор был бы «вынужден скрываться». Правда, неприятным инцидентом вполне можно назвать историю, приключившуюся с другим стихотворением Рочестера: король попросил его сочинить экспромтом несколько строк в честь присутствующих дам, а поэт разразился в ответ злобной эпиграммой на самого Карла. Скорее всего, это стихотворение «Сатира, извлеченная королем из авторского кармана», в котором, наряду с прочим, сказано:

 
Иди прочти про то, как Магомет —
Святой пророк, но вовсе не аскет —
Так возлюбил красавицу одну,
Что оказался у нее в плену
И все же, по призыву янычар,
Ей смертоносный сам нанес удар.
 

Но сатира, пусть и самая ядовитая, обернулась бы в худшем случае отправкой автора в деревню. «Неприятный инцидент» – это, скорее всего, гибель Даунса в Эпсоме.

Александр Бендо в своей «рекламной листовке» заявляет: «Все эти тайны я постиг за границей (куда я удалился в пятнадцатилетнем возрасте, тогда как сейчас мне двадцать девять), во Франции и в Италии». Общая завиральность листовки не помешала включению в нее нескольких достоверных автобиографических деталей. Рочестер и впрямь отправился за границу, во Францию и в Италию, в пятнадцать лет (точнее, в четырнадцать лет и семь месяцев), а если на момент маскарада ему было двадцать девять, значит, дело происходило в 1676 году – тогда же, что и скандал в Эпсоме.

И действительно, вполне вероятно, что, исчезнув из собственного дома в Лондоне, Рочестер «переоделся и загримировался так, что его и родная мать не узнала бы», чтобы вынырнуть на Тауэр-стрит «по соседству с черным лебедем, представляющим собой вывеску золотых дел мастера. И здесь с трех часов пополудни до восьми вечера» продавал мази и эликсиры, сулящие исцеление от «английской болезни, она же британское бедствие, сиречь цинга» и, главным образом, от всевозможных женских заболеваний. «Тошнота, слабость, раздражение или боли в желудке, почках, печени, селезенке и т. д. (Ибо в этой листовке вы не найдете ни единого слова, наводящего на непристойные мысли; достаточно и того, что вы поняли меня правильно; случалось мне читывать прейскуранты иных докторов, сильно смахивающие на диалоги похабника Аретино; но ни один порядочный человек на это не купится)».

Лондонская проститутка[50]50
  Гравюра Темпеста с рисунка М. Лаурона. Библиотека Гилдхолл.


[Закрыть]

К себе на Тауэр-Хилл Рочестер призывал не только больных. Кое-что он сулил и здоровым людям, особенно женщинам. Он был готов предсказывать будущее как по звездам, так и по устно изложенным ему сновидениям:

Что же касается астрологических предсказаний, физиономистики, истолкования сновидений и прочего (кроме хиромантии, в которую я не верю, потому что для нее не имеется никаких оснований), то я на собственном примере убедился в их замечательном эффекте и прямо-таки чудодейственных свойствах, особенно по части предсказания будущего, минимизации грядущих рисков и оптимизации возможных выгод. Повторяю, на собственном примере я убедился в этом куда тверже, чем изучив все устное и письменное предание; ибо, не боясь впасть в чрезмерное преувеличение (но ничего и не приуменьшая), отмечу, что мои предсказания сбываются поразительно часто и оказываются в практическом смысле весьма полезными; причем я просто-напросто не решаюсь упомянуть на письме о подлинном масштабе моих дарований и возможностей в этой области.

Интересно, вспомнил ли Рочестер, сочиняя эти хвастливые строки, о том, как после поражения при Бергене безуспешно дожидался явления призрака Уиндема и как был разочарован, когда тот так и не появился, – разочарован настолько, что устои его собственной веры оказались поколеблены (потому что Уиндем не просто дал слово, но и поклялся на Библии), – хотя предчувствие скорой смерти и не обмануло обоих его соратников? Напирая на «собственный пример», он вполне мог бы вспомнить еще одну историю, позднее не без трепета поведанную им самим Бернету:

Он рассказал мне еще об одном сбывшемся предчувствии собственной смерти, свидетелем чему он сам стал в доме у леди Уорр, его тещи. Тамошнему капеллану приснилось, что он умрет в строго определенный день; он поведал окружающим о своих страхах – и все высмеяли это суеверие, так что в результате он и сам о зловещем сне, можно сказать, забыл. Однако прямо накануне объявленного срока, за ужином, выяснилось, что за столом сидят тринадцать человек; число это несчастливое, и кто-то сказал, что один или одна из присутствующих непременно умрет, – и сразу же одна из барышень, указав на священника, воскликнула: он! Капеллан, вспомнив о кошмарном сне, сильно расстроился, хозяйка дома вновь упрекнула его в суеверии; священник же ответил, что ничуть не сомневается в том, что не доживет до рассвета. Однако, поскольку он был человеком завидного здоровья, его словам не придали особого значения. Капеллан удалился к себе и долго сидел без сна (что определили позднее по нагару свечи), готовясь к утренней проповеди, а наутро его и впрямь нашли мертвым.

Во Вселенной, какой она виделась Гоббсу, зияли провалы; сомнения охватывали Рочестера, включая и сомнение в собственном атеизме, охватывали, даже когда он, облачившись в наряд шарлатана, сочинял рекламную листовку – в этой зазывной лжи таилась частица правды. Но Рочестер поспешил перейти от пророчеств к проблеме, которая волновала его куда больше, – к вопросам женского здоровья. Именно эти пункты листовки наверняка обеспечили ему более широкую клиентуру, чем все обещания искоренить цингу.

Те, кому доводилось странствовать по Италии, могут рассказать, какие чудеса творит там природа в деле сохранения красоты: сорокалетних матрон с виду не отличишь от пятнадцатилетних прелестниц. Итальянки сберегают не только фигуру и осанку, но и лицо; тогда как у нас в Англии возраст лошади определяют, глядя ей в зубы, а возраст женщины – глядя ей в лицо. Я обещаю снабдить вас средствами, которые, не причиняя вреда вашей коже и естественному цвету лица (в отличие от применяемых вами румян и пудры), сделают их чистыми и прекрасными, заодно предохранив от пятен, веснушек, прыщей и угрей, уничтожат оспины, рубцы и шрамы. Я предложу вам снадобья, которые избавят ваши лица от складок и морщин. Я также позабочусь о ваших зубах – они станут белыми как снег и круглыми как жемчуг, а если они у вас шатаются, то я сумею их укрепить; десны у вас станут естественно-розовыми и в них не будет ни трещинки; губы, напротив, сделаются алыми – и такими нежными, что любому захочется к ним припасть… Кроме того, я могу по желанию избавить от лишнего веса тех, кто считает себя слишком тучным, и добавить мясца худышкам, в обоих случаях ни на гран не нарушая заповеданной природой гармонии. И если сам Гален выйдет из могилы и скажет мне, будто все это жалкие уловки, недостойные истинного эскулапа, я хладнокровно возражу ему: мне больше нравится сберегать красоту созданного по образу и подобию Божьему человека, нежели потрошить наполовину разложившиеся трупы.

В ответ на обвинения в шарлатанстве лекарь с Тауэр-Хилл разражается безошибочно опознаваемыми эскападами истинного Рочестера: