Текст книги "Распутник"

Автор книги: Грэм Грин

3

1675 год, принесший ссору с Драйденом и возвышение Крауна, подаривший Рочестеру третью дочь и начало романа с мисс Барри, ознаменовался и появлением в его окружении трех новых драматургов – Отуэя, Натаниэла Ли и сэра Фрэнсиса Фейна.

Сэр Фрэнсис Фейн, незначительный и напрочь забытый литератор, привнес в тогдашний воздух (и без того горячий, спертый и насыщенный литературными скандалами) определенный запашок фарса. Пока его отец записывал в будущую антологию фольклора историю о пьяной выходке Рочестера в Тайном саду, сын работал над крайне неуклюжей трагикомедией «Любовь во тьме», которую он позднее посвятит Рочестеру. Он-то, судя по всему, и был из тех, кто рабски цитирует чужие остроты, кто подло передразнивает чужие жесты, выдавая их за собственные, кто, не снимая шляпы, горестно покачивает головой в партере, пока на подмостках играют пьесу нового автора, но не смеет перечить похвалам, высказанным Рочестером, Сидли или Этериджем. Его восхищение Рочестером было облечено в слова, которые едва ли пришлись по нраву их адресату – безбожнику или, в крайнем случае, агностику:

Должен признаться, мне нечем воздать Вашей светлости за чрезвычайно поучительные и вместе с тем совершенно очаровательные беседы со мной, но ко мне снизошло вдохновение, и я сейчас значительно преуспел в дисциплинах, которые в какой-то мере освоил и раньше. Я чувствую себя отныне не только лучшим поэтом, чем прежде, не только лучшим философом, но и – бери выше – лучшим христианином. Фантастическое остроумие и интеллектуальный блеск, присущие Вашей светлости, служат для меня самым неоспоримым доказательством бессмертия души.

Сэр Фрэнсис Фейн в стихах, посвященных Рочестеру – «На сообщение о болезни автора в Лондоне и об исцелении по переезде в деревню, предпринятом по указанию его светлости», – впадает в еще большее преувеличение:

 
…Проникнись наш прекрасный Альбион,
Известий полный из заморских стран,
Обычаем одним чужих племен,
Чья родина – далекий Индостан,
Тебе в твой смертный час пошли б вдогон —
Нет, бросились бы толпы англичан,
И в час твоих прекрасных похорон,
Самосожженьем общим озарен,
Друзей и слуг блаженный караван
На мили растянулся б… Лондон весь
И сам король (он тоже был бы здесь)
Посмертное б общенье предпочли
Унылой жизни от тебя вдали.
 

Натаниэл Ли, поэт куда более многообещающий, посвятил Рочестеру в 1675 году трагедию «Нерон». Ли закончил свои дни в сумасшедшем доме, куда его, по мнению сэра Сиднея Ли, завела беспутная жизнь в обществе Рочестера и других его покровителей, однако нет никаких доказательств того, что Рочестер как-то повлиял на этого поэта – ни в хорошую, ни в дурную сторону. Стихотворное посвящение к «Нерону» (достаточно краткое и, очевидно, преследующее цель заручиться поддержкой Рочестера против шиканья в партере) – едва ли не единственное свидетельство каких бы то ни было взаимоотношений между ними. К тому же покровительство Рочестера носило откровенно мимолетный характер, потому что всего три года спустя он писал о Ли в таких выражениях:

 
Когда ярится кроткий Сципион,
А Ганнибал неистово влюблен,
Мне хочется вернуть дурашку Ли
Наставникам, чтоб розгой посекли.
 

Это один из самых неудачных экспромтов Рочестера, и Ли, похоже, не затаил на него обиды. В «Принцессе Клевской», написанной уже после смерти Рочестера, Ли достаточно трогательно воспевает его под именем графа Розидора. Немур, встретившись с Видамом Шартрским, восклицает:

Немур:

 
Печальны вы, милорд. Прошу сюда!
Вино и девки есть для вас всегда!
А при дворе, видать, стряслась беда?
 

Видам:

 
Оставь, Немур, не время для веселья.
По свету желчь сплошная разлита.
Хор старых дев – и тот гремит рыданьем,
Угрозы девству общему лишась,
И черной мглою скорбь одела землю.
Живое воплощенье наслажденья,
Граф Розидор скончался.
 

Немур:

 
Ну и ну!
Сатирик и сатир наш стал скелетом.
Должно быть, доконал его дебош.
Но это точно?
 

Видам:

 
Да, я видел тело.
Я видел уготованный червям
Прах высшего величия в гробнице,
Где королям покоиться, как нам.
 

Немур:

 
Давай тогда взгрустнем, но всё же выпьем!
Великий Розидор – и вдруг мертвяк?
И гложет плоть поникшую червяк,
А ей не воспротивиться никак!
 

И Немур, перейдя на прозу, завершает не лишенный некоторой доли иронии панегирик:

Он был само остроумие и с таким искусством покрывал позолотой собственные неудачи, что нельзя было не полюбить даже его грехи. Своих острот он никогда не повторял, разве что в разговоре с разными собеседниками; его несовершенства были пленительны, а ораторский дар столь неотразим, что он был вынужден сознательно приглушать его наигранным заиканьем. Но ах, как омерзительны, как безвкусны, как смехотворно жалки те, кто пытается подражать ему на поэтическом поприще, обладая, может быть, и не худшим слогом, но будучи начисто лишены его ума и блеска!

Натаниэл Ли: поэт в Бедламе[70]70
  Гравюра Добсона. Музей Виктории и Альберта, Лондон


[Закрыть]

Интересно отметить, что в сцене, непосредственно предшествующей той, что приведена выше, Немур цитирует монолог, вставленный Рочестером в собственную версию «Императора Валентиниана» Флетчера; меж тем сама эта переработка еще не была на тот момент опубликована:

 
Поэзией меня ты одурманил!
И как поэт, как сам Ронсар, скажу:
У жен спросите, как себя вести…
 

Строка «У жен спросите, как себя вести» принадлежит Рочестеру. Интересно, не ошибся ли наборщик, заменив «Розидор» на «сам Ронсар», и читал ли автор «Принцессы Клевской» Рочестерова «Императора Валентиниана» в рукописи?

Последним из поэтов, с которыми Рочестер сблизился в 1675 году, был Томас Отуэй. В глазах потомков он перерос всех своих современников, хотя в случае с Натаниэлом Ли это нельзя признать полностью справедливым. Подобно Чарлзу Лэму, Отуэй бил на слезу, и литература так никогда и не избавилась от его пагубного влияния. Рочестеру не повезло подружиться с Отуэем почти в той же мере, в какой ему не повезло рассориться с Драйденом. Возник любовный треугольник, в котором Рочестеру традиционно отводится роль подлеца-разлучника, женскую роль, естественно, играет мисс Барри, а в образе подлинного героя предстает жалкий, припадочный, постоянно проваливающийся на театре драматург. Читая эту историю в душераздирающем пересказе сэра Эдмунда Госса (горемычный поэт влюбляется в мисс Барри, его отвергают, однако коварный граф в отместку за само поползновение практически уничтожает незадачливого воздыхателя и выдавливает его из Англии), как-то забываешь о том, что доказательства какого бы то ни было участия Рочестера в происшедшем с Отуэем напрочь отсутствуют.

Факты таковы. В 1675 году Рочестер порекомендовал пьесу Отуэя «Алкивиад» двору, и ее поставили в Дорсетском театре, причем одну из ролей получила мисс Барри. Приведем далее слова самого Отуэя из предисловия к драме «Дон Карлос», в котором он отвечает на претензии, предъявленные его предыдущей пьесе:

Я чрезвычайно удовлетворен тем, что большая часть людей со вкусом и остроумием оказалась на моей стороне; в том числе я прежде всего благодарен графу Рочестеру за невыразимую поддержку, намного превышающую все, чем я могу или смогу хоть когда-нибудь отплатить ему; могло показаться, что он счел едва ли не своей прямой обязанностью представить пьесу в наилучшем свете и королю, и его королевскому высочеству[71]71
  Герцогу Йорку.


[Закрыть], – и обе эти венценосные особы успели выказать мне свое расположение, что меня необычайно воодушевило. Именно графу Рочестеру, как я благоговейно признаю, я обязан самой существенной частью выпавшего на долю пьесы успеха, и с его же снисходительностью по моему адресу я связываю надежды на счастливую судьбу моего следующего сочинения.

Два года спустя (а, как уверяет нас Госс, именно в эти годы Отуэй, ухаживая за мисс Барри, навлек на себя гнев ревнивца Рочестера) он посвящает Рочестеру «Тита и Беренику» – и вновь не скупится на самые льстивые слова: «Ваша светлость рисковали очень многим, постоянно поддерживая несчастного изгнанника, у которого такое великое множество врагов».

[72]72
  Музей Виктории и Альберта, Лондон.


[Закрыть]

В мае 1678 года Отуэю было разрешено поступить на службу в армию и отправиться в ее составе во Фландрию. Он вернулся весной 1679 года, «жалкий и вшивый», по слову Энтони Вуда, – в состоянии, которое нашло отражения в строках сатирического стихотворения «Тяжба поэтов за лавры»:

 
Том Отуэй входит, приятель Шедуэлла,
И новыми виршами хвалится смело;
«Дон Карлос» в кармане у жалкого рохли
Воняет так сильно, что вши передохли.
 

Именно это стихотворение и повлекло за собой прискорбное недоразумение. Впервые опубликованное через семнадцать лет после смерти Рочестера, оно было атрибутировано как плод совместного творчества Бекингема и Рочестера. И если бы Рочестер действительно принял участие в его сочинении, это означало бы, что между драматургом и его покровителем и впрямь пробежала кошка, однако, как неопровержимо доказал профессор Розуэлл Хэм, подлинным автором стихотворения является Сеттл. Следы размолвки следовало бы поискать где-нибудь в другом месте – хотя бы в стихах самого Отуэя, где под названием «Поэт жалуется своей музе» можно прочитать следующий пассаж:

 
Раешный стих он первым приглядел,
Он им вертел в своем «Содоме», как хотел,
Сатирик-сифилитик, он – назло
Недугам – Зла освоил ремесло,
Несло его от злости и несло.
 

Пьеса «Содом» носит куда более порнографический характер, чем любое другое сочинение, созданное Рочестером или приписываемое ему. На титульном листе рукописи, хранящейся в Британском музее, значится: «Содом, или Квинтэссенция разврата, дистиллированная г[рафом] Р[очестером] в интересах Королевского Корпуса Обер-Ебарей». Считается, что эту пьесу однажды поставили при дворе. Атрибуция, однако же, более чем сомнительна. В обычае времени было приписывать любую похабщину Рочестеру. Современники не были единодушны в признании «Содома» произведением, принадлежащим перу Рочестера; Энтони Вуд сомневался в этом; ему говорили, что пьесу сочинил «какой-то сумасшедший писец из канцелярии Фишборна». Профессор Принц, почти без колебаний объявив автором Рочестера, в подтверждение этого тезиса из авторитетных уст смог сослаться лишь на мнение пресловутого «капитана» Смита. «Содом» отличается от сатир Рочестера принципиальной установкой на ирреальность содержания: это волшебная сказка, пусть и чудовищно похабная; как это ни странно и ни забавно, кое в чем напоминающая «Кольцо и розу» Уильяма Теккерея. Тем, кто считает автором «Содома» Рочестера, поневоле приходится отказать ему в авторстве стихотворения «Драматургу, сочинившему „Содом“»:

 
Не кавалер, а жалкий живоглот,
Кому и шлюха Муза не дает,
Покуда он ее не посечет.
 

Вот и все доказательства ссоры между двумя поэтами. Что же касается истории любви Отуэя к мисс Барри, это, конечно, другое дело. Любовные письма Отуэя к «мисс ***» были опубликованы в «Семейной переписке» Тома Брауна еще в 1698 году, а профессору Хэму удалось отыскать позднейшую перепечатку книги, предпринятую тем же издателем в 1713 году – в год смерти мисс Барри, – и здесь ее имя уже не заменено звездочками, а приведено полностью. И, судя по всему, сама мисс Барри приняла решение опубликовать эти письма. Которые, как и следовало ожидать от такого нытика и эксплуататора чужого сочувствия, как Отуэй, полны сентиментальной нежности (он, скажем, заклинает ее именем дочери, прижитой от Рочестера, «этим сладким плодом вашей первой и самой кроткой любви», что едва ли уместно в устах соперника). «И вот я протомился семью долгими и медленными годами желания», – пишет он, тем самым невольно датируя письма как отправляемые адресату уже после смерти Рочестера. Но мисс Барри была другого склада. «Безжалостная леди-проститутка» требовала от любовника куда большего, чем слова отчаяния. Олдис пишет:

Этот язык точечного безумия и отчаяния, сильно воздействующий на неискушенных девиц, редко приводит к цели в общении с такими специалистками на поприще страсти, как мисс Барри, поскольку он только укрепляет их в собственном тщеславии. Вот она и заводила незаконных детей от других мужчин, отказывая Отуэю (который ни красотой, ни манерами не уступал даже лучшим из ее избранников) хотя бы в поцелуе.

Рочестер был для Сеттла, Крауна и даже для Ли покровителем своенравным и переменчивым, но нет ни малейшего признака того, чтобы он хоть однажды изменил благоприятное отношение к Отуэю. Смерть графа, превратившаяся в схватку двух вер (католицизма и англиканства) и одного безверия (его собственного), отображена в кульминационной точке пьесы Отуэя «Спасенная Венеция». Пьеса была напечатана в 1682 году, а Рочестер умер в 1680-м, так что аллюзия здесь несомненно наличествует. В пьесе Пьер стоит на эшафоте, ожидая казни, когда к нему приводят священника. Пьер, однако же, отказывается его слушать:

 
Вести ты хочешь
Вслепую разум мой, как водят льва,
Заманивая в подлую ловушку,
Чтобы поймать живым и укротить, —
И эти трюки называешь Верой.
Лови глупцов – и набивай кошель!
Всё, хватит, прочь!.. И, капитан, запомни,
Что мной отвергнут этот капеллан,
Подкравшийся в унылую годину, —
Хоть и солжет потом, что я прощен.
 

Неверным было бы впечатление, будто Рочестер покровительствовал только заведомо слабым поэтам. Он восхищался Уоллером, даже когда тот уже впал в старческое слабоумие, он дружил с Этериджем и Шедуэллом и отдавал должное элегическим стихам тех же Ли и Отуэя.

Шедуэлл был с придворными на короткой ноге (о чем применительно к самому себе мог только мечтать Драйден). «Лорд Дорсет, – сетовала Нелли Гвин, – появляется раз в три месяца, потому что сутками напролет пьянствует у себя дома с Шедуэллом и мистером Харрисом». Не без зависти Драйден вывел Шедуэлла в образе сказочного великана-людоеда, и эта карикатура сильно задела адресата. Высоченный, как правило, благодушно настроенный, жестоко пьющий дядька, Шедуэлл был драматургом от Бога, правда, неряшливым и неровным. Восхваляя его, Рочестер ничего не преувеличил:

 
Шедуэлла поразительные всходы —
Плод не Искусства, но самой Природы, —
Небрежны, не закончены, а все ж
Природного таланта не пропьешь!
 

Среди прочих поэтических попутчиков Рочестера главное место занимают Бакхерст и Сидли.

 
Сатиром бы я Бакхерста назвал:
Отличный парень и большой нахал,
Отчаянный похабник, но из тех,
Кто и у мертвых вызвать может смех,
И королеву не введет во грех.
Куда как Сидли тоньше и нежней
Знай делится и с ней, и с ней, и с ней
Догадками, одна другой срамней.
Намеками напитанный напев —
Известный соблазнитель честных дев,
И сохнет соблазненная как тень,
Всю ночь в желаньях и в слезах весь день.
 

В 1678 году завязалась новая литературная дружба. Внимание Рочестера привлекли сатирические стихи и песни, присланные ему в рукописи неким Джоном Олдхэмом – младшим учителем архиепископской школы Благословенной Троицы для неимущих в Кройдоне. Согласно биографу самого Олдхэма, Рочестер посетил школу вместе с графом Дорсетом и сэром Чарлзом Сидли, но, когда он послал слугу известить поэта о своем приезде и сразу же передать подобающие восторги, его послание по ошибке попало в руки к директору школы, который решил, что имя Олдхэма не более чем описка, и принял все комплименты на свой счет.

Престарелый джентльмен тут же облачился в парадное одеяние и поспешил на встречу… Когда он, запнувшись о порог, ввалился в помещение, высокопоставленные визитеры покатились со смеху. Он, однако же, завел напыщенную речь о том, какая великая честь ему оказана, давая тем самым понять, что подлинная цель визита ему не известна; лорд Дорсет, заметив, что старик все больше и больше смущается, а лорд Рочестер, пусть и продолжая смеяться, все сильнее мрачнеет, наконец оборвал директора не слишком учтивой фразой о том, что приехали-то они вовсе не к нему, а к мистера Олдхэму.

В конце концов появившийся Олдхэм оказался «длинным и тощим; он явно недоедал, да и работал чуть ли не круглыми сутками. У него были вытянутое лицо, крупный нос и в целом никак не располагающая к нему наружность, однако глаза искрились как у настоящего сатирика».

Вдохновение, обуявшее поэта вследствие этого визита, погубило не только скромную карьеру школьного учителя, но и здоровье Олдхэма. У его «высоких гостей, – пишет биограф, – хватало остроумия, порочности и денег на то, чтобы превратить в великого грешника и святого… Захватив с собой скромную сумму, скопленную за годы трудов, он тут же перебрался в Лондон и принялся приносить одинаково щедрые жертвы и Бахусу, и Венере».

Но Рочестер, которому оставалось жить всего два года, едва ли мог сыграть существенную роль в «совращении» Олдхэма. На смерть своего покровителя Олдхэм откликнулся одним из чрезвычайно редких для себя стихотворений, в котором начисто отсутствовали и непристойность, и сатира – и, напротив, отчетливо ощущались нежность и боль:

 
И если я хоть чуточку велик,
То лишь как твой послушный ученик.
На твой мотив звучат мои слова —
Не всякая ли слава такова?
Наследство разберут, кто сколько смог,
А я возьму пастушеский рожок.
 

4

Слова признательности, высказанные Рочестеру Этериджем, Отуэем, Ли и Олдхэмом, оказались забыты потомством, а вот ссоры с великим Драйденом ему не простили. И с нашей стороны будет только справедливо взглянуть на эту ссору глазами самого Рочестера. Выпадение Драйдена из его поэтического окружения было чем-то вроде дезертирства с поля боя. Поэты, которым покровительствовал Рочестер, выступали под его знаменем. Высота аристократического происхождения была важнее масштабов поэтического дара. Рочестера оскорбил неблагородный вассал, обязанный ему вечной благодарностью. Сидли распорядился избить дубинками актера только за то, что тот в своем сценическом одеянии сымитировал его наряд; а профессиональный поэт не так уж далеко ушел от профессионального актера.

Опубликовав пьесу с посвящением Малгрейву, Драйден, должно быть, на протяжении нескольких лет выходил на улицу не без опаски. Однако Рочестер, будучи не только аристократом, но и поэтом, ответил обидчику мастерской сатирой «Подражание Горацию» – и, попробовав поставить себя на место Рочестера и вспомнив о том, как жестоко уязвил Драйден его гордость, можно только удивиться сравнительно умеренному тону этого стихотворения.

1 ноября 1677 года Сэвил написал Рочестеру, что «весь осиный рой растревожен памфлетом, присланным по почте прямо в их гнездо – в кофейню Уилла. Мне, к сожалению, не довелось увидеть его собственными глазами, но я слышал, как эти стихи комментируют, и большинство сходится на том, что ноги у них растут из Вудстока».

Рочестер тут же отписал другу: «Что же до памфлета, о котором ты говоришь, посвященном бездарной поросли нынешних поэтов, то я искренне рад его появлению, и, пожалуйста, если сможешь, соблаговоли прислать мне копию. Чтобы извести этих мерзавцев, не нужно и остроумия, достаточно всего-навсего честно излить желчь».

Авторства своего Рочестер не отрицал (хотя курьезным образом дал понять, что считает возможным автором самого Сэвила), и есть все основания предположить, что памфлетом, так растревожившим Драйдена и его свиту в кофейне Уилла, было «Подражание Горацию». В начальных строках автор стихотворения, однако же, поневоле воздает Драйдену должное:

 
У драйденовских рифм – обличье гадин,
И каждый слог нескладен иль украден;
Слепоглухой глупец омажу[73]73
  Почтительное посвящение произведения в знак признательности автора.


[Закрыть] рад?
Каков поэт, таков и меценат!
Конечно, врать не стану, Драйден дока:
Комедий яйца высидев до срока,
Он лондонскую сцену взял с наскока.
 

Стихотворение продолжается острой критикой Крауна и Сеттла, Флэтмена и Ли и словами восхищения по адресу Шедуэлла и Уичерли, Бакхерста и Сидли. И только после этого гнев автора выплескивается на главного обидчика:

 
У Драйдена-то острый де умок,
У Драйдена-то длинный де клинок…
Но дамы, чуя сухость между ног,
Грустят: не мужичок, а ноготок!
Но нет, давайте будем справедливы
И вместо лавра или же оливы
Вручим поэту фиговый листок.
Увы, и этот дар ему не впрок!
Зато как плох, по Драйдену, Бен Джонсон!
Бомонт и Флетчер, вам нанес урон-с он!
А у Шекспира, значит, слог дурной-с
И не сравнится (Драйден мнит) со мной-с?
Что ж, если эти имена не звучны,
Дела твои и впрямь благополучны,
Мошенник мелкий и презренный тать —
А как тебя иначе-то назвать?
В отсутствие ума, таланта, вкуса
Ты празднуешь – но празднуешь ты труса!
 

Кофейня[74]74
  Из листовки 1674 г. Библиотека иллюстраций Халтон.


[Закрыть]

Рочестер небезосновательно высмеивает в этих строках эссе Драйдена «О стихотворной пьесе заканчивающегося столетия», опубликованное пятью годами ранее. Эссе, в котором Драйден, в частности, писал: «Пусть любой, кто хорошо знает английский, попробует внимательно прочесть Шекспира и Флетчера, и я ручаюсь, что буквально на каждой странице он обнаружит стилистические шероховатости и серьезную измену хорошему вкусу; но эти имена окружены благоговейным трепетом, тогда как нам ставят в строку каждое лыко…»

Не исключено, что с подобной критикой смог бы впоследствие согласиться автор, написавший «Всё за любовь» и «Дон Себастьяна», но на момент появления сатиры Драйден был вправе похвастать разве что «Завоеванием Гренады» и «Ауренг-Зебом». Не считая одного злобного выпада, Рочестер продемонстрировал в «Подражании Горацию» умеренность и справедливость. И уж наверняка эта критика не заслуживала отповеди, появившейся год спустя в авторском предисловии к пьесе «Всё за любовь». Кротость упреков раззадорила поэта-лауреата, и он пошел в атаку в не свойственном ему грубом тоне:

Не всякий любитель драматического искусства способен судить о нем; ему следует разбираться в предмете, иначе он окажется слепым зрителем и глухим слушателем, а вовсе не критиком. Поэтому и появляется столько сатир на поэтов и пренебрежительных отзывов об их творениях. Какой-нибудь приятный собеседник (или, по меньшей мере, человек, слывущий таковым), какой-нибудь джентльмен, будучи наделен больным воображением и вдохновясь двумя-тремя строчками в беспомощном переводе с латинского, берет на себя смелость выделиться из стада себе подобных, провозгласив себя поэтом… И разве это не пустая блажь: не довольствоваться теми подарками, которые преподнесла тебе сама судьба, тихо сидя где-нибудь у себя в поместье, но выставлять на всеобщее обозрение, чтобы не сказать на всеобщее посмешище, собственное более чем сомнительное остроумие, собственную ни стыда, ни срама не ведающую наготу? Напрочь позабыв при этом, что люди трезвомыслящие, да и просто трезвые, едва ли способны по этому поводу впасть в хмельной восторг, накатывающий на твоих угодливых клевретов после третьей бутылки.

Драйден продолжает, напрямую переходя к задевшему его стихотворению:

Такой человек не щадит и самого Горация (насколько это, конечно, в его силах), невежественно и низко подражая ему, без малейшего на то права пользуясь авторитетом римского поэта с тем, чтобы сровнять с землей людей, по достоинству считающихся его подлинными преемниками… С каким великолепным презрением посмотрел бы Гораций со своей высоты на жалкого переводчика, и латынь-то освоившего кое-как, путающего друг с дружкой слова, не умеющего выдерживать цезуру и сплошь и рядом противоречащего самому себе!.. Что же касается меня, то мне не нужно иного возмездия – ни для себя, ни для остальных поэтов, – лишь бы этот критик-рифмач с галерки, куда можно попасть, уплатив за билет всего двенадцать пенсов, лишь бы этот законный сын Стернхолда[75]75
  Ставшее нарицательным имя автора стихотворного переложения Псалмов, которого однажды – и тоже в стихах – высмеял и сам Рочестер. – Примеч. авт.


[Закрыть] поставил под гнусным поклепом свое имя или хотя бы (не будем преувеличивать его учености) крестик. Ибо, стоит ему объявить о своем авторстве публично, стоит сбросить с плеч львиную шкуру безымянного судии, – и те, кого он проклинает, выразят ему сердечную признательность, тогда как те, кого он превозносит до небес, почувствуют себя проклятыми; литературное начальство, назначенное им, без лишнего шума покинет кресла и кафедры, лишь бы избежать позора огласки обстоятельств самого назначения.

Возможно, Драйден надеялся остаться безнаказанным, уповая на все возрастающее могущество своего покровителя: Малгрейв в те дни явно преуспевал в псовой травле, обкладывая со всех сторон загнанного остроумца, от которого устал мир, от которого ушло телесное здоровье и вместе с ним, казалось бы, – малейшая возможность нанести ответный удар. Стихотворение Малгрейва «Эссе о сатире» в 1679 году широко ходило в рукописи. Конечно, в нем содержались нападки на герцогиню Портсмут и герцогиню Кливленд:

 
Когда еще царей пленяли две —
Страшны как грех, без мысли в голове…
 

Однако главный запас желчи был припасен, разумеется, для Рочестера. Авторство Малгрейва было неуклюже замаскировано включением в текст стихотворения нескольких строк, в которых сам же Малгрейв воспевается как великий любовник. Этого, однако же, хватило, чтобы стихотворение начали приписывать Драйдену, хотя поэтическими достоинствами оно явно не блещет. Впрочем, современники относились к Драйдену как к стихотворцу очень по-разному; и только потомок вправе заявить, что Драйденом в этих неуклюжих виршах даже не пахнет. Однако и Рочестер, и, скорее всего, обе королевские фаворитки считали автором «Эссе…» именно Драйдена, что видно, в частности, по письму Рочестера Сэвилу:

Посылаю тебе стихотворный памфлет, в котором мне отведено далеко не последнее место; королю – тоже, но это его только позабавило. Автор, скорее всего, мистер Драйден, поскольку в стихотворение включен сущий панегирик его покровителю лорду Малгрейву; из-за чего у его светлости произошла небольшая перепалка с мисс Б. в гостях у герцогини П. Она назвала его героем стихотворения и льстиво добавила, что он сделал рогоносцами больше мужей и любовников, чем любой другой мужчина из числа ныне здравствующих. На что он возразил: ей прекрасно известен человек, которого он, Малгрейв, не сделал рогоносцем – да и не стал бы, даже если бы его попросили. Грубиян и сучка тут же перегрызлись, а король, унаследовав соответствующий дар от деда, выступил в роли миротворца.

Приводим строки, послужившие для Рочестера причиной возобновить постыдную тяжбу с Малгрейвом:

 
Рочестер – вот презренный идиот,
Облыжно сатаною он слывет:
Пусть и рогат чертяка, и хвостат,
Вся жизнь его, по сути дела, – ад…
Вотще его кривлянье пропадает:
Он целится, но редко попадает;
Его замашки каждому ясны:
Он льстит в лицо и жалит со спины.
Подл в каждом деле, крив и хром на обе,
Он вечно пребывает в лютой злобе,
Он и в своих насмешках столь же скучен,
Как Киллигрю – но тот хоть добродушен.
Большой любитель двух (навскидку) Бесс,
Бывает бит частенько этот бес.
Такой герой – и в синяках от труса
(Герой он или трус, есть дело вкуса;
Герой в бою бледнеет, трус – дрожит,
А наш герой – сражения бежит)!
Но мир и двор простить его обязан —
Он за грехи давным-давно наказан.
Он столько западней соорудил,
Что выбраться из них лишился сил,
И скажет всяк при виде катафалка:
«Жил жалко он, зато его не жалко!»
Уж промолчу я о его стихах:
Беда, позор, фиаско, полный крах.
Смешон бывал, а остроумен – нет,
А если вдруг писал смешной куплет,
То прятал в глубину смердящей свалки,
Куда без тряпки сунуться и палки,
А лучше и не палки – кочерги
(Сгорело все) – и думать не моги!
Тому, кто заглянул в сей колумбарий,
Излишен даже этот комментарий.
 

Много лет спустя Малгрейв вручил это стихотворение виртуозу Александру Попу, чтобы тот отредактировал его в процессе подготовки к переизданию. Поп постарался как следует: изъял совершенно безумные и бессмысленные нападки на поэзию Рочестера, вставил несколько собственноручно написанных двустиший, порядочно отполировал все остальное. Нетронутым рукой мастера осталось лишь одно двустишие – и, может быть, как раз его когда-то и вписал в текст Малгрейва другой поэт-виртуоз – Джон Драйден:

 
Подл в каждом деле, крив и хром на обе,
Он вечно пребывает в лютой злобе.
 

Несколько раньше, и по другому поводу, Рочестер написал Сэвилу из Хай-Лоджа в Вудстоке:

Ты пишешь, что меня невзлюбил один поэт, которым я в некотором роде даже восхищаюсь, точнее даже не им самим, а немыслимым искажением пропорций как в его внешности, так и в его поведении, включая творческое поведение и само творчество. Он диковина, полюбоваться на которую можно, не заходя в кунсткамеру; он жаба, умеющая играть на скрипке, он певчая сова. Если ему вздумается исподтишка напасть на меня (а иначе он не умеет), я прощу его, с твоего позволения, а в знак своего благоволения пошлю по его душу Черного Уилла с дубинкой.

18 декабря Черный Уилл сделал свое дело в Аллее Роз, буквально в двух шагах от кофейни, принадлежащей другому Уиллу.

В «Доместик интеллидженс» № 49 за 23 декабря 1679 года читаем:

18-го числа сего месяца поздним вечером на Роуз-стрит в Ковент-Гардене на мистера Драйдена, нашего великого поэта, напали трое. Обозвав его мерзавцем и сукиным сыном, они сбили поэта с ног и нанесли ему опасные для жизни увечья, однако, когда он закричал: «Караул!» – убежали. Уже установлено, что это были не грабители, а наемники, которым было заранее заплачено за экзекуцию некоей мстительной дамой, если не неким мстительным папистом.

Затем появилось объявление в «Лондон гэзет»:

Поскольку Джон Драйден, эскв., был в понедельник вечером 18-го числа сего месяца на Роуз-стрит в Ковент-Гардене зверски избит и тяжело ранен несколькими неизвестными, любой, кто назовет имена нападавших самому мистеру Драйдену или любому мировому судье, не только получит гарантированное вознаграждение в пятьдесят фунтов, которые уже депонированы с этой целью у мистера Бланшара, золотых дел мастера, по соседству с Темпл-бар, но и, буде он окажется сообщником нападавших или даже одним из них, Его Величество изволили милостиво посулить ему полное прощение.

За объявленной наградой, однако же, не пришел никто.

Современников это покушение не столько возмутило, сколько позабавило. Анонимный насмешник передразнил перевод «Памятника», сделанный Драйденом с латинского:

 
Туда не зарастет народная тропа,
Где бить меня дубьем накинулась толпа,
И долго буду тем любезен я народу,
Что там, в Аллее Роз, навешали уроду.
 

Энтони Вуд был убежден в том, что Рочестер заранее согласовал задуманную экзекуцию с герцогиней Портсмут; связывает два эти имени воедино и Сэмюэл Деррик в превосходно подготовленном сборнике стихотворений Драйдена, изданном Тонсоном примерно столетие спустя, а сама по себе засада в Аллее Роз стала в литературе тогдашней эпохи символом терниев на поэтическом пути.

Ко дню нападения на Драйдена Рочестеру оставалось жить всего восемь месяцев, и он постоянно мучился почти невыносимыми болями. И в таком состоянии (и в такой момент, когда против него восстал, казалось, весь мир) он обнаружил, что на него набросились сначала в прозе как на «критика-рифмача с галерки», а потом и в стихах – как на труса, причем Рочестер (несправедливо) полагал, что оба удара были нанесены одной и той же рукой – рукой толстяка, некогда безбожно льстившего ему и обязанного своим восхождением его же, Рочестера, высокому покровительству; толстяка, который смешил всех вокруг неуклюжими попытками «обнажить шпагу» в кругу истинных остроумцев. Стоит ли удивляться тому, что Рочестер кликнул молодчиков с дубинками?[76]76
  С тех пор, как эта книга была вчерне закончена в 1932 году, профессору Дж Г. Уилсону удалось доказать, что письмо Рочестера, в котором упоминается «Черный Уилл», было скорее всего написано в 1676 году – то есть за три года до того, как разошлась по рукам сатира Малгрейва. Однако профессор Пинто заходит слишком далеко, утверждая, что подобная датировка доказывает, будто обвинения в организации нападения, предъявляемые Рочестеру, являются «ложными наветами». Конечно, упоминание «Черного Уилла» имеет шуточный характер; конфликт с Драйденом еще не разгорелся, но только наметился вследствие посвящения им новой пьесы Малгрейву. А вот сатира самого Малгрейва могла побудить смертельно больного поэта всерьез задуматься об отмщении. И все же: Рочестер, герцогиня Портсмут или они оба? Ни доказать, ни исключить нельзя ни первого, ни второго, ни третьего. – Примеч. авт.


[Закрыть]