Текст книги "Схватка"

Автор книги: Грег Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Ни Рина, ни Файетт не говорили впрямую об обрушившихся на них несчастьях. Они, как всегда, излучали оптимизм. Оба шутя предлагали Летиции сыграть без грима, и все это звучало весело, несмотря на их затаенную печаль. Они поедали сандвичи, запивали их фруктовой водой и рассуждали о том, кем станут, когда вырастут.

– Раньше все было не так просто, – сказал Файетт. – Выбор у детей был небольшой. Школы не очень-то умели готовить людей к жизни в реальном мире. Обучение носило академический характер.

– И проходило медленнее, – добавила Петиция.

– Да и сами дети медленнее соображали, – сказала Рина, невольно улыбаясь.

– Ну с этим я не согласна, – сказала Летиция.

А потом они сказали хором:

– Я, конечно, не отрицаю этого. Я просто с этим не согласна!

Их смех привлек внимание парочки постарше, сидящей в углу. И на тот случай, если мужчина и женщина еще не очень разозлились, Летиция решила добить их окончательно. Она наклонила голову и резко дунула в соломинку, так что в стакане забурлило. Рина бросила на нее укоризненный взгляд, а Файетт прикрыл рот ладонью, давясь от смеха.

– Ты могла бы заклеить все лицо резиной, – предложил Файетт.

– Тогда я стану похожа на франкенштейнского монстра, а не на старушку, – возразила Летиция.

– Ну и что, какая разница? – спросила Рина.

– Хорошо вам, ребята, – сказала Летиция. – Ведь вы играете своих сверстников.

– Мне играть не нужно, – сказал Файетт. – Я просто живу на сцене.

– Очень хотелось бы подольше играть людей своего возраста, – сказала Рина.

Никто не упомянул имя Лерокса, но у них было такое чувство, что все это время он сидел возле них, участвуя во всех шалостях.

Вот так они его помянули.

– А ты сходила к своему проектировщику, к доктору? – спросила Летиция Рину, пока они стояли, скрытые от зрителей занавесом.

Свет в зале уже погасили. Рабочие сцены – тоже из студентов перевозили на тележках стены, обтянутые муслином. В воздухе стоял густой запах свежей краски.

– Нет, – сказала Рина. – Я пока не волнуюсь. Меня зачали в другой период.

– Правда?

Она кивнула.

– Все в порядке. Если бы возникли какие-то проблемы, я бы сейчас не стояла рядом с тобой. Не беспокойся.

Больше они к этой теме не возвращались.

И вот настал день генеральной репетиции. Петиция наложила свой собственный грим, подрисовала карандашом морщины, навела румянец и тени. До этого она долго тренировалась и теперь стала настоящим специалистом по старости. Держа перед собой бабушкину фотографию, она подрисовала морщинки вокруг рта, потом постаралась придать лицу такое же усталое выражение. Законченность облику придал старый, пропахший нафталином парик, извлеченный из бабушкиного сундука.

Перед генеральной репетицией актеров придирчиво осмотрела мисс Дарси. В костюмах той далекой эпохи юноши и девушки как-то сразу повзрослели. Летиция вовсе не страдала оттого, что выделяется среди всех. Напротив, роль старушки придавала ей какой-то особый статус.

– Во время спектакля не нервничай, старайся делать все плавно и естественно, – напутствовала ее мисс Дарси. – Никто не требует, чтобы ты отбарабанила свои реплики без малейшей запинки. Да, ты будешь играть перед зрителями, но они здесь не для того, чтобы хихикать над нашими ошибками. Сегодняшнее выступление – в честь Лерокса.

Все дружно закивали.

– А завтрашняя премьера – в честь вас всех.

После этого все заняли свои места за кулисами. Рина улыбалась, но видно было, что она очень нервничает.

– Эй, тебя не тошнит? – прошептала она.

– А что, ты мне пакет дашь? – спросила Летиция, в шутку засовывая в рот два пальца.

– Атавизм, – беззлобно бросила Рина.

– Пробирочная, – ответила Летиция и крепко пожала ей руку.

Поднялся занавес. Добрую половину зрителей составляли их родители, друзья и родственники. В том числе и родители Летиции. Темное пространство, начинающееся за освещенной сценой, казалось бездонным, скрывающим в себе мириады созвездий и туманностей. Неужели ее слабый голосок услышат в такой дали?

Музыка, предваряющая первый акт, постепенно стихла. Настал выход Рины. Она направилась к сцене, а потом вдруг остановилась в нерешительности.

– Ну, давай же, – легонько подтолкнула ее Летиция.

Рина обернулась и посмотрела на нее, склонив голову набок, и потрясенная Летиция увидела, что глаза ее блестят от слез. Крупная слезинка медленно скатилась по щеке Рины и расплылась по сатиновой ткани.

– Прости, – прошептала Рина дрожащими губами. – Я не могу… Скажи, скажи им…

Перепуганная Летиция хотела подхватить ее на руки, но Рина оказалась слишком тяжела для нее. Летиция сумела лишь смягчить удар от падения. Распластавшись на полу, Рина забилась в судорогах. Слова застряли у нее в горле, глаза стали пустыми, с закатившимися белками.

Летиция склонилась над ней, не решаясь дотронуться, не зная, как ей помочь.

А позади нее стояли Файетт и Эдна Корман; такие же беспомощные и растерянные.

Рина лежала, повернувшись лицом к колосникам, напоминая своими движениями марионетку. Она медленно поводила глазами, дергалась всем телом и беззвучно открывала рот.

– Нет, только не ее! – закричала Летиция, не обращая внимания на тревожный ропот, пробежавший по залу. – Прошу тебя. Господи, не отнимай ее у меня!

Файетт испуганно попятился, а в освещенный круг ступила мисс Дарси. Она обхватила Летицию за плечи, но девочка тут же вырвалась.

– Только не она… – рыдала Летиция.

Подоспевшие медики обступили Рину со всех сторон, заслонив от посторонних глаз. Мисс Дарси твердо, даже чуть грубовато выпроводила студентов со сцены, а потом собрала их в зеленой комнате. Ее застывшее лицо напоминало маску, горящие глаза еще сильнее подчеркивали бледность.

– Мы обязаны что-то предпринять! – воскликнула Летиция, умоляюще посмотрев на остальных.

– Вначале возьми себя в руки, – резко сказала мисс Дарси. – Мы делаем все, что в наших силах.

– А как же спектакль? – спросил Файетт.

Все повернулись к нему в немом изумлении.

– Простите, – произнес он, и губы его дрогнули, – я просто идиот.

Джейн, Дональд и Роалд тоже пришли в зеленую комнату. Летиция порывисто обняла Джейн, а потом закрыла глаза и уткнулась ей в плечо. Чуть позже родители вывели Летицию на воздух. Вечер только наступил, по двору прохаживались студенты с родителями.

– Ну, нам пора домой, – сказала Джейн.

– Нет, мы должны остаться. А вдруг ей станет лучше? – Летиция вырвалась из ее объятий и стала вглядываться в толпу. – Все так напугались. Я это чувствую. Она тоже напугалась. Я вижу ее. Она мне сказала… – Летиция осеклась, – она мне сказала…

– Да, побудем здесь еще немного, – согласился отец.

Он подошел к какому-то мужчине и перебросился с ним несколькими фразами, потом его собеседник покачал головой, и они разошлись. Роалд стоял в некотором удалении от них, засунув руки в карманы, унылый и подавленный.

– Ну все, – заявил Дональд пару минут спустя. – Ничего нового мы здесь сегодня не узнаем. Так что пойдемте-ка домой.

На этот раз Летиция не стала противиться. Вернувшись домой, она тут же заперлась в спальне. Слушать новости не хотелось. Зачем – она и так все видела собственными глазами.

Спустя час отец подошел к ее двери и деликатно постучал. Очнувшись от тревожного, неглубокого сна, Летиция встала, чтобы впустить его.

– Нам очень жаль, – сказал отец.

– Спасибо, – промямлила Летиция, снова ложась в постель.

Дональд уселся возле нее, как в детстве, когда ей было лет восемь-девять, а она стала оглядывать комнату, задерживаясь взглядом на игрушках, книгах, безделушках.

– Звонила твоя учительница, мисс Дарси. Просила передать тебе, что Рина Кэткарт умерла по дороге в госпиталь. Мы с мамой все это время смотрели новости. Сейчас много ребятишек заболело. И много умерло. – Он ласково потрепал ее за волосы. – Думаю, теперь ты понимаешь, почему мы хотели иметь натуральных детей. Иначе был риск…

– Нет, неправда! – воскликнула Летиция, захлебываясь словами. – Ты сделал это не потому, что боялся риска. Ты просто считал, что… что с этими людьми что-то неладно.

– А разве это не так? – спросил Дональд, и взгляд его внезапно посуровел. – Они – дефективные.

– Они – мои друзья! – закричала Летиция, так что Дональд вздрогнул.

– Прошу тебя…

Она привстала на кровати, снова заливаясь слезами.

– Они люди! Нормальные люди, которые заболели.

– Звучит не очень убедительно.

– Я разговаривала с ней, – сказала Петиция. – Она, наверное, тогда уже все знала. Просто сказать, что с ними что-то неладно, недостаточно. Это не вся правда.

– Просто их родителям нужно было заранее обо всем подумать, – настаивал Дональд. – Летиция…

– Оставь меня в покое!

Дональд ушел сконфуженный. А она снова улеглась в постель, снова и снова размышляя, о чем Рина хотела сказать ей перед смертью.

– Теперь я знаю, что делать, – прошептала Летиция.

Завтрак на следующее утро прошел в тягостном молчании. Роалд без всякого аппетита поглощал свою кашу, не сводя с родителей тревожного взгляда. Летиция вообще почти ничего не съела. Отставив полную тарелку, она резко поднялась и сказала:

– Я иду на ее похороны.

– Ну, я не знаю… – начала было Джейн.

– Я иду на ее похороны, – упрямо повторила она.

Летиция сходила только на одни похороны – Рины. Там, встав возле свежевырытой могилы, она украдкой наблюдала за родителями Рины, мысленно сравнивая их с Джейн и Дональдом. А вернувшись домой, записала свои впечатления.

Год выдался тяжелый. Сто двенадцать студентов из ее колледжа умерли. Еще двести тяжело заболели.

Не стало Джона Файетта.

Занятия драмкружка продолжались, но спектаклей они больше не давали. В школе наступила какая-то мертвенная тишина. Общий психоз все нарастал, поползли слухи, что высокая смертность вызвана не ошибкой в конструировании ПД, а эпидемией чумы.

Нет, это была не чума.

Два миллиона ее соотечественников заболели. Один миллион умер.

Из специальной литературы Летиция узнала, что обрушившееся на них бедствие – самое ужасное за всю историю Соединенных Штатов. По всей стране начались беспорядки. Разъяренные толпы смели центры подготовки ПД. Женщины, беременные ПД, требовали легализации абортов. Общество Рифкина снова превратилось в весомую политическую силу.

Каждый день, слушая новости после занятий, Летиция поражалась, насколько банальное благополучие ее семьи не вяжется с общей обстановкой в стране. В их семье никто не болеет. Дети растут нормальными.

За две недели перед выпуском к ней подошла Эдна Корман.

– Могу я с тобой поговорить? – спросила она. – Давай найдем место поспокойнее.

– Да, конечно, – тут же согласилась Летиция.

Близкими подругами они так и не стали, но Летиция находила Эдну Корман вполне сносной. Она увела ее в старую ванную комнату, с белыми плитками на стенах, где каждое слово отдавалось гулким эхом.

– Ты знаешь, все, особенно старшие, смотрят на меня так, словно ждут, что у меня вот-вот ноги подкосятся, – сказала Эдна. – Я больше не могу этого вынести. Мне кажется, я не заболею. Но у меня такое чувство, что люди боятся ко мне прикоснуться.

– Да, я знаю, – сказала Летиция.

– Но почему? – спросила Эдна дрожащим голосом.

– Я и сама не могу понять.

Эдна стояла перед ней, безвольно опустив руки.

– Неужели мы в чем-то виноваты? – спросила она.

– Нет. И ты это знаешь.

– Тогда объясни мне, пожалуйста.

– Объяснить что?

– Объясни, как нам выбраться из этого положения.

Летиция какое-то время молча смотрела на нее, а потом обняла за плечи и прижала к себе.

– Кажется, я знаю, – сказала она.

За пять дней до выпускного вечера Летиция попросила Рутгера предоставить ей слово на церемонии. Рутгер слушал ее, сидя за письменным столом и скрестив руки на груди.

– А зачем тебе это? – поинтересовался он.

– Есть вещи, о которых никто не говорит, но сказать о которых необходимо. И если никто другой не может этого сделать, то… – она сглотнула подступивший к горлу комок, – то… доверьте это мне.

Он посмотрел на нее с сомнением:

– Ты действительно считаешь, что способна сказать что-то важное?

Летиция кивнула.

– Тогда покажи мне текст речи.

Она достала из кармана листок бумаги. Рутгер прочитал внимательно, покачал головой – неодобрительно, как вначале показалось, – и вернул ей листок.

Стоя за кулисами в ожидании своего выхода, Летиция Блейкли прислушивалась к возбужденному гомону в зале.

Руководил церемонией Рутгер. На этот раз все проходило довольно уныло. Летицию не покидало чувство, что она совершает ужасную ошибку. Не слишком ли она молода, чтобы говорить такие вещи? Все это может прозвучать неуклюже, почти по-детски.

После короткого вступительного слова Рутгер пригласил на сцену Летицию. Проходя мимо того места, где упала Рина, она зажмурилась и сделала глубокий вдох, как бы вбирая в себя то, что осталось от ее лучшей подруги. Мисс Дарси проводила ее долгим взглядом.

От волнения к горлу подступил комок. Глаза слепило от ярких прожекторов. Она встала посреди сцены, стараясь разглядеть знакомые лица в бескрайнем темном пространстве, простирающемся за сценой. Но видела лишь размытые силуэты. Краем глаза она заметила, как мисс Дарси кивает ей:

– Можно начинать.

– Для всех нас настали тяжелые времена, – начала Летиция высоким, пронзительным голосом. – Друзья уходят от нас, один за другим Люди теряют сыновей, дочерей. Наверное, даже с такого расстояния вам видно, что я не… не сконструирована. Я – натуральный человек. Впрочем, мы тоже болеем и тоже смертны. Но речь сейчас не об этом… – Летиция откашлялась. Нелегко ей давались эти слова. – Я решила, что имею право сказать вам кое-что очень важное. Да, люди допустили ошибку, страшную ошибку. Но сами вы – не ошибка. Я хочу сказать… то, что вас создали, – не ошибка. Мне остается лишь мечтать о некоторых вещах, которые вы воспринимаете как должное. Одни из вас могут долго находиться в открытом космосе, другие понимать сложнейшие формулы, недоступные моему разуму. Третьим суждено долететь до самых далеких звезд и увидеть места, которые я никогда не увижу. Мы во многом разные, но для меня очень важно сказать вам… Летиция, повинуясь чувству, напрочь забыла про написанную речь… сказать вам, что я вас люблю. И мне все равно, что скажут другие. Мы любим вас. Вы очень важны для нас. Пожалуйста, не забывайте об этом. И не забывайте о той высокой цене, которую мы все заплатили.

А потом наступила полная тишина. Летиции очень хотелось тихонько уйти со сцены. Но, переборов себя, она бросила в безмолвный, темный, как ночное небо, зал короткое «спасибо» и только потом, поклонившись, исчезла из сияния прожекторов.

Когда Летиция проходила мимо мисс Дарси, та, всегда чопорная и строгая, крепко пожала ей руку. И в первый раз Летиция почувствовала, что мисс Дарси относится к ней как к равной.

Пока длилось торжество, Летиция оставалась на сцене, рассматривая старую деревянную дверь, занавесы, противовесы, колосники, подвесные леса для осветителей.

И вдруг она почувствовала, что тот давний сон, так поразивший ее, становится явью. Вот оно, то самое, ни с чем не сравнимое чувство – любовь не к домашним и не к самой себе. Любовь ко всем сразу.

К своим братьям.

К сестрам.

К семье.

Перевод: О. Черепанов

Чума Шредингера

Служебная переписка

Карлу Кранцу от Вернера Дейтриха:

«Карл!

Не знаю, что и делать с дневником Ламберта. Хотя нам практически ничего не известно об этой истории, я считаю, что мы должны передать дневник полиции. Записи напрямую связаны с убийствами и самоубийствами, в них есть намеки на уничтожение лаборатории. Меня не устраивает читка журнала в твоем кабинете: мне нужна своя копия. Как ты думаешь, многие ознакомились с дневником до тебя?»

Дейтриху от Кранца:

«Вернер!

Я думаю, что он ходит по рукам никак не меньше месяца. Началось это за день-два до известных событий. Копии тех записей, что имеют отношение к вышеуказанным событиям, прилагаю. Остальное, как мне кажется, личное. Я бы хотел вернуть дневник адвокатам, ведающим наследством Ричарда. А уж те ознакомят с ним полицию. Но у меня есть причины оставить дневник у нас. По крайней мере на какое-то время. Внимательно изучи эти материалы. Если заметишь что-то совершенно невероятное с точки зрения физика, скажи мне. Если нет, придется крепко подумать.

P.S. Я как раз заверяю перечень оборудования, уничтоженного в лаборатории Бернарда. Тут много чего непонятного. Несомненно одно: Бернард работал по договорам с правительством, вероятно, без ведома руководства университета. И как мог Гоа иметь доступ к этим материалам? Там же все засекречено».

Приложение: пять страниц.

Дневник

« 15 апреля 1981 г.

Странный выдался денек. Марти организовал неформальное совещание Гидроксиловых радикалов. Присутствовали физики: Мартин Гоа, собственной персоной, Фредерик Ньюмен, новый сотрудник Кай Паркс, биологи, Оскар Бернард и ваш покорный слуга, социолог Томас Фош. Встретились мы у кафетерия, Марти отвел нас в лабораторный корпус, рассказал нам о проводимом эксперименте. Потом мы вернулись в кафетерий. Не пойму, с чего он решил потратить на прогулку наше время. Бернард немного расстроен. Причина или причины мне неизвестны.

14 мая 1981 г.

Радикалы совещались вновь, за ленчем. Такой абсурдной галиматьи я в жизни не слышал. Как всегда, верховодил Марти. Здесь важны детали.

– Господа, – начал Марти после того, как мы все поели. Сидели мы в отдельном зале. – Я только что уничтожил результаты важного эксперимента. И ушел в отставку с занимаемой должности. В течение месяца я должен вывезти из кампуса все мои бумаги и документы.

Гробовое молчание.

– На то есть причины. Я собираюсь их изложить.

– Что все это значит, Марти? – раздраженно воскликнул Фредерик. Никто из нас не одобрял театральных жестов.

– Я переправляю деньги налогоплательщиков поближе к нашему рту. Нашему коллективному научному рту. Фредерик, ты поможешь мне все объяснить. Мы все знаем, что Фредерик – один из лучших наших физиков. У него и гранты, и статьи в специализированных журналах. Мне до него не дотянуться. Фредерик, какая теория считается наиболее общепризнанной среди физиков?

– Специальная теория относительности, – без запинки ответил Фредерик.

– А следом за ней?

– Квантовая электродинамика.

– А теперь скажи нам, что такое кошка Шредингера.

Фредерик оглядел сидящих за столом, похоже, ожидая подвоха, потом пожал плечами. Об исходе некоего квантового события, речь идет о микрокосмическом уровне, можно говорить лишь после того, как он зафиксирован наблюдателем. То есть исход не определен, пока не выполнены замеры. А значит, возможны варианты. Шредингер попытался связать квантовые события с событиями на макроуровне. Он предложил посадить кошку в закрытый ящик с устройством, которое может регистрировать распад одного нестабильного атомного ядра. Допустим, вероятность полураспада атомного ядра за определенный промежуток времени равна 0,5. При распаде ядра сработает устройство, молоток разобьет ампулу с цианидом, ядовитый газ попадет в ящик и убьет кошку. Ученый, проводящий эксперимент, может узнать, произошел ли процесс распада ядра или нет, только одним способом: открыв ящик. Поскольку окончательное состояние нестабильного атомного ядра невозможно определить без замеров, а замер в данном случае – открытие ящика с последующим определением, жива кошка или мертва, Шредингер предположил, что кошка может зависнуть в неопределенности, не живая и не мертвая, а где-то посередине. И судьба ее останется невыясненной, пока квалифицированный наблюдатель не откроет ящик.

– Не пояснишь ли теперь, как и о чем могут сказать результаты этого мысленного эксперимента? – Марти в этот момент сам напоминал кошку, ту самую, которая только что слопала канарейку.

– Если исключить вариант, когда кошка – квалифицированный наблюдатель, то до открытия ящика нет никакой возможности определить, жива кошка или мертва.

– Как же так? – спросил Фош, социолог. – Я хочу сказать, совершенно очевидно, что кошка может быть или живой, или мертвой.

– Вроде бы вы и правы, – Фредерик оживился. – Но мы связали квантовое событие с макрообъектом, а квантовые события – штука хитрая. Накопленный экспериментальный опыт показывает, что квантовые события не определены до момента регистрации и на самом деле они неустойчивы, взаимодействуют между собой, при этом возможно несколько исходов, пока физик не переводит это взаимодействие в финальную стадию посредством наблюдения за событиями. И измерением того, что он зафиксировал.

– Получается, что в физических экспериментах разум приобретает огромную важность?

– Совершенно верно, – кивнул Фредерик. – Современная физика требует невероятных затрат психической энергии.

– Все это не более чем теория, не так ли? – спросил я. Дискуссия мне порядком наскучила.

– Отнюдь, – покачал головой Фредерик. – Она подтверждена экспериментом.

– Разве не может машина… или кошка… провести эти измерения? – спросил Оскар, мой коллега-биолог.

– Это зависит от того, полагаете вы кошку разумной или нет. А машина… нет, потому что ее показания остаются неопределенными до тех пор, пока на них не взглянет физик.

– Попросту говоря, – вмешался юный Паркс, – мы заменяем кошкой приятеля Уингера. Уингер – физик, который предложил посадить в ящик человека. Приятель Уингера достаточно разумен, чтобы определить, жив он или мертв, и способен правильно истолковать падение молотка на ампулу с цианидом, означающее распад атомного ядра.

– Прекрасно, – воскликнул Гоа. – Значит, эта байка полностью характеризует научный подход тех, кто развивает одно из самых перспективных направлений физики.

– С некоторыми уточнениями, – вставил Фредерик.

– Разумеется, я как раз собирался внести еще одно. То, что я сейчас вам скажу, вы, возможно, воспримите как шутку. Напрасно. Я не шучу. Я занимаюсь квантовой механикой уже двадцать лет, и меня всегда мучили сомнения: а так ли справедливы фундаментальные положения науки, которая кормила и одевала меня. Эта двойственность очень мне мешала. Вызывала бессонницу, нервные срывы, я даже обращался к психоаналитику. Не помогали и те „уточнения“, о которых упомянул Фредерик. В итоге я решил воспользоваться моим авторитетом и связями. Начал эксперимент. И задействовал в нем всех нас, включая себя. И многих, многих других, которые тоже могут считаться разумными наблюдателями.

Оскар улыбнулся, с трудом сдержав смешок.

– Марти, ты, должно быть, спятил.

– Неужели? Неужели я спятил, мой дорогой Оскар? Я ведь ставил под сомнение научные принципы, тогда как ты попирал принципы моральные.

– Что? – Оскар нахмурился.

– Ты, наверное, пытался найти ампулу с биркой ЭРВ-74.

– Откуда ты…

– Потому что я украл эту ампулу, пока знакомился с твоей лабораторией. И скопировал некоторые из твоих записей. Чего ты так задергался? Ты же среди друзей, Оскар. Расскажи нам о ЭРВ-74. Расскажи сам, или расскажу я.

Несколько секунд Оскар напоминал карпа, вытащенного из воды.

– ЭРВ-74 расшифровывается как экспериментальный риновирус, мутация 74. Оскар проводит кое-какие исследования по заказу правительства. В том числе изучает и этот вирус. Расскажи нам, Оскар, что в нем особенного.

– Ампула у тебя?

– Уже нет.

– Идиот! Этот вирус смертельно опасен! Я хотел уничтожить его, но ампула исчезла. Он же никому не нужен.

– Как он действует, Оскар?

– У него слишком долгий инкубационный период – триста тридцать дней. Для военных целей он не годится. По истечении этого срока для зараженных смерть наступает в девяносто восьми случаях из ста. Он передается как контактным, так и воздушно-капельным путем. – Оскар поднялся. – Я должен доложить об этом, Марти.

– Сядь. – Марти вытащил из кармана разбитую ампулу с маленькой наклейкой. Протянул ее Оскару. Тот побледнел как полотно. – Вот мое доказательство. Тебе уже не удастся остановить эксперимент.

– Это она? – спросил Паркс.

– Ампула – да, – ответил Оскар.

– Так что же ты сделал? – спросил я Мартина.

Остальные радикалы словно впали в ступор.

– Я изготовил устройство, регистрирующее квантовые события, в нашем случае распад крупицы радиоактивного америция. На короткий период времени я установил прибор, по принципу действия аналогичный счетчику Гейгера, так, чтобы он мог зафиксировать факт распада ядра. В тот момент вероятность распада составляла пятьдесят процентов. Если ядро распадалось, счетчик Гейгера срабатывал. А срабатывание счетчика приводило к вскрытию ампулы, после чего вирус попадал в герметически закрытое помещение. Я вошел туда сразу же, а точно через час пригласил туда вас пятерых. После этого уничтожил прибор и простерилизовал все помещение, в том числе и ампулу. Если вирус не попал в помещение, он уничтожен вместе с экспериментальной установкой. Если попал – мы все заражены.

– Так он попал? – спросил Фош.

– Я не знаю. Определить невозможно… пока.

– Оскар, – подал голос я, – Марти проделал все это месяц тому назад. Мы все люди достаточно известные, читаем лекции, участвуем в совещаниях, много путешествуем. Скольких людей мы могли инфицировать… потенциально?

– Вирус очень заразный, – ответил Оскар. – Обычный контакт гарантирует передачу вируса от одного… субъекта другому.

Фош достал калькулятор.

– Если мы каждый день заражали по пять человек, а они, соответственно, заражали еще по пять… О Господи! Вполне возможно, что на Земле уже заражены все!

– Почему ты это сделал, Марти? – спросил Фредерик.

– Если человечество, объясняя сущность Вселенной, не может предложить ничего другого, кроме этой, выводящей из себя теории, у нас не может быть иного желания, кроме желания жить или умереть, согласно ее постулатам.

– Я тебя не понимаю, – покачал головой Фредерик.

– Все ты прекрасно понимаешь. Оскар, можно ли обнаружить заражение вирусом?

– Нет. Марти, этот вирус оказался никому не нужен, так что я собирался все уничтожить, даже записи.

– А вот я нашел ему применение. Впрочем, сейчас это и не важно. Я хочу сказать следующее, Фредерик, согласно теории, сейчас ничего не может быть определено. Ядро могло распасться или не распасться, но определить это невозможно. Наши шансы, возможно, даже чуть лучше, чем пятьдесят на пятьдесят, если мы верим в теорию.

Паркс поднялся, выглянул в окно.

– Тебе следовало более тщательно обдумать эту проблему, Марти. Основательнее изучить все аспекты.

– Почему?

– Потому что вот я – ипохондрик, черт бы тебя побрал. И мне очень трудно понять, болен я или нет.

– При чем тут твои болезни? – спросил Оскар.

Фредерик наклонился вперед:

– Марти говорит вот о чем. Поскольку квантовое событие еще не определено, его исход в немалой степени зависит от нашего здоровья или нездоровья триста дней спустя.

Я ухватил его мысль:

– Поскольку Паркс – ипохондрик, он поверит, что болен, и тем самым зафиксирует событие. Как бы подтвердит, что распад ядра произошел, и… У меня разболелась голова.

– Даже после того, как крупица америция и все записи уничтожены?

– Если он действительно поверит, что болен, – уточнил Марти. – Или кто-то из нас поверит. Или мы и вправду заболеем, хотя в данном случае разницы я, честно говоря, не вижу.

– То есть ты поставил на грань смерти все человечество… – Внезапно Фош рассмеялся: – Дьявольская шутка, Марти. Будем считать, что она тебе удалась.

– Он не шутит. – Оскар поднял разбитую ампулу. – Надпись моя.

– Образцовый эксперимент, не так ли? – усмехнулся Марти. – Подумать только, сколько нового мы узнаем! Корректна ли наша квантовая теория, так ли важна роль сознания в определении основополагающих законов существования Вселенной. Что же касается Паркса…

– Заткнись! – взревел Оскар.

И нам пришлось удерживать биолога, который уже бросился на Марти. Тот удалился с улыбкой на устах.

17 мая 1981 г.

Сегодня мы собрались вновь, все, кроме Марти. Фредерик и Паркс ознакомили нас с имеющимися материалами, подтверждающими квантовую теорию, то есть эксперимент Марта. Доказательства производили впечатление, но меня не убедили. Однако совещание затянулось надолго, и теперь мы знаем о странном мире квантовой физики куда больше, чем хотели бы.

Фош и Оскар, в последние дни он очень подавлен, полностью убеждены, что атомное ядро Мартина находится, или находилось, в неопределенном состоянии, а цепь событий, ведущая к потенциальному распространению риновируса, еще не зафиксирована. То есть вопрос жизни и смерти рода человеческого остается открытым.

Паркс же нисколько не сомневается, что по прошествии инкубационного периода проявятся все симптомы заболевания и он умрет. Мы не можем разубедить его.

В одном мы здорово сглупили. Заставили Оскара подробно рассказать о симптомах болезни, особенно на ее ранней стадии. Теперь-то ясно, что Оскару следовало придержать эту информацию, хотя бы с тем, чтобы она не дошла до Паркса. С другой стороны, Фредерик указал нам на следующее: Оскару-то симптомы известны, если он почувствует, что болен, этого может оказаться достаточно для фиксации события. Фредерик в этом уверен. Но так ли это? Вдруг убежденности одного из нас недостаточно? А скольких достаточно? Или хватит одного Марта? А может, необходим консенсус? Большинство в две трети?

Чудовищно нелепая ситуация. Я никогда не доверял физикам, и теперь я знаю почему.

А тут еще Фредерик с его ужасным предложением.

23 мая 1981 г.

На сегодняшней встрече Фредерик повторил свое предложение.

Остальные отнеслись к нему серьезно. Увидев такой настрой, я попытался возражать, но без всякого успеха. Я-то абсолютно убежден, что мы сделать ничего не можем. Если ядро распалось, мы все обречены. Через триста дней появятся первые симптомы болезни: ломота в спине, головная боль, обильное потовыделение, резь в глазах. Если не появятся, стало быть, пронесло. Даже Фредерик понимает абсурдность своего предложения, но добавляет: „Эти симптомы практически неотличимы от гриппа. И если один из нас уверует в то…“

Уверует в болезнь, тем самым зафиксирует распространение вируса. Событие, случившееся триста дней тому назад.

Его предложение, у меня даже рука не поднимается записать его, состоит в следующем: мы должны покончить жизнь самоубийством. Все шестеро. Поскольку только мы знаем об эксперименте, мы единственные, кто может зафиксировать событие, закрепить существующее положение вещей. Паркс, говорит он, особенно опасен, но и все мы потенциальные ипохондрики. Напряжение десяти месяцев, по прошествии которых могут проявиться симптомы болезни, сломает нас.

30 мая 1981 г.

Я отказался. Все очень тихие, сторонятся друг друга. Но я подозреваю, что Фредерик и Паркс что-то замышляют. Оскар вообще превратился в тень. Его, похоже, и раньше посещали мысли о суициде, но он слишком труслив, чтобы решиться на такое в одиночку. Фош… я не могу с ним связаться.

О Господи! Позвонил Фредерик. Сказал, что у меня нет выбора. Они убили Марти и уничтожили лабораторный корпус, чтобы стереть все следы эксперимента. Теперь они идут ко мне. У меня лишь несколько минут, чтобы бросить дневник в университетский почтовый ящик. Бежать? Не успею. Они слишком близко».