Текст книги "Бессмертие"

Автор книги: Грег Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Земля

В последний день своего пребывания на Земле Ланье наслаждался физическим трудом – колол дрова для кухонной печи (скорее, украшения интерьера, нежели предмета необходимости). Ставил на чурбан железный клин, от души бил по нему кувалдой, укладывал дрова в поленницу. Солидный, освященный веками ритуал.

Время от времени он заглядывал в кухню, где Карен пекла хлеб, и к полудню получил свежую краюху.

– Нынче я уже обхожусь без малюток-помощничков. – Он показал на настенный календарь, где краснела метка. К этому дню должны были раствориться последние микроскопические дистанционные лекари.

– Надо бы поговорить с Крайстчерчем насчет осмотра. – Золотисто-зеленые глаза Карен проследили за его рукой.

– А что толку? Все равно имплант не уберут. Они упрямы, а я еще упрямей! Даешь бойкот врачебной тирании Рэса Мишини!

Карен улыбнулась. Видимо, она устала спорить.

– Вкусный хлеб. – Ланье поморщился, натягивая сапоги, – пока колол дрова, он обнаружил у себя обновленные мышцы. – От одного аромата можно снова возлюбить этот мир.

– Старый английский рецепт с хунаньскими добавками. – Карен достала из печи вторую буханку. – Мама его называла Хлебом Четырех Единств. – Она положила буханку на лоток печи. – Хочешь пройтись?

Ланье кивнул.

– После такой работенки невредно размять ноги и продышаться. Не хочешь присоединиться?

– Еще четыре каравая. – Карен взяла его за руку, чмокнула в щеку и нежно, заботливо провела ладонью по седой щетине. – Ступай. Когда вернешься, будем обедать.

По короткой тропке он обогнул дом и углубился в хвойный лес, в двадцатом веке чудом избежавший вырубки под корень. Повсюду изгибались папоротники; зеленый ковер был весь в брызгах золота, падавших сверху сквозь переплетение ветвей. В кустах и кронах деревьев хлопотали пичуги.

Пройдя километра два, он ощутил слабость. Еще через несколько шагов в правой половине тела возникли оцепенение и тупой зуд. Намокло под мышками, ноги задрожали, как у больной собаки. Пришлось остановиться и опереться на альпеншток. Вскоре ноги и вовсе подломились, и он сел – даже не сел, а упал – на старый замшелый пень.

Правая сторона тела. Левое полушарие мозга. В левом полушарии было сильное кровоизлияние…

– А где же помощнички? – произнес он тонким от боли, почти детским голосом. – Что ж вы меня так подвели?

На лицо упала тень. Ланье сидел скорчившись, не мог даже поднять голову. Кое-как повернув ее, он увидел Павла Мирского, стоявшего метрах в двух, не дальше.

– Гарри. Теперь ты можешь пойти со мной?

– Не возьму в толк, почему я скис. Помощнички…

– Наверное, они неэффективны.

Сознание быстро меркло.

– Не знаю.

– Не самый лучший тип. Не тальзит. Псевдотальзит.

– Врачам виднее.

– Ничто человеческое не совершенно. – Мирский говорил очень спокойно, однако не приближался к Ланье. Даже не спрашивал, нужна ли помощь.

А Ланье уходя, не прихватил коммуникатор.

Боль почти сгинула, остался только черный туннель, лязгающие в памяти двери.

– Пора, да? Ты здесь потому, что пора?

– Ты скоро запишешься в имплант. Но ты этого не хочешь.

– Нет. Но почему – сейчас? Я не ждал…

Мирский опустился на колено и пристально поглядел на него.

– Сейчас. Ты умрешь. И можешь это сделать либо их способом – и тогда получишь новое тело, – либо по-своему. А для этого нужно пойти со мной.

– Я… не понимаю. – У Ланье заплетался язык. «Ужасно. И прежде было ужасно, и теперь… Карен…»

Мирский печально покачал головой.

– Гарри, идем. Там – приключения. Удивительные открытия. Решай скорее. Очень мало времени.

«Некрасиво».

– Вызови помощь… пожалуйста.

– Не могу. Я ведь сейчас не здесь. То есть, я здесь, но на этот раз не физически.

– Пожалуйста.

– Решай.

Ланье закрыл глаза, чтобы не видеть туннеля, но тщетно. Он уже едва сознавал, где он и что с ним происходит.

– Ладно, – согласился он даже не шепотом – мыслью. На веки легло что-то теплое, и он ощутил, как лезвие (не причиняющее боли, просто острое) входит в голову и, как кожуру с картофелины, снимает оболочку мыслей; на краткий миг исчезло само «я», но лезвие не остановилось… Затем процесс приобрел обратное направление: все возвращалось на свои места, но уже на иной основе, как будто Ланье был слоем краски, снятым со старого холста и перенесенным на новый… хотя он не ощущал этого холста, как и земли под ногами, никакой тверди, ничего, кроме «рисунка» и необъяснимой связи с Мирским, который уже не походил на себя и вообще на человека. Свет, который видел Ланье, уже не был светом, а слова, которые он слышал, не были словами…

Ланье повалился набок, круша папоротники и срывая кору с гнилого пня. Полузакрытые глаза остекленели. Правая рука согнулась, пальцы скрючились и тут же расслабились. Легкие несколько раз конвульсивно сжались и замерли. Сердце билось еще несколько минут, но и оно наконец затихло. Имплант не пустовал, но Гарри Ланье был мертв.

Пух Чертополоха

В Седьмом Зале владычествовали тени. Солнце, Земля и Луна освещали другую сторону Камня, а эту – только звезды. Пустота и мрак гигантской цилиндрической котловины с ровной кромкой бросались в глаза даже на фоне космических пустоты и мрака. Из котловины давно выгребли обломки, и теперь на периметре светились лишь четыре ряда прожекторов да нечто вроде ведьминых огней – это бригады наладчиков устраняли последние недоделки.

Под колпаком, прикрывавшим скважину, находилась группа особо важных персон и гостей рангом пониже: официальные историки Гекзамона, с которыми Корженовский был довольно близко знаком; ученые и инженеры, готовые взять на себя исследование и обслуживание Пути. Присутствовали и высшие государственные лица: президент, председательствующий министр и глава администрации Пуха Чертополоха Джудит Хоффман.

А еще Ольми, который выглядел намного спокойнее и увереннее в себе.

Все они терпеливо висели на тусклых нитях силовых лучей. Как мухи, угодившие в паутину, висят в ожидании паука.

«Целое шоу, будто это настоящее открытие», – подумал Корженовский, перемещаясь в центр купола с усовершенствованным Ключом в руках. Нечто подобное уже однажды было – столетия назад, когда он открывал только что созданный Путь, по которому Гекзамону предстояло уйти в невообразимые дали…

Он все еще колебался: можно ли передавать сигнал Ольми? Можно ли допустить, чтобы дружба или даже чувство долга играли роль в событиях такого масштаба? В сравнении со столь громадной ответственностью личные отношения – ничто.

Но ведь Ольми всю жизнь трудился только на благо Гекзамона. На свете не найти человека, который отличался бы таким же бескорыстием, такой же самоотверженностью.

Инженер замер в центре ограниченного куполом пространства и медленно повернул Ключ. Аппаратура, размещенная вокруг кратера Седьмого Зала, повиновалась этому устройству. Кроме того, Кор-женовскому подчинялись все без исключения машины Шестого Зала. Позади месяцы наладки и испытаний. Руки на клавиатуре не дрожали; разум был ясен и сосредоточен, как десятки лет назад.

Пора. Вокруг умолкли голоса и погасли пикторы.

Корженовский закрыл глаза и дал Ключу волю. Вовне и внутрь Пуха Чертополоха, равно как и в разные стороны, помчались невидимые суперпространственные зонды – немногим более чем математические абстракции, на время овеществленные механизмами Шестого Зала.

Сквозь вязкие разводы полуреальностей – ближайших родичей этой Вселенной, окружавших ее со всех сторон, – сквозь многообразие пятого измерения, разделяющего огромные вселенные и ветвящегося пути развития миров, – зонды отправились на поиски некоего искусственного образования, не похожего на тщательно организованный хаос природы. Донесения о ходе поисков поступали на Ключ. Инженер видел перед собой грандиозный узор вселенных, они сближались, сплетались и разбегались, и, чем дальше уходили в пятое измерение, тем больше удалялись друг от друга.

Он испытывал чувство сродни экстазу. Часть личности, унаследованная от Патриции Васкьюз, уподобилась безмятежной поверхности океана под дождем: она поглощала сведения, но не реагировала на них, оставив Инженера наедине с необыкновенной техникой.

На какой-то миг разум Корженовского и Ключ превратились в одно целое, и Инженеру с трансцендентной четкостью открылись все тайны ограниченного разреза поперек пятого измерения. За всю жизнь ему лишь несколько раз довелось пережить такое состояние, когда вдруг становилось ясно, что теоретические выкладки о природе суперпространства не стоят ломаного гроша. Когда он знал.

И в этом невообразимом, неописуемом месте он обнаружил аномалию. Бесконечную, причудливо петляющую…

…очень похожую на червя…

состоящего из множества точек; те точки являли собой области великой путаницы, известные как «геометрические узлы». Червь диковинным образом извивался в границах Вселенной – рукотворнойВселенной, детища Корженовского, – и огненным лучом убегал в бескрайнюю необитаемую мглу – тень пограничной Вселенной, которая могла появиться в будущем, а могла и не появиться…

И в этом переплетении текучих, но вместе с тем неизменных витков – кишок, змей, протеиновых молекул, ДНК – он разыскивал некогда созданное им самим начало. Поиск мог затянуться на века, но Инженер ничуть не тревожился. Пускай за этот срок Пух Чертополоха превратится в стерильную, выстуженную скалу, пусть все мироздание провалится в тартарары – ему это было безразлично. Он видел перед собой цель, он был одержим ею.

На сей раз Корженовский изучал свое творение тщательнее, наметанным глазом. Некоторые элементы Пути, на его взгляд, заслуживали исследования в будущем: строение самых тугих и запутанных геометрических узлов, великолепные и сложнейшие извивы Пути – реакция на грандиозные пространственно-временные аномалии вмещающей Вселенной, реакция, спасающая от разрывов, которые неминуемо привели бы к гибели. Создание Корженовского походило на живое существо, ищущее безопасности и покоя.

Никакие сенсоры не разглядели бы в рисунке мироздания осмысленных линий. Ибо мироздание не было сотворено разумом. Никто не порождал эту махину. Возможно, Бог, или боги, существовали, но они явно обитали не здесь. У Инженера не было подтверждений этому, но не было и сомнений. Уверенность пришла из подсознания.

Да, Господь Всемогущий и Вездесущий в здешних измерениях не обитал… Ибо ни одно божество не заслуживало таких титулов. Ибо то, что открылось Корженовскому, не создавалось и не могло быть разрушено. Ибо это была собственная неуязвимая Тайна суперпространства; погружение в недра, недоступные математике и физике, недра, вобравшие в себя все противоречия Геделя [18]18
  18. Австрийский логик и математик (1906–1978), выдвинул и обосновал, в частности, теоремы о неполноте и непротиворечивости формальных систем.


[Закрыть].

Корженовский видел перед собой фантастическую галерею холстов, ожидающих, когда на них запечатлеют личности с развитым умом; игровую площадку для вечно эволюционирующих и вечно растущих интеллектов, способных потягаться с богами, а то и дать им фору. Миры, миры, миры – без начала и конца.

Здесь не было места для настоящей тоски или истинного, постоянного одиночества. Путь был всем сразу – настолько многообразным, что с трудом поддавался восприятию.

Почти на грани изнеможения Корженовский обнаружил то, что искал, – рукотворное начало Пути.

Он подготовил Ключ и привел в действие ускорители и прожекторы, окаймлявшие Седьмой Зал. Отраженный и искривленный свет Земли, Луны и Солнца образовал медленно вращающиеся вокруг периметра ореолы. Замерцали далекие звезды.

Он не прилагал никаких усилий, однако подтянул ближний конец Пути через огромную пустоту навстречу широко раскинутой сети прожекторных лучей. Он не думал ни о чем, кроме безграничья суперкосмоса, куда с восторгом простирал свой гений. Последствия не играли особой роли. Важнее всего был процесс.

Земля

Снова косы рассеянного света затянули ночное небо Земли; снова заплясали звезды. Карен сорвала голос, крича в испещренную огоньками тьму; Ланье ушел семь часов назад, и ей не удалось вызвать поисковую группу. Хижина была обесточена. И отказали не только электричество, но и все средства связи.

Тогда Карен снова отправилась в лес; она шагала по тропе, светя фонариком и вздрагивая от пиротехнических сполохов над головой, за покровом ветвей.

– Гарри!

Ее не оставляло чувство потери, изводила страшная мысль: она найдет мертвеца. Карен вытерла щеки тыльной стороной ладони и заморгала, чтобы стряхнуть с глаз пелену паники.

Луч фонаря пробежался по тропе. Да, она и в тот раз не ошиблась: именно здесь оборвались его следы. Как будто на этом месте его подхватила и унесла огромная птица. Карен прошла на три метра дальше, но никаких следов не обнаружила. Запрокинув к небесам лицо, она крикнула:

– Гарри!

Судя по следам, Ланье словно топтался на месте. Возле тропы из густой поросли высокого мха и папоротников торчал пень. Она уже раз шесть миновала этот пень, освещая его фонарем, но только сейчас обнаружила длинную полосу коры, отвалившуюся совсем недавно.

Карен прошла через заросли папоротников и увидела за ними крутой обрыв. Растительность на его краю была примята.

Прерывисто и хрипло дыша, спотыкаясь и оступаясь, она спустилась по склону и остановилась в нерешительности.

Затем сжала губы, наклонилась, потрогала сломанный папоротник и, преодолевая страх, обеими руками развела толстые стебли.

Над кронами деревьев кто-то исполосовал небосвод холодными мазками цвета морской волны. Они светились ярче фонарика. Сияние проникало в каждую тень…

В зарослях папоротников лежало тело.

– Гарри, – прошептала Карен. На миг возникла иллюзия, будто она падает в длинный, глубокий колодец. Женщина прикоснулась к шее мужа, но пульса не нащупала. Тогда Карен посветила фонариком в полуоткрытые глаза. Ей передался холод кожи мертвеца, по спине побежали мурашки, дыхание участилось, сделалось болезненным; из горла вырвался тонкий полукрик-полувсхлип, который мгновенно затерялся в тишине ночного леса.

Она не могла вызвать из Крайстчерча шаттл «скорой помощи». На Пухе Чертополоха шли испытания, и на Земле отказали все средства дальней связи.

Она осталась одна.

Повинуясь некоему инстинкту, Карен достала карманную аптечку, расстегнула измятый ворот покойника и перевернула того на живот.

На полпути

Ланье не ощущал тела (он вообще ничего не ощущал), зато мог видеть – не глазами, а всем своим существом, распластываясь на пути световых лучей и вылавливая изображения.

Он осознавал присутствие наставника и понимал, что это создание способно принять любой облик, даже вернуться в образ Павла Мирского. Ланье сливался с ним, видел его природу и свойства и формировал себя по его подобию, обзаводясь новыми способностями.

Не вымолвив ни слова, он задал несколько важных вопросов, унаследованных от физического ума, и получил зачатки ответов.

«Где мы?»

«Между Землей и Пухом Чертополоха».

«На Землю не похоже. Вон те пальцы света…»

«Мы видим не глазами. Глаза ты оставил на Земле».

«Да, да…» – Сквозь Ланье прошла вибрация беспокойства, и он раздраженно подумал, что скоро, наверное, научится сдерживать рудиментарные эмоции. Когда нет тела, они не просто бесполезны. Они помеха.

«Боли уже нет. Но ведь и тела нет».

«Оно ни к чему».

Ланье впитывал и осмысливал образ висящей внизу Земли. Она не походила на себя, сплошь опутанная яркими нитями; извиваясь, эти нити уходили во тьму и там исчезали.

«Что это? Их так много, что трудно разглядеть планету».

«Это все те, кого собирают, малые и большие существа. Видишь, куда идут лучи?»

«Как будто в узел стягиваются… Не разобрать».

«Так пожинают разумы. Со всеми помыслами и воспоминаниями».

«Души?»

«Не совсем. Эктоплазменных тел, или душ, не существует. Мы все – зыбкие, эфемерные, как цветы-однодневки. Уходя, мы уходим по-настоящему. А Вселенная пуста, заброшенна, бесформенна. И так будет до тех пор, пока тот, кто обладает могуществом, не решит ее воскресить, если можно так выразиться».

«И кто же это?»

«Финальный Разум».

«Нас спасут потомки?»

«На то есть причина. Наблюдение за живыми существами – дистилляция Вселенной. Информация преобразуется в опыт. Собираются все ощущения, переживания и мысли, причем не только после смерти, но и в течение всей жизни. Это точнейшие сведения; они могут подвергаться дальнейшей очистке и передаваться по самым крошечным космическим порам, связующим эту умирающую Вселенную, с той, которая будет рождена. Дистилляция равносильна передаче генетического кода – предохраняет новорожденную от Хаоса и формирует изначальный облик. Впоследствии новая Вселенная сможет развить собственный разум, и, когда состарится, этот разум обеспечит передачу опыта в той или иной форме».

«Никто не умирает?»

«Все умирают. Но в каждом из нас есть нечто особенное, и оно будет спасено… Если не препятствовать Финальному Разуму. Теперь ты видишь, как важна моя миссия?»

Тут на Ланье нахлынули воспоминания. Картины мучений и смертей словно сыпались из альбома с трехмерными снимками. «Все умирают…» Но в начале времен Финальный Разум зажигает галактики – ему нужна энергия для попытки спасти все лучшее во всех когда-либо существовавших созданиях, не только в людях, но и в любой живой твари, которая преобразует информацию в знания, которая наблюдает, учится и познает окружающую среду, чтобы переделывать ее на свой вкус. На всех уровнях – от микроба до обитаемой Земли – ведутся сбор, сортировка…

Спасение.

Он смаковал эту идею, упивался ею, трезвел от ее истинного смысла: возможно не только восстановление тела, не только спасение любого индивида, но и слияние, трансцендентное бытие всего сущего. «Вот оно – лучшее во всех нас».

Вспомнились отец, умерший от кровоизлияния в мозг на флоридской автостоянке; мать, которую убил рак в канзасской больнице; родственники, друзья, коллеги и просто знакомые, мгновенно испепеленные в печи Погибели (на Земле до сих пор в избытке чада и гари). Все, кого он знал… Их достижения, подвиги, глупости, ошибки, мечты и мысли – все убирается, как колосья с поля. Идет по полю комбайн и отделяет пшеничные зерна от плевел и мякины смерти. И сыплются в закрома хлопотливые птахи небесные и агнцы с заливных лугов, рыбы и диковинные звери морские, насекомые и люди, люди, люди… И будь ты мудрец иль дурак – все равно тебя пожнут и спасут. Воспроизведение в форме, которую зафиксировал Финальный Разум, – что это, если не бессмертие?

И не одна Земля, но все миры этой галактики обильны жизнью, и все галактики этой Вселенной, – огромнейшие космические поля, миллиарды и миллиарды планет, в том числе невообразимо диковинные. Разве эпитета «титаническая» достаточно, чтобы описать миссию, которую взял на себя Финальный Разум? В таких масштабах судьба Земли – воистину ничто, однако Финальному Разуму достало милосердия и силы, чтобы дотянуться до нее и с поразительной аккуратностью влиять на ее историю.

Даже новой форме сознания Ланье это казалось невероятным.

«Неужели меня тоже убрали? Значит, ты этим сейчас занимаешься? Несешь меня в закрома?»

«У нас разные пути и роли».

«Так кто же мы? Духи? Сгустки энергии?»

«Мы подобны струям, текущим по невидимым трубам; в этих трубах частицы материи и энергии общаются друг с другом и каждому встречному объясняют, где они и что они. Эти пути сокрыты от наших современников, но не заказаны Финальному Разуму».

«А куда мы летим?»

«Первым делом, на Пух Чертополоха».

Пух Чертополоха

В скважине за пультом Корженовского собрались будущие свидетели испытания: президент, председательствующий министр, глава администрации Гекзамона, официальные историки, а также избранные сенаторы и телепреды.

Прямо впереди, за прозрачным колпаком, медленно расширялся, пока не соприкоснулся с выровненными краями стен открытого космосу Седьмого Зала, круг ночи. Казалось, звезды отступили вдаль; во тьме, уменьшаясь и тускнея, купались отражения Солнца, Луны и Земли.

Корженовский открыл пробный канал. В центре лишенного измерений мрака сияло пятнышко молочной белизны. Сосредоточась на Ключе, не позволяя себе отвлекаться ни на что, кроме созданной машиной абстракции, он «осязал» внутреннее пространство канала и изучал то, что находилось за его концом.

Вакуум. Почти абсолютная пустота, окружающая щель. Яркость плазменной трубы. Судя по частоте света, плазменная труба возникла в Пути.

Президент, находившийся в нескольких метрах позади Корженовского, уловил шепот Инженера:

– Вот он.

Наконец Корженовский вышел из транса лишь на секунду, чтобы пиктом отдать команду висящему рядом пульту. Таинственный сигнал Ольми пронесся по каналу и отправился дальше по Пути.

– Все в по… – Президент умолк на полуслове.

Впереди полыхнула белая точка. Корженовский ощутил, как задрожал Ключ. Дрожь промчалась по всему Пуху Чертополоха, и тот отозвался рыком; перед глазами Инженера замелькали пикты опасности – в Шестом Зале возникли неполадки.

Корженовский еще раз удостоверился, что канал проложен правильно и состыкован с Путем.

Кто-то пытался войти в него с другого конца.

Инженер снова целиком сосредоточился на Ключе. Нечто разумное и невообразимо могущественное сумело-таки протиснуться в канал и теперь не давало ему закрыться.

– Тревога! – кратким пиктом известил Инженер Фаррена Сайлиома.

Он пытался закупорить канал. Пятно света не исчезало, даже росло. Канал не закрывался. Его можно было только расширить, но вряд ли стоило. Нечто на другом конце явно вознамерилось полностью открыть Путь, воссоединить последний с Пухом Чертополоха.

Вернувшись разумом к смоделированной Ключом структуре пространства между вселенными, Инженер посмотрел на нее под множеством разных «углов зрения». Он выискивал уязвимое место (теоретически оно могло существовать), чтобы дестабилизировать канал и сплющить его вместе с тем, что в него забралось.

Но не успел. Пятно выбросило чудовищный поток энергии и угодило в колпак из силовых полей, прикрывавший выход из скважины. Колпак рассыпался на мириады искр, и в следующее мгновение все завертелось в урагане; замерцали силовые лучи, отчаянно пытаясь удержать воздух, который рвался в пустоту.

Фаррен Сайлиом ухватился за плащ Корженовского. Пламя хлестало, опаляя скалу астероида и металл обшивки скважины; вот оно изогнулось дугой над людьми, соединилось с передним щелелетом и вдребезги разнесло его нос. Корабль рывком развернулся у силового причала, ударился о сферическое жилище Корженовского и раздавил его о дымящуюся стену.

У Инженера парализовало легкие, но это было неважно. Он закрыл глаза и, пока длился растянутый имплантом миг, искал дефект, которого не могло быть (он это твердо знал), в конструкции канала.

Фаррен Сайлиом оторвался от Инженера и понесся прочь. Аварийная силовая сеть затягивала выход из скважины, лучи жарко сияли, пытаясь задержать воздух, уносящийся наружу вместе с обломками и людьми. Президент застрял в этой паутине, растопырив руки и ноги. Ольми ударился о пилон и вцепился в него изо всех сил; мимо него пролетали люди. В мерцающем коконе мчалась Джудит Хоффман, и Ольми поймал ее, хоть и обжег руку в неисправной аварийной среде, которая тотчас расширилась и обволокла его. Извиваясь, как флаг на ураганном ветру, Корженовский удерживался на месте лишь благодаря силовому полю, соединявшему Ключ с пультом. Естественное сознание угасало; он немедленно подключил вживленные процессоры и под новым «углом зрения» увидел мерцание погрешности, налет нестабильности на кривой черте канала. Имплант надрывался, интерпретируя поток данных с Ключа; дефект чадил и оставлял в мозгу острый «привкус» резиновой гари.

Ветер утихал, давление в скважине упало почти до уровня наружного вакуума, а потоки энергии, хлещущие из крошечного отверстия канала, сужались и, казалось, били прицельно. До сих пор они щадили людей, зато не давали спуску большим узлам механизмов. Но постепенно огненные извилины и петли подкрадывались к Инженеру.

Корженовский не видел, как тлеет и рассыпается край плаща, но зажмуренными глазами ощущал жар. В битву за скважину вступили новые силовые поля; устройства аварийной среды быстро образовали коконы вокруг оставшихся людей, но и их уже терзали лучи из канала. Скважина была переполнена вращающимися обломками, парализованными и мертвыми очевидцами эксперимента, агонизирующими дымовыми лентами и смерчами. Щелелет, сорванный со швартовых, кружился и медленно бился о стену, угрожая расплющить дублей, которые жались по сторонам в ожидании приказов и конца суматохи.

Корженовский пустил через Ключ всю доступную ему энергию Шестого Зала, пытаясь открыть в канале Врата, способные закрыть канал или вызвать неистовый катаклизм в самом Пути.

На мгновение возникла мысль, что угроза Мирского была не пустой, – они столкнулись с могуществом Финального Разума. Но интуиция говорила другое.

Канал расцвел красным, как распускающаяся роза; лепестки азартно хлестали и шлифовали открытый купол Седьмого Зала. Все это Инженер увидел через Ключ, а затем ощутил, что имплант перегружен: если его не изолировать, все содержимое, а заодно часть естественного разума, может стереться.

Корженовский разжал руки, но дело было уже сделано.

Роза внезапно скукожилась. Пламя угасло. Мигающее пятно света в туннеле быстро меркло. Утих яростный вой воздушной струи. Силовые поля выдержали, и где-то позади Инженера, в глубине скважины, огромные насосы уже нагнетали воздух взамен потерянного за последние несколько…

«Как долго это продолжалось?» – осведомился Корженовский у импланта.

Двадцать секунд. Всего-навсего двадцать секунд.

Ольми убедился, что Джудит Хоффман, потерявшая сознание в самом начале переполоха, не получила серьезных травм, и пиктом дал аварийной среде команду отделиться. Затем поплыл к пульту. Инженер окружился собственной аварийной средой и теперь болезненными глотками втягивал разреженный воздух.

– Что случилось? – спросил Ольми.

Ярт у него в голове предложил свою версию: «Автоматическая защита».

– Это тебя надо спросить, – сказал Корженовский. – Твой сигнал… – Он умолк и огляделся. – Сколько пропало людей? Где президент?

Ольми повернул голову к прозрачному полю, закупорившему северный выход из скважины. За ним, удаляясь от Седьмого Зала, мелькали яркие огни. Фаррена Сайлиома силовая паутина не удержала. Дистанционные уже летели на перехват.

– Он там, – сказал Ольми.

Корженовский съежился, как проколотый воздушный шар.

– Большинство погибших, наверное, неогешели, – успокаивающе произнес Ольми. – У них у всех импланты.

– Катастрофа. – Корженовский удрученно покачал головой. – Как думаешь, Мирский не об этом предупреждал?

– Думаю, нет.

– Значит, ярты постарались.

Ольми взял Корженовского за руку и мягко потянул прочь.

– Очень похоже, – тихо сказал он. – Пойдем со мной.

Ярт не пытался вмешиваться: Корженовский для него был не менее важен, чем Ольми.

– Они пытались открыть Путь целиком, – еле внятно бубнил Инженер. – Хотели застать нас врасплох. И уничтожить.

Ольми спросил у ярта, не этого ли он добивался.

«Безусловно, у командования может быть такое намерение, если оно не получило (моего) сигнала».

Из подсобных помещений, располагавшихся вдоль скважины, появились медицинские дистанционные; крики и стоны вскоре поутихли. Ольми увлекал своего наставника к люку одной из подсобок.

– Надо поговорить. Я должен кое-что объяснить.

Он не знал, по своей воле произнес эти слова или по приказу ярта. Но какая, собственно, разница?

Депеша ушла по Пути. И в канале что-то произошло, едва не уничтожив Седьмой Зал, а то и весь астероид. Можно ли делать из этого выводы? Если да, то один-единственный: авантюра Ольми принесла свой первый плод.