Текст книги "Бессмертие"

Автор книги: Грег Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Гавайские острова

Каникулы Земного Сената были в самом разгаре, его члены рассеялись по Тихоокеанскому Кольцу. Но один весьма влиятельный сенатор остался в Гонолулу, и Гарри Ланье попросил его о встрече.

Вместе с Ланье на Землю прилетели Сули Рам Кикура и Карен. Прилетели с целью саботажа.

Роберта Канадзаву, старшего сенатора от Тихоокеанских Наций, Ланье знал больше полувека; познакомились они еще молодыми флотскими офицерами. Канадзава пошел в подводники, а Ланье в летчики, и пути их разошлись до Возрождения, точнее, до одного из пленарных заседаний Нексуса на Пухе Чертополоха. Потом они встречались через каждые несколько лет вплоть до отставки Ланье. Он очень уважал Канадзаву, который пережил Погибель на субмарине ВМФ США, затем в Калифорнии восстанавливал гражданскую власть, а двадцать лет назад был избран в Сенат.

Во время Погибели военные объекты НАТО и России подверглись методичным бомбардировкам, но то ли из-за просчета русских стратегов, то ли из-за небрежности ракетчиков на Пирл-Харбор упали всего две боеголовки. Остальные базы на островах перенесли не более одного взрыва, а то и вовсе остались нетронуты. Город Гонолулу сильно пострадал от удара по Перл-Харбору, но все же не был стерт с лица Земли.

После Разлучения, когда гекзамоновские исследователи – и Ланье в их числе – выбирали на Земле плацдармы, Гавайские острова предложили свою территорию для начала Возрождения в средней части Тихого океана. Там применялось сравнительно «чистое» оружие, и через пять лет радиационный фон спал настолько, что не мог серьезно препятствовать технике и медицине Гекзамона.

За десять лет на Оаху воскресли знаменитые пышные джунгли и зеленые саванны. Активная деятельность Гекзамона и широкая трансокеанская торговля Новой Зеландии, Северной Австралии, Японии и Индокитая вызвали бурное восстановление городов.

Так как средства связи и коммуникации Гекзамона несказанно облегчали Правительству Возрождения выбор места для столицы, оно решило обосноваться на Оаху, в границах старого Гонолулу. В этом выборе сквозил намек на власть и привилегированность, но наблюдатели от Нексуса предпочли не вмешиваться, ибо знали, что очень немногие земляне согласны бескорыстно участвовать в такой малоприятной процедуре, как Возрождение.

Канадзава жил в длинном доме из дерева и камня в миле от пляжа Вайкики, чей кварцевый песок война превратила в стеклянную корку. Провожаемые шелестом пальмовых листьев, овеваемые сырым и теплым южным бризом, Карен, Гарри и Рам Кикура шагали по пемзовой тропе.

– Господин Ланье, мы рады снова видеть вас вместе с вашими друзьями, – сообщил автоматический страж голосом Канадзавы, но на высоких тонах. – Пожалуйста, входите. Извините за беспорядок. Сенатор занят изучением законопроекта о торговле, который будет обсуждаться на ближайшем заседании.

Они поднялись по каменным ступенькам на веранду.

Из своего кабинета вышел улыбающийся Канадзава в сине-белом хлопковом кимоно и шлепанцах-таби.

– Гарри, Карен! Какая встреча! А вы, если не ошибаюсь, адвокат Земли и моя бывшая коллега госпожа Сули Рам Кикура? – Он протянул руку, и Рам Кикура пожала ее, отвесив легкий поклон. – Признаюсь, мне сейчас не только отрадно, но и тревожно. Ведь вы неспроста решили нанести этот визит. В Нексусе происходит что-то серьезное? Я угадал?

Он отвёл их на заднюю веранду и заказал механическому слуге напитки.

– Есть основания полагать, что старотуземцам на сей раз не позволят голосовать, – сказал Ланье.

Выражение лица сенатора не изменилось, но в голосе зазвенел металл.

– Это еще почему?

– На основании законов о Возрождении. Мы недостаточно подготовлены, чтобы решать судьбу метрополии.

Канадзава кивнул.

– Одиннадцать лет эти законы не трогали, но они все еще в силе. Нас это касается?

– По-моему, это касается всех, – сказал Ланье. – Но история, прямо скажу, довольно длинная.

– Я знаю, что не зря потрачу время, если услышу ее.

Ланье начал говорить.

Пух Чертополоха

Корженовский пересек терминал Шестого Зала и остановился около Мирского под прозрачным сводом. Аватара – на взгляд Корженовского, такое обозначение было наиболее подходящим – неподвижно смотрел в дальний конец зала, на стену, покрытую ковром механизмов.

– Это великолепно, – промолвил Мирский. – Впечатляющие достижения. – Он улыбнулся Инженеру: – Сколько времени вам еще нужно, чтобы поставить диагноз?

– Три дня. В зале полным-полно дублей. Все самое важное, похоже, в исправности.

– А оружие?

Корженовский вглядывался куда-то вверх, сквозь стекло, уже испятнанное нечеткими узорами дождя, той самой воды, что веками очищала и охлаждала механизмы Шестого Зала.

– Его изготавливал не я. И очень мало о нем знаю. Но, думаю, оно тоже готово к бою. Почти всю свою историю Гекзамон полагался на машины, без них ему было бы не выжить. Мы уважаем свои творения и строим на совесть. Этого требует инстинкт.

– Долго еще до открытия? – спросил Мирский.

– График не менялся. Две недели, максимум месяц, если Ланье и Рам Кикура не сорвут обращение и голосование.

– А если дадут приказ, вы его выполните? Откроете Путь?

– Выполню, – ответил Корженовский. – Ведь то будет воля рока, верно?

Мирский рассмеялся, и Корженовский впервые услыхал в голосе аватары не совсем человеческий тембр. Или показалось? Как бы то ни было, ему стало не по себе.

– Да, воля рока, – сказал Мирский. – Мне доводилось встречать богоподобных существ, так ведь и им рок частенько смешивает карты.

Земной Гекзамон, Ось Евклида

Чтобы попасть в городскую память Оси Евклида, времени потребовалось немного. Ольми предпочел контакт через самозапись и поместил в матричный буфер свою полную копию. Теперь оставалось только ждать, когда ее пропустят в центральные ясли. Со стороны казалось, он дремлет; в действительности же три импланта напряженно трудились.

Кроме Корженовского, единственным существом мужского пола, к которому Ольми испытывал родственные чувства, был Тапи, его сын. В яслях городской памяти воспитывалось немало детей, с одними он познакомился как репетитор, с другими – как член совета попечителей. Немногие из них дотягивали до квалификационного уровня Тапи, и Ольми был убежден, что его точка зрения объективна. Меньше чем за пять лет обучения в городской памяти ребенок набрал объем знаний, редкий для яслей. Вряд ли у него могли возникнуть проблемы с инкарнацией. Впрочем, экзамены ему предстояли нелегкие.

Семь лет назад, спустя два года после официального ухода Ольми в отставку, они с Рам Кикурой подали прошение о создании Тапи. В то время грызня между населением орбитальных объектов и старотуземцами Земли как будто поумерилась, Возрождение вроде бы шло по плану, и обоим казалось, что они вполне успеют спроектировать и вырастить ребенка. Они полностью спрогнозировали личность мальчика, отвергнув как слабоструктурированное формирование психики – метод ортодоксальных надеритов, так и принцип естественного деторождения.

Они обратились за помощью к знаменитейшим трактатам по философии и психологии, а для создания неродительских аспектов воспользовались классическими шаблонами психодизайна, которые Ольми (а точнее, его ищейка) обнаружил в незакаталогированных книгах библиотеки Третьего Зала Пуха Чертополоха. За восемь дней (почти год ускоренного времени), проведенных в городской памяти, они вместе со своими дублями скомпоновали наследуемую внешность, составили объемистые блоки родительских воспоминаний для внедрения в детское сознание на определенных стадиях его формирования, с превеликой осторожностью подогнали все это под шаблоны и сотворили личность, которую им хотелось назвать Тапи, в честь Тапи Сэлинджера, прозаика двадцать второго века, чьими книгами оба зачитывались.

Они соорудили несколько псевдожилищ, чтобы Тапи мог почти самостоятельно расти в разных исторических эпохах. Пластичность ментальной реальности была одним из чудес городской памяти; мощности большинства библиотек Гекзамона и матричная память позволяли в считанные мгновения смоделировать любую среду обитания. Исторический опыт – как документальный, так и переданный в ощущениях величайших ученых и художников Гекзамона – был доступен для Тапи, и он рос на нем как на дрожжах…

Загрузочный буфер получил разрешение, и оригинал психики Ольми подключился непосредственно к яслям городской памяти. Тапи ждал отца. Созданный им самим образ молодого человека вполне соответствовал родительской программе: задуманные Ольми глаза и губы, нос и высокие скулы Рам Кикуры – красивый парень. Последовали объятия – электрический контакт физической и психической сущностей, близость, которая в городской памяти считалась ритуальной.

Городская память позволяла обойтись без пиктографии и речи, но этим редко пользовались. Прямое общение разумов было трудной процедурой, отнимало много времени и применялось только для точной передачи информации.

– Папа, я рад, что ты пришел, – сказал Тапи. – Твоим дублям я порядком надоел.

– Вряд ли. – Ольми улыбнулся.

– Замучил их тестами. Пытаюсь выяснить, адекватны ли они тебе.

– Ну и?

– Адекватны. Но я их раздражаю…

– С дублями надо повежливее. Ты же знаешь, они и наябедничать могут.

– Ты заглянул в их память?

– Нет. Хотел увидеть тебя собственными глазами.

– И что скажешь?

– Отлично. Ты получил одобрение совета?

– Предварительное.

– Получишь. – Ольми не покривил душой.

– Как ты думаешь, Путь откроют?

Ольми ответил ментальным эквивалентом скептической гримасы.

– Знаешь, сынок, давай оставим политику в покое. Лучше обучи меня всему, что сам узнал.

– С удовольствием, папа. – Воодушевление Тапи электризовало.

– И что же ты выяснил?

Тапи изобразил прерывистую, зубчатую кривую.

– Много разрывов. Ситуация весьма напряженная. Гекзамон уже не то счастливое общество, каким, я думаю, был раньше, в Пути. Сегодняшнюю неудовлетворенность я сопоставил с психологическими профилями ностальгии по предыдущим стадиям жизни в естественно сформировавшемся гомоморфизме. По принципу «малое – модель большого». Алгоритмы показывают, что Гекзамон стремится к возврату на Путь.

– То есть «все хотят возвратиться в утробу»?

Помедлив, Тапи неохотно согласился:

– Я бы не стал утверждать так категорично…

– Мне кажется, ты отлично потрудился. Это не просто родительский комплимент.

– Думаешь, прогноз верен?

– В определенной степени.

– Я… Возможно, это глупо, но я тоже считаю, что тут скрыт большой прогностический потенциал. Так что предварительную профессию я уже выбрал. Буду изучать оборону Гекзамона.

– Наверное, ты прав на все сто. Но, если поступишь на эту службу, тебе придется подавлять свой петушиный норов. Самая трудная дорога в лидеры – через Силы Обороны.

– Да, папа, я знаю.

– В ближайшее время я буду очень занят и не смогу навещать тебя чаще.

– Ты снова помогаешь Силам Обороны?

– Нет, это личное. Но мы, наверное, будем встречаться еще реже, чем в последние годы. Хочу, чтобы ты знал: я тобой горжусь и люблю смотреть, как ты растешь и взрослеешь. Мы с мамой исключительно довольны таким сыном.

– Гордость зеркальных отражений, – произнес Тапи с оттенком самоуничижения.

– Отнюдь. Ты гораздо сложнее и совершеннее, чем любой из нас. Ты – лучшее от обоих родителей. Мои редкие визиты – вовсе не признак неодобрения. Это не от меня зависит.

Через шесть часов Ольми покинул Ось Евклида. В шаттле, что летел к Пуху Чертополоха, кроме него было всего двое пассажиров. Беседовать не тянуло, да и спутники были слишком поглощены своими мыслями, чтобы обращать на Ольми внимание.

Гавайи

Канадзава и Ланье сидели на передней веранде и любовались закатом. Солнце тонуло в океане за пальмовым берегом; склоны Барбер-Пойнта опаляло пламя, не столь испепеляющее, как то, которое полыхало в дни Погибели на мысу и на авиабазе ВМФ США. Свежеокрашенный штакетник отделял владения сенатора от японского кладбища, на котором Карен и Рам Кикура рассматривали украшенные резьбой базальтовые обелиски в форме пагод и крестов.

– Вот чего не хватает Осеграду, – заметил Ланье.

– Чего?

– Погостов.

– А тут их в избытке. Там, наверху, не мешало бы кое-что изменить. Между нами крепкие связи, но мы очень плохо понимаем друг друга. Если бы я чуть легче переносил космические полеты… Вообще-то летать мне доводилось, когда мы с тобой встречались в последний раз. И то под транквилизаторами.

Ланье сочувственно улыбнулся.

– Гарри, ты с ними работал… черт, встретился одним из первых. Кому, как не тебе, знать, что ими движет.

– Я только догадываюсь.

– Почему они ни с того ни с сего стали относиться к нам, как к бедным родственникам? Разве не понимают, что оскорбляют этим все человечество?

– Но ведь мы и есть бедные родственники, сенатор.

– Не такие уж наивные и недалекие, как им кажется. Можем еще до завтрака обмозговать много странных вещей.

– По-моему, точнее будет так: «поверить до завтрака в шесть невозможных вещей».

– Невозможные вещи! Чтобы человек вернулся из царства мертвых, или откуда-то из этих мест, – да разве такое возможно?!

– Возрожденных у нас хватает, – возразил Ланье. – Мирский гораздо загадочней…

– Оповещать землян не имеет смысла, – задумчиво проговорил Канадзава. – Ни к чему хорошему это не приведет, только усилится злость. Не любим мы своих спасителей, вот в чем беда. Не любим, потому что у нас украли детство.

– Сенатор, боюсь, я не совсем понимаю.

– Строители Пуха Чертополоха пережили Погибель и создали новую цивилизацию. Изобрели свои собственные чудеса, отправились в полет на корабле-астероиде. Мы о таком и мечтать не смели. Потом они вернулись, точно соскучившиеся по детям родители, и давай задаривать нас всякими диковинками, даже не спрашивая, хочется нам того или нет. Не позволили наделать собственных ошибок… Короче, встретив добрых самаритян с астероида, мои избиратели растерялись и приняли их за ангелов. Гость с орбитальных объектов и нынче птица редкая; его уважают и боятся. Нас бросили на Земле, будто каких-нибудь олухов из провинции.

– Может, как раз такая встряска и необходима, чтобы разбудить в людях энтузиазм.

– Не поймут, Гарри, – проворчал Канадзава. – Для них это сказки. Мифы. А в политике сказки и мифы до добра не доводят.

На следующее утро Ланье отправился гулять по берегу. Вскоре он заметил Рам Кикуру – высокая и стройная, она шагала навстречу, а над ней кружили чайки.

– Канадзава хочет собрать всех земных сенаторов и телепредов, – проговорила женщина, – которые через меня попытаются заблокировать решение mens publica. Вероятно, придется настаивать на том, что в этом случае законы Возрождения неприменимы.

– Выиграешь? – спросил Ланье.

– Вряд ли. Гекзамон уже не тот, что прежде.

– Кажется, президент отдался воле волн, – сказал Ланье. – А на словах он горячий противник открытия Пути.

– Так и есть, но что он может поделать, если весь Нексус – за? Когда корабль попадает в беду, капитан без рассуждений отправляет за борт все лишнее… Боюсь, у президента не дрогнет рука, если понадобится, оттолкнуть Землю, чтобы спасти остатки Гекзамона.

– Но ведь ярты…

– Один раз мы их отогнали, а ведь тогда тоже не готовились к войне, – перебила Рам Кикура.

– Похоже, ты этим гордишься. Что, переменила взгляды?

Она отрицательно покачала головой.

– Адвокат должен знать настроение противника.

Интересно, подумалось вдруг Ланье, почему Мирского так удивил отказ Нексуса.

– Какие шансы, что большинство проголосует против? – спросил он.

– Никаких, если в референдуме не будет участвовать Земля.

– В таком случае, почему мы здесь торчим? Я думал, от нас кое-что зависит…

Рам Кикура кивнула.

– Зависит. Мы будем путаться у них под ногами и тянуть время. Прилив уже начался, верно?

Насколько мог судить Ланье, был отлив, но он понял, что она имеет в виду.

– А что мы скажем в Орегоне? – спросил он.

– То же, что и здесь.

Они вернулись в дом. Ланье размышлял. Огонек юношеского энтузиазма угас, пришло разочарование, а еще понимание того, что можно было бы заупрямиться и драться до конца, несмотря на всю безнадежность положения. Почему-то эта мысль прибавила ему бодрости и уверенности.

Кроме того, он подозревал, что Мирский (или существа на краю времени) куда могущественнее, чем Гекзамон.

Пока Карен и Рам Кикура что-то выясняли с Канадзавой, Ланье перенес в челнок самые легкие сумки. Когда он вошел в люк, автопилот выдал красный пикт.

– Нельзя ли по-английски? – осведомился Ланье, испытывая необъяснимое раздражение.

– Полет откладывается, – сообщил автопилот. – Мы останемся здесь до прибытия полиции орбитальных объектов.

Ланье широко раскрыл глаза.

– Полиция орбитальных объектов? Не земная?

Автопилот не отозвался. В шаттле померк свет. Белый интерьер окрасился в нейтральную синеву.

– Эй, ты что, вырубился? – спросил Ланье. Ответа не последовало. Сжимая и разжимая кулаки, багровея от гнева, Ланье вглядывался в сумрачный салон челнока. Наконец вышел наружу и едва не столкнулся с Карен.

– Похоже, нас задерживают, – сказал он. Из дома появились Рам Кикура и Канадзава.

– Осложнения? – спросил сенатор.

– Сюда летят орбитальные полицейские.

У Канадзавы окаменело лицо.

– Это очень серьезно. Гарри, откуда ты…

Карен смотрела в сторону моря, над поверхностью которого вдруг возникли три корабля, ослепительно-белые на фоне сероватых утренних облаков. Они заложили вираж и, сбрасывая скорость и высоту, приблизились к дому. Воздушные волны разметали гравий и грязь на подъездной дорожке и дворе сенаторского дома.

– Господин Ланье! – окликнул усиленный динамиком голос. – Вам и вашей супруге надлежит незамедлительно вернуться в Новую Зеландию. Все старотуземцы должны возвратиться в места постоянного проживания.

– По чьему распоряжению и на основании какого закона? – крикнула Рам Кикура.

– На основании дополнений к кодексу Возрождения и по личному распоряжению президента. Будьте любезны пройти на борт вашего шаттла. Мы изменили его полетное задание.

– С вами говорит сенатор Канадзава! Требую встречи с президентом и председательствующим министром!

Ответа не последовало.

– Стойте, где стоите, – посоветовала Рам Кикура. – Мы все останемся тут. Они не посмеют применить насилие.

– Гарри, они имеют в виду всех старотуземцев? – спросила Карен. – Даже тех, кто постоянно живет на орбитальных объектах?

– Не знаю, – сказал Ланье. – Сенатор, от нас будет больше проку на нашей территории. Лишь бы обошлось без домашнего ареста… – Он повернулся к Рам Кикуре. – А ты, наверное, вернешься на Пух Чертополоха?

– Черта с два! Уж чего-чего, а этого я никак не ожидала.

– Им нелегко будет довести дело до конца, – процедила сквозь зубы Карен.

«Сомневаюсь, – подумал Ланье. – Видно, они предпочли грязную игру. И по своим правилам».

– Нельзя же стоять, точно упрямые дети, – проговорил он. – Сенатор, спасибо, что выслушали нас. Если доведется увидеться, я…

– Будьте любезны немедленно пройти на борт, – громыхнул голос.

Ланье взял жену за руку.

– До свидания, – сказал он Канадзаве и Рам Кикуре. – Желаю удачи. Расскажите Корженовскому и Ольми о том, что здесь произошло.

Рам Кикура кивнула.

Они прошли в салон шаттла. Люк медленно закрылся.

Путь, преображенная Гея

Вокруг сгущалась паутина параллельных зеленых линий – не то клетка, не то упряжь для пузыря. Линии прочерчивались молниеносно, и уследить за ними никак не получалось. Вскоре снизу, от далекой поверхности Пути, устремилась вверх новая стая линий; они сошлись над вершиной одной из дисковых пирамид и образовали конус. Овальный пузырь пошел на снижение. От его скорости у Риты захватило дух, но никаких иных ощущений полет по-прежнему не вызывал.

Мутило ее совсем по другой причине. Слишком много переживаний, слишком много впечатлений.

Вздрогнув, Рита отвернулась и поглядела вниз. Они порядочно снизились и приблизились к белой башне. Попытавшись на глаз определить ее размеры, девушка в конце концов решила, что башня никак не ниже Фаросского маяка и даже гораздо массивней. Но в сравнении с Путем оба этих строения выглядели сущими карликами.

Рита отважилась запрокинуть голову и посмотреть вверх. Далеко позади, огромная и четкая, висела в вышине треугольная призма, будто черный, с перламутровым отблеском кристалл плыл в подкрашенной молоком воде.

В глубине Пути словно замерцал бакен. Прищурясь, Рита вгляделась в подвижную искорку. Ее, как и призму, обрамляла каемка света, но искорка находилась гораздо дальше и быстро двигалась в их сторону. Вторая радужная призма! И идет на столкновение с первой. Девушка вскрикнула – призмы врезались друг в друга, как два встречных поезда на одной колее. На миг они слились в сплошную зеленую линию, затем вторая призма отделилась от первой, совершенно невредимой, и понеслась дальше своим курсом.

– Ты сама захотела все увидеть, – спокойно произнес поводырь. – Все мои «я», как правило, избегают пользоваться этой дорогой.

Пузырь пролетел сквозь гладкую стену башни, пересек замкнутое куполообразное пространство, где плавали в воздухе многогранники, затем одолел вторую стену. Сбросив доспех из зеленых линий, он пошел вниз по изумрудной, как листва, шахте к чему-то похожему на идеально прозрачную стеклянную линзу. Линза пропускала искаженные цвета: морскую синеву, небесную голубизну, светло-коричневые оттенки солнца и серые – облаков, словом, все привычные краски родины. На миг Рита задержала дыхание, безнадежно мечтая о том, чтобы кошмар все-таки прекратился.

– Это вход на Гею, – пояснил Тифон. – Здесь были открыты первые Врата. Вообще-то, наши Врата не такие узкие, но первые обычно бывают именно такими.

– А…

«До чего же ты щедр на сведения, от которых мне никакого проку», – подумала Рита.

Пока они спускались к поверхности линзы, цвет шахты сменился на красный, потом – резко на белый.

Пузырь вошел в линзу, пролетел насквозь. Внизу лежал облачный покров, а под ним – берег и серый океан в солнечных блестках.

Рита с трудом перевела дух.

– Где мы?

– Это твоя планета, – сказал Тифон.

– Где именно?

– Насколько я могу судить, недалеко от твоего дома. Я здесь ни разу не бывал. Ни в какой форме и ни в каком качестве.

– Я хочу… – Она подняла глаза и увидела синее небо и рассеянное сияние над головой. – Врата, через которые они только что пролетели. – Нельзя ли побывать на Родосе?

Тифон ответил после недолгих размышлений:

– Пожалуй, на это не требуется много энергии. К тому же проект близок к завершению. Скоро будут и результаты.

– О чем ты?

– О направлении исследований. Скоро ты нам поможешь.

– Все, что я знаю, знаешь и ты. – Рита чуть не заплакала – «Сил моих больше нет, когда же все это кончится?!» – и спросила дрожащим голосом: – Что вы от меня хотите?

– Надо разыскать тех, кто сделал Ключ. Наведи на их след. Нет-нет… – Увидев, что Рита готова возразить, он поднял руку. – Понимаю, в устройстве Вещей ты не разбираешься. И все же есть надежда, что твои действия – или хотя бы присутствие – привлекут внимание тех, кто, возможно, ищет Ключ. Только ты способна работать с ним. Поэтому в активной форме ты еще представляешь собой некоторую ценность.

– А что будет с моими спутниками?

– Переправим их сюда, если тебе так будет спокойнее.

– Будет, – кивнула она. – Переправьте, пожалуйста.

Тифон улыбнулся.

– Ваши формы социального умиротворения достойны всяческих похвал. Какая простота! И какая агрессивность под маской невинности! Я отправил заявку. Твои товарищи встретят нас на Родосе, если позволит энергетический бюджет.

– Я очень устала. Мы летим на Родос?

– Да.

Из ближайших облаков выстрелила зеленая молния, разветвилась перед пузырем, обхватила его многочисленными сверкающими кривыми. В этой новой клетке пузырь и полетел высоко над океаном. А в какую сторону, Рита могла лишь догадываться.

– До меня вы не изучали никого из людей? – спросила она.

– Отчего же? Я лично изучил множество обитателей этой планеты, прежде чем занялся копией твоего разума.

– Стало быть, вы все про нас знаете, – процедила сквозь зубы Рита, не пытаясь спрятать клокотавшую в груди ярость.

– Нет. Осталось еще немало тем, немало предметов для исследований. Но мне вряд ли позволят изучить тебя полностью. Хватает и других, более важных задач, и к ним привлечены все мои «я».

– Ты все твердишь про свои «я», – заметила Рита. – А я ничего не понимаю.

– Я не индивидуум. Я активно сохраняюсь…

– Как зернышко в бочке? – усмехнулась Рита.

– Как память в твоей голове, – возразил Тифон. – Я активно сохраняюсь в щели. Мы способны вызывать в щели резонансы и хранить огромные запасы знаний, в буквальном смысле миры информации. Понятно?

– Нет, – буркнула она. – Разве «я» не одно-единственное?

– Все дело в том, что с моего оригинала, моего «я», можно снять бесконечное число копий. Я могу сливаться с другими «я», которые обладают самыми разными формами и способностями. При необходимости для нас конструируют различные вспомогательные устройства: машины, корабли или, что бывает гораздо реже, тела. Я подключаюсь к работе, когда заняты все остальные мои «я».

– Твоя профессия – заботиться о чужаках?

– В известной степени. Я изучал родственных тебе существ, когда мы воевали с ними в Пути. В те времена я был индивидуальностью, имел биологическую основу и форму, близкую к природной.

Бабушка поведала Рите то немногое, что знала о Яртских войнах, но на молоденькую девушку это не произвело впечатления – так, еще один бессмысленный завиток в фантастическом узоре. Теперь осталось лишь упрекать себя, что она слушала софе не очень внимательно.

– А какая у тебя природная форма?

– Не человеческая. И потом, я давно соединился с остальными копиями. Перемешался с ними. – Он медленно покрутил вытянутым пальцем.

– Я снова ничего не поняла.

Тифон сел рядом, оперся локтями о колени и сцепил руки. «Совершенно человеческий жест, – отметила про себя Рита. – А лицо? Так ли уж оно сейчас невыразительно?»

– Если прикажут, ты меня убьешь?

– Никто не прикажет убить тебя или кого-то другого, если под убийством ты подразумеваешь уничтожение оригинала. Ваш народ назвал бы это преступлением, грехом.

Внизу стелилась сине-зеленая океанская отмель, усеянная каменными столбами, как вырубка пнями. Это место Рита видела впервые.

Но, если верить поводырю, до Родоса недалеко. Хотя для ярта слово «недалеко» может иметь совсем иной смысл, нежели для Риты. Ведь ярты умеют перемещаться с безумной скоростью, проникать сквозь Врата в мыльных пузырях, и одни боги знают, что еще.

По курсу появлялись все новые рифы. Каждый был увенчан золотой шапкой, повторявшей форму скалы, как слой краски. Никакой растительности на островках, ни единой лодки на воде, – лишь затянутая облаками и испятнанная рифами пустота.

– А можно вдохнуть воздух? – спросила Рита.

– Нет, – кратко ответил Тифон.

– Почему?

– Для тебя он уже непригоден. В нем присутствуют не видимые глазу организмы и биологические агенты. Они поднимают Гею на более высокий уровень развития.

– Значит, на ней больше никто не может жить?

Казалось, Тифон взглянул на нее с сочувствием.

– Из твоей расы – никто.

– На всей планете – никого? Ни единого человека?

– На Гее нет людей. Их сохранили для дальнейшего изучения.

Вот тут-то и нахлынула настоящая ярость. Стиснув кулаки, девушка бросилась на Тифона. Тот спокойно принимал удары, его лицо превращалось в бесформенную маску, а одежда глубоко вминалась в тело, будто Рита колотила теплое, податливое тесто.

Наконец обезображенный Тифон рухнул на платформу. Ни ссадин, ни синяков – просто ком теста…

Рита пнула напоследок неподвижное тело и вдруг ощутила в голове черную искрящуюся пустоту. Она замерла, подняв глаза к облакам, что виднелись сквозь пузырь; по щекам потекли слезы, ярость отхлынула, но руки и ноги все еще дрожали. Мало-помалу к ней вернулось самообладание.

Вдали, за морем, появилось темно-зеленое продолговатое пятно, и та часть души, которой удалось сохранить надежду, возликовала. Родос! Рита узнала бы его где угодно. Пузырь с огромной скоростью нес ее домой.

– Кажется, я растратил слишком много энергии, – подал голос Тифон.