Текст книги "Хелен"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

В зале послышались смешки. Пригнувшись к нам, судья спросил:

– В чем дело, господа?

Сандлер хорошо подготовился к этому процессу.

– Я предпочел бы обсудить этот вопрос в кулуарах, ваша честь.

– Вы считаете это необходимым?

– Да, сэр.

– А вы, Эддиман?

– Пожалуй, да, – согласился я.

Судья объявил о том, что суд берет перерыв до двух часов дня.

* * *

– Итак, в чем дело, Сандлер? – строго спросил он, когда мы удалились в кулуары.

– Если позволите, ваша честь, я сразу перейду к сути.

– Позволяю. Я слишком стар, чтобы играть в кошки-мышки.

– Хорошо, – кивнул Сандлер. – Дело в том, что полгода назад судья Ноутон оказался замешанным в скверную историю. Судя по всему, он был сексуальным садистом…

– Кем?

– Садистом – сексуальным извращенцем, который испытывал оргазм лишь тогда, когда мучил женщин.

– Какое, черт побери, это имеет отношение к нашему делу?

– Вот именно! – фыркнул Сандлер. – Просто Джонни Кейпхарт случайно проезжал мимо дома судьи Ноутона, когда услышал крики. Войдя, он увидел, как судья избивает голую женщину. Это была Салли Магвайр, зазывала из «Последнего шанса», а временами, возможно – женщина по вызову. Кейпхарт оттащил судью от Салли. Она была жестоко избита, вся в синяках, с покусанными грудями. Позже оказалось, что у неё сломаны три ребра. Дело тогда удалось замять. Обвинения никто не выдвинул, а женщине щедро заплатили.

– А почему его не арестовали?

– Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, сэр. Если же вы будете настаивать, то вам придется обратиться к моему боссу.

– Коль скоро вы так разоткровенничались, – сказал я, – расскажите уж судье Харрингтону и про хлыст.

– Хорошо, – согласился Сандлер. – Три года назад, ваша честь, судья Ноутон повез одну девушку в свой горный коттедж. Однажды рано утром местные егеря, привлеченные ужасными криками, наткнулись на эту девушку, которая брела по снегу, закутавшись в окровавленную простыню, наброшенную прямо на голую кожу. Все её тело было сплошь покрыто кровоточащими рубцами. Девушка рассказала, что её избивали плеткой со свинцовыми наконечниками. Егеря по кровавым следам добрались до коттеджа судьи Ноутона. Сам он уже уехал, но окровавленный хлыст они нашли в мусорном ящике.

– Неужели его и тогда не арестовали?

– Нет, ваша честь. Девушка была проституткой. Говорят, судья Ноутон уплатил ей десять тысяч долларов. Он также взял с неё подписку о том, что она добровольно соглашается на истязания.

Некоторое время Харрингтон молча сидел, потягивая горячее молоко и задумчиво глядя на нас из-под кустистых бровей. Наконец он покачал головой и сказал:

– Ноутон мертв. История, конечно, весьма красноречивая, но мы должны о ней забыть. Говорят, что вы хороший адвокат, Эддиман. Закон вам известен. Вы не можете предать эту историю огласке. Прошлые грехи покойного не имеют отношения к мотивации его убийцы. Вы это понимаете. Если только вы, допрашивая собственную подзащитную, не докажете, что именно этим мотивом она руководствовалась, стреляя в судью. Вы согласны?

– Да, ваша честь.

– Что же касается этого полицейского, то я не позволю ему отвечать на вопросы, связанные с сексуальными извращениями судьи Ноутона. Это вовсе не означает, что я принимаю чью-то сторону. Возможно, вы готовы представить суду хоть сотню свидетелей, которые могли бы убедить присяжных, что судья был последним подонком, и мисс Пиласки следует наградить за то, что она избавила мир от такого зверя. Возможно, его грешки их просто позабавили бы – не мне судить. Однако в моем суде судить Ноутона вы не будете. Я приму только те показания, что непосредственно связаны с гибелью судьи. Вам правила известны, мистер Эддиман. Не думаю, что должен вас поучать.

– Ваша честь – женщине грозит смертный приговор. Неужели мотивация её поступка не может быть использована для защиты?

– Показания, поясняющие мотивацию, я приму. Но сперва вы должны представить мотив. Вы не имеете права выстраивать защиту, поливая грязью покойного. Иначе получится, что любой гражданин имеет право безнаказанно убивать людей, так или иначе запятнавших себя.

На том наше совещание и завершилось.

* * *

Когда судебное заседание возобновилось, Сандлер пригласил следующим свидетелем доктора Сета Хоумера. Маленького улыбчивого толстячка. Казалось, он ничего не принимает всерьез и в любую секунду готов разразиться смехом. Его круглая физиономия утопала в смешливых морщинках. На носу у него красовались очки в металлической оправе, которые то и дело норовили свалиться. В ответ на вопрос Сандлера, что случилось с миссис Ноутон, он, передернув плечами, ответил:

– Упала в обморок, бедняжка. Женщины в этом смысле устроены счастливее мужчин. Чуть что не так, брык – и в обморок. Должно быть, природа их так охраняет.

– Попробуйте прямо отвечать на поставленный вопрос, доктор, – сварливо заметил судья Харрингтон. – Зал суда – не место для философствования.

– Хорошо, ваша честь. Как изволите.

– Какую помощь вы ей оказали?

– Подсунул под нос нюхательную соль, а потом дал капельку бренди. Ничего особенного с ней не случилось.

– А потом?

– Меня позвали…

– Кто именно?

– Шеф Комински позвал меня в соседнюю комнату – в библиотеку. Там лежало тело.

– Чье тело?

– Судьи Александра Ноутона.

– Каково было его состояние?

– Самое что ни на есть покойное, – ухмыльнулся доктор Хоумер, обводя глазами зал. – Мертвее некуда.

– Вы обследовали тело?

– Там – только поверхностно. Убедился, что признаки жизни отсутствуют, определил время смерти. Нужно уметь это делать, ведь во всех детективных книжонках полицейские врачи только это и делают.

– Доктор Хоумер… – назидательно начал судья Харрингтон.

– Молчу, молчу, – с шутовским поклоном пообещал толстячок.

– И когда, по-вашему, убили судью?

– Примерно за час до моего приезда.

– Что послужило причиной смерти?

– Массивное внутреннее кровотечение, вызванное произведенным с близкого расстояния выстрелом. Свинцовая пуля калибра 0,38 пробила его левый желудочек, прошла через легкое и повредила позвоночник. Это я уже установил в результате вскрытия, которое провел собственноручно.

– Вы удалили пулю?

– Да, сэр, удалил.

– Это она?

Сандлер вручил ему пулю, к которой был привязан ярлычок. Доктор Хоумер осмотрел её, ухмыльнулся и утвердительно кивнул. Пулю приобщили к делу.

– Что вы с ней сделали после того, как извлекли из тела, доктор?

– Отдал на баллистическую экспертизу.

– Благодарю вас, доктор. У меня – все, – Сандлер повернулся ко мне. – Желаете допросить свидетеля, мистер Эддиман?

– У меня всего несколько вопросов…

Хелен проводила меня внимательным взглядом. Подойдя вплотную к доктору Хоумеру, я сказал:

– У меня создалось впечатление, доктор, что вы не слишком огорчились, узнав в убитом Александра Ноутона. Это так?

– Рыдать я не стал, – ухмыльнулся он. Сандлер тут же вскочил с протестом, горько стеная, что я задал свидетелю наводящий вопрос, и вообще сбиваю суд с пути истинного.

– Вы не правы, мистер Эддиман, – сказал судья. – Я снимаю вопрос и ответ и призываю присяжных не обращать на это внимания. У вас ещё вопросы, мистер Эддиман?

– Нет, ваша честь.

* * *

Третьим свидетелем со стороны обвинения была Рут Ноутон. На этом вызов свидетелей прекратили. Я прекрасно помнил Рут, когда она ещё была замужем за Ноутоном. Так вот – сейчас она выглядела лет на десять моложе. Прежде на неё никто и внимания бы не обратил – так, невзрачная серая мышка. Теперь же, несмотря на свои сорок шесть лет, перед собравшимися в зале суда предстала вполне привлекательная женщина с прекрасной фигурой. Впрочем, тому во многом способствовали её одежда и прическа. Судья Ноутон считался очень богатым человеком – должно быть, потому что ни цента не тратил на жену. Теперь же, получив доступ к деньгам – не к наследству, вопрос о котором ещё решался, а к страховой премии, – Рут Ноутон первым делом помчалась в Лос-Анджелес наверстывать упущенное.

Оскар Сандлер, конечно, предпочел бы увидеть перед собой заплаканную вдову в черных одеждах, но миссис Ноутон определенно не собиралась горевать об усопшем. На ней был изящный голубой костюм, синие туфельки из кожи аллигатора и прическа на полсотни долларов. Осознав, что судья Ноутон мертв, вдова начала вовсю вкушать прелести жизни.

Она представилась суду, заявила, что состояла замужем за Александром Ноутоном двадцать четыре года и добавила, что от покойного мужа у неё осталась семнадцатилетняя дочка Рода, в настоящее время обучающаяся в швейцарской школе.

– Я понимаю, как вам больно вспоминать эту трагедию, миссис Ноутон, – с пафосом произнес Сандлер. – Поэтому вы сразу же скажите, если захотите присесть или даже полежать – мы тут же объявим перерыв.

– Я чувствую себя вполне нормально, – сухо сказала миссис Ноутон.

– Очень хорошо. Скажите нам, миссис Ноутон, где вы были утром одиннадцатого октября?

– Это было воскресенье. С утра я отправилась в церковь.

– Вы были одна или с супругом?

– Одна. Порой судья сопровождал меня, но в то утро он предпочел остаться дома.

– В котором часу вы ушли из церкви?

– Около одиннадцати. Точно не помню. Я села в машину и поехала домой. Нет, я ещё перекинулась парой слов с пастором Кайлом. Томасом Кайлом. Он всегда умел меня утешить. Добрейшая душа.

– Не сомневаюсь. Значит, из церкви вы поехали домой? Никуда не заезжая?

– Да.

– Вы можете рассказать нам, что увидели по возвращении домой?

– Приближаясь к дому, я увидела, что подъездную аллею перегораживает другая машина.

– Вы знаете, кому принадлежала эта машина?

– Да – мисс Пиласки.

Я заметил, что она упомянула мисс Пиласки без тени гнева или мстительности – весьма необычно для вдовы, перед глазами которой предстала убийца мужа. Она вполне могла бы ответить: «этой стерве», «этой дряни», «вон той женщине» или, на худой конец, просто – «вон – этой», и все бы её поняли и простили. Тем не менее из всех вариантов вдова Ноутона предпочла «мисс Пиласки».

– Какой марки была её машина?

– Шикарный «корвет», тысяч за шесть, – вот теперь в её голосе зазвучали горькие нотки. – Мне бы не знать. Ведь мой муж купил ей этот автомобиль.

Я внес протест, и судья Харрингтон поддержал меня. Теперь миссис Ноутон уже определенно вышла из себя, но огорчило её воспоминание о выброшенных на ветер деньгах.

– И что вы сделали потом, миссис Ноутон? – спросил Сандлер. Вид у него был безмятежный. Еще бы – этот процесс со стороны обвинения с легкостью выиграл бы даже носорог. Или слизень. Кто угодно.

– Я прошла в дом.

– Через парадную дверь?

– Да, разумеется. Мы держим двоих слуг, но воскресным утром они посещают церковь. Я прошагала прямо в гостиную и увидела эту женщину.

– Кого именно? – уточнил Сандлер.

– Мисс Пиласки. Подзащитную.

– Где именно она сидела?

– В гостиной. На краю большого дивана.

– А судья Ноутон тоже был в гостиной?

– Нет, он находился у себя в кабинете.

– А что делала мисс Пиласки?

– Она просматривала воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс». Нам присылают его каждое утро. Точнее – присылали.

– Что сделала мисс Пиласки, когда вы вошли?

– Она подняла голову и посмотрела на меня…

– Расскажите нам все подробно, миссис Ноутон. Можете не торопиться.

– Ну, она на меня посмотрела. Я молчала… я просто не знала, что сказать…

– Простите меня, миссис Ноутон, – прервал её Сандлер, – я хочу кое-что уточнить. Вы уже тогда знали, кто такая мисс Пиласки?

– Да.

– Значит, вам уже приходилось видеть её прежде?

– Да – я была сыта ею по горло. Недели за три до этого мой муж впервые привел её домой. Потом он приводил её снова и снова – ему было наплевать на то, что я дома, что я могу… – её голос предательски задрожал.

Чуть помолчав, Сандлер спросил:

– Что было потом? Расскажите, что случилось в то воскресное утро.

Сандлер находился в затруднительном положении. Миссис Ноутон была уже на грани того, чтобы выложить всю правду о своем муженьке.

– Я спросила её, где мой муж. Она ответила, что он в кабинете. Потом я продолжала стоять и смотреть на нее, а она встала и прошла в кабинет, оставив дверь открытой. Я медленно приблизилась и услышала, как мой муж что-то сказал ей. Потом он подошел к двери. И тогда она что-то ответила…

– Одну минутку, миссис Ноутон. Вы не помните, что именно она сказала?

– Нет, я не очень хорошо расслышала, но когда он обернулся, то я увидела, что она стоит и целится в него из пистолета. Он закричал: «Эй, не вздумай!». И тогда она выстрелила, а мой муж покачнулся и упал ничком. Потом она вышла из кабинета, прошагала мимо меня и положила пистолет на карточный столик. И вот тогда я, потеряв голову, набросилась на неё и, кажется, поцарапала. Больше я ничего не помню, потому что потеряла сознание.

– Спасибо, – произнес Сандлер. – Большое спасибо, миссис Ноутон. Я понимаю, как вам тяжело.

Повернувшись ко мне, он великодушно изрек:

– Можете задавать вопросы, мистер Эддиман.

Однако судья Харрингтон посмотрел на часы и решил, что времени для перекрестного допроса уже нет. И перенес заседание на следующее утро.

* * *

Я заехал в «Пустынный рай» и поговорил с Джо Апполони. Он угостил меня крепким коктейлем и пригласил посидеть на уютной террасе с колоннами и увитыми мексиканским плющом арками, примыкающей к его апартаментам. В воздухе благоухало жасмином, а шум казино сюда почти не доносился.

Я никогда прежде у него не был, и Джо поинтересовался, нравится ли мне его «берложка». Я чистосердечно признался, что очень.

– Неплохо для второразрядного мафиози, да? Эх, дьявольщина. Чем больше узнаешь про красоту, тем меньше удовольствия из неё извлекаешь. Потом тебе уже хочется иметь рядом настоящую женщину, а не дешевую потаскуху. Потом книжку почитать и ума поднабраться. А зачем? Чтобы понять, в каком дерьме плаваешь? Ты разбираешься в этих играх, Блейк, или ещё в коротких штанишках ходишь?

– И то и другое.

– Оно и видно. Видишь ли, Блейк, лет двадцать назад синдикат воротил нос от проституции. Впрочем, наши крестные отцы и сейчас держались бы от неё подальше, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что многие крупные воротилы приезжают в Сан-Вердо не только поиграть, но и порезвиться на свободе. В противном случае, они считают, что зря потратили время. Ну вот, значит, наши парни решили навести в этом деле порядок: очистить город от дешевых шлюх и организовать классные бордели. И что же? Оказалось, что всей проституцией в городе заправляет не кто иной как судья Ноутон. Наши ребята с ним встретились и уговорились: проститутки им, а судье – героин. Тоже – приличные бабки. Тем более, что в Вашингтоне его поддерживали. Впрочем, какое это теперь имеет значение? – Джо устало махнул рукой. – Ну что, Блейк, досталось тебе сегодня?

– Да, – признал я.

– Что будет дальше?

– Повесят её – вот что. Защиты у меня нет. Все, в том числе присяжные, понимают, что только теперь, оставшись вдовой, Рут Ноутон впервые вздохнула полной грудью. Но, увы, убийства этим не оправдаешь. Да и нет у нас в юриспруденции такого понятия как оправданное убийство. В противном случае, страна бы быстро опустела. Как бы то ни было, моя единственная надежда состоит в том, чтобы убедить присяжных, что Алекс Ноутон был отъявленным мерзавцем. Но даже здесь мне руки повязали. Кстати, кто познакомил с ним Хелен?

– Я.

– Не знаю, выйдет ли что из этого, но ты согласишься выступить свидетелем?

– А это тебе поможет?

– Не знаю. Попытка не пытка.

– Ребятам это не понравится, но впрочем – чего нам терять-то?

Допив коктейль, я вернулся к себе в контору. Милли Джефферс сказала, что звонила моя жена. А также Комински, начальник полиции. И ещё меня спрашивали из доброй дюжины агентств и газетных редакций.

Первым я перезвонил Комински – его звонок меня напугал. Вдруг что-нибудь случилось с Хелен? Оказалось, что нет. Вот что он мне сказал:

– Мы попытались выяснить её подноготную и кое-что наскребли. Примерно год назад она поступила в больницу округа Кук с сифилисом – в тяжелой форме. Последняя стадия. Ее подобрали на улице. Говорят, была уже в коме. Как бы то ни было…

– Что значит – почти?

– Они сами не знают. В тот же самый день она непостижимым образом исчезла. И больше про неё ничего не известно.

– Господи, зачем мне эта дребедень?

– Мало ли, я подумал – вдруг пригодится.

– Она упала на улице. Ее доставили в больницу без сознания, в коме, но она сбежала. А как вы определили, что это была она?

– У неё взяли отпечатки пальцев – так сейчас заведено с венерическими больными. Потом, когда она исчезла, они связались с ФБР. На это ушло время…

– Знаю, – устало произнес я. – Спасибо.

Положив трубку, я повернулся к Милли Джефферс. Она потребовала, чтобы я перезвонил жене.

– Нет. Сама ей позвони. Скажи, что у меня полно работы, и я останусь ночевать здесь, на диване.

– Тебе этот диван сегодня нужен, как собаке – пятая нога.

– Милли, – сдержанно произнес я, – все считают тебя чертовски умной. Говорят, что Блейк тупица, и если бы не Милли Джефферс…

– Я жирная и страшная. Мне только и остается что быть умной.

– Я считаю, что ты красотка. Но вот теперь, посидев рядом с Хелен, скажи – как она тебе?

– Я не моралистка, Блейк. Ты в неё влюбился. Это вполне понятно. Я сказала Клэр, чтобы она не убивалась попусту. Такое сплошь и рядом случается. Женщины приходят и уходят, а верные жены остаются.

– Так ты говорила с Клэр?

– Она со мной говорила. Впрочем, какая разница? Мы поняли друг дружку. А Хелен – классная бабенка.

Глава девятая

Улики против Хелен меня не слишком беспокоили. Шустрый адвокат способен расправиться с любыми уликами с помощью доброй сотни способов, запутав или растоптав свидетелей и заставив их усомниться даже в том, что они вообще появились на свет. Однако в моем случае речь шла вовсе не об уликах. Хелен не только застали на месте преступления, но она ещё и сама позвонила в полицию и призналась в содеянном. Более того, она подписала признание. Вот почему меня ничуть не беспокоили улики – оспорить или поставить их под сомнение было невозможно.

На следующее утро, сев рядом с Хелен в зале судебных заседаний, я нагнулся к ней и без обиняков произнес:

– Вчера Комински сказал мне, что в Чикаго тебя подобрали на улице и отправили в больницу. Там установили сифилис в тяжелой форме – довольно необычный случай для столь молодой особы. Если, конечно, ты не подцепила его лет в одиннадцать-двенадцать. Я связался с этой больницей и мне сказали, что у тебя также выявили аортит – дегенеративные изменения аорты. В крайне запущенной форме. А вдобавок – необратимые мозговые нарушения с признаками перенесенного инсульта и почти полной амнезии. Несмотря на все это, будучи в коме, ты оделась и сбежала. С ума сойти можно. Есть в этой истории хоть капля правды?

Хелен кивнула.

– Да, Блейк.

– Сколько именно?

– Бедный Блейк – все в ней правда.

– Кто же тебя исцелил – Гиппократ? Или Иисус Христос? Скажи, Хелен, хоть раз признайся. Почему ты не можешь сказать мне правду?

– Потому что все это бесполезно, Блейк.

Вошел судья и процесс возобновился.

* * *

Уставившись на стройную ладную фигурку миссис Ноутон, я мысленно взывал к вдове о помощи – больше просить мне было некого. «Женщину, подарившую вам жизнь, – молил я, – ждет смерть. Ее вздернут на виселицу – варварский обычай, который тем не менее сохранился в нашем штате как узаконенный способ казни. Да, она убила, но – кого? Торговца наркотиками, сутенера и отъявленного садиста. Пожалуйста, не дайте ей умереть, ведь я люблю её. Даруйте ей жизнь, и я отдам вам свою любовь и все, что у меня есть в этой жизни».

Рут Ноутон пристально посмотрела на меня. Я повернулся к Хелен, а она вдруг улыбнулась. Во второй раз за все время нашего знакомства. Внезапно я ощутил себя окрыленным, словно семнадцатилетний мальчишка.

– Вы по-прежнему находитесь под присягой, миссис Ноутон, – напомнил судья Харрингтон. Затем обратился ко мне: – Можете приступать, мистер Эддиман.

– Миссис Ноутон, когда вы впервые узнали, что ваш муж изменяет вам с мисс Пиласки?

Сандлер так и взвился. Я, видите ли, задал свидетельнице наводящий вопрос, затем призвал её сделать умозаключение, да и сама постановка вопроса в такой форме совершенно недопустима.

Харрингтон уже менее охотно поддержал его. Он понимал, что не только лишит меня последней надежды, но и выбьет почву из-под ног.

– Перефразируйте ваш вопрос, мистер Эддиман, – предложил он. – Мне кажется, что мы вправе приподнять завесу тайны над этой историей, хотя она и представляется такой неприглядной.

– Это некорректный перекрестный допрос, – настаивал Сандлер.

– Нет, вполне корректный, – мягко заметил судья Харрингтон, напомнивший мне священника, вызванного крестить незаконнорожденного младенца. – Миссис Ноутон уже засвидетельствовала, что эта женщина часто присутствовала в её доме – по приглашению её мужа.

Воспользовавшись тем, что дверь чуточку приоткрыли, я навалился на неё всем телом. Добившись своего, я теперь в осторожной форме попросил миссис Ноутон охарактеризовать отношения её мужа с мисс Пиласки.

– Она была одной из его любовниц.

– Значит, у него были и другие любовницы?

– Да, наверное.

– Вы обсуждали этот вопрос с мужем? Пытались выразить свое возмущение…

Сандлер внес протест, но судья его не принял.

– Нет, мы не разговаривали на эту тему, – отрезала вдова.

Я прекрасно понимал, что она лжет. Значит, она решила, что не станет пятнать облик Ноутона. Судья, столп правосудия – она не хотела, чтобы память о нем втоптали в грязь.

– Случалось ли, что ваш муж избивал вас? – спросил я. На сей раз на меня напустились оба – Сандлер и судья Харрингтон. Я вернулся к её показаниям.

– Вы засвидетельствовали, миссис Ноутон, что в то воскресное утро поехали в церковь без мужа. Знали ли вы, что он остался дома, чтобы встретиться с другой женщиной?

– Нет.

– Но он сказал вам, почему остается дома?

– В то утро он чувствовал себя усталым. Мой муж был христианин…

Она захлопнула дверь. Судья Ноутон был неприкосновенен. Я вернулся к убийству, но подвергнуть сомнению её показания так и не смог. Тогда я снова взялся за судью Ноутона.

– Вы помните тот случай, когда в вашем доме впервые побывала полиция?

На этот раз судья Харрингтон не выдержал.

– Я не потерплю такое поведение, мистер Эддиман. Еще одна подобная выходка – и вы будете отстранены от защиты.

Вдова уже превратилась в мученицу. Присяжных я уже начал раздражать. Я закончил допрос миссис Ноутон, и в заседании объявили перерыв. Обвинение было предъявлено, а я так ни за что и не зацепился.

* * *

Мы с Хелен съели по сандвичу в комнате для защитников. Поначалу мы молчали, а надзирательница, Красотка Шварц, пристально следила за нами, стоя в дверях. На Хелен суд пока никак не сказался. Кожа её сохраняла прежний здоровый оттенок, глаза сияли, а пухлые губы оставались ярко-алыми, даже не тронутые помадой. Внезапно Хелен порывисто наклонилась ко мне и легонько поцеловала в щеку. Я окаменел. Сердце бешено заколотилось.

– Почему? – только и выдавил я. – Зачем ты это сделала?

– Потому что… О, Блейк, мне так вас жалко.

– Жалко?

– Словами это не выразишь. Что я пытаюсь сказать, Блейк?

– Не знаю. Как не знаю и того, что делать дальше.

– Ничего, Блейк. Вы бессильны.

– И должен позволить тебе умереть? Ты этого хочешь?

– Да.

– И ты не боишься?

– Нет, нисколько. Послушайте, Блейк, давайте не будем говорить о смерти. Вам ведь сейчас придется выстраивать какую-то линию защиты, да?

– Да – и я могу победить. Мне нужно лишь одно – чтобы ты встала и рассказала правду про Ноутона. Тогда мы сможем сыграть на самообороне, на внезапном порыве, вызванном желанием отплатить ему за издевательства и пытки…

– О, Блейк, неужели вы до сих пор настолько меня не знаете?

– Нет!

– Ноутон. Вечно вы, люди, пытаетесь возвести зло в фетиш. А ведь все это просто мелко и пакостно.

– Но ты согласна дать показания?

– Нет. Это слишком скучно и противно.

– Скучно!

– Да, Блейк.

– О Господи, что же мне с тобой делать! – вскричал я. – Все это просто безумие – твоя мать, немецкий язык, сифилис и инсульт! Бред какой-то…

Хелен посмотрела на меня и сочувственно покачала головой.

* * *

Доктор Сэнфорд Хаймен, возглавлявший психиатрическое отделение главной больницы Сан-Вердо, отличался крайней худобой и почти непрерывно курил. Поздоровавшись со мной в своем кабинете, он посочувствовал мне.

– Я представляю, что такое судебное заседание, – сказал он. – У меня у самого такое ощущение, что я тоже постоянно вершу суд.

– Вы уделите мне десять минут?

– Даже пятнадцать, – великодушно предложил он. – Хотя, если я верно догадываюсь, за чем вы пожаловали, нам столько не потребуется. Курите? – Я отказался, а он закурил; тонкие пальцы, испещренные желтоватыми табачными пятнами, заметно дрожали. Перехватив мой взгляд, он сказал: – Да, я нервный, слишком много работаю, недосыпаю, плохо питаюсь, да и дымлю, как паровоз. В отличие от неё – у неё руки не дрожат и она не курит. Я, между прочим, бросал курить тридцать шесть раз. Я специально считаю, потому что рассчитываю когда-нибудь написать на эту тему статью. Марк Твен, знаете ли, уверял, что нет ничего проще, чем бросить курить – лично он проделывал это не меньше пятидесяти раз.

– Вы её обследовали?

– Да. Чарли Андерсон пригласил меня заглянуть в тюрьму и поболтать с ней – не формально, а просто так, чтобы у меня сложилось определенное впечатление.

– И что у вас сложилось?

– Довольно многое. Видите ли, мистер Эддиман, грамотному психологу вовсе ни к чему прибегать к тестам и прочим выкрутасам, чтобы понять, с кем он имеет дело. Возможно, сейчас я скажу вам кое-что лишнее, но тогда мне показалось, что Чарли Андерсон был бы рад, узнав, что она сумасшедшая.

– И?

– Вот к этому я и клоню, мистер Эддиман. Она находится в куда более здравом уме, чем мы с вами. Это необычайно привлекательная и умная женщина. У неё потрясающее самообладание.

– Но она хоть отличает добро от зла? – не выдержал я. – Может быть, она на этом чокнулась?

– Нет, – вздохнул доктор Хаймен. – Да и потом, кто знает, где проходит грань между добром и злом? Разве мы с вами это знаем? Любому разумному человеку ясно, что вешать женщин – зло. И что из этого? В нашем штате это зло узаконено. В том самом штате, заметьте, который треть своих доходов извлекает из игорного бизнеса и проституции – другого признанного зла. Так что все это – разговоры, мистер Эддиман. Или басни, вроде голливудских сказок.

– Но ведь она хладнокровно убила человека!

– Ipso facto[3]3
  В силу самого факта (лат.).


[Закрыть] – все убийцы сумасшедшие. Возможно. А как насчет всего человечества?

– Это софистика. Я говорю о конкретной ситуации, когда речь идет о жизни человека. Я её адвокат. Я хочу спасти ей жизнь – и не только потому, что считаю такое наказание незаслуженным, но и по той причине, что она слишком необыкновенная женщина и нельзя, чтобы она погибла.

– Я бы хотел вам помочь. Но как?

– Вы видели её анкету?

– Полицейскую?

– Да.

– Видел…

– Социальное происхождение, учебу в школе, первые приводы…

– Порой поражаешься, как меняются с возрастом люди, мистер Эддиман. Это все, что я могу вам сказать. Но она – поразительная женщина.

– Вы же сами этому не верите, доктор!

– А чему же мне тогда верить, мистер Эддиман? – спросил доктор Хаймен, посматривая на часы. – У вас есть другое разумное объяснение?

– Вчера я беседовал с врачом из чикагской больницы. Он сказал мне, что год назад Хелен Пиласки в бессознательном состоянии подобрали на улице. Третья стадия сифилиса – терминальная. Ее положили в больницу и она погрузилась в кому.

– Весьма необычный случай – в столь молодом возрасте. Кома, говорите? А что её вызвало? Вы уверены, что все это обстояло именно так?

– Я ни в чем не уверен, потому что в тот же день она вышла из комы, оделась и сбежала из больницы.

– Да бросьте, мистер Эддиман, – поморщился доктор Хаймен и встал, давая понять, что интервью окончено. – Из комы никто просто так не выходит. Кто-то вас разыграл. Я вам ничем помочь не могу. А ваша клиентка находится в полном здравии.

* * *

Смуглый и уверенный Джо Апполони был весьма ярким свидетелем. В Сан-Вердо вес у него был большой. Некоторые из присяжных знали, кто он такой, а когда Джо заявил, что является одним из управляющих «Пустынного рая», в глазах присяжных зажглось нескрываемое любопытство. Даже Оскар Сандлер, который знал, что Джо дружен с Чарли Андерсоном, отнесся к нему с подчеркнутым уважением.

– В каких отношениях вы состояли с мисс Пиласки? – спросил я.

– Мы дружили – насколько могут быть дружны мужчина и женщина в подобного рода заведениях. Я ею восхищался. И уважал.

– Она ведь работала на вас, верно?

– Да, работала, но это второстепенно. Прежде всего я видел в ней друга – точнее, я мечтал бы быть её другом. Состоять в дружбе с такой женщиной великий почет.

– Какую должность она у вас занимала?

– Она была зазывалой в моем казино.

– Мы находимся в Сан-Вердо, мистер Апполони, поэтому объяснения здесь не требуются, и все же, для протокола – кто такой зазывала?

– Термин это непростой. В мошеннической игре зазывала тоже мошенник. В Сан-Вердо же, где играют по-честному, зазывала – такой же участник игры, как и крупье. Зазывала также помогает создавать игрокам хорошее настроение. Если зазывала – женщина, то она может улыбаться клиенту, заказывать бесплатную выпивку или даже одергивать не в меру зарвавшихся игроков. Когда зазывала не справляется со своими обязанностями, атмосфера в казино довольно тяжелая и напряженная. С хорошим же зазывалой даже проигрывать приятно.

– Мисс Пиласки справлялась со своими обязанностями?

– У нас никогда не было зазывалы лучше. Она предвидела неприятности. Мы просто на неё молились.

– Вы часто общались с ней?

– При каждом удобном случае.

– Вас к ней тянуло?

– Очень.

– Почему?

Сандлер выскочил с протестом. Он не понимал, какое отношение имеет этот вопрос к смерти судьи Ноутона.

Судья Харрингтон отверг его возражение и призвал Сандлера к терпению.

– Раз уж я терплю, молодой человек, то вы тем более должны быть выдержанны. Ваш вопрос связан с гибелью судьи Ноутона, мистер Эддиман?

– Да, ваша честь, – и я снова обратился к Джо: – Почему вас к ней тянуло, мистер Апполони?

– Потому что мне никогда прежде не доводилось общаться с таким необыкновенным человеком. Все, что она говорила, было для меня каким-то новым. Рядом с ней я просто рос и ума набирался.

– Что её больше всего интересовало?

– Люди – почему они так устроены. Что толкает их на те или иные поступки. Словом, многое. Меня, например, это никогда не интересовало – я принимал людей и их поступки просто как должное. А вот она во всем сомневалась.

– И все-таки – что занимало её больше всего?

– Пожалуй, философия. Проблема добра и зла. Мораль и совесть. Но судить людей она не пыталась. Она просто пыталась понять.