Текст книги "Дьявольская сила (сборник)"
Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт
Соавторы: Филип Киндред Дик,Роберт Альберт Блох,Элджернон Генри Блэквуд,Август Дерлет,Эдвард Дансени,Фриц Ройтер Лейбер,Эдгар Джепсон,Джозеф Бреннан,Уильям Харви,Синдей Хорлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
ДЬЯВОЛЬСКАЯ СИЛА
Антология мистического рассказа
Фриц Лейбер
ДЕВУШКА С ГОЛОДНЫМИ ГЛАЗАМИ
Хорошо, я расскажу вам, почему один вид этой девушки вызывает у меня мурашки по спине. Почему я терпеть не могу появляться в деловой части города и смотреть на то, как мужики пускают слюни, когда на рекламных щитах небоскребов видят ее рядом с бутылкой какого-нибудь популярного напитка, пачкой сигарет или еще бог знает с чем. Почему я больше не читаю журналов, зная, что наверняка она где-нибудь появится с бюстгальтере или в ванне с пенящейся водой. Почему мне противно думать о том, что миллионы американцев впитывают в себя эту ядовитую полуулыбку. Впрочем, эта целая история – история, куда более серьезная, чем может показаться.
Нет, не подумайте только, что я вдруг стал относиться к порокам рекламы и присущему американцам комплексу перед шикарными девицами с интеллигентским пренебрежением. Для человека с такой работой как у меня это было бы просто смешно. Но ведь не станете же вы спорить, что желание подзаработать на сексуальной привлекательности – уже своего рода извращение. Впрочем, меня это устраивает. Так вот, предположим, мы знаем, каким должно быть и Лицо, и Тело, и Взгляд, и все прочее. И поэтому вполне возможно появление некоего субъекта, соединяющего в себе самое лучшее настолько полно, что мы волей-неволей назовем ее Девушкой и украсим ее внешностью все рекламные щиты от Таймс-сквер до Телеграф-хилл?
Но эта Девушка – не такая, как другие. Она ненастоящая. Она отвратительная. Она порочная.
Сейчас не эпоха средневековья, скажете вы, и то, на что я намекаю, ушло в небытие вместе с колдовством.
Однако, я и сам не вполне уверен, на что я намекаю. Вампиры ведь бывают разные, и не все из них сосут кровь.
И были же убийства, а может, и не убийства. Кстати, позвольте спросить у вас вот что. Почему, когда Америка одержима Девушкой, о ней совершенно ничего не известно? Почему она не появляется на обложках «Тайм» и почему там не публикуются какие-нибудь забавные факты из ее жизни? Почему нет статей о ней в «Лайф» или «Пост»? Профиля в «Нью-Йоркер»? Почему «Чарм» и «Мадмуазель» не написали сагу о ее карьере? Еще не доросла до этого? Чепуха!
Почему ее не снимают киношники? Почему ее не донимают телевизионщики? Почему мы не видим ее целующейся на политических сборищах? Почему ее не выбрали королевой какого-нибудь конкурса?
Почему мы не читаем о ее вкусах и увлечениях, о ее взглядах на положение в России? Почему репортеры из отдела светской хроники не берут у нее, одетой в кимоно, интервью на последнем этаже самого высокого отеля в Манхэттене и не рассказывают нам о ее приятелях?
И наконец – самое поразительное – почему нет ни одного ее портрета нарисованного с натуры?
Нет и все тут. Если вы слышали что-нибудь о коммерческом искусстве, но наверняка знаете, что все эти чертовы картинки сработаны с фотографий. Мастерски? Еще бы. Там у них этим занимаются самые классные художники. Вот так-то.
А сейчас я вам отвечу на все «почему». Дело в том, что никто – от шнурка до начальника – в мире рекламы, новостей и бизнеса не знает, откуда Девушка взялась, где она живет, чем занимается, кто она и даже как ее зовут.
Вам не послышалось. Более того, никто никогда не видит ее, за исключением одного бедолаги-фотографа, делающего на ней денег больше, чем ему когда-либо снилось. Бедолаги-фотографа, чертовски жалкого и вечно чего-то боящегося.
Нет, я понятия не имею, как его зовут и где его мастерская. Но знаю, что такой человек должен быть, и не сомневаюсь нисколько, что чувствует он себя именно так, как я описал.
Да, я мог бы найти ее, если бы захотел. Впрочем, не уверен – она, наверняка, уже скрылась в другом месте. К тому же, и искать ее не хочется.
Что, думаете, у меня крыша поехала? Мол, в век атома подобное невозможно? Никто, даже Гарбо, не может спрятаться от людских глаз?
А я знаю, что кое-кто может, потому что год назад я и был таким бедолагой-фотографом. Да, год назад, когда Девушка впервые выплеснула свой яд здесь, в этом нашем большом городишке.
Да, я в курсе, что год назад вас здесь не было и что вы не знаете об этом. Но если порыться в подшивках местных газет, то среди рекламы можно, пожалуй, найти несколько старых фотографий с ее изображением – мне кажется, что «Ловлибелт» до сих пор пользуется одной из них. У меня самого была куча фотографий, но я сжег их.
Да, я сорвал на ней свой куш. Не так много, конечно, как должно быть заколачивает на ней этот другой фотограф, но все же достаточно, во всяком случае, на виски мне до сих пор хватает. Она странно относилась к деньгам. Но об этом позже.
Вы сначала представьте меня год назад. Я снимал помещение под мастерскую на четвертом этаже «Хаузер Билдинг», в этой крысиной норе неподалеку от Ардлей-парк.
До этого я работал в мастерских «Марш-Мейсон», а когда мне там обрыдло, решил начать собственное дело. Новое место ужасало – никогда не забуду, как там скрипела лестница – но обходилось мне дешево, и там было достаточно светло.
Дела шли паршиво. Я непрерывно, мотался по всем рекламодателям и агентствам. Некоторые из них не имели ничего против меня лично, но мои работы им не подходили. Я оказался совсем на мели. Задолжал с арендной платой. Черт, даже на девчонку не хватало денег.
Случилось все одним из серых, мрачных дней, ближе к вечеру. В доме стояла мертвая тишина. Я как раз закончил проявлять несколько снимков, которые делал на свой страх и риск для «Ловлибелт Гарлз». «Будфорд'з пул» и «Плейграунд». Моя натурщица уже ушла. Некто мисс Леон. Она преподавала основы гражданского права в средней школе и, побочно, не так давно стала мне позировать, тоже на свой страх и риск. Едва взглянув на отпечатки снимков, я понял, что мисс Леон вряд ли подойдет «Ловлибелт», да и мне тоже. Я уже собирался прекратить работу.
И тут услышал, как внизу хлопнула парадная дверь, кто-то поднялся по лестнице – и в мастерскую вошла она.
В дешевеньком, блестящем черном платьице. В черных туфлях-лодочках. Без чулок. С серым матерчатым пиджаком в обнаженных до плеч худеньких руках. Очень худеньких руках, но разве сейчас такие не встречаются больше?
И далее тоненькая шея, слегка вытянутое и почти чопорное лицо, копна темных, разлохмаченных волос, и из-под них на тебя смотрят самые голодные глаза на свете.
Знаете, пожалуй, именно в этих глазах причина того, что ее изображение развешано сегодня по всей стране. В них напрочь отсутствовала вульгарность, но одновременно они смотрели на тебя с голодным вожделением, воплощая саму чувственность и нечто большее, чем чувственность. Вот что все ищут со дня сотворения мира – что-то чуть большее, чем чувственность.
Стою я, значит, парни, наедине с Девушкой, а в мастерской уже темнеет, да и в доме почти никого. Ситуация, которую миллионы американских мужчин, несомненно, рисовали себе с различными красочными подробностями. А я как себя чувствовал? Испуганным.
Я знаю, так иногда бывает, когда ты наедине с девушкой и предвкушаешь, что сейчас дотронешься до нее, и от этого начинает колотиться сердце, и бросает в дрожь. Но если в этот раз я и ощущал нечто подобное, то совсем по иной причине. По крайней мере, о близости с ней я не думал.
Я помню, как сделал шаг назад, как неловко отдернул руку – и фотографии, лежавшие на столе, разлетелись по полу.
Я ощущал едва уловимое головокружение, как будто из меня что-то вытягивали. Так, чуть-чуть.
Вот и все. Потом она раскрыла рот, и я на время опять почувствовал себя в норме.
– Я вижу, вы фотограф, – сказала она. – Вам натурщица нужна?
Судя по ее манере говорить, образованностью она не отличалась.
– Вряд ли, – ответил я, подбирая фотографии с пола. Понимаете, она не произвела на меня впечатления. При нашей первой встрече я не уловил коммерческих возможностей ее голодного взгляда. – Раньше этим занималась?
Ну, она не поведала мне ничего определенного, и я начал проверять, что она знала о рекламных агентствах, мастерских, расценках и всем таком прочем. Довольно быстро раскусив ее, я сказал:
– Послушай, за всю свою жизнь ты никогда не позировала фотографу. Ты просто зашла сюда наудачу – вдруг да выгорит.
Она призналась, что я в общем-то попал в точку.
Все время, пока мы разговаривали, меня не оставляло ощущение, что она зондирует почву, как это обычно делает человек в незнакомом месте. Не то, чтобы она сомневалась в себе или во мне, а так, в общей обстановке.
– А ты думаешь, любая может стать натурщицей? – спросил я из чувства жалости.
– Конечно, – ответила она.
– Послушай, – не утерпел я, – фотограф может извести с десяток негативов, прежде чем получит более-менее приличное изображение обычной женщины. А сколько ему, по-твоему, придется их извести, чтобы получить действительно запоминающуюся, шикарную фотографию?
– Мне кажется, у меня получится, – сказала она.
Мне бы надо было вытолкать ее за дверь прямо тогда. Но то ли меня восхитило, как эта немногословная малышка хладнокровно стояла на своем. То ли меня тронул ее голодный взгляд. А вероятнее всего, мне было стыдно, что все с пренебрежением относились к моим фотографиям, и захотелось сорвать на ней раздражение, показав ей, что она представляла на самом деле.
– Хорошо, сейчас ты у меня поймешь, что к чему, – сказал я ей. – Я сделаю парочку твоих снимков. Но запомни: снимаю тебя просто так, на всякий случай. И если кто-нибудь когда-нибудь захочет вдруг воспользоваться твоей фотографией что может произойти, приблизительно, с вероятностью один к двум миллионам – я оплачу твои услуги по твердым расценкам. И никак иначе.
Она одарила меня улыбкой. Первой.
– Вот и славно, – сказала она.
Ну, я сделал три-четыре снимка – лицо крупным планом: ее дешевенькое платье мне как-то не приглянулось. По крайней мере, мой сарказм она выдержала. Потом я вспомнил о материалах для «Ловлибелт», и, видимо, меня все еще обуревала досада, потому что я выдал ей корсет, приказав переодеться в него за ширмой. Так она и сделала, причем безо всякого волнения, как я того ожидал. И раз уж мы зашли так далеко, я решил, что, пожалуй, стоит еще отснять сцену на пляже для ровного счета, и на этом закончить.
Пока мы снимали, я не ощущал ничего особенного, разве что регулярно повторявшиеся слабые приступы головокружения, и я никак не мог понять, то ли у меня неприятности с желудком, то ли я неосторожно поработал с реактивами.
И все же, знаете, меня тогда не покидало чувство тревоги.
Швырнув в ее сторону листок бумаги и карандаш, я сказал:
– Напиши свое имя, адрес и номер телефона.
И ушел в проявочную.
Чуть позже ушла и она. Я даже не попрощался с ней. Меня взбесило, что к позам она относилась с внешним спокойствием, не суетилась и не выражала мне благодарности – разве что разок улыбнулась.
Я проявил негативы и сделал несколько снимков. Взглянув на них и решив, что они ненамного хуже фотографий мисс Леон, я машинально засунул их в пачку с фотографиями, с которыми следующим утром собирался пробежаться по возможным клиентам.
В тот день я работал достаточно долго и поэтому порядком выдохся и разнервничался. Однако, не решился транжирить деньги на спиртное, чтобы расслабиться. Есть особенно не хотелось. И, кажется, тогда я пошел на дешевенький фильм.
Я совсем не думал о Девушке, только, может быть, слегка удивлялся, что, не имея в тот момент подружки, не приударил за ней. Внешне она принадлежала э-э-э… как бы это сказать, ну, к явно более доступному социальному слою, чем мисс Леон. Но с другой стороны, конечно, имелись всякого рода оправдания моего бездействия.
Утром следующего дня я приступил к поиску заказов. Сначала я отправился на пивоваренный завод Мюнша. Там требовалась «Девушка Мюнша». Папаша Мюнш испытывал ко мне своего рода привязанность, хоть и подшучивал над моими работами. Кстати, одаренный от природы, он хорошо разбирался в фотографии. Пятьдесят лет назад он мог бы быть одним из тех безденежных ребят, что стояли у истоков Голливуда.
Отыскал я его в цехе завода, где он занимался своим любимым делом. Отставив покрытую капельками кружку и чмокнув губами, он вытер толстые руки о свой здоровенный фартук и сграбастал тонкую пачку моих фотографий.
Цокая языком, он добрался где-то до середины пачки и тут увидел ее. Я кусал себе локти от досады, что принес эту фотографию.
– Это она, – сказал вдруг папаша Мюнш. – Фотография так себе, но девушка мне нужна именно такая.
Дело было решенным. Хотел бы я знать сейчас, почему папаша Мюнш сразу же разглядел ее, а я нет. Думаю, причина в том, что я сначала увидел ее во плоти, если так можно выразиться.
А тогда при разговоре с ним мне просто стало плохо.
– Кто она? – поинтересовался папаша Мюнш.
– Так, одна из моих новых натурщиц, – ответил я, стараясь придать голосу оттенок непринужденности.
– Приведи ее сюда завтра утром, – распорядился он. – Да, и притащи свое барахло. Будем снимать здесь. Ну-ну, полно тебе, взбодрись, – добавил он. – Хлебни-ка пивка.
Шел я, значит, от него и думал, что папаша Мюнш обмишулился, что завтра она, скорее всего, сорвет из-за своей неопытности съемки и что – бог его знает, что еще может произойти.
Однако, когда я почтительно выложил фотографии поверх розовой папки на столе мистера Фитча из «Ловлибелт», ее фотография была первой.
Мистер Фитч, бывший кинокритик, откинулся на спинку стула, покосился в сторону, и, поманив длинным пальцем мисс Виллоу, сказал:
– Хм. Что вы думаете об этом, мисс Виллоу? Конечно, при таком освещении всего не ухватишь. Может нам попробовать «Чертенка Ловлибелт» вместо «Ангела». Н-да, девушка… Подойдите сюда, Биннз. – Опять движение пальцем. – Я хочу услышать мнение женатого мужчины. – Он не смог скрыть того, что попался на крючок.
Совершенно то же самое произошло и в «Будфорд'з пул» и в «Плейграунд», разве что Да Коста не потребовалось мнение женатого мужчины.
– Что надо, – сказал он, облизывая губы. – Ну, вы, ребята-фотографы, того – ого-го!
Обратно в мастерскую я несся, как на пожар. Там на столе я схватил листок бумаги, который давал ей, чтобы она оставила имя и адрес.
На нем ничего не было.
Стоит ли говорить, что последующие пять дней оказались, пожалуй, наихудшими из прожитых мною при обычных обстоятельствах. К утру следующего дня я так и не знал, где она, и начал тянуть резину.
– Она болеет, – сказал я папаше Мюншу по телефону.
– В больнице что ли? – удивился он.
– Все не так серьезно, – ответил я.
– Тогда тащи ее сюда. Что, головка побаливает?
– Извините, не могу.
У папаши Мюнша возникли подозрения.
– У тебя действительно есть эта девчонка?
– Конечно, есть.
– Ну, тогда не знаю. Если бы я не признал твою дрянную работу, принял бы ее за натурщицу из Нью-Йорка.
Я рассмеялся.
– Эй, послушай, давай тащи ее сюда ко мне завтра утром, понял?
– Попытаюсь.
– Нечего тут пытаться. Тащи сюда и все.
Он не догадывался, как я пытался. Я обегал все агентства по найму натурщиц и бюро по трудоустройству. Как заправский сыщик выяснял о ней в фото-и художественных мастерских. Потратил последние гроши на объявления во всех трех газетах. Просмотрел альбомы с фотографиями выпускников средних школ, просмотрел фотографии государственных служащих. Заглядывал в рестораны и закусочные – искал среди официанток, обегал магазинчики и универмаги – искал ее среди продавщиц. Осматривал толпы, выходящие из кинотеатров. Как зверь, рыскал по улицам города.
Вечерами я заглядывал на улицу проституток. Мне почему-то казалось, что я могу ее встретить там.
К вечеру пятого дня я понял, что обречен. Папаша Мюнш установил мне контрольный срок – уже не первый, но в этот раз последний – и он истекал в шесть часов вечера. Мистер Фитч от заказа уже отказался.
Сидя у окна мастерской, я смотрел на Ардлей-парк.
И тут появилась она.
Я так часто прокручивал у себя в мозгу эту сцену, что мне не составило труда притвориться. И даже слабое головокружение мне не помешало.
– Привет, – сказал я, почти не глядя в ее сторону.
– Привет, – ответила она.
– Еще не пропала охота?
– Нет, – в ее голосе не звучало ни вызова, ни стеснения. Просто констатация факта.
Я бросил взгляд на часы, поднялся на ноги и отрывисто произнес:
– Послушай меня, я дам тебе шанс. У меня есть клиент, которому нужна девушка приблизительно твоего типа. И если ты постараешься, то у тебя может появиться возможность стать профессиональной натурщицей. Если поспешим, то застанем его еще сегодня, – добавил я, складывая свое снаряжение. – Пошли. И кроме того, если хочешь пользоваться моей благосклонностью, не забудь оставить свой номер телефона.
– Ух, ух, – услышал я в ответ. Она как стояла, так и стояла.
– Что это значит? – спросил я.
– Я не собираюсь идти ни к какому твоему клиенту.
– Черт тебя подери, – выкрикнул я. – Ты что, придурочная?
Она медленно качнула головой.
– Ты меня не проведешь, малыш, никак не проведешь. Я им нужна, – и она улыбнулась мне во второй раз.
В тот момент я подумал, что она, вероятно, прочитала мои объявления в газетах. Сейчас я не столь в этом уверен.
– А сейчас я скажу тебе, как мы будем работать, – продолжила она. – Ты не узнаешь ни моего имени, ни адреса, ни номера телефона. Никто не узнает. И мы будем снимать только здесь. И только вдвоем: я и ты.
Вы можете себе представить, какой я тут поднял шум. Что я только ни делал – кричал, терпеливо объяснял, бесился, угрожал, снова умолял.
Я был готов надавать ей по физиономии, если бы она не представляла собой фотографический капитал.
В конце концов мне ничего не оставалось, как позвонить папаше Мюншу и изложить ему ее условия. Я понимал, что у меня не было ни шанса, однако позвонил.
В ответ я услышал возмущенный рев, троекратное «нет», после чего папаша Мюнш бросил трубку.
Ее это совершенно не обеспокоило.
– Начнем снимать завтра утром, в десять часов, – сказала она.
Избитые фразы из киножурналов были в ее вкусе. Около полуночи мне позвонил папаша Мюнш.
– Не знаю, в каком сумасшедшем доме ты ее откопал, – сказал он, – но я согласен. Подходи ко мне завтра утром, и я попробую вдолбить тебе в голову, какие именно фотографии мне нужны. Да, кстати, я очень рад, что вытащил тебя из постели!
После этого положение начало выправляться. Даже мистер Фитч пересмотрел свое решение: два дня поупрямился, ссылаясь на полную невозможность принять такие условия, и все же принял их.
Конечно, сейчас вы все зачарованы Девушкой, и вам не понять, какого самоотречения потребовало от мистера Фитча согласие отказаться от руководства съемками моей натурщицы для своего журнала.
Утром следующего дня она пришла вовремя, как и обещала, и мы приступили к работе. Одно о ней скажу: она никогда не уставала и не возмущалась тем, как я дергаюсь, когда снимаю. Дело спорилось, и только вот ощущение того, что из меня что-то осторожно вытягивали, не пропадало. Может быть и вы испытывали нечто подобное, глядя на ее изображение.
Когда мы закончили съемку, оказалось, что существовали и другие правила. Было уже середина дня и я собрался спуститься с ней на улицу, чтобы где-нибудь перекусить.
– Ух, ух, – произнесла она. – Я спущусь одна. И послушай, малыш, если ты когда-нибудь попробуешь пойти за мной или хотя бы высунешь мне вслед голову из окна – ищи тогда себе другую натурщицу.
Вы можете себе представить, как весь этот идиотизм накалил мои нервы… и разбередил мое воображение. Помню: я открыл окно после ее ухода… сначала подождал несколько минут… а потом, стоя там и вдыхая свежий воздух, попытался понять, что за этим скрывалось – то ли она пряталась от полиции; то ли была избалованной дочкой чьих-то родителей; то ли она втемяшила себе в голову, что быть эксцентричной модно; то ли, что вероятнее всего, папаша Мюнш оказался прав – она не совсем нормальная.
Но меня ждали мои фотографии.
Оглядываясь назад, просто диву даюсь, как быстро тогда ее чары начали завладевать городом. Вспоминая последующие события, я прихожу в ужас от того, что происходит со всей страной… а может быть, и миром. Вчера прочитал в «Тайм» что-то насчет того, что изображение Девушки появилось на рекламных щитах в Египте.
Оставшаяся часть моего рассказа поможет вам разобраться, почему я испытываю такой сильный, всеобъемлющий ужас. Но у меня еще есть теория, которая кое-что проясняет, хоть и касается одной из тех вещей, что находятся за «определенным пределом». Теория эта имеет отношение к Девушке, и сейчас я ее выдам вам в двух словах.
Вы знаете, как современная реклама заставляет всех людей плясать под свою дудочку. И вы знаете, что ныне психологи не столь скептически, как раньше, настроены по отношению к телепатии.
Добавьте сюда еще вот что. Предположим, что одинаковые желания миллионов людей сфокусировались на одном человеке с телепатическими способностями. Скажем, девушке, которую они сложили в своем воображении.
Представьте, что она знает самые потаенные неутоленные желания миллионов мужчин. Представьте, что она проникает в эти желания глубже, чем те, кто их испытывает; что она за похотью видит ненависть и желание смерти. Представьте, что она подгоняет себя под это целостное представление, одновременно оставаясь совершенно недоступной. Еще представьте неутоленные желания, которые, возможно, испытывает она в ответ…
…Однако, мы сильно уклонились от событий моего рассказа. А некоторые из них таковы, что им просто нельзя не верить. Как нельзя не верить деньгам. А мы делали деньги.
Помните, я собирался рассказать вам о ее странном отношении к деньгам. Так вот: я боялся, что она будет тянуть из меня как только сможет. Ведь она прижала меня к стенке своими условиями.
Но она не просила больше того, что ей полагалось по твердым расценкам. Позднее я заставил ее брать больше – целую кучу денег. Но она всегда принимала деньги с нескрываемым пренебрежением, как будто, выйдя из моего дома, собиралась сразу же вышвырнуть их на ближайшей помойке. Что она возможно и делала.
В любом случае, у меня появились деньги. Впервые за многие месяцы мне хватало на то, чтобы напиться, купить новую одежду и проехаться на такси. Я мог приударить за любой девчонкой, какую бы ни пожелал. Только выбирай. И я, конечно же, шел и выбирал…
Но сначала давайте я вам расскажу о папаше Мюнше.
Папаша Мюнш не был первым, кто попытался познакомиться с моей моделью, но, мне кажется, он был первым, кто действительно свихнулся от нее. У него менялось выражение глаз, когда он разглядывал ее фотографии. Оно становилось сентиментальным, благоговейным. Мамаша Мюнш умерла два года назад.
Он все хитро придумал. Выудил у меня кое-какие сведения, которые позволили ему прикинуть время ее прихода на съемки, и вот как-то утром, с грохотом протопав по лестнице, он ввалился ко мне в мастерскую за несколько минут до ее появления.
– Мне надо ее видеть, Дейв, – сказал он.
Я спорил с ним, подшучивал, объяснял ему, что он просто не представляет себе, насколько серьезно она относится к своим идиотским условиям, особо напирая на то, что он нас своим приходом без ножа режет. И к моему крайнему удивлению, я даже раскричался на него.
Он отнесся ко всему в несвойственной для него манере. Только повторял без конца:
– Дейв, мне надо ее видеть.
Внизу хлопнула дверь.
– Это она, – сказал я, понижая голос. – Вам надо уйти отсюда.
Он не уступал, и мне пришлось затолкать его в проявочную.
– И тихо там, – прошептал я. – Я скажу ей, что не могу работать сегодня.
Я понимал, что он попытается посмотреть на нее и, вероятно, вырвется наружу, но мне ничего больше не оставалось делать.
Я услышал ее шаги на четвертом этаже. Но в дверь она не вошла. Мне стало не по себе.
– Выгони эту задницу оттуда! – вдруг выкрикнула она из-за двери. Негромко, своим самым обычным голосом.
– Я поднимусь этажом выше, – сказала она. – И если эта толстопузая задница сейчас же не выметется на улицу, то больше никогда не получит ни одной моей фотографии, разве что ту, где я буду плевать в его дерьмовое пиво.
Папаша Мюнш, побледневший, вышел из проявочной. Покидая мастерскую, он даже не взглянул в мою сторону. Больше в моем присутствии он не смотрел на ее фотографии.
Ну, хватит о папаше Мюнше. Теперь я расскажу о себе. Я поговаривал с ней на данную тему, намекал и даже пытался приобнять ее.
Она убрала мою руку так, будто это была мокрая тряпка.
– Нет, малыш, – сказала она. – Мы на работе.
– А потом… – упорствовал я.
– Правила остаются в силе, – и она одарила меня, кажется, пятой улыбкой.
Трудно поверить, но она никогда ни на йоту не отступала от своей идиотской линии поведения. Мне запрещалось приставать к ней в мастерской – наша работа очень важная, а она любила ее, и поэтому отвлекаться не следовало. В другом месте мы встретиться не могли, а если бы я попытался разыскать ее, то нашим съемкам пришел бы конец, а вместе с ними пришел бы конец и гонорарам, а я же не настолько глуп, чтобы считать, будто мое фотографическое мастерство имело хоть какое-то отношение к гонорарам.
Конечно, я не был бы мужиком, если бы не пробовал еще и еще. Но все мои приставания с презрением отвергались, и улыбок больше не было.
Я изменился. Я вроде как тронулся и чувствовал легкость в голове – иногда мне даже казалось: еще чуть-чуть и мозги мои выскочат наружу. Я все время ей что-то рассказывал. О себе.
Я как будто постоянно бредил, но работе это совершенно не мешало. Я не обращал внимания на головокружение. Оно казалось естественным.
Обычно стою, и вдруг на мгновение прожектор превращается в лист раскаленного добела железа, или тени начинают напоминать скопища моли, или камера превращается в огромный черный углевоз. Но в следующее мгновение все опять приходит в норму.
По-моему, иногда я ее до смерти боялся. Она мне казалась самым ужасным человеком на свете. Но в остальное время…
И я говорил и говорил. Неважно, что я делал – подавал освещение, добивался позы, возился с аппаратурой или щелкал неважно, где находилась она – на подставке, за ширмой, в кресле с журналом – я болтал без умолку.
Я рассказал ей все о себе. Рассказал о моей первой девушке. Рассказал о велосипеде моего братца Боба. Рассказал о том, как однажды сбежал из дома на товарняке и какую трепку мне задал отец, когда я вернулся. Рассказал о морском путешествии в Южную Америку и синем ночном небе. Рассказал о Бетти. Рассказал о матери, умершей от рака. Рассказал, как меня избили в драке в аллее за баром. Рассказал о Милдред. Рассказал о моей первой проданной фотографии. Рассказал о том, как выглядит Чикаго, если на него смотреть из парусной лодки. Рассказал о моем самом продолжительном запое. Рассказал о «Марш-Мейсон». Рассказал о Гвен. Рассказал о том, как познакомился с папашей Мюншем. Рассказал о том, как я разыскивал ее. Рассказал о том, что испытывал в тот момент.
Она никогда не обращала ни малейшего внимания на то, что я рассказывал. Я даже не был уверен, слышала ли она меня.
И вот, когда мы работали над нашими первыми заказами для центральных рекламных агентств, я решил проследить за ней.
Подождите, попробую более точно определить, когда. Что-то вы, наверняка, помните из центральных газет – те вроде как бы убийства, о которых я уже говорил. По-моему, шесть убийств.
Я говорю «вроде как бы» потому, что полиции так и не удалось доказать, что смерть во всех шести случаях наступила не в результате сердечных приступов. Естественно, возникают подозрения, когда здоровые люди умирают от сердечного приступа, тем более ночью, когда они одни и далеко от дома – и сразу возникает вопрос: а что они там делали.
Шесть смертей породили страх перед «таинственным отравителем». И впоследствии возникло ощущение, что убийства не прекратились в действительности, а совершались и совершались, но так, чтобы не вызывать столь явных подозрений.
Вот это-то и пугает меня сейчас.
Но тогда, решив проследовать за ней, я почувствовал только облегчение.
Я заставил ее как-то раз работать допоздна, пока не стемнело. В предлоге нужды не было: нас завалили заказами. Я подождал, пока хлопнет парадная дверь, и бегом слетел вниз по лестнице. На мне были ботинки с резиновой подошвой. Я надел темный плащ, в котором она меня никогда не видела, и темную шляпу.
Я постоял в дверном проеме, пока не разглядел ее. Она шла по Ардлей-парк в центр города. Стоял теплый осенний вечер. Я шел за ней по другой стороне улицы. Тем вечером я намеревался только выяснить, где она жила. Это дало бы мне зацепку.
Она остановилась перед витриной универмага Эверлея. Стоя там спиной к людскому потоку, она разглядывала витрину.
Я вспомнил, что мы по заказу универмага сделали большую фотографию, предназначенную для демонстрации дамского белья. Именно на эту фотографию она и смотрела.
Тогда мне показалось в порядке вещей, что она любуется сама собой, ведь это была ее работа.
Когда подходили люди, она чуть-чуть отворачивалась или отходила в тень. Затем подошел какой-то мужчина. Один. Я не очень хорошо разглядел его лицо, на вид он был средних лет. Остановившись, он тоже стал смотреть на витрину. Она вышла из тени и встала рядом с ним.
Как вы, ребятки, почувствуете себя, когда вот так вот разглядываете фотографию Девушки, и вдруг она оказывается рядом – ее рука в вашей? Реакция того мужика была ясна как божий день: для него сбылась сумасшедшая мечта. Они недолго поговорили. Затем остановили такси. Сели в него и уехали. В тот вечер я напился. Походило на то, что она как бы знала, что я следил за ней и избрала такой способ досадить мне. Может быть знала. И, может быть, пришел конец. Но утром следующего дня она появилась в обычное время, и я снова погрузился в бредовое состояние, только теперь к этому примешивалось нечто новое.
В тот вечер, когда я последовал за ней, она выбрала место под фонарным столбом напротив рекламных щитов с Девушкой Мюнша.
Сейчас мне страшно подумать о том, как она, притаившись, ждала своего часа. Где-то минут через двадцать показался открытый автомобиль. Поравнявшись с ней, автомобиль притормозил, потом дал задний ход и остановился у обочины.
Я находился ближе, чем в прошлый раз. И хорошо разглядел лицо парня. Моего приблизительно возраста.
Утром следующего дня то же самое лицо смотрело на меня с первой страницы газеты. Машину обнаружили припаркованной в переулке. А его – в машине. Как и в других случаях – якобы убийство – причина смерти оставалась неясна.
В тот день в моей голове путались самые разные мысли. Но только пару вещей я знал наверняка – я получил первое по-настоящему серьезное предложение от одного центрального рекламного агентства, и, когда мы закончим работать, я возьму Девушку за руку и спущусь с ней вниз по лестнице.
Она не выказала удивления.
