Текст книги "Дьявольская сила (сборник)"
Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт
Соавторы: Филип Киндред Дик,Роберт Альберт Блох,Элджернон Генри Блэквуд,Август Дерлет,Эдвард Дансени,Фриц Ройтер Лейбер,Эдгар Джепсон,Джозеф Бреннан,Уильям Харви,Синдей Хорлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
– Мой отец…
– Я знаю, – она весело рассмеялась и открыла перед ним дверь. – До свидания, Бернард, до свидания.
Она смотрела, как он спускается по лестнице, каждый раз наступая на ступеньку обеими ногами. Потом закрыла дверь и бегом вернулась в спальню. Расстегнула платье и скинула его – поношенная серая ткань показалась ей неприятной. На какое-то мгновение она задержала взгляд на своем прекрасном, округлом теле, прильнувших к бедрам руках.
Чуть повернувшись, она возбужденно рассмеялась – глаза ее сияли. Ну что за чудесное тело, сияющее струившейся из него жизнью. Высокая грудь – она коснулась рукой ее упругой плоти. И так много всего теперь надо было сделать! Она обернулась и посмотрела вокруг себя, учащенно дыша. Так много всего! Потом открыла в ванной краны и принялась укладывать волосы на макушке.
* * *
Ветер метался вокруг, пока мальчик брел к дому. Было уже поздно, солнце село, и небо над головой потемнело, покрылось тучами. В грудь били и обтекали его холодные струи ветра, временами забираясь под одежду, выстужая тело. Мальчик чувствовал, что сильно устал, голова болела, и ему приходилось через каждые несколько минут делать остановки, растирая себе лоб и ощущая, как натужно колотится сердце. Он прошел Элм-стрит и вступил на Пайн-стрит. Ветер с завывающим воплем продолжал метаться вокруг, толкая его из стороны в сторону. Он тряс головой, чтобы хоть ненадолго прийти в себя. Как вымотался он, как устали его руки и ноги. Ему казалось, что порывы ветра молотом колотятся в грудь, все время толкают и дергают его тело.
Он глубоко вздохнул и, наклонив голову, побрел дальше. На углу остановился, ухватившись за какой-то столб. Небо совсем почернело, зажглись уличные фонари. Он собрал остатки сил и двинулся вперед.
– Ну где этот чертов мальчишка? – проговорила Мэй Сюрл, в десятый раз выходя на крыльцо. Ральф зажег свет и подошел к жене. – Ветер-то какой страшный.
И действительно, ветер с воем и свистом носился над крыльцом. Оба супруга мерили взглядами простиравшуюся перед ними темную улицу, но так ничего и не увидели, если не считать обрывков газет и прочего мусора, метавшегося по тротуару.
– Пойдем внутрь, – сказал Ральф. – А ему сегодня, как придет, определенно достанется на орехи.
Они сели за обеденный стол. Неожиданно Мэй опустила вилку. – Слушай! Ты ничего не слышал?
Ральф вслушался.
Снаружи, со стороны входной двери, доносился какой-то слабый, постукивающий звук. Он встал. Ветер продолжал завывать, отчего по потолку в верхней части дома плясали черные тени. – Пойду посмотрю, что там, – сказал он.
Мужчина подошел к двери, открыл ее. Что-то серое-серое и сухое билось о перила крыльца, поддерживаемое порывами ветра. Он вгляделся, но так и не разобрал, что это было. Пучок или ком сухой травы, да, пожалуй, сорняки какие-то и еще обрывки тряпичных лохмотьев.
Пучок метнулся ему под ноги, и тут же порывом ветра его снесло в сторону, а затем поволокло вдоль наружной стороны дома. Ральф медленно закрыл дверь.
– Что это было? – спросила Мэй.
– Ничего, просто ветер, – ответил Ральф Сюрл.
перевод В. Акимова
У. Ф. Харви
АВГУСТОВСКАЯ ЖАРА
Мне казалось, что то был один из самых замечательных дней в моей жизни, и поскольку те события все еще свежи в моей памяти, я бы хотел как можно точнее отобразить их на бумаге.
Для начала позвольте представиться – меня зовут Джеймс Клэренс Уизенкрофт.
Мне сорок лет, здоровье у меня прекрасное, и я даже не припоминаю, когда в последний раз болел.
По профессии я художник, хотя и не особенно преуспевающий, однако то, что приносят мне мои черно-белые работы, вполне удовлетворяет все необходимые потребности.
Моя единственная родственница – сестра – скончалась пять лет назад, так что я веду вполне самостоятельный и независимый образ жизни.
В это утро я позавтракал в девять часов, после чего стал просматривать утреннюю газету и, попыхивая трубкой, надеялся отыскать в ней какой-нибудь достойный моего карандаша сюжет.
Несмотря на распахнутые окна и двери, в комнате стояла невыносимая духота, и мне неожиданно пришла в голову мысль, что самое прохладное и удобное место поблизости сейчас – это дальний уголок городского бассейна. Однако тут меня посетила идея.
Я начал рисовать, да так увлекся, что совершенно забыл про обед и оторвался от листа бумаги, лишь когда часы на Сен-Джуд пробили четыре раза.
Я был уверен в том, что для столь поспешной работы результат оказался очень удачным – эскиз действительно получился прекрасный.
На нем был изображен преступник в тот самый момент, когда судья несколько секунд назад огласил ему приговор. Человек на скамье подсудимых был очень крупный, попросту невероятно толстый. Жир слоями свисал у него из-под подбородка, слоями лежал на громадной, хотя и коротковатой шее. Он был чисто выбрит (точнее сказать, несколько дней назад он был чисто выбрит) и почти лыс. Он стоял перед скамьей подсудимых и короткими, неуклюжими пальцами сжимал край барьера; взгляд его был устремлен в пространство прямо перед собой. При взгляде на выражение его лица складывалось впечатление, что он испытывает не столько ужас, сколько полнейшее потрясение, абсолютный упадок сил.
Казалось, в этом человеке не было ничего прочного и способного удерживать всю эту гору мяса.
Я скрутил эскиз в трубочку и, сам не зная зачем, сунул его в карман. Затем с редким ощущением счастья, которое обычно наступает одновременно с осознанием качественно выполненного дела, я вышел из дому.
Кажется, я намеревался позвонить в Трентон, потому что припоминаю, как шел по Литтон-стрит, а на углу с Гилкрайстроуд, где велись работы по прокладке новой трамвайной линии, свернул направо.
Далее в моей памяти остались весьма смутные воспоминания относительно того, как я шел. Единственное, что я хорошо запомнил, это нестерпимый жар едва ли не осязаемыми всем телом волнами исходил от пыльного асфальтового тротуара. Я с негодованием ждал, когда же из тяжелых, медного цвета облаков, низко зависших над западной частью города, хлынет обещанный дождь.
Так я прошагал, наверное, миль пять или шесть, пока меня из этих бесплодных мечтаний не вывел какой-то мальчуган, спросивший, который час.
Было без двадцати минут семь.
Ответив ему, я наконец начал что-то соображать относительно того, где нахожусь. Я обнаружил, что стою перед воротами, за которыми простирался двор, окруженный полоской иссохшей земли с произраставшими на ней пурпурными левкоями и багровой геранью. Над входом была укреплена табличка с надписью:
ЧАРЛЬЗ АТКИНСОН.
СКУЛЬПТОР-МОНУМЕНТАЛИСТ.
РАБОТЫ ПО АНГЛИЙСКОМУ И ИТАЛЬЯНСКОМУ МРАМОРУ
Из самого сада доносились веселый свист, шум ударов молотка и холодные звуки соприкасавшейся с камнем стали.
Поддавшись неожиданному импульсу, я вошел.
Спиной ко мне сидел мужчина, усердно трудившийся над глыбой причудливо исполосованного прожилками мрамора. Заслышав мои шаги, он обернулся, и я остановился как вкопанный.
Это был тот самый человек, которого я нарисовал и чей портрет сейчас лежал в моем кармане.
Он сидел, громадный, слоноподобный, и по его голому черепу стекал пот, который он утирал красным шелковым платком. И хотя это было то же самое лицо, выражение его сейчас виделось мне совершенно иным.
Он с улыбкой поприветствовал меня как старого друга и пожал мне руку.
Я извинился за вторжение.
– Снаружи так печет, что кажется, будто все вокруг светится, – проговорил я, – Ваше место представляется мне оазисом во всей этой дикости.
– Не знаю, как в оазисе, – ответил он, – но действительно жарко, чертовски жарко. Садитесь, сэр!
Он указал на край надгробия, над которым работал, и я присел.
– Красивый камень вам удалось раздобыть, – сказал я.
Он покачал головой, – Отчасти так оно и есть, снаружи поверхность такая, что лучше трудно и вообразить. Но сзади довольно большая трещина, хотя вы, видимо, ее не заметили. Из такого куска мрамора никогда ничего путного не получится. Сейчас, в такую жару, конечно, ничего не заметно, но подождите, когда настанут холода. Ничто так не помогает обнаружить в камне дефект, как сильный мороз.
– Так зачем же он вам? – спросил я.
Мужчина разразился хохотом.
– Ни за что не поверите, если я скажу, но я готовлю его на выставку. Это действительно так. Художники устраивают свои выставки, есть они и у бакалейщиков, даже у мясников. И у нас тоже есть свои. Вы же знаете, всякая маленькая вещица заканчивает свой путь в виде надгробия.
Он пустился в разговор о мраморе, о том, какой его сорт лучше выносит ветер, а какой дождь, с каким легче работать; затем переключился на свой сад и поведал, какой новый сорт гвоздик недавно приобрел. И при этом постоянно ронял инструменты, вытирал блестящую лысину и проклинал жару.
Я испытывал неловкость и говорил поэтому мало. Было в этой встрече с ним что-то неестественное, даже жутковатое.
Поначалу я пытался было убедить себя в том, что я где-то видел его раньше, что его лицо, совершенно незнакомое мне, должно находиться в каком-то потаенном уголке моей памяти, хотя все это время я знал, что занимаюсь лишь тщеславным самообманом.
Мистер Аткинсон закончил свою работу, сплюнул на землю и встал со вздохом облегчения.
– Ну вот! Что скажете? – спросил он с явной гордостью в тоне.
Моему взору предстала следующая начертанная на камне надпись:
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ДЖЕЙМСУ КЛЭРЕНСУ УИЗЕНКРОФТУ
Род. 18 января 1860 г.
СКОРОПОСТИЖНО СКОНЧАВШЕМУСЯ
20 августа 19 г.
«В расцвете лет уже мертвы мы»
Некоторое время я сидел молча. Затем у меня мороз пробежал по коже. Я спросил его, откуда он взял это имя.
– О, я его ниоткуда не брал, – ответил мистер Аткинсон, – Мне было нужно какое-нибудь имя, и я написал то, что первым пришло мне в голову. А почему вы спрашиваете?
– Странное какое совпадение. Просто это меня так зовут.
Он издал долгий низкий свист.
– А даты?
– Я могу судить только о первой – она абсолютно точна.
– Вот это да! – только и проговорил он.
Однако он знал не все то, что было известно мне. Я рассказал ему о своей утренней работе, потом достал из кармана эскиз и показал хозяину дома. Он смотрел на рисунок, и постепенно выражение его лица все более и более походило на изображенного человека.
– А ведь только позавчера я сказал Марии, что никаких привидений не существует! – вымолвил, он.
Ни один из нас никогда не видел привидений, однако я понимал, что он хотел сказать.
– Возможно, вы слышали мое имя, – предположил я.
– А вы, наверное, видели меня где-то и забыли об этом! Вы в прошлом июле не были в Клэктон-он-Си?
Я в жизни не был ни в каком Клэктоне. Некоторое время мы сидели и молча смотрели на одно и то же – на две даты на надгробном камне, одна из которых была совершенно точной.
– Заходите в дом, поужинаем, – пригласил мистер Аткинсон.
Его жена была маленькой веселой женщиной с румяными щечками уроженки сельской местности. Муж представил меня ей как своего друга, художника. Результат оказался весьма досадным, ибо сразу после сардин и водяного кресса она убрала все со стола, принесла Библию с иллюстрациями Доре, и мне пришлось в течение получаса сидеть и выражать ей свое восхищение.
Наконец я вышел наружу и увидел Аткинсона – тот сидел на надгробии и курил.
Мы продолжили наш разговор с того самого места, на котором прервали его.
– Извините меня за мой вопрос, – проговорил я, – но не знаете ли вы чего-то такого, за что вас могли бы привлечь к суду?
Он покачал головой.
– Я не банкрот, дело у меня вполне процветающее. Три года назад я на Рождество преподнес нескольким гвардейцам индейку, но это все, что я могу припомнить. Да и потом, она была такая маленькая, – добавил он после некоторого раздумья.
Он встал, снял с крыльца лейку и стал поливать цветы, – В жаркую погоду обязательно надо поливать дважды в день, – сказал он, – а остальное уже доделает жара. Такие чудеса иногда получаются, даже не поверите. А вот папоротник, Боже праведный, совершенно этого не выносит! Вы сами где живете?
Я назвал ему свой адрес. Мне понадобится час быстрой ходьбы, чтобы добраться до дома.
– Ну так вот, – сказал он. – Давайте посмотрим правде в глаза. Если вы сегодня пойдете домой, то с вами может произойти какой-нибудь несчастный случай. Телега сшибет или там на корку банановую или апельсиновую наступите, это уж если не говорить про то, что лестница может подломиться.
Он говорил обо всех этих невероятных вещах, причем с такой невероятной серьезностью, которая показалась бы просто смешной всего каких-то шесть часов назад. Я, правда, не смеялся.
– Лучшее, что вы можете сделать, – продолжал он, – это до полуночи побыть у нас. Поднимемся наверх, покурим; внутри у меня даже прохладнее.
К своему удивлению, я согласился.
* * *
И вот мы сидим под потолочной балкой в длинной, низкой комнате. Жену свою Аткинсон отправил спать. Он деловито натачивает на оселке с маслом какие-то свои инструменты и одновременно покуривает мои сигареты.
Кажется, что вот-вот грянет гром. Я пишу эти строки, сидя за шатким столиком перед открытым окном. Одна ножка стола расшаталась, и Аткинсон, который, похоже, привык возиться со своими инструментами, собирается починить ее – вот только как следует доведет на камне лезвие стамески.
Времени уже перевалило за одиннадцать часов. Меньше чем через час мне уходить.
Только жара даже не думает спадать.
Одна она может свести человека с ума.
Перевод В. Акимова
Энтони Верко
МУХИ
Я услышал эту историю от самого участника событий – бывшего преподавателя университета, ставшего впоследствии бездомным бродягой. Вероятно, в жизни его постигла какая-то неудача, и теперь он лежал в больнице на грани смерти.
И вот что он мне рассказал.
– Погода была отвратительная – типичное английское лето. Весь день напролет дождь уныло стучал по крышам и журчащими струйками стекал на мостовые Сити по бесчисленным водосточным трубам. Купол собора Святого Павла окутала огромная туча. Небо хмурилось и в ближайшие часы не предвещало ничего хорошего.
Когда наступили сумерки, на какое-то время дождь все-таки прекратился, и я смог покинуть свое убежище под старой аркой, надеясь подыскать для ночлега более приятное место.
Было не холодно, даже напротив. В воздухе парило, как в тропиках, духота угнетала и нарастала все больше, но освежающая гроза почему-то задерживалась. Я был так голоден, что у меня темнело в глазах, подташнивало, и я едва не терял сознания. Мерещилась чистая постель. И я тупо блуждал в поисках какой-нибудь комнаты за сравнительно доступную плату.
И вот, когда ноги сами вынесли меня в район Холборн, я впервые увидел этот дом. Если бы тогда меня переехал какой-нибудь случайный грузовик, мне не пришлось бы пережить такой ужас, и я не рассказывал бы вам сейчас весь этот кошмар.
Дом был небольшой, но очень старый. В этом районе полно таких памятников времен Елизаветы. Казалось, его красивые высокие окна ухмыляются, видя мою нищету, и бросают мне в лицо наглый вызов. Над входом я увидел табличку со словами, которые вселили в меня немалую надежду – «Дом сдается». Время уже было позднее, улицы опустели, и голова моя гудела от напряжения и усталости, как небо, так и не разрядившееся долгожданной грозой. И вдруг, словно подхлестывая меня в моей нерешительности, огромная капля упала мне прямо на лоб. Капля была липкой и теплой, как сама эта ночь, и все сомнения тут же рассеялись. Внутри этого самоуверенного и надменного дома, несомненно, меня ждало убежище от предстоящей бури.
Я осторожно приблизился к двери. Естественно, она оказалась запертой. На всякий случай я проверил окна первого этажа и выругался: как всегда, мне фатально не везло. Но тут я заметил, что одно окно не совсем плотно закрыто – видимо, ослабли болты. Я огляделся по сторонам. Полицейский, дежуривший на углу, как раз повернулся ко мне спиной, две парочки торопливо пробежали мимо. Свидетелей нет. Остальное было делом одной минуты. Звон стекла, поворот ручки – и окно открыто.
Открыто, и соблазнительно манит вовнутрь.
Из последних сил я вскарабкался на подоконник и, спустя считанные секунды, довольно неловко плюхнувшись на пол, все же оказался в заветном месте.
Не знаю, сколько времени я пролежал на полу, пытаясь отдышаться. Сердце бешено колотилось, в висках стучало. Может быть, часа полтора, а может, всего несколько минут. Наверное, я все-таки потерял сознание. Еще бы! Уже три дня у меня во рту не было ни крошки! Но вот, наконец, я поднялся, закрыл окно, чтобы не вызывать подозрений, и осмотрел карманы в поисках завалявшейся спички.
Когда спичка зажглась, я чуть не выронил ее при виде открывшегося зрелища.
Комната была обставлена дорогой старинной мебелью в стиле XVII века. На большом мраморном камине возвышался серебряный подсвечник на семь свечей, и я сразу же зажег их, чтобы разглядеть все получше.
Вначале я подумал, что от голода у меня начались галлюцинации. Но нет – все было настоящим. И я, несчастный бездомный бродяга, нашел приют в таком месте, описать которое не хватает никаких слов. Это был настоящий рай антиквариата!
С подсвечником в руке я подошел к двери комнаты и ненадолго задержался у порога. Мне вдруг стало не по себе. Снаружи дом казался пустым и заброшенным, и свидетельством тому была табличка о сдаче. Внутри же стояла роскошная мебель, и все говорило о том, что здесь живут люди. Неужели я ошибся?
Я вполне мог попасть не туда, куда хотел, если принять во внимание мое тогдашнее плачевное состояние. Если хозяева обнаружат меня, мне несдобровать. Насколько я помнил, – полицейский стоял совсем рядом, и если меня отведут в участок, то все мои отговорки покажутся неубедительными. С точки зрения хозяина дома, я был самым настоящим вором-взломщиком.
Тюрьма? Да, она представляла своего рода убежище, но моя природная гордость всегда вынуждала меня отказываться от выгод тюремного заключения. Впрочем, какая у меня может быть гордость?.. Я только усмехнулся при мысли о ней, вспомнив о своем незавидном положении. И вот тогда-то я впервые услышал этот страшный звук.
Сперва я подумал, что шум – вернее, какое-то непонятное гудение – рождается в моей голове, и приготовился к новым сюрпризам, которые мог преподнести мне мой до крайности измученный организм. Гул то нарастал, то почти прекращался, но не совсем, будто какой-то невидимый самолет кружил высоко над домом. Я остановился и встряхнул головой, чтобы избавиться от этого назойливого шума в ушах. Но нет, гудение не прекращалось, и было такое впечатление, будто я засунул голову в пчелиный улей.
Как только мне на ум пришло это сравнение, я заметил, что в комнате стало теплее. Покачнувшись, я протянул руку вперед и толкнул тяжелую дверь. Она открылась, и через секунду я очутился в просторном зале. И в тот же миг гудение смолкло.
При свете свечей я заметил небольшую дверь, ведущую, очевидно, на кухню, и сразу же шаткой походкой направился туда – там наверняка найдется что-нибудь съестное! Я шел медленно, опасаясь, как бы скрипучие дубовые половицы не выдали меня хозяевам.
Очень осторожно открыв эту маленькую дверь, я увидел, что она ведет в прихожую, а уже оттуда можно попасть и в кухню.
Я поднял подсвечник над головой и внимательно осмотрелся. Справа от меня была еще одна дверь – наверное, в спальню. Потом я посмотрел налево и чуть не вскрикнул от радости.
На маленьком кухонном столе была разложена еда, о которой я не мог даже мечтать. Поставив подсвечник на пол, я тут же набросился на нее и стал жадно поедать буквально все, что попадалось мне под руку. Все принципы высокой морали в мгновение ока исчезли. В конце концов, я – человек, живое существо, и не ел уже несколько дней. Кто же посмеет упрекнуть меня в том, что я не смог отказать своему измученному телу и оказался не в силах стерпеть приступы адской боли в желудке?
Тут я снова услышал этот неприятный, давящий звук – низкое, протяжное гудение. Но теперь я уже точно знал, что это не плод голодных галлюцинаций – голова моя уже прояснилась. Я опустил стакан, который только что наполнил каким-то сладким вином, и прислушался.
Похоже, гул шел из спальни. Отпив немного вина, я подошел к двери и прильнул ухом к замочной скважине.
Зззз-ззз-ззз!..
Да, ошибки не было – звук шел именно оттуда. Тогда я решил посмотреть, что же там происходит, но через замочную скважину ничего не увидел – в комнате было слишком темно. И вдруг странное желание овладело мной. Я захотел непременно выяснить, откуда исходит этот гул и, рискуя разбудить жильцов, все же отважился осторожно повернуть ручку двери.
Почти сразу же гудение прекратилось. Медленно, очень медленно я открыл дверь и заглянул внутрь. И сердце мое сжалось от ужаса.
Посередине комнаты на двух стульях стоял гроб, а на полу возле него – два подсвечника с торчащими коротенькими огарками. В углу я заметил большую кровать с балдахином, на которой в беспорядке была разбросана одежда. Рядом с кроватью лежала и крышка гроба.
Сначала при тусклом свете свечей мне показалось, что в гробу лежит негр. Я подошел ближе, и по мере моего приближения гул начал усиливаться.
И вдруг как будто вуаль поднялась с трупа, обнажая то, что осталось на его обглоданном гноящемся лице, представшем перед моим испуганным взором. Едва не задохнувшись от адского смрада, я отшатнулся и зажмурился, чтобы не смотреть на это изуродованное голое существо. От жуткого запаха гнили тошнота волной подкатила к горлу. Стараясь не дышать, чтобы не чувствовать этой дикой вони, я шагнул назад, но что-то попало мне под ноги, я споткнулся, задел спиной дверь, и она с шумом захлопнулась. Секунду спустя я уже отбивался от тысяч мух, которые слетели с трупа и теперь яростно атаковали меня, мстя за то, что я помешал их пиршеству.
Я отчаянно отмахивался руками, правда, без особого успеха. Мне показалось, что вся эта комната ожила и превратилась в миллионы крошечных липких волосатых лапок, хватающих меня со всех сторон. И ни на секунду не прекращался этот кошмарный гул, – звук бьющихся в зловонном воздухе крыльев. Одна муха, крупнее всех остальных, села на мою верхнюю губу и попыталась просунуть свое жирное тельце мне в рот. Я вспомнил о трупе, которым она только что питалась, и меня затошнило. Я с силой ударил себя по губам, с хлюпаньем раздавил эту жирную муху и услышал, как она тяжело брякнулась на пол.
Каким-то образом мне удалось добраться до двери прихожей и открыть ее. Отбиваясь от мух, я потерял свой подсвечник и теперь наощупь пробирался в гостиную, постоянно спотыкаясь и задыхаясь от ужаса. Дверь спальни захлопнулась за мной, и я возблагодарил бога за свое спасение. В поведении этих крылатых бесов было что-то очень странное, будто они обладали единым разумом, действовали сообща и нападали на меня по определенной схеме, словно их движением руководил один высший лидер или общий разум.
Оставшись в темноте, я стал наугад искать дверь, ведущую в зал. И наконец пальцы нащупали ручку. Я резко повернул ее, потом еще и еще раз, но дверь не открывалась – замок проскальзывал, и страшная мысль пронзила мой мозг: захлопнув все двери с пружинными замками, я заточил сам себя в этом дьявольском доме.
Обезумев от ужаса, я начал изо всех сил ломиться в дверь. Я вновь и вновь всем телом наваливался на эту неодолимую дубовую преграду, тратя только что восстановленные силы на бесполезные, отчаянные попытки выбраться из прихожей. И почти уже потерял надежду, как вдруг вспомнил о кухне.
– Идиот! – громко выругался я и, спотыкаясь, бросился в темноте к другой двери. Здесь, только здесь меня ждет избавление! Я повернулся и погрозил кулаком этим мерзким жужжащим тварям, запертым в спальне за той страшной дверью.
Они хотели получить мое тело – пить теплую кровь и терзать живую плоть! Я почувствовал это, я знал это уже тогда, в комнате, когда отбивался от них. Но я их обману.
Победно захохотав, я кинулся в кухню, надеясь через черный ход выйти на улицу. Справа от меня было большое окно, через которое лунный свет проникал в помещение. Я попробовал повернуть щеколду на задней двери и, – о дева Мария! – она поддалась. Но потом смех мой стих. Проклятая дверь не двигалась ни в какую. Я толкал ее и тянул на себя, но все было тщетно. И лишь повнимательней приглядевшись к двери, я понял, в чем дело. Острые кончики гвоздей торчали через равные промежутки по всему ее периметру – мой единственный выход был заколочен снаружи большими гвоздями.
Но почему?
Вдруг на улице послышался звон колокольчика. Я выглянул в окно. Как странно выглядят ночью эти прекрасно знакомые мне места!
Передо мной была какая-то совершенно неизвестная часть города. Соседние дома стояли так близко, что, казалось, можно дотянуться до них рукой. Я заметил, что все они очень необычно раскрашены, а крыши сходятся так близко, что едва остается место для света – только узенькие полоски неба между домами.
Звон колокольчика приближался. Теперь он был слышен совсем уже рядом, и сквозь него я различил стук колес о булыжную мостовую. Раздавался еще чей-то монотонный голос, но слов я пока разобрать не мог.
Какой торговец мог приехать сюда со своей повозкой в такое время? Но кто бы он ни был, я мог надеяться получить от него помощь, надо было только привлечь как-то к себе его внимание. Я вскарабкался на стол возле окна и посмотрел вниз. Дом стоял на косогоре, и прыгать отсюда было невозможно – слишком высоко находилось это окно.
Наконец, на улице появилась повозка, запряженная понурой вороной лошадью, которую вел под уздцы хмурый мужчина. В руке он держал колокольчик и время от времени что-то выкрикивал. На повозке сидел еще один человек, и у обоих были такие скорбные лица, будто случилось что-то очень серьезное.
На столе я увидел старинный фонарь и, отыскав спичку, зажег его, поднес к окну и начал медленно раскачивать из стороны в сторону. Скоро они заметят меня, остановятся и помогут выбраться из этого проклятого дома.
Ну вот! Он заметил меня и машет рукой. Но что он все время выкрикивает с такой странной настойчивостью? Я улыбнулся и кивнул, подзывая его подъехать ближе.
И тут слова его донеслись до моих ушей. Неужели я сошел с ума? Я ведь ничего раньше не знал об этом трупе в соседней комнате. Так почему же он многозначительно указал мне пальцем на крыльцо и вновь прокричал: «Выносите трупы!» – а потом показал на тележку, нагруженную – чем вы думали?.. Я содрогнулся, увидев, что в повозке в одну невероятную жуткую кучу свалены люди, и, когда лунный свет упал на нее, я заметил, что некоторые из них еще живы!
Все еще не понимая, что происходит, я посмотрел на дома напротив и отчаянно закричал. На каждой двери был нарисован мелом большой жирный крест – знак смерти, знак безнадежности; знак, понятный во всем мире – КРЕСТ ЧУМЫ!
Повозка покатилась дальше, а я стоял, как громом пораженный, и не мог двинуться с места. Я был ошеломлен. Неужели, попав в этом дом, я провалился на три столетия назад? Может быть, я уже умер в той злосчастной арке, и все это – мой собственный ад? Я сжал голову руками и в этот миг вновь услышал над собой зловещее жужжание.
Дрожа от страха, я на цыпочках подкрался к двери, высоко подняв над головой свой фонарь. Гул настолько усилился, что его уже нельзя было сравнить даже с пчелиным роем. Мухи пришли в бешенство из-за того, что их жертва оказывала им сопротивление. А ведь живая добыча, наверное, была для них куда приятнее трупа!
В доме была страшная духота, и мне очень хотелось пить. Я вспомнил о еде и вине, но, едва взглянув на стол, тут же с отвращением отшатнулся. Неужели всего несколько минут назад я мог есть эту пищу, сплошь кишащую жирными белыми червями и яйцами мух? Или все это успело стухнуть за то время, пока я отсутствовал?
И вдруг над головой я услышал громкое победное жужжание, повернул голову и замер, не в силах пошевелиться.
На кусок тухлого мяса величественно опустилась огромная жирная муха размером с грецкий орех. Она не двигалась, но в ее позе было что-то вызывающее и зловещее. Через секунду к ней присоединились еще две такие же, и теперь жужжание стало слышно даже в гостиной.
Я посмотрел на дверь спальни, и вопль ужаса вырвался из моей груди. Из-под двери сплошным потоком ползли насекомые величиной с крупную вишню, не меньше. На мгновение останавливаясь у щели, они расправляли крылья и взлетали на стол. Там они занимали боевую позицию, выстраивались ровными рядами позади трех своих предводителей.
Адский гул наполнил все помещение. Мухи торжествовали. С дьявольской методичностью они готовились к последней атаке. Им удалось перехитрить меня, и теперь они только ждали сигнала к нападению. А я стоял парализованный, наблюдая, как они продолжают выстраивать свои ряды. Несколько секунд они сидели на столе неподвижно и поджидали, пока последние солдаты этой безумной армии займут свои места. А потом, как одно существо, разом поднялись в воздух, и все вокруг загудело от движения миллионов их крыльев, и гул этот гимном смерти разнесся по всему дому.
С диким криком я выбежал в кухню, уронив по дороге фонарь, а тысячи паразитов с ревом вихрями носились вокруг меня, садились на лицо, шею, забивались в уши и рот. Я ничего не мог видеть и, слепо отбиваясь от них, насилу вскарабкался на стол у окна. До земли было не менее шестнадцати футов, но я ни секунды не колебался. В доме чума, мухи несут ее на себе, а значит, вся пища тоже была заражена! Едва вспомнив о еде, я почувствовал отчаянный приступ тошноты.
Окончательно теряя голову, я размахнулся и кулаком высадил стекло. И хотя судьба моя была уже предрешена, я решил обмануть этих тварей. Пусть лучше жрут мой труп, но живое тело – никогда!
– Выносите трупы! – в истерике закричал я.
А потом закрыл глаза и шагнул в пустоту.
* * *
На этом бродяга смолк, и конец истории я узнал уже от его врача, которого встретил на улице, выходя из больницы.
– Его подобрали в одном из переулков в Холборне. Несчастный случай – грузовик переехал ему – ноги. Бедняга, он почти умирал от голода и, естественно, бредил. И с тех пор я никак не могу заставить его забыть всю эту чушь, которую он вам сегодня рассказывал.
Весь вечер я размышлял над услышанным. Правдива эта история или же являет собой бред больного? Так и не найдя ответа, я отправился в Холборн, но не смог разыскать того дома, о котором шла речь в рассказе бродяги. Шофер скорой помощи показал мне то место, где подобрали несчастного. Долгое время я наводил справки и выяснил, что дорога проходит здесь над местом захоронения жертв великой эпидемии Черной Чумы.
