Текст книги "Мартин Заландер"

Автор книги: Готфрид Келлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Но в понедельник свистопляска возобновилась, и так продолжалось много недель кряду, служанки на улицах, ходившие за газетами и читавшие их, и мужчины за утренним бокальчиком вина то и знай восклицали: «Еще один! Еще один!»

Вызванные проснувшимся и растущим недоверием расследования множились и вывели на чистую воду поистине целую небольшую армию средних и мелких чиновников, которые не умели держать доверенное им добро в сохранности, не запуская туда лапу. Дурное поветрие охватило всю страну, невзирая на вероисповедания и языковые границы. Только разве что в горах, где нравы оставались проще, а наличные деньги и иные ценности не имели широкого распространения, об этом слыхали мало.

Мартин Заландер непрерывно удивлялся и снова и снова размышлял, как же стал возможен столь плачевный факт, что недуги эпохи не остановились у границ республики, духовному и нравственному развитию которой он споспешествовал со всею искренностью. Но это все же было кое-что другое, а не те сугубо материальные деловые вопросы, по поводу которых он некогда говорил этим людям правду.

Сердце его поистине пребывало в печали, что оказалось кстати, потому что теперь, ложась спать и под гнетом этих огорчений тяжело вздыхая, он мог назвать жене причину, коли она спрашивала. Впрочем, «прекрасная страсть» втайне тоже угнетала его, но покуда не смела выбраться наружу.

XVI

Воскресным утром, когда умолк звон колоколов и неожиданно наступила приятная тишина, Мария Заландер взяла в руки книгу. Она была дома одна и в такие минуты, предоставленная самой себе, погружалась в спокойные размышления. Словно дышала свежим воздухом, пахнувшим в открытое окно.

Сейчас, правда, она сидела одна недолго. С недавних пор муж запретил запирать входную дверь, это-де аристократическая манера, антидемократичная и оскорбляющая народ недоверием, хотя отмечалось все больше случаев, когда многочисленные бродяги прокрадывались в дома и уносили из чердачных каморок отложенные по грошам деньги служанок. Однако по выходным дням воры этим обычно не занимались, лишь в самом начале у г-на Заландера в такую пору стащили из передней новенький зонтик. Сегодня воскресный покой его супруги нарушил неловкий стук в дверь комнаты. Она пошла открыть – на пороге стояла г-жа Амалия Вайделих. В руках она держала сборник псалмов и белый носовой платок, по обычаю сельских женщин аккуратно сложенный.

– С вашего позволения, – сказала она, – и доброго вам дня, госпожа сватья!

– Ах, госпожа сватья! – удивленно воскликнула г-жа Мария. – Давненько не виделись! Вы наверное запоздали в церковь?

– Да нет, в церкву я бы вовремя поспела, но потому как на буднях отлучиться не могу, тем более что и возраст себя оказывает, а отдыхать недосуг, вот и сказала себе по дороге: обойди-ка нынче церкву стороной и навести почтенных сватов! Обычно я хожу в одну из городских церквей, где завсегда полно народу, и очень интересно, и люди цепляют к скамьям свои визитные карточки. Но сегодня, подумала я, можешь пропустить, один-то раз не в счет, проповеди никто не остановит, они ведь ровно источники, по воскресеньям живая водица льется по-прежнему! Хотя вообще она, конечно, пользительна, любезная сватьюшка! Пускай я не всегда толком разумею, что к чему, потому как я женщина неученая, но поступаю этак ради сыновей, они-то господа образованные! Негоже, чтоб люди говорили, мол, их маму не увидишь на ученом богослужении! Они такого никак не заслуживают! Но мать все ж таки есть мать! И когда с кафедр толкуют про Бога, у которого нету ног и который нас лично не знает, а нам все ж таки должно гордиться, что мы дети Божии, то я в это не шибко вникаю и с еще большим благоговением читаю со всеми вместе «Отче наш». Тут уж я лучше смекаю, любезная госпожа Заландер! Ведь я, не в пример Господу, начинаю чувствовать усталость в ногах.

– Посему садитесь же наконец, голубушка, вот удобное мягкое кресло! Не хотите ли снять вашу роскошную шляпу? Кто ее смастерил?

Этими словами Мария Заландер пыталась оттеснить горькое чувство, вызванное нежданным появлением матери близнецов: по выражению лица и по речам Амалии Вайделих она заключила, что та не в столь хорошем расположении духа, как раньше. Амалия села, бережно расправив платье.

– Шляпу? – переспросила она. – Модистка ее сделала, Меркль, но шляпа вышла чересчур красивая и чересчур дорогая, для меня теперь уже не подходит! А снимать я ее не стану, больно муторно сызнова на место прилаживать! – С минуту она в свою очередь смотрела на сватью, потом похвалила: – С вами-то все хорошо, вы ничуть не меняетесь! А муженек ваш как поживает? Он дома?

– Муж с утра пораньше отправился на прогулку, а сейчас, верно, в конторе, пробудет там час-другой. А что поделывает ваш супруг, господин Вайделих? Надеюсь, он здоров?

– Слава Богу, здоровьишко сносное, работа не дает ему спуску, на ногах держит, только вот не щадит он себя и жалуется иной раз, что ничегошеньки ему неохота. Что ж, всяк в свою долю! Мы, к примеру, не знаем, что с нашими сыновьями творится; по правде говоря, я и пришла узнать, может, вам больше известно про детей и про то, что происходит.

– Что значит «происходит»? – спросила г-жа Мария, не просто с удивлением, но почти с испугом.

– Да ведь что-то не иначе как происходит или уже произошло. Сыновья наши, которые, увы, мало нуждаются в наших советах, заглядывают к нам очень редко. Прежде, бывало, заходили вдвоем, а теперь вроде как избегают один другого, а ежели ненароком встренутся у нас, то говорят не больно много, и один либо другой спешит поскорей уйти. Когда же приходит один из них – а этак продолжается уж полгода с лишком и спросишь про его брата, ответ завсегда одинаков: «Не знаю, не видал я его! Мы вообще в последнее время редко встречаемся!» И Исидор этак твердит, и Юлиан тоже! Но ведь оба здесь, в городе, делами занимаются, каждую неделю раза два-три поневоле слышим, что их видели там-то и там – то, а стало быть, они наверняка встречаются и незачем им твердить, будто они ничего друг про друга не знают. Вот мы с мужем и подумали, что господин Заландер с женою, поди, скорее знают от дочерей, что происходит, в конце-то концов навряд ли что-то опасное, не то бы нас все же известили! Ну, потому я нынче и не пошла в церкву, а направилась прямехонько к вам.

С минуту г-жа Заландер удивленно молчала, одновременно обдумывая, стоит ли поведать сватье об отчасти сходном поведении дочерей. Пожалуй, лучше просветить обеспокоенных родителей на сей счет, пусть они узнают о том, что им определенно вовсе неведомо.

– Наши дочери, – сказала она, – об этих вещах ничего нам не говорили, вероятно, потому, что сами о них не знают; в последнее время мы лишь порой слыхали от обеих, что мужья часто бывают в отлучках.

– Конечно, оно и неудивительно! – вставила Амалия Вайделих. – Это не секрет, при их-то работе! А больше жёны ничего не знают?

– На сей раз нет, то бишь по крайней мере об этом обстоятельстве не знают.

– Как это «на сей раз» и «об этом обстоятельстве»? А в другой раз знали, так, что ли?

Мария сразу ответить не смогла, и сватья уже более возбужденным тоном продолжала:

– Скажите начистоту, без утайки! Видите ли, мы говорили и о том, нет ли там семейной ссоры, супружеской размолвки или другого чего, может, молодые жены тоже подчиняются обстоятельствам или чем недовольны и портят мужьям жизнь дома? Вы не обижайтесь, сватьюшка, есть примеры тому, как две сестры, вышедши за братьев, держатся заодно, охотно вступают в сговор, коли дома нет мира, и способны все поставить с ног на голову! Я вовсе не утверждаю, будто и здесь обстоит так, просто хочу разобраться!

После очередного краткого раздумья Мария Заландер решила, что пришла пора говорить не обинуясь и помочь ей разобраться.

– Видите ли, любезная сватья, – сказала она со спокойной серьезностью, насколько это было возможно при душевном ее волнении, – там безусловно не все в порядке, вы совершенно правы. Сейчас я хочу лишь рассказать, что совсем недавно у нас с дочерьми обстояло примерно так же, как у вас с сыновьями. Они перестали появляться у нас, будто умышленно избегая родительского дома, а когда мы наконец это заметили и не могли взять в толк, то услышали от третьих и четвертых лиц, что они и между собой не общаются и робеют встреч. Тогда мы с мужем поехали к дочерям и немедля призвали обеих к ответу.

– И что же? В чем было дело?

– Мы застали обеих дома одних, в большой печали; каждая тосковала по родителям и по сестре, но не смела их повидать, при всем желании. В тот же день мы снова свели их вместе и помогли справиться со странной ситуацией, насколько сумели.

– Но в чем же было дело? Это касалось моих сыновей? – спросила нетерпеливая прачка.

– Раз уж вам хочется знать, скажу; может быть, это кое-как уладит заблуждения или недоразумения и поможет всем разобраться в себе самих. Мои дочери пожалели о своем замужестве и стыдились одна другой, оттого что сообща долго и упорно совершали означенную ошибку, и стыдились нас, оттого что мы не слишком одобряли их замужество!

– Вот как? – с расстановкою повторила бедная г-жа Вайделих, чрезвычайно уязвленная и побледневшая лицом; ведь, несмотря на ее давешние язвительные речи, это известие поразило ее как гром среди ясного неба. Она чувствовала, как зашаталось прекрасное здание жизни, которое она с такою заботой и искусством выстроила для своих сыновей. Первая ее мысль была о крупном наследстве, о больших деньгах, а вторая – что даже детей у них нет.

Когда немного опамятовалась от испуга, она спросила, скорее покорно, нежели вызывающе, в чем именно жены видят главную причину сожалеть о замужестве, да еще и обставлять все это подобными церемониями. Не раздумывая, г-жа Мария отвечала:

– Да, то-то и удивительно и со временем может забыться, ведь надобно с этим жить; они говорят о молодых господах, что те пустышки, у них нет души.

Покраснев лицом и качая головою так, что шляпа со всеми цветами и лентами затряслась, забывши об усталых ногах, г-жа Вайделих вскочила с кресла и смертельно обиженная вскричала:

– Нет души? У моих мальчиков, которых я носила под сердцем? Это гнусная клевета! Пухленькими и хорошенькими я родила их на свет, ровно двух рыбок, без единого изъяна с головы до ножек, и каждого наделила частицею моей собственной бессмертной души, аккурат такою, какой хватит места в маленьких сердечках, и она росла вместе с ними! Куда же она могла подеваться? Разве бы они иначе стали нотариусами? Нет души! Дурищи окаянные! Это им даром не пройдет! О-ох!

Она так разозлилась, что даже говорить больше не могла и поневоле опять села в кресло. Мария Заландер пожалела о своем поступке и искала теперь нюхательные соли, так как сватья побледнела. Но та отказалась от нюхательных солей и попросила глоток вина, коли найдется, – ведь и впрямь чувствовала себя прескверно.

Г-жа Заландер молча отошла к шкафу, где на всякий случай держала наготове подобные вещи. В наступившей тишине на лестнице и в передней стали слышны тяжелые шаги, а затем в дверь резко постучали сильные мужские пальцы. Мария Заландер поспешила прочь от шкафа – глянуть, кто там; ведь, как и в первый раз при неловком стуке сватьи, она опять предположила, что стучит кто-то не желающий входить в комнату.

Однако ж за дверью оказался папаша Якоб Вайделих, с расстроенным лицом он неуверенно шагнул через порог, когда Мария Заландер широко отворила дверь. В рассеянности шляпу он снял уже после того, как молча сел на стул, будто вконец обессилел.

– Просите великодушно, – наконец проговорил он, собравшись с силами, – я хотел потолковать с господином Заландером. Его нет дома? Но зато здесь моя жена! Я думал, ты в церкви!

– А ты, Якоб? Как ты здесь очутился? – вскричала его жена, которая при виде мужа забыла о собственной горести.

Он был в обычном воскресном платье, надетом, правда, в отчаянной спешке. Жилет застегнут неправильно, галстуха нет, в руке потрепанная будничная шляпа, вместо потерянной ленты украшенная полосою трудового пота, насквозь пропитавшего фетр. Г-жа Заландер заметила все это, а вдобавок увидела, что руки у него дрожат. Со страхом ожидая, что будет, она, однако, молча посторонилась, предоставив говорить сватам. Г-жа Вайделих встала, подошла к мужу, рассматривая его небрежный костюм.

– Что такое? – вскричала она. – Как ты можешь выйти из дому без галстуха? Даже воротничок не застегнул! И в воскресный день шастаешь по городу в старой шляпе! Фу, какой стыд!

Но, присмотревшись к его растерянным чертам, она вдруг перепугалась. Знала, что из – за пустяков он не впадет в этакое состояние, в каком она никогда его не видела.

– Что случилось, Якоб? спросила она, похолодев от ужаса, так как неведомое, выгнавшее из дому ее обычно спокойного мужа, показалось ей вдвое страшнее.

Он хотел было утереть потный лоб, но платка в кармане не нашел. Жена его огляделась и увидела на столе свою книгу с псалмами и платок. Развернув его, она собственноручно утерла ему лоб и виски. Вайделих забрал у нее платок и уже чуть спокойнее произнес:

– Наш сын Исидор в городе… видит Бог, я должен сказать: он под арестом, под серьезнейшим следствием… вчера вечером его доставили сюда.

Мария Заландер ахнула и, ища опоры, схватилась за подоконник; она видела только свою бедную дочку Зетти, которая наверняка одна – одинешенька сидит перепуганная в Лаугеншпиде, а может, и ее арестовали или держат под охраной.

Исидорова мать с открытым ртом смотрела на мужа. Не осознавала, что он говорит, потом, запинаясь, пролепетала:

– Что он мог натворить? Нелепость какая, им бы надо остерегаться!

– Дело нешуточное, бедная моя жена! – сказал Якоб Вайделих; он встал, пытаясь облегчить душу ходьбою и речами. – Только ты ушла, явился какой-то человек от властей и сообщил мне о приключившейся беде. Ведь я вместе с нашим двоюродным братом и кумом Ульрихом отвечаю за обоих сыновей как должностной гарант. Вот почему этот господин пытал меня о моей платежеспособности и велел на всякий случай держать средства наготове, и это еще не все: он спросил, в состоянии ли я предпринять что-нибудь помимо того, хотя маловероятно, чтобы дело решилось по-хорошему; ведь у нашего Исидора обнаружился в делах большой и прескверный непорядок. С перепугу я не нашел что сказать, кроме как что сделаю все возможное, коли сумею этим помочь, и побежал сюда, спросить у свата совета, чем защитить сына. Не верится мне, никак не верится, что он… как бы это сказать… этак забылся! В замешательстве я даже подробностей не выспросил.

Вот уж не думал не гадал, что на меня свалится этакая напасть!

Жена его вдруг пронзительно хохотнула, вытянула руки перед собою, словно находилась в темной комнате, и как бы ощупью доплелась до недавно оставленного кресла. Там она перевела дух, опять судорожно хохотнула и с горечью крикнула мужу:

– А на меня, значит, может свалиться! Мне не повредит, в конце-то концов я заслужила, верно? Всю жизнь ты только о себе и думаешь! Ах, как все замечательно, воскресенье хоть куда! Сперва мне говорят, что у мальчиков нету души, потом их сажают в застенок и объявляют мошенниками! Ах-ах-ах, какое горе!

Речь Амалии завершилась сокрушенно-жалобным вздохом, после чего ей вновь стало дурно, меж тем как Вайделих опять сел и, сложив руки на коленях, уставился в пол.

Г-жа Мария Заландер схватила уже извлеченную из шкафа бутылку старого хереса и налила по рюмке каждому из заслабевших супругов, хотя и сама чувствовала себя не лучшим образом. И подобно тому, как мать Исидора видела в нем обоих своих сыновей и была способна думать только о них, так Мария Заландер думала об обеих дочерях, не говоря о них ни слова, ведь павшие духом сваты никак не могли обратить сейчас свое внимание на невесток.

Амалия Вайделих отхлебнула изрядный глоток вина и отставила рюмку, но мимо стола, уронила на пол.

– Стало быть, Исидор под арестом и не может идти, куда хочет! Принесет ли ему кто поесть-попить, коли он захочет и придет время трапезы, вот как сейчас? Найдется ли там у них что-нибудь подходящее для нотариуса, для советника? Для бедняги, который не ведает, что такое голод и жажда?

– Насколько я помню, – заметила г-жа Заландер, – такие арестанты, пока продолжается следствие и не вынесен приговор, могут за свой счет получить все, что пожелают, примерно как привыкли.

– Приговор? Этакое слово я ни от кого слышать не желаю! Коли всякие скверные прощелыги, с которыми он имеет дело, подсуворили ему худое, ведь он иной раз сам не знает, на каком он свете, то все конечно же разъяснится и для его гонителей кончится плохо! Но теперь надобно позаботиться, чтоб он ни в чем не испытывал недостатка! Почему жена-то его с ним не поехала, чтоб смотреть за ним да быть поблизости?

– Ей надобно смотреть за домом, ведь там никого больше нет! – сухо сказала Мария Заландер, сдерживая недовольство.

– Тогда нам должно позаботиться, слышишь, муженек! Давай сходим туда, или ты один сходи, отнеси ему немного денег, на случай, коли они все у него отобрали! А я сбегаю домой, соберу харчей и питья, слышишь?

Но папаша Вайделих ничего не слышал. Он непрестанно терзался мыслью, что бесчестность и преступление нагрянули к нему в образе родного сына, а вдобавок весь его скромный достаток, добытый за многие годы тяжкого труда, пойдет прахом, и он окажется беднее, чем был в самом начале; ведь усадебку в Цайзиге он в свое время приобрел на небольшое отцовское наследство. И ежели впрямь так случится, сумеет ли он в его-то годы начать все сначала? Коли Бог милостив, Он до разорения не допустит, не может такого быть!

Поскольку же Якоб, углубившись в свои думы, не отвечал, жена его забыла о своем намерении и в полном расстройстве чувств поникла головой.

Мария Заландер воспользовалась наступившей тишиною, сходила за стаканом свежей воды, а потом тихонько села в уголке, рассчитывая не только улучить для себя минуту сосредоточенности, но и завлечь убитых горем супругов кратким покоем. Ей это удалось, почти на полчасика – тишину нарушали только стоны да вздохи.

Более скорым шагом, нежели обычно, подошел ее муж. Услышав его, она возблагодарила небеса, однако была поражена его видом, свидетельствующим о тревоге и сильном гневе.

– Стало быть, мы все в сборе? – сказал он, остановившись посреди комнаты. – Очевидно, вы уже знаете новость?

– Увы, да! – отозвался папаша Вайделих, который при появлении Заландера очнулся от задумчивости и встал. – Я и пришел сюда, господин Заландер, просить у вас совета, как быть. Надеюсь, все не так скверно, как выглядит с перепугу!

– Достаточно скверно! – ответил Заландер, заметивший дурное самочувствие Вайделиха и его жены. Та словно бы безучастно сидела в кресле, отвернувшись в сторону, и г-жа Мария, которая вышла из своего угла, жестом указала мужу на нее. Поэтому Мартин постарался говорить помягче, нежели намеревался.

– Младший чиновник, который приходил к вам, – продолжил он, обращаясь к Вайделиху, – побывал и у меня в конторе. Однако ж он кажется мне торопыгой и чересчур ревностным в службе; я обратил внимание, что он не мог дать точных разъяснений и вообще в воскресный день бегал по таким делам. И от меня он тоже хотел доведаться, что именно я при необходимости готов предпринять ради зятя, дабы не дошло до уголовного преследования. Намерение доброе, но покамест недостаточное для решения. Я оставил контору, чтобы разузнать все поточнее в соответствующем месте. Речь идет не о головотяпстве и подобных вещах, последствия коих возможно замять. Злоупотребляя своим положением, Исидор пускался в невероятно дерзкие аферы и постоянно был на волосок от разоблачения, каковое в итоге и произошло на минувшей неделе. Три дня продолжалась проверка книг в его конторе. Вчера растрата перевалила за сто пятьдесят тысяч, а конца пока не видать. Поэтому процесс в Унтерлаубе прервали и перенесли в Мюнстербург.

– Господи Иисусе! – донесся жалобный возглас из скорбного кресла мамаши Вайделих. Папаша Якоб поневоле опять сел. Услышанная цифра, словно факел, ярко высветила ему обстоятельства. Мартин Заландер тоже чувствовал усталость, как и его супруга Мария, и все четверо немолодых людей молча сидели там, где оказались волею случая.

После довольно долгого молчания г-жа Вайделих запричитала:

– Лучше б я пошла в церкву, хоть лишний часок ни о чем бы знать не знала! Хороший был бы часок, я бы в добром настроении воротилась домой, ничего этого не видавши! – Еще через несколько минут она вскричала: – Нет, надобно идти! Пойдем, Якоб, домой пора!

Поскольку она одновременно кое-как собралась с силами и встала, муж ее овладел собою и, совершенно подавленный, подошел к Заландеру, который тоже поднялся.

– Мне очень жаль, – с трудом проговорил Якоб Вайделих, – что мы доставили вам так много неудобств.

Голос изменил ему, и он умолк. Мартин подал ему руку; он видел, как этот человек страдает, и, забыв о собственных тяготах, произнес слова утешения, правда несколько сомнительные:

– Кто нынче может утверждать, что застрахован от всеобщего зла? Это как филлоксера или холера! Ежели кто косо на вас посмотрит, скажите ему только, чтоб шел домой да проверил, не явилась ли туда беда!

Между тем Амалия Вайделих возилась со своей шляпою, которая от треволнений сбилась на сторону и не желала сидеть как положено. Она пыталась приладить ее перед зеркалом на место и закрепить, и Мария Заландер пришла ей на помощь. Однако Амалия вдруг сорвала шляпу с головы и заявила, что не станет ее надевать, пойдет простоволосая.

Так Вайделихи отправились в путь. Едва они вышли на улицу, женщина так ослабела, что папаше Якобу пришлось взять ее под руку; в левой руке он нес красивую яркую шляпу, за ленты, как корзинку. Собственная его потертая, пропотевшая шляпа довершала диковинный вид супругов, которые брели, грустно пошатываясь из-за неуверенной походки женщины, а ведь обычно она даже после нескольких бокалов вина никогда не шаталась.

Их провожали взглядами, иные прохожие даже останавливались, и кто-то внятно обронил:

– Ишь, как хорошо эта парочка позавтракала!

Они поймали эти слова острым ухом новорожденного позора, но не смотрели ни направо, ни налево. На просторном мосту идти стало еще труднее; с обеих сторон толпами шагали богомольцы из церквей, и почти все глядели на шляпу, висевшую у Якоба на левой руке, а затем на слегка растрепанную прическу его жены.

– Дай-ка мне шляпу, Якоб! – сказала она. – Негоже тебе нести ее!

Он без возражений повиновался, отдал ей сей импозантный модный убор, а так как в этот миг их оттеснили к перилам моста, Амалия Вайделих бросила шляпу в реку и даже не посмотрела ей вослед.

– Что ты делаешь? С ума сошла? – ахнул муж.

– Шагай вперед! Не задерживайся! – сказала она. – Хватит с меня этой роскоши!

Они пошли дальше, и даже довольно свободно. Ведь ближайшие прохожие на мосту, заметившие брошенную шляпу, поспешили перебежать на другую сторону и перегнулись через перила, чтобы увидеть, как шляпа выплывает из-под моста, а остальные, когда углядели эту беготню, устремились туда же, весь народ на мосту, словно одержимый, столпился на той стороне и уставился на воду. Бегучие речные волны уже несли бедную шляпу вниз по течению, словно украшенный шелковыми вымпелами и цветами кораблик или плавучий садик. Немного погодя двое парней на спасательной лодке оттолкнулись от берега и принялись поспешно грести вдогонку легонькому суденышку, чтобы добыть его для себя или же хоть заработать хорошие чаевые, меж тем как по обоим берегам собиралось все больше зевак.

Тем временем огорченные родители близнецов, никем не узнанные, выбрались из толпы и поднялись к старому Цайзигу.

– Что ты больше не желаешь надевать эту шляпу, – начал Вайделих, когда они на минуту остановились перевести дух, – мне вполне понятно, но ведь ее можно бы продать. Боюсь, недалече то время, когда нам придется считать каждый франк!

– Сделанного не воротишь, – вздохнула Амалия, – сама не знаю, как оно вышло! Кстати, продать можно еще много чего – юбки, часы с цепочкою, все это уже ни к чему, только людские взгляды ко мне притягивать станет, вот и брошку больше не надену, ту, что с портретами мальчиков… нет, продавать я ее не стану, хоть они теперь не в чести и для нас потеряны… ах, все ж таки счастливое было времечко! Нет, я сохраню портрет и оправу золотую оставлю, покуда у нас хоть корочка хлеба найдется!

Так она говорила, сквозь слезы и всхлипы. Якоб испуганно и встревоженно попросил ее взять себя в руки.

– Как можно этак говорить да подгонять обоих сыновей под один колер? Пусть бы даже того, кто сейчас под арестом, не спасти, у нас есть еще Юлиан, и он, Бог даст, не предстанет в таком вот виде!

– Ты не знаешь их, как знаю я, родившая их на свет! Они завсегда думали, желали и действовали одинаково, и каждый знал, чего хочет другой. Ах, Господи Боже мой, теперь-то я понимаю, отчего они избегали один другого да твердили: «не знаю» да «я его не видал»! Они в точности знали, что идут одною дорожкой и делают одно и то же, а потому как дело это было дурное и опасное, чурались друг друга! Ты подумай, Заландерша, к которой я нынче утром зашла спросить, не знает ли она, что там стряслось, сообщила мне совершенно сухо, будто дочери ее поступали совершенно так же, избегали и родителей, и друг дружку, а знаешь почему? Стыдно им, вишь, было перед родителями и перед друг дружкою, да-да, стыдно!

– Отчего? Что они сделали?

– Стыдились, что вышли за наших сыновей! Как же я теперь понимаю наших мальчиков, бедные кровиночки-близнецы опасались в беде один другого, и ни один не хотел, чтобы брат завел про это разговор! Мне кажется, я прямиком в сердца им заглядываю!

– Худое счастье постигло нас с сыновьями, чем дальше, тем все печальнее и непонятнее! Лучше б мне не знать собственной жизни!

– За все надобно расплачиваться, как я погляжу, – сказала жена, – только смерть дается даром! Вот и наш старый дом, слава Богу, мы в заносчивости своей не построили заместо него новый. Хотя оба завсегда прилежно и тщательно его обихаживали и не стыдились этой работы. Нынче же хорошенько там схоронимся, будем сидеть тишком и делать вид, будто все навеки останется тихо-мирно. Рассыльные вряд ли покамест что проведали! Но завтра понедельник, они пойдут по всему городу забирать белье в стирку, вот тогда и услышат, а во вторник прачки мои явятся, вчетвером… тяжкая неделя, первая-то… идем-ка, Якоб, в дом, схоронимся тихонечко! По крайней мере, Господь не заметит, Он ведь, как говорит с кафедры важный проповедник, нас лично не знает! Счастье, что Он, стало быть, не может спросить про наших детей, ведь слыхом про них не слыхал, как говаривали наши веселые сынки, когда кто-нибудь чего-то не знал. Входи!

Бедная женщина, словно бы чувствуя, что так надобно, разговором взбодрила себя, чтобы не потерять лицо перед домочадцами. Даже восстановила некоторое присутствие духа, потому что в сенях вдруг схватилась за голову и украдкою сперва шмыгнула в заднюю комнату, будто намереваясь снять там красивую воскресную шляпу.

Мартин Заландер с женою тоже в этот день более не выходили из дома. Когда сват со сватьей удалились и супруги остались вдвоем, Мартин сказал:

– Странный нынче выдался день! Утром я зашел постричь волосы, рядом брили какого – то человека, и он все время пытался смотреть в окно на улицу, хотя цирюльник поворачивал ему голову то в одну сторону, то в другую, так что иной раз он глядел в небо или в потолок. Когда бритье закончилось, он встал, утер полотенцем лицо и сказал, что, пока ему приводили в порядок бороду, успел приметить на тротуаре аж четверых добрых знакомцев, у каждого из которых сейчас один из родичей сидит в тюрьме. Многовато для одного – единственного бритья! А ведь видел он далеко не всех прохожих, поскольку цирюльник то и дело хватал его за кончик носа или за подбородок и поворачивал лицом в сторону. А иных он, возможно, проглядел или не узнал, так как частая голубая сетка возле окна несколько затемняет фигуры. История невеселая, но я невольно рассмеялся; быстро же меня настигла расплата!

– Не будь происходящее столь постыдно, – отвечала Мария, – я бы порадовалась, что мы можем снова забрать дочерей к себе; ведь едва ли возникнет вопрос, станут ли они теперь свободны или нет!

– Разумеется! То бишь коли они не впадут в новое сумасбродство, а именно не вздумают держать перед всем миром сторону законных мужей в беде, как бы она ни называлась, и взыскивать награду в сознании стойкого милосердия. Примеров-то в избытке!

– Ты забываешь, что для этого потребна искорка любви, а она давным-давно угасла!

– Пожалуй, ты права! Тем лучше! Однако мы рассуждаем уже об обоих близнецах, хотя покамест неизвестно, пойдет ли мастер Юлиан, птицелов, тою же дорожкой, что и брат! Может статься, он был если и не честнее, то осторожнее, хитрее или попросту удачливее!

– Я уверена, он догонит брата раньше, чем кое-кто думает. С какой стати он должен отличаться именно в этом пункте?

– Тем хуже для меня! – в печальной задумчивости произнес Заландер. – Вернее, для всех нас. Если только одинкончит так скверно, это еще полбеды, а вот если оба – тогда-то уж непременно попомнят шумную двойную свадьбу, устроенную мною, ведь благодаря ей я попал в Совет, что всем известно, и до конца наших дней свадьба эта будет притчею во языцех; а значит, я принесу своей политической партии, и вообще демократии не пользу, а урон! Дочери же станут живыми памятниками досадной истории. Вдобавок Арнольд! Еще в ту пору только и говорили что о заландеровской свадьбе; а теперь, когда он вернется домой и пожелает заняться общественной деятельностью, окажется, что я изрядно подпортил ему имя!

– Подобные страхи меня не донимают, – задумчиво отозвалась Мария, – ты пока вполне твердо стоишь на ногах, а что до Арнольда, он всегда найдет доброе имя, которое ему потребно. Признаюсь только, что как ни желаю его возвращения, я бы теперь испугалась, коли бы он явился домой в разгар скандального процесса! Ох эти нечестивые прощелыги!

Не надо забывать за всем этим бедняжку Зетти, она ведь, поди, в этот час сидит в своем печальном Лаутеншпиле! – сказал Заландер, потому что последнее восклицание жены обратило его мысли к судьбе дочери. – Я бы сей же час поехал в Унтерлауб, если б не думал, что сейчас этим не поможешь. Несколько дней она будет предоставлена самой себе и, вероятно, только порадуется, если никто не приедет! Юридической поддержки ей покуда не требуется, ситуация совершенно простая. Наличные деньги, полученные от нас, разумеется, пропали; отобрать у нее остальное приданое невозможно. Вот я и думаю, что прежде мы телеграфируем ей и попросим ответить. Пусть сообщит, надо ли приехать за нею и когда; вряд ли она задержится там надолго, ведь в любом случае без конкурса не обойдется, и первым делом будет продана недвижимость, с аукциона.