Текст книги "Книга с местом для свиданий"

Автор книги: Горан Петрович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

10

– Вы не против, если мы ненадолго удалимся? Обещаю вам, вернемся до наступления темноты... – такими словами встретила хозяйка свою компаньонку в комнате библиотеки в полдень, неделю спустя после дня Святого Иоанна, протянув ей, как обычно, одну из двух книг с одинаковым названием.

Ранние чтения обычно продолжались час или два. Девушке не очень хотелось до такой степени потворствовать старческим фантазиям, кроме того, в ее планы не входило задерживаться за этим занятием слишком долго, так как из первых заработанных денег она оплатила начальный курс английского языка и обычно использовала послеобеденные часы для повторения вчерашнего материала. Но под каким предлогом отказаться, придумать она не успела, тем более что старая дама тут же безапелляционным тоном продолжила:

– Там мы и перекусим! У нас осталась пражская ветчина от Росулека, я уже приготовила сэндвичи.

Только сейчас Елена заметила среди обычных повседневных предметов корзинку для пикников, она стояла у ног Наталии Димитриевич. Из-под крышки выглядывал краешек клетчатой красно-белой скатерти. Чувствуя огромное изумление и жалость, она механически взяла протянутую ей уже открытую книгу, даже не подумав посмотреть на название. Совершенно растерянная, Елена позже никак не могла объяснить себе, как она зашла так далеко. Несомненно, она старательно следовала за старой дамой, так же как и раньше, с самого начала указанной главы, страницу за страницей, строчку за строчкой, слово за словом, и вдруг совершенно ясно осознала, что вместо роя слов перед ней оказалась женщина в колышущемся шелковом платье, с небрежно наброшенной на плечи шалью, в соломенной шляпе с широкими полями и корзинкой для пикников в правой руке, женщина, которая неторопливо, но решительно шагала по тропинке... Как такое оказалось возможным, Елена себе объяснить не могла. Как она попала на голый холм, заросший травой, она тоже не понимала. Главное, она почувствовала, что там, наверху, на этой возвышенной лужайке над заросшей лесом долиной, над рекой и одним-единственным на всю округу домом дул совершенно другой ветер, совсем не такой, что свистел по столичным площадям и улицам. Здешний ветер внимательно занимался каждой прядью ее волос и разгонял облака в высях, помогая распространяться милости солнца... Они с госпожой Наталией сидели на теплых камнях возле разложенной скатерти, а после того, как была выпита четверть бутылки белого вина, она убрала в корзину штопор и два бокала, из тех, что с хрупкими ножками. Происходило ли все это на самом деле, или было каким-то наваждением, но только Елена впервые за все столь долгое последнее время улыбнулась. И этого ей было не забыть. Они о чем-то говорили, следили за любовными виражами ласточек, а потом снова смеялись и смеялись...

– Обратите внимание, как странно они летают, словно им приходится огибать невидимые нам колонны и арки небесного свода... – произнесла компаньонка.

– Вы говорите, колонны и арки?! Да, да... – одобрительным тоном подтвердила старая дама. – Похоже, я не ошиблась, когда приняла вас на службу. У вас особый дар замечать детали.

Но как выглядело возвращение, девушка не смогла бы объяснить. Строки книги стремительно сгущались, гасли в сумраке, белградская тьма наглухо застилала окно за окном в комнате библиотеки. Госпожа Наталия Димитриевич отложила очки, стянула с рук бежевые перчатки и дрожащими пальцами с отекшими суставами и набрякшими венами принялась потирать веснушчатые виски. Елена включила ближайшую к ним лампу и вопросительно смотрела то на хозяйку, то на раскрытую корзину для пикников с крошками от сэндвичей, небрежно скомканной скатертью и початой бутылкой вина.

– Удаляемся, удаляемся... – произнесла Наталия, а потом, словно желая пресечь любую возможность обсуждения произошедшего, резко захлопнула и одну, и другую книгу. – Что-то совсем у меня сил нет, пора укладываться.

11

– Предбудущее время выражает действие, которое произойдет раньше какого-то другого действия в будущем: As soon as I shall have written the letter, I shell return your pen (Как только закончу письмо, я верну вам ручку). Это время также выражает действие, которое произойдет и закончится до какого-то определенного времени в будущем... – каждый день в своей комнате девушка повторяла предыдущий урок.

– A, aback, abacus, abaft, abandon, abase, abash, abate, abates, abbacy, abbreviate, abdomen, abduct, abeam, abed, aberrance... – систематически заучивала она слова, следя за тем, чтобы произношение было как можно более точным, и в минуты отдыха мечтая о том, что сможет научиться говорить по-английски настолько хорошо, что когда отсюда уедет, никто не догадается, откуда она.

Госпожа Наталия по своему обыкновению проводила время в библиотеке, то стирая, то рисуя кружочки и крестики на стекле окон, ухаживая за книгами и букетами ранней сирени, которая заменила позднюю мимозу, и уделяя все больше внимания подготовке к совместному чтению. Выбрав текст для новой прогулки, она предпринимала целый ряд необходимых шагов, например но несколько часов интенсивно моргала для того, чтобы наморгаться и легче сдерживаться тогда, когда книга уже раскрыта, ведь каким бы незаметным ни казалось моргание, оно, по сути дела, приводит к кратковременным остановкам в процессе чтения. А раскрытию того или иного издания предшествовали сложные расчеты идеального угла, на который следовало развести страницы, – для некоторых книг было достаточно довольно острого в неполных тридцать градусов, с другими можно было иметь дело, только если они были раскрыты под прямым углом, а некоторые требовали разворота в диапазоне от девяноста восьми до ста четырнадцати градусов. Встречались и такие, которые не могли спасти и все триста шестьдесят. Вообще же хозяйка теперь все реже отправлялась в дорогу без тех или иных необходимых ей предметов. Иногда она брала с собой только дорожную иконку святого Николая, иногда зонт, а случалось и такое, что, перебирая дамские мелочи, перекладывала триста раз того-сего из сумки в сумочку...

Елена открывала новый для себя мир. Приближение к нему вызывало тошноту, она чувствовала слабость, ее ладони становились влажными, начальные, плотно сбившиеся слова ранили ее, но по мере продвижения, независимо от того, что, где и насколько подробно описывалось, она всегда находила что-нибудь особенное, что-нибудь такое, из-за чего стоило пускаться в это дело. Рядом с Наталией Димитриевич она научилась понимать, что литературные герои и события – это далеко не все, что книга предлагает настоящему читателю, и даже более того, это в ней далеко не самое интересное. Если где-то говорилось или даже просто упоминалось о какой-нибудь улице, Наталия Димитриевич знала, как свернуть с нее на площадь, о которой не было сказано ни полслова, а оттуда на другую улицу, на которой она могла войти в любой из домов, а при желании подняться на чердак, завешанный чьим-то мокрым, только что выстиранным бельем, могла, не зная точного пути, наугад, добраться до ближайшего парка, безошибочно почувствовав его по свежести воздуха, и там провести время, кормя невесть откуда взявшихся голубей или просто сидя со своей компаньонкой на скамейке, в стороне от обычных строк...

Но даже не это больше всего удивляло Елену. Рядом со старой дамой она начала осознавать и присутствие других людей. Оказывается, множество их одновременно читало одну и ту же книгу не только в разных частях Белграда, но и в других городах и даже в разных концах света. И все они были собраны этой книгой в одном-едином пространстве. Некоторые из них умели узнавать других читателей, другие были неспособны распознать даже самих себя. Когда, несмотря на банальный и весьма предсказуемый сюжет одного давно забытого сентиментального романа, она почти столкнулась с госпожой Ангелиной, девушка убедилась, насколько всеобъемлющей может быть любая, даже самая скромная область.

– Моя компаньонка, весьма и весьма одаренная... Моя подруга из музыкальной школы Станковича... – познакомила их госпожа Наталия, заметно обрадованная неожиданной встречей.

– Ната, Наточка, сколько же мы с тобой не виделись?! Лет десять-двенадцать с той книги путевых заметок?!

– Чем сейчас занимается Найдан? Вы по-прежнему живете в Аргентине?

– Он последнее время переводил наших поэтов на испанский, но недавно ему неудачно прооперировали катаракту, и она распространилась на оба глаза. Теперь мне приходится читать одной, по ночам, а утром ему пересказывать. Это поддерживает в нем уверенность в том, что он существует...

– Огромный привет ему! Непременно! Смотри, не забудь! – Две престарелые дамы говорили одновременно, и порой трудно было понять, кто из них кого перебивает.

– Прости, мне пора возвращаться, уже светает, может быть, он уже проснулся... – оправдывалась, прощаясь, Ангелина

– Конечно. И не говори ему, что я так постарела... – отвечала Наталия Димитриевич.

Елене бросилось в глаза, что ее квартирная хозяйка возвращается назад как-то неохотно. Отложив в сторону сентиментальный роман, она принялась рыться в своей памяти, словно стремясь зафиксировать самое важное, словно спасая для воспоминаний очертания истории:

– До той войны Найдан был ординарцем его величества короля Петра Второго. Может быть, вам приходилось слышать выражение «ad usum delphini»? Дело в том, что при французском дворе существовал обычай тщательно подбирать литературу для чтения дофина, с тем чтобы исключить все то, что могло бы считаться вредным для образцового воспитания престолонаследника. У нас таких строгих правил не было, однако при молодом Петре Втором Карагеоргиевиче имелось специально назначенное лицо, следившее за его чтением, им и был майор Найдан. Тем не менее, когда после начала войны двор и правительство бежали в эмиграцию, Найдан остался брошенным здесь, кто-то, видимо, посчитал, что его служба не имеет особой государственной важности. Он попал в плен к немцам, а потом, после сорок пятого, гнушаясь новой властью в своей стране и оскорбленный отношением к нему двора, пустился скитаться по всему миру, пока наконец не осел в Южной Америке. В те времена, в пятидесятые, мы с Ангелиной часто читали вместе. Вот так и совпало, что мы его встретили. Как-то раз одновременно, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, мы трое начали читать одну книгу. Он утром, сидя в своей скромной эмигрантской комнатке в далеком Буэнос-Айресе, а мы с ней вечером, в этой самой квартире, мечтая о далеких краях. Тот наш суаре затянулся, потом десяток раз встречи повторялись, теперь уже по договоренности, оба они глаз не сводили друг с друга, после многих перипетий Ангелине удалось получить необходимые документы, и потом уже это стало только их историей. Уезжая отсюда, она взяла книгу путевых заметок, которая имелась и у меня, и потом мы с ней там встречались, первого числа каждого месяца, независимо от разницы во времени и расстояния в тысячи морских миль. Зажив общим домом, они звали меня присоединиться к ним, но я не могла оставить отца, а кроме него и свою библиотеку, подушку, в которую я поклялась в любви, свой язык, в котором я только и жила...

Девушка представляла себе госпожу Ангелину там, в Буэнос-Айресе, в прохладном доме, где, несмотря на частые побелки, на стенах постоянно проступают влажные цветы ностальгии, в доме с тяжелой резной мебелью, детским портретом Петра Второго Карагеоргиевича и напрасно распахнутыми шторами на окнах... Она представляла себе, как госпожа Ангелина откладывает книгу с романом на ночной столик, как обращается к уже проснувшемуся мужу, господину Найдану: «Ты не поверишь, я видела нашу Наталию, дочь исчезнувшего владельца книжного магазина Гаврилы Димитриевича...» Потом девушка представляла, как господин Найдан, бывший ординарец короля, приподнимается и поворачивается, как на его лице, по мере того как он осознает новость, появляются морщины улыбки, а в далеких зрачках загораются искорки: «Наталию, говоришь? О Господи, после стольких лет! Расскажи, как она выглядит...»

– Госпожа Наталия, когда мы уходим туда, вы понимаете куда, существуем ли мы здесь? – очнулась Елена.

– Существуем ли?! – повторила старая дама. – И где? Это хороший вопрос. Я уверена, что речь идет одновременно о своего рода легком присутствии или легком отсутствии. Хотя, конечно, с каждым конкретным человеком это не совсем одно и то же. И возьму на себя смелость заметить, что это же верно и для каждого конкретного народа.

Так перед компаньонкой открывались масштабы этого нового переселения. Не было никаких шагающих колонн, никто не взял на себя предводительство этими людьми, перемещаться их заставляли самые разные причины, кроме того, и та область, куда они устремлялись, не могла считаться чужбиной, однако присутствие таких масс не могло быть названо иначе как переселением.

– Книги, как губки. На первый взгляд они невелики по размеру, пористы, их ткань обладает способностью впитывать бесконечное количество судеб, даже поглощать целые народы. Чем другим являются книги об исчезнувших цивилизациях, как не губками, сконцентрировавшими в себе целые эпохи? До самой последней живой капли, до того момента, пока и сами они не начали сохнуть, окаменевать... – постукивала Наталия Димитриевич указательным пальцем по переплету какого-нибудь толстого труда по истории, и он издавал звук, подобный тому, каким отзывается камень.

Действительно, вспомнила Елена, пространства некоторых книг выглядят как окаменевшие. Напоминают проклятые, покинутые города, в которых все осталось на своем месте, где можно находиться целыми днями, но не услышать ни одного звука кроме собственного дыхания. Были книги, содержавшие только прошлое, настолько давнее прошлое, что все формы сохранялись лишь благодаря привидениям. Были книги, в которых звучал шелест человеческой речи, музыка, смех, которые при приближении оказывались эхом столетней давности. Или же книги, которые посещали одни посвященные, стремившиеся по остаткам восстановить внешний вид какого-нибудь здания или вытащить из забвения, более тяжелого самой тяжелой тяжести, какую-нибудь достойную известности мысль. Кроме того, существовала реальность, которая походила на такие книги, только в отличие от книги ее нельзя было захлопнуть и отложить в сторону.

12

Первые признаки болезни госпожи Наталии стали появляться в начале лета. В тот день сирень уступила место розам, а старая дама начала сновать по квартире, словно ища что-то особенное. Она осматривала комнату за комнатой, поднималась по лесенкам в библиотеке, сгибалась в три погибели, чтобы заглянуть под кровать и канапе, приподнимала ковры и скатерти, открывала шкафы, выдвигала ящики комодов, выворачивала карманы и вытряхивала содержимое коробок для шитья, перебирала украшения и старые письма, всматривалась в углы, вздыхала и ломала пальцы. Елена взволнованно следовала за хозяйкой, ей еще не доводилось видеть ее такой, и она не знала, что сказать. Это продолжалось до того момента, пока Наталия Димитриевич не рухнула в плетеное кресло, беспомощно простонав:

– Не хватает одного воспоминания!

– Жалко, конечно... – неловко выразилась девушка.

Однако госпожа Наталия оставалась безутешной. Она непрерывно и монотонно причитала:

– Не хватает одного воспоминания... Не хватает одного воспоминания о моем отце... Как я могла, господи, как я могла его куда-то засунуть... Почему я оказалась такой невнимательной, почему я не могу вспомнить, как называлась книга, которую он читал, перед тем как исчезнуть... Никак не могу вспомнить, если бы я только знала, что было написано на обложке... Я как раз собиралась рассказать вам об этом недавно, на праздник, да как-то не получилось... Все эти десятки лет я знала, а теперь...

С потерей она смирилась, по крайней мере внешне, лишь спустя несколько дней, но вся эта история осталась именно тем, чем она и была, – предвестницей болезни, которая, как стало очевидно, продолжала развиваться. К концу того месяца старая дама черту за чертой забыла лицо своей матери. Фотографии не помогали.

– Это всего лишь картинка, моя мать была красивее, гораздо красивее... – отворачивалась она от десятка альбомов, которые компаньонка разложила на обеденном столе.

Вскоре после этого исчезли воспоминания о почти девяти связанных друг с другом годах. Точнее, о периоде с февраля 1981-го до декабря 1989 года. Госпоже Наталии Димитриевич не удавалось вытащить из этой многолетней пропасти ни одного, пусть даже туманного дня. Пропало все, пропало так, словно ничего и не было, напрасно Елена с точностью часовщика перечисляла события, о которых Наталия еще недавно рассказывала ей во всех подробностях:

– Семнадцатого апреля тысячу девятьсот восемьдесят четвертого, в пять часов вечера, как вы мне говорили, вас навестил профессор Добривой Тиосавлевич, в то время еще только доцент философского факультета, ваш бывший ученик чтения... Вы по этому случаю приготовили чай и бисквиты с лимонной цедрой, от рюмочки вишневой наливки господин Тиосавлевич отказался... По вашим словам, вы разговаривали о книгах, которые были изъяты у вас после войны, он попросил, чтобы вы точно сообщили ему, какие именно каждое название, особенно его заинтересовали тридцать экземпляров одной из них, а именно «Мое наследство», автор Анастас С. Браница... Профессор время от времени тер глаза и повторял: «Занятно! А вы уверены?! Я все самым внимательным образом прочитал, эта часть мне неизвестна! Нельзя ли мне еще ненадолго оставить у себя тот экземпляр, который вы дали мне на время, ведь если я не ошибаюсь, у вас осталось еще два?» И с вашего разрешения он выкурил трубку табака с запахом ванили...

– Возможно, Елена Возможно. Не сомневаюсь, что именно так все и было. Но не надо подсовывать мне ваши воспоминания вместо моих, – тут старая дама обиженно отмахнулась от нее и больше не сказала ни слова.

В другой раз Наталия подарила девушке льняное дорожное платье. Этот предмет одежды, сидевший на Елене просто безукоризненно, потерял для старой дамы всякий смысл после того, как она забыла, в каких обстоятельствах она его надевала. И так далее, и так далее. Количество пустот росло, прошедшее время походило теперь на партитуру, из которой то там, то тут чья-то безжалостная рука вырвала отдельные листы, поэтому мелодия, едва успев начаться, тут же резко обрывалась.

– Здесь вряд ли чем-то поможешь, – сообщил Елене свое мнение семейный врач, заспанный доктор Исидор Арсенов, после беседы с пациенткой и ее компаньонкой. – Детка, ваша обязанность теперь состоит в том, чтобы делать для нее то, что она захочет, читать вместе книги, кто знает, может быть, это приостановит дальнейший распад, ведь любая книга – это своего рода «нота бене», то есть заметка в памяти, которая служит планированию и организации жизни.

Так она и поступила. Теперь девушка и госпожа Наталия Димитриевич читали гораздо больше, чем раньше. Сейчас на этом настаивала уже компаньонка, подавляя тошноту, которую вызывал в ней родной язык, и заставляя себя делать вид, что ее интересует то или иное название, отыскивая разные предлоги для того, чтобы подольше задержаться на тех или иных страницах. Сначала старая дама так же, как и раньше, с радостью хваталась за каждую возможность пополнить свое исчезающее существование, но болезнь утраты памяти неумолимо внедрялась и в ткань языка... Однажды, во время какого-то легкого чтения, когда они решили просто прогуляться, госпожа Наталия вдруг остановилась и показала пальцем на одуванчик.

– Это?! Я не могу вспомнить, как это называется! – прерывающимся голосом проговорила она.

– Да это не так уж важно, пойдемте дальше... – взяла ее под руку компаньонка.

– Нет-нет, ни в коем случае, не пытайтесь замять дело, важно каждое слово! Так и вертится на языке, ведь это, это самое обычное слово, не так ли? – упрямо не двигалась с места Наталия Димитриевич.

– Да, самое обычное слово – одуванчик. Может быть, вы хотите отдохнуть?

– Елена, а это слово, одуванчик, что оно означает? – Наталия смотрела пустым взглядом, и его пустоту ужасающе усугубляли стекла очков.

– В ее годы трудно вычленить какие-то отдельные симптомы... Сенильность, номинальная афазия, дислексия... Может быть, следовало бы показать ее специалисту, – посоветовал доктор Исидор Арсенов, протянув чью-то визитную карточку, украшенную множеством титулов, и тут же задремал, вероятно грезя о том, как он курит.

– Пусть она ест как можно больше продуктов, содержащих витамин Е, готовьте ей рыбу... – проснулся он и закашлялся, не в силах полностью расстаться с табаком.

– Ни в коем случае. Я никогда бы не согласилась на это. Да этот человек даже не знает, как меня зовут, – отвергла предложение госпожа Наталия, прочитав имя нового врача.

Рекомендацию относительно питания тоже не удалось провести в жизнь. Наталия Димитриевич забыла, что значит слово «рыба», и отказывалась попробовать хотя бы кусочек «этого вещества». В целом ее стол становился все более и более однообразным, число незнакомых и поэтому неприемлемых продуктов постоянно росло, она теперь отвергала все виды мяса, лук, зеленый горошек, сельдерей, и компаньонка задавала себе вопрос, что же будет, когда хозяйка забудет такие слова, как вода или воздух.

Однако произошло нечто еще более страшное. Именно в тот день, когда девушка узнала, что ее просьба о разрешении выехать за границу удовлетворена и что до окончательного отъезда остается только выполнить некоторые формальности и, разумеется, побывать в своем родном городе, чтобы попрощаться с родителями, да-да, именно в тот день, когда Елена, возвращаясь домой, решила сообщить старушке о своем решении, она застала ее в библиотеке, на полу, с распоротой подушкой, из которой ножом для разрезания бумаги она извлекала перо за пером, рассматривала их и откладывала в сторону...

– Когда-то я сказала в эту подушку что-то очень важное, а сейчас здесь ничего такого нет... – на миг она подняла заплаканные глаза и тут же вернулась к поискам.

Оказавшиеся на свободе, белые перышки опускались ей на голову. Парили по всей комнате. Там и сям. Там и сям...