Текст книги "Кундалини: Эволюционная энергия в человеке"

Автор книги: Гопи Кришна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Обеспокоенный страшным опытом, через который я прошел, я полностью отказался от попыток продолжать медитацию. Сейчас я делал совершенно иное – без всяких усилий, иногда даже не осознавая этого, я все глубже и глубже уходил в себя, поглощаясь светящимися волнами сознания, которые становились все больше и больше по мере такого, как я позволял себе без сопротивления погружаться в этот океан, в котором растворялось мое «я».

После примерно двенадцати лет любопытные изменения произошли и в светящемся круге осознавания вокруг моей головы – того осознавания, которое позволяло мне постоянно воспринимать тонкий мир вездесущей жизни, присутствующий повсюду. В нем я дышал, ходил и действовал, никак не затрагивая его однородную субстанцию, которая в то же время не влияла на мои повседневные взаимоотношения с миром. Иными словами, это выглядело так, как будто я дышал, двигался и действовал, окруженный чрезвычайно тонкой, невидимой и сознательной пустотой, подобно тому, как мы окружены радиоволнами, но с тем отличием, что я не воспринимал и не чувствовал существование этих волн и вынужден был признать их существование на основании логики определенных фактов. Я осознавал, как мое собственное ограниченное сознание превзошло свое ограничение и находилось теперь в прямом контакте со своей сущностью и первоистоком, подобно тому, как осознающая капля росы плавала в океане чистого бытия, не исчезая и не растворяясь в массе окружающей ее воды.

На протяжении последнего месяца было несколько случаев, когда я отмечал тенденцию моего сознания обращаться вовнутрь, не встречая при этом никаких преград, подобно тому, как капля масла расплывается на поверхности воды. Так могло продолжаться до тех пор, пока я не предпринимал усилия, чтобы вернуться в нормальное состояние, казавшееся теперь тоже более расширенным, чем обычное поле сознания, которое было у меня до пробуждения. Однако я не придавал особого значения этой стадии, считая все это попытками ума погрузиться в мечты, которые по причине своей светоносности создавали видимость дальнейшего внутреннего расширения, не требуя никакого дополнительного изменения в моем уже и без того необычном состоянии сознания.

Примерно через месяц после моего прибытия в Джамму я отметил, что эта склонность к погружению в себя стала проявляться чаще и более явно, а также что это каждодневное погружение в светоносные глубины моего собственного бытия стали для меня источником силы и чувства счастья. Однако события развивались настолько постепенно, а изменения были настолько непредсказуемыми, что это привело меня к убеждению, что все происходившее было следствием общего улучшения моего здоровья из-за более благоприятного климата, чем каких-то внутренних факторов, действующих во мне.

Ближе к третьей неделе декабря я отметил, что после возвращения из этого длительного погружения в себя, которое теперь стало ежедневным в те часы, когда я мог оставаться наедине, мой ум обычно задерживается на строках любимых поэтов-мистиков. Не переоценивая свои поэтические способности, которых у меня совершенно не было в обычном, не самоуглубленном состоянии, я решил попробовать написать что-то свое, взяв за образец строки этих поэтов. Если не считать того, что я хранил в памяти несколько дюжин санскритских стихов из древних трактатов и высказываний различных мистиков, я не знал о поэзии ничего. После нескольких дней любительских попыток я вдруг почувствовал волнение и готовность первый раз в жизни написать стихи. Не придавая особого значения тому, что, как я считал, было лишь преходящим порывом, я написал несколько строк, и в дальнейшем я каждый день посвящал этому занятию несколько часов.

Я писал на кашмирском языке, но через две недели ежедневных трудов понял, что не могу достичь того, чего мне хотелось. Однако бесплодность моих попыток написать стихи вместо того, чтобы ослабить мой дух, подтолкнула меня к еще более настойчивым попыткам, и я посвящал все больше и больше времени тому, что скоро стало для меня регулярным и очаровывающим увлечением. Высокий уровень требований, которые я предъявлял к своему творчество, приводил к тому, что я мог несколько часов пытаться написать одну строку, а потом еще столько же подбирать к ней вторую. Я никогда не пытался увязать эту новую склонность с действием таинственной силы моего тела. Однако на самом деле все эти неудачные попытки написать стихи были лишь прелюдией к событиям, которые произошли позже. Так, благодаря своим внутренним упражнениям я открыл в себе новый талант, о существовании которого раньше даже не подозревал, а мои грубые и неумелые попытки были первым признаком ученичества.

В эти дни одна из наиболее активных участниц нашей небольшой группы энтузиастов в Кашмире приехала в Джамму. Она довольно часто заходила ко мне, обычно для того, чтобы узнать новости о нашей работе в Сринагаре, которые я регулярно получал от секретаря или казначея. Однажды, когда она собиралась уходить, я предложил проводить ее домой, надеясь, что такая длительная прогулка развеет легкую депрессию, которую я в то время испытывал.

Мы шли не торопясь, обсуждая нашу работу, и внезапно, проходя по мосту через реку Тави, я почувствовал настолько глубокое погружение в себя, что почти утратил связь с окружающим. Я перестал слышать голос моей спутницы – казалось, она находится на большом расстоянии от меня, хотя в действительности она шла рядом. Я внезапно ощутил, подобно вспышке ослепительного света, присутствие какой-то сознательной силы, возникшей из ниоткуда и заполнившей меня, заслонив все окружающее. А потом я увидел две строки прекрасных стихов на кашмирском языке, которые в виде светящейся надписи появились в воздухе, а затем исчезли так же внезапно, как возникли.

Когда я пришел в себя, то понял, что девушка в изумлении смотрит на меня, озадаченная тем, что я вдруг замолчал с выражением полной отрешенности у меня на лице. Не рассказывая ей всего, что со мной произошло, я лишь прочел ей стихи, сказав, что они как озарение возникли у меня в уме помимо моей воли и что именно поэтому я замолчал. Она слушала стихи, пораженная их красотой, оценивая каждое слово, и потом сказала, что ее больше всего удивляет, как я, будучи человеком, никогда раньше не писавший стихов, смог с первой попытки создать такие прекрасные сроки. Я молча слушал ее, думая о глубине переживания, которое я испытал. До этого мгновения весь мой опыт, связанный со сверхсознанием, был чисто то субъективным. Однако сейчас я в первый раз имел вещественное доказательство того изменения, которое произошло во мне неосознанно и независимо от моего обычного повседневного сознания.

Комментарии к четырнадцатой и пятнадцатой главам

В своем описании экстатического переживания Самадхи автор отмечает, что он «жил в сверкающем мире ярких красок». Необычный визуальный опыт восприятия цвета и фактуры предметов, о котором пишут и Хаксли во «Вратах восприятия» (говоря о тех, кто переживал видения под действием ЛСД), и Зенер в книге «Мистицизм – сакральный и профанный», и Саммерс в «Физических феноменах мистицизма», подтверждает, что описанные здесь переживания носят такой же характер. Однако есть существенное отличие между «сакральным» мистицизмом Гопи Кришны и «профанным», под которым вслед за Зенером я понимаю химические средства получения необычного опыта.

Возможно, современная жажда визуального опыта (осмотр достопримечательностей, телевидение, подводные съемки, фотография, интерес к обнаженному телу, воздействие на сознание с помощью ЛСД и мескалина) является отражением потребности души в истинном восприятии. Об этом стремлении к истинному видению и готовности платить за него говорят и цены на произведения искусства. Сегодня наш жадный взор желает прекрасных видений – мы хотим увидеть лик Бога, пусть даже с помощью химического экстаза.

Сакральный мистицизм признает возможность трансформации восприятия. Это касается не только отдельно взятого визуального восприятия, связанного с удовольствием или возбуждением, а и (как результат) – всего состояния бытия. В алхимии это состояние сравнивается с образом павлиньего хвоста, перья которого украшены многочисленными «глазами», окрашенными в самые яркие цвета из тех, что встречаются в природе. Алхимический камень называют также эликсиром, который окрашивает все, с чем соприкасается. Возвращение ярких красок наступает за белой стадией, и психологически это означает возвращение здоровья и жизненной силы, радости жизни, любви к самому процессу существования, освобождение чувств и их выход за пределы того, что нас окружает в каждое мгновение. Так духовный мир выходит из своего погруженного в тень бытия, где он был всего лишь феноменом ума, и обретает яркие краски живой реальности.

Но даже в алхимии за этой стадией следует стадия умерщвления и дезинтеграции. Трудно сказать, почему это должно происходить в алхимии; однако здесь нам дается некий инсайт. Гопи Кришна, честно рассказывая о своем опыте, пишет: «Меня переполняла радость от осознания своего достижения. Не было никаких сомнений в том, что я стал счастливым обладателем пробужденной Кундалини. Лишь теперь я смог постичь причину того, почему в древности успех в этом начинании считался высочайшим достижением, высшей наградой, обретаемой в конце пути». Он ставит достигшего цели йога «превыше великих правителей», говоря о «великом даре судьбы», который достался ему.

Следующий абзац начинается словами: «Но, увы, мое счастье было таким недолгим!». Если обратить внимание на выделенные слова, становится ясно, почему так произошло. После первой вспышки ему показалось, что он стал обладателем пламени. Поэтому неизбежным стал процесс еще более сурового очищения, процесс умирания для всего. (Приходится еще раз отметить, насколько неизбежным является страдание!)

Недаром в алхимии павлин – символ гордости и тщеславия; оказывается, алхимический эликсир может окрашивать собой и «эго», отравляя его заразой вновь ожившего субъективизма и верой в то, что воспринимаемый мир якобы является моим, дарованным мне в награду.

Особое состояние, которое можно назвать переживанием смерти, сопровождаемое приступами неконтролируемых судорожных телодвижений, описывается в некоторых средневековых трактатах, в которых эти движения приписываются одержимости дьяволом. Это переживание является разновидностью расчленения, дезинтеграции, рассматриваемой шаманами как архетипическое событие в их процессе индивидуации (см. книгу Мирче Элиаде «Шаманизм – архаические техники экстаза»).

Психологически основной механизм воли, в центре которого находится «эго», распадается на отдельные комплексы. Так человек перестает контролировать себя, и нервная система начинает функционировать автономно, преобладая над совокупностью привычек, обычно идентифицируемых с сознательной волей. Индивид становится жертвой бессознательных энергетических центров, а их дьявольские комплексы, выпущенные на свободу, подталкивают его каждый в свою сторону.

Сильное впечатление производит физическая реальность опыта смерти, пережитого Гопи Кришной. Он подтверждает то, о чем я уже пытался писать в книге «Самоубийство и душа», – только в том случае, если опыт смерти является убедительным, полностью «реальным», за ним может последовать действительно реальное возрождение. События должны быть на самом деле угрожающими, иначе опыт смерти и возрождения не будет подлинным.

На меня произвело сильное впечатление то, что автора спас сон, причем настолько простой – он увидел тарелку с мясом. Когда Гопи Кришну впервые посетило желание есть мясо, он нарушил законы своих бессознательных установок, заключавшихся в том, что единственно верной является его весьма умеренная диета и что его аппетит – признак жадности (хотя его действительная «жадность» имела духовную природу, как показывают выделенные нами выше словами).

Нечто подобное довольно часто происходит и в ходе психоанализа: бессознательное стремится совершить некий шаг, направленный на улучшение здоровья, который сознательная личность (использующая свою ограниченность для поддержания невроза) не способна предпринять. Однако реальный шаг вперед не будет сделан, пока не пришло для него время.

Что означает в данном случае мясная пища? Не является ли она символом возвращения к человеческой природе в ее животной реальности, к зову крови, к инстинктам охоты, борьбы, убийства? Мясо – это еда охотника, воина, вождя. В алхимии оно принадлежит к символам красного короля, олицетворяющего мужскую эмоциональную силу. Оно также является финальной интеграцией материнского комплекса.

Начав принимать мясную пищу, Гопи Кришна вернулся к миру действия, в качестве «вождя» он организовал группу, занимающуюся социальной работой. Он был глубоко вовлечен в эту работу – не только с помощью чернил и бумаги, как во время работы в правительственном учреждении. Теперь он принимал в этом участие на уровне повседневного страдания – война, вдовы, беженцы… Время возвращения в мир людей традиционно является наиболее критическим. Как вернуться к повседневной жизни после пережитого «великого освобождения»? Как после обретения такого глубокого опыта перенести чувство любви, красоты и значимости мира в повседневную жизнь? И можно ли вообще как-то заполнить эту пропасть между различными уровнями бытия? Если труден переход в иной, освобождающий мир, то насколько труднее является возвращение в этот привычный, хорошо известный мир со всеми его мелочами и банальными страданиями. Создается впечатление, что для Гопи Кришны это возвращение осуществляется совершенно естественно (хотя этому способствовало то, что он, так сказать, одной ногой уверенно стоял в этом мире, – работа, семья, питание). «Как мне вернуться обратно в общество, в мир моих собратьев, чтобы принести им тот дар, который я обрел?» – вот в чем вопрос. Завершение его кризиса символизирует пища. Когда он начал есть, к нему «вернулся» аппетит и вместе с этим он сам вернулся в мир.

Естественное возвращение в мир, в социальную реальность, использования своих сил для того, чтобы устанавливать социальные связи и смягчать боль других – все это тоже напоминает последние стадии алхимии, в частности, получение «масла». Интересно, что Гопи Кришна описывает этап возращения к повседневной жизни, сравнивая свое сознание, расширяющееся и распространяющееся в мир, с каплей масла, расплывающейся на поверхности воды.

В алхимии принято считать, что алхимический камень имеет масляную природу. Он легко растворяется, но его нельзя потом выпарить и он окрашивает (как настойка) все, с чем соприкасается. Гопи Кришна пишет, что развитие событий было постепенным, а изменения почти незаметны, связывая это с общим улучшением здоровья, а не с каким-то новым принципом функционирования организма. Это медленное, прочти незаметное течение, более мягкое, чем вода, и выражается с помощью символа «масло», символа изобилия, радости и сострадания, свойственных полноте бытия.

Глава шестнадцатая

Проводив мою спутницу, я вернулся домой к обеду. Весь обратный путь в эту вечернюю пору я находился в приятном покое, чему способствовали одиночество и дорога, по которой мне редко приходилось ходить. Я находился под глубоким впечатлением от загадочного видения и того внезапного скачка, который мой ум совершил в новом направлении. Чем настойчивее я анализировал происшедшее, тем больше поражался глубокому значению, совершенству формы и притягательности языка в увиденных мной строках. Несомненно, эти слова не могли быть порождением моего ума.

Я пришел домой и сел обедать, полностью уйдя в свои мысли. Сначала я ел чисто механически, забыв обо всем, что меня окружало, и о еде передо мной, не способный выйти из глубокого погружения в то, что со мной произошло. Оставалась лишь небольшая связь с окружающим миром – как у сомнамбулы, инстинктивно уклоняющейся от столкновения с объектами, однако не осознающей, что при этом происходит. Примерно в середине обеда, все так же оставаясь наполовину погруженным в транс, я вдруг отметил удивительное явление, происходившее внутри меня и заставившее оцепенеть от изумления и страха.

Сидя на удобном стуле и без всяких усилий с моей стороны, я постепенно стал погружаться в состояние возбуждения и расширения границ себя, подобное тому, которое я испытал в самом начале, в декабре 1937 г. Но сейчас вместо ревущего звука я слышал нечто подобное мелодичному, очаровывающему жужжанию роя пчел, а вместо ощущения, что меня окружает пламя, мне казалось, что все вокруг пронизывает серебристый свет.

Но наиболее поразительное в этом переживании было внезапное осознание, что, хотя я вас так же связан с телом и окружающей меня средой, мое «я» вдруг расширилось до гигантских размеров и оказалось в прямом контакте со всей сознательной вселенной, которая невыразимым образом присутствовала повсюду. Мое тело, стул, на котором я сидел, стол, комната с ее четырьмя стенами, все, что находилось за этими стенами, земля и небеса – все это было лишь призрачным миражом на фоне этого всепроницающего океана чистого бытия. Если попытаться описать его наиболее существенный аспект, то этот океан казался одновременно безграничным и простирающимся во всех направлениях и в то же время был не более, чем бесконечно малая точка. Из этой точки излучалось все существующее, в том числе и я, и мое тело.

Казалось, все это было отражением, таким же огромным, как весь космос, но создавалось исходящим из точки светом. Весь огромный мир зависел от лучей, исходивших из этой точки. Так безбрежный океан сознания, в котором я сейчас растворялся, оказался одновременно и бесконечно большим, и бесконечно малым. Большим потому, что на его волнах плавала все мироздание, а малым потому, что он был тем «ничто», которое вмещает в себя все.

Это было поразительное переживание, которое я не могу ни с чем сравнить, – оно находилось за пределами всего, что принадлежит к этому миру, воспринимается чувствами и осознается умом. Я ощущал присутствие внутри себя мощного и сконцентрированного сознания – этого исполненного величия образа космоса, который предстал передо мной не только во всем своем великолепии и огромности, но и во всей своей сущности и реальности.

Мир материальных явлений, находящийся в непрерывном движении, непрерывном изменении и растворении, стал казаться мне фоном, чрезвычайно тонким и быстро тающим слоем пены на поверхности катящего свои волны океана жизни; тонкой и призрачной завесой тумана, скрывающей бесконечно огромное солнце сознания, представляющего собой обратную сторону взаимоотношений между миром и ограниченным человеческим сознанием.

Так космос, который еще недавно был вездесущим, оказался лишь призрачными преходящими формами, а точка сознания, раньше заключавшаяся в теле, выросла до размера огромной вселенной, став вызывающим трепет величественным всеприсутствием, на фоне которого материальный мир был лишь мимолетным, иллюзорным видением.

Примерно через полчаса я вышел из этого наполовину трансового состояния, по интенсивности переживания сравнимого с целой прожитой жизнью, полностью забыв о течении времени и пораженный до самой глубины моего существа величием и великолепием этого видения. В этот период, вероятно, вследствие изменений состояния моего тела и ума, вызванных внешними и внутренними раздражителями, были моменты более и менее глубокого проникновения, различающиеся не по времени их возникновения, а по состоянию погруженности. В мгновения наиболее глубокого проникновения всемогущее, всезнающее, исполненное блаженства и в то же время абсолютно неподвижное и неосязаемое сознание было настолько бесформенным, что та внутренняя линия, которая отделяла материальный мир от безграничной, все осознающей Реальности, перестала существовать и эти две сферы слились воедино – великий океан поглотился в капле, огромная вселенная уместилась в песчинке, а все творение, познающий и познаваемое, зрящий и зримое превратились в не имеющую размера пустоту, которую невозможно ни представить с помощью ума, ни описать словами.

Перед тем как полностью выйти из этого состояния и прежде чем слава, в которой я купался, полностью угасла, я увидел проплывающие у меня в уме светящиеся строки тех же стихов, которые уже видел сегодня, когда мы переходили через мост Тави. Строки следовали одна за другой, как будто попадали в мое сознание из некого иного источника знания внутри меня. Они начинались из ярко светящейся глубины моего существа, возникая внезапно как законченные строфы, подобные падающим снежинкам, которые из крошечных точек становились отчетливо видимыми, имеющими правильную форму кристаллами, проплывающими у меня перед глазами и исчезающими так быстро, что они не успевали даже оставить след в памяти. Стихи возникали передо мной в законченном виде, написанные по всем правилам языка и рифмы, как будто их порождал окружающий меня вселенский разум для того, чтобы они предстали перед моим внутренним взором.

Когда я встал со стула и пошел к себе в комнату, я все еще оставался в приподнятом настроении. Прежде всего, я решил записать стихи, по крайней мере то, что я помнил. Однако это было не таким простым делом, потому что я вдруг понял, что за короткое время забыл не только порядок строк, но и сами слова. Поэтому мне пришлось потратить более двух часов, чтобы их вспомнить.

В этот день я лег спать в восторженном и радостном настроении. После долгих лет страданий я наконец узрел проблеск чего-то высшего и божественная благодать коснулась меня, поразительным образом подтверждая учение о Кундалини. Я не мог поверить в свою удачу – все это было настолько поразительным… Однако, когда я заглянул внутрь себя, чтобы понять, что именно я совершил, чтобы заслужить это, я почувствовал глубокое смирение. Я не мог поверить в то, что эта честь была дарована мне за какие-то мои выдающиеся достижения, поскольку вел жизнь обычного человека и не сделал ничего особенного, достойного награды; не достиг я и полного подчинения своих желаний. Вспомнив все заслуживающие внимания события последних двенадцати лет и рассмотрев их с точки зрения последних событий, я отметил, что все, казавшееся раньше непонятным, вдруг приобрело для меня новое значение. Переполненный бесконечной радостью, которая охватила меня в момент откровения, я совершенно забыл о тех ужасных мучениях, через которые прошел, а также об изнурительной тревоге и беспокойстве, сопровождавших меня в то время. Я испил в полной мере чашу страданий, чтобы теперь оказаться перед сияющим, никогда не заканчивающимся источником радости и покоя, находящимся внутри меня и ожидавшим благоприятной возможности, чтобы проявить себя и подарить мне в одно мгновение более глубокое откровение о природе вещей, чем это могла сделать вся жизнь в ученичестве.

Думая обо всем этом, я наконец уснул, вновь погрузившись в ту заполненную светом сферу сновидений, в которой путешествовал каждую ночь. Когда я утром проснулся, то первое, что вспомнил, – это трансцендентное переживание, случившееся прошлым вечером. Даже мимолетное воспоминание о прикосновении сверхсознания снова перенесло меня в ту бесконечность, которая превосходила все, с чем мы встречаемся в физическом мире. Учитывая огромность видения, нет ничего удивительного, что древние индийские пророки настойчиво повторяли, будто материальный мир – всего лишь тень и непостоянное, иллюзорное явление на фоне вечного трансцендентного солнца.

На протяжении двух следующих недель я каждый день писал несколько стихотворений на кашмирском языке, которые раскрывали разные грани пережитого мной, некоторые из них имели апокалиптический характер. Стихи возникали сами, в любое время дня или ночи; обычно этому предшествовала остановка привычного потока мыслей. Это прекращение умственной активности довольно быстро сменялось состоянием глубокой поглощенности, как будто я погружался в глубины себя, чтобы уловить там вибрации некого послания, облеченного в поэтическую форму. Сначала стихи возникали передо мной в тонкой форме, подобно невидимому семени, а потом проходили у меня перед мысленным взором как полностью сформировавшиеся строки, быстро сменяющие друг друга, пока все стихотворение не оказывалось завершенным, после чего у меня возникало желание выйти из погруженности в транс и вернуться к нормальному состоянию.

В течение этих двух недель у меня еще раз было такое же трансцендентное переживание, почти во всем подобное первому. Я сидел на стуле, перечитывая фрагмент, написанный мной накануне, когда, повинуясь неведомому порыву, я откинулся на спинку стула и закрыл глаза, расслабившись и ожидая результатов. В это мгновение я почувствовал, что расширяюсь во всех направлениях, забыв об окружающем и погрузившись в безбрежное море яркого сияния, заполненное приятными мелодичными звуками, не похожими ни на одну симфонию, которую можно услышать на земле. Увлекаемый этим звуком, я вскоре почувствовал, что больше не связан ни с чем в материальном мире и оказался в невыразимой пустоте – удивительном состоянии, полностью лишенном пространственных или временных свойств. Полчаса спустя я вернулся в нормальное состояние и через несколько мгновений увидел перед собой прекрасное стихотворение, порожденное тем необычайным переживанием, через которое я только что прошел.

Прошло две недели, и неожиданно изменился язык стихов, они стали возникать передо мной уже не на кашмирском языке, а на английском. Мои весьма слабые познания в английской поэзии ограничивались несколькими поэмами, которые я читал во время обучения в школе и колледже. Не являясь любителем поэзии, я никогда не читал ее, и не зная ничего о рифме и размерности, свойственным английской поэзии, я не мог ничего сказать о степени совершенства своих стихов.

Через несколько дней мне явились стихи уже не на английском, а на урду. Поскольку в силу своей работы я знал этот язык, для меня не составляло труда записать стихи, хотя в них все же оставались пробелы, которые я смог заполнить лишь спустя несколько месяцев. Через несколько дней после стихов на урду у меня в уме возникли стихи на пенджаби. Хоть я и не читал ни одной книги на пенджаби, однако знал этот язык благодаря общению с друзьями, которых приобрел, когда несколько лет жил в Лахоре, обучаясь в школе и колледже. Однако моему удивлению не было границ, когда через несколько дней я увидел стихи на персидском языке, которого совершенно не знал. Затаив дыхание, я ждал, и вот наконец перед моим внутренним взором появилось целое стихотворение на персидском языке. Поскольку в кашмирском языке довольно много персидских слов, мне было нетрудно понять отдельные слова, которые употреблялись в моем родном языке. После немалых усилий я наконец смог записать все строки, однако в них было много ошибок и пропусков, которые я не смог заполнить даже спустя длительное время.

Попытка записать несколько коротких поэм на персидском языке потребовала от меня таких усилий, что через несколько дней я решил отказаться от этой непосильной задачи. От всего этого я чувствовал себя полностью выдохшимся и отметил нездоровое воздействие, казалось бы, продолжительных занятий, обычно предшествовавших сну. Поэтому я решил дать себе возможность неделю полностью отдохнуть.

После этого недолгого отдыха, почувствовав, что мое здоровье улучшилось, я не считал необходимым сопротивляться желанию записывать стихи и поддавался вдохновению каждый раз, когда оно приходило. Однажды, когда подчинившись своему стремлению расслабиться и подготовиться к восприятию стихов, я погрузился в себя достаточно глубоко, чтобы ощутить тонкую эманацию, исходящую из внутреннего источника сознания, я почувствовал волнение и страх, которые пронизали каждую мою клетку, когда передо мной предстали строки на немецком языке, чего я уж и вовсе не ожидал. Придя в себя после погружения, я испытал сильное сомнение в том, что мне удастся справиться с этой задачей, – я никогда не изучал немецкого, не видел ни одной книги на этом языке и в моем присутствии никто не говорил на нем. И, тем не менее, я решил попытаться записать небольшую поэму, просто опровергнув истину, веками казавшуюся незыблемой, согласно которой, для того чтобы писать на каком-то языке, необходимо его знать.

После стихов на немецком последовали строки на французском, итальянском, санскрите, арабском. Единственное, что мне оставалось предположить, – это то, что по воле случая я вошел в контакт с источником всеобщего знания и поэтому смог писать стихи на большинстве из распространенных на земле языков. Я чувствовал, как через меня проходят волны сознательной энергии, подобные электрическому току, несущие то знание, к которому я никогда не мог иметь доступа по причине ограниченных возможностей моего мозга.

Мне не хватало слов, когда я пытался описать переживания, которые были наиболее возвышенной и вдохновляющей частью моего бытия. Во всех этих случаях я начинал ощущать в себе присутствие некоего наблюдателя, или, если выразиться точнее, – моей собственной светоносной сущности, которая (отвергая все представления о границах тела) свободно плыла по волнам яркого моря сознания, каждая их которых вмещала в себя безграничную вселенную значений и смыслов, включающую и все настоящее, и все прошлое, и все будущее, порождающую все науки, философии и искусства, бывшие когда-либо на земле, так же как и те, которым еще предстоит появиться в будущем. Все это было сконцентрировано в точке, существующей одновременно здесь и везде, сейчас и всегда, – бесформенном, неизмеримом океане мудрости, из которого знание капля за каплей попадает в человеческий мозг.

Каждый раз, когда я попадал в эту сверхчувственную реальность, меня настолько переполняло чувство таинственности и изумления, что все остальное в этом мире, все события человеческой истории, все мечты и желания, все события моей жизни и даже сам факт моего существования, жизни и смерти казались тривиальным перед неописуемым великолепием, непостижимой таинственностью и величием океана жизни, в котором мне иногда удавалось достичь берега.