Текст книги "Воспоминания собаки Мускуби (Рассказ)"

Автор книги: Гонзаго Приват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Гонзаго Приват
ВОСПОМИНАНИЯ СОБАКИ МУСКУБИ
Рассказ

I
Мое детство

Перед вами подлинные воспоминания, – воспоминания собаки Мускуби!

Я не только их написала, но и выпустила в свет. Вы спросите, как я могла своими толстыми собачьими лапами это сделать?

Вы это узнаете, если у вас будет терпение прочесть мои воспоминания до конца. Вы узнаете тогда, сколько я потратила труда и терпения, чтобы выучить буквы.

Я родилась в старинном доме на юге Франции, в провинции Лангедок, которая расположена между берегом моря и Севеннскими горами.

Дом был одноэтажный, двенадцать ступеней вели на крыльцо; на этом крыльце, греясь на солнышке, я любовалась чудным видом: – видела рыбачьи барки на море, видела и горы со снежными вершинами, откуда, весело журча, бежал ручеек и приводил в движение колесо нашей мельницы.

Первые месяцы моего детства протекли очень счастливо; меня находили милой, кроткой, доброй, несмотря на мой неуклюжий вид. Сын моего хозяина, Кабассоля, привязался ко мне, потому что как только я научилась ходить, я стала следовать за ним всюду куда бы он ни шел.

Отец, который ни в чем не отказывал своему единственному сыну, позволил, чтобы я во время обеда и ужина прибегала и ложилась у большого камина в столовой. Там я получала остатки со стола.

Вечером я отправлялась на мою подушку, набитую соломой, и лежала под лестницей крыльца.

Там, среди взрослых собак, – моих товарищей, – я училась, как надо караулить дом. Но как только наступала утренняя заря, я отправлялась на крыльцо и садилась у самой двери, чтобы не пропустить пробуждение моего хозяина.

Часто я сопровождала его на рыбную ловлю; меня особенно занимало наблюдать, как маленькая красная пробка его удочки трепетала на воде, потом ныряла, и как при этом мой хозяин быстро взмахивал удочкой, на конце которой билась рыбка.

Ах, эти рыбы! Они снились мне даже и ночью, а днем я только и думала о них.

Однажды, еще до рассвета, я отправилась одна на берег реки, вытянулась на зеленой траве и стала пристально смотреть в воду.

Вдруг я увидала рыбу, всплывшую на поверхность воды, чтобы погреться на солнце. Пуф… я кинулась на нее с раскрытой пастью, ловко схватив ее за самую середину ее туловища, – это был большой карп.

Я чувствовала, как он извивался между моими зубами, как он бил хвостом, но я его крепко держала.

Поднявшись на берег, гордая своею победой, я быстро побежала к дому, где только что открыли окна.

На крыльце стоял мой молодой хозяин и с удивлением смотрел на меня.

– Папа! Папа! – закричал он, – посмотри какого чудного карпа принесла Мускуби!

– Дай сюда, дай сюда, моя славная собака! – обратился он ко мне.

Я радовалась своему успеху.

Роже, так звали сына Кабассоля, должен был два раза повторить свое приказание. Я не выпускала рыбу и осторожно ее держала: карп был живой.

Прибежала кухарка Мария-Анна, взяла карпа и опустила его в ведро с водой. Тогда все стали обсуждать, каким образом я поймала такую чудную рыбу. – Кучер Адмир уверял, что рыба больная. Другие говорили, что рыба застряла в тростнике и потому мне удалось ее схватить; Мария же, которая меня очень любила, за то, что я никогда ничего у нее не таскала, а, напротив, в ее отсутствие даже стерегла все ее добро от кошки, презрительно пожав плечами, молча показала Адмиру живого карпа в ведре.

Кабассоль подумал, что, вероятно, рыба неосторожным прыжком попала на берег, где я ее и схватила.

Это предположение, конечно, было самым правдоподобным.

Мне хотелось повторить свой подвиг, но уже при Роже.

Когда он, желая поймать такого же карпа, пошел удить рыбу, я первая вскочила в лодку. Причалив лодку к берегу, под тень большой ивы, Роже стал удить.

Хотя я и очень уважала и любила своего хозяина, но должна сказать, что он был плохим рыболовом.

Он выбирал места там, где рыбки плавали на поверхности воды, – он видел рыбок, но ведь и рыбки его видели. Они плавали кругом лодки, догоняя и перегоняя друг друга, всплывали на поверхность воды, увидав какой-нибудь упавший листик, не обращая никакого внимания на нанизанного на удочке червячка.

Мы довольно долго удили, как вдруг я увидала на поверхности большую усатую рыбу.

Я кинулась, как и в первый раз, но без успеха, – рыба оказалась ловчее меня, она нырнула и скрылась. Несколько раз я кидалась за рыбами, когда они появлялись на поверхности воды, но – увы! – также безуспешно. Роже не понимал, почему у меня появилась страсть к купанью, и привязал меня к лодке; он подумал, что мои прыжки напугали рыбу.

За завтраком все над ним подсмеивались. Он решил поэтому никогда не брать меня на рыбную ловлю, считая меня виновницей своей неудачи.

Вечером, взяв ружье, он позвал меня. Он пошел поохотиться вдоль реки, где было много дроздов, среди плюша, обвившего стволы белых заболотней.

В ту минуту как он нагнулся, чтобы поднять свою первую дичь, я вдруг увидала на поверхности воды карпа.

В этот раз я не промахнулась и, как в первый раз, схватила рыбу.

С этого дня я ежедневно, по утрам, отправлялась на охоту за рыбой и в течение месяца принесла Марии-Анне столько рыбы, что ей не пришлось даже ходить на рынок.

II
Злобная душа Адмиpa

Мои удачи причинили мне и много горя! Адмир подумал, что такой ловкий рыболов должен так же отлично ловить и крыс.

А он давно искал крысолова.

Соседние кучера, собираясь по вечерам в трактирах, хвастали друг перед другом подвигами своих собак по этой части.

Только одному Адмиру нечем было похвастаться. Он стал подтрунивать над своими товарищами, доказывая им, что его железный капкан гораздо лучше всякой собаки. Но в душе, конечно, завидовал своим товарищам.

Наконец, самолюбие его было настолько затронуто, что он не выдержал и привел меня с собой в трактир, где, с гордостью показывая меня другим кучерам, заявил, что не пройдет и месяца, как я буду первым крысоловом в околотке.

Поднялся хохот, насмешки.

– Мускуби! Мускуби – крысолов!.. Нет, это слишком смешно!

Мускуби – со своими длинными, бесконечными ногами, длинными ребрами и мордой крокодила!.. Это хорошо для волка, да! Но для крыс! Никогда ничего из нее не выйдет!

Адмир решил на следующий же день начать обучать меня ловить крыс.

Он взял из-за сундука с овсом свою крысоловку. Отвратительное животное, величиной с маленького кролика, яростно хватало обручи клетки своими острыми зубами. Это была крыса. С ней находились еще две крысы, но меньшего размера.

Кучер позвал меня. Эти отвратительные крысы наводили на меня ужас, и я хотела убежать, но напрасно. Злой Адмир загородил дверь конюшни решеткой. Эту решетку обыкновенно ставили днем в дверях конюшни, чтобы куры и цыплята не могли проникнуть. Убежать было невозможно! Пришлось покориться, и я храбро подошла к толстой крысе.

О, как я ненавидела в эту минуту Адмира! По какому праву он распоряжался мною? Разве я была его собака? Конечно, нет. Откровенно говоря, я ненавидела этого тщеславного, хитрого и злого человека. Он каждый день мучил Бижу – пони моего хозяина, когда тот позволял себе шевелиться под его скребницей. Этот славный, милый Бижу, когда я была еще щенком и лежала в его стойле на соломе, часто стоял с поднятой ногой, боясь нечаянно раздавить меня.

Итак я подошла: Адмир, дразня меня клеткой, старался натравить меня на крысу. Я же твердо решила отпустить ее восвояси. Кучер сначала сильно потряс клетку, желая ошеломить животных, затем открыл дверку и выпустил сначала двух маленьких, которых тут же раздавил ногой, а потом третью крысу, предназначенную мне.

– Внимание, Мускуби! – крикнул он и резким движением выбросил бедную пленницу к моим ногам.

Я кинулась, чтобы избавить несчастную от участи, постигшей первых двух крыс и, чтобы удовлетворить кучера, погналась за крысой, два раза обежав всю конюшню.

Разъяренная крыса вскочила сначала на ящик с овсом, потом кинулась к своей дыре; но Адмир предусмотрительно забил ее битым стеклом. Я старалась направить крысу к решетке в дверях. Но крыса или не поняла моего доброго намерения, или была ослеплена солнечными лучами, так как она, попав в угол, быстрым движением обернулась, ощетинившись, оскалила зубы и выпрямившись, ринулась на меня, укусив меня в ухо своими острыми зубами. Я взвизгнула от боли. Адмир, стоя у дверей, с гордостью наблюдал за охотой.

В два прыжка он очутился около меня с вилами. Крыса выпустила мое ухо и, затем, с быстротой молнии, кинулась к решетке и удрала. Я только тогда поняла ее хитрость. Она не решилась раньше убежать таким путем, боясь кучера, стоявшего у дверей.

– Неудача для первого раза, – буркнул Адмир… – такая чудная крыса!

– Скверное животное! – раздраженно крикнул он, обращаясь ко мне, – храбрости ни на грош! Сюда, сюда, Мускуби! – сказал он, все более и более горячась.

Я спряталась в глубине конюшни за снопами соломы, приготовленными для вечерней подстилки.

Голос Адмира меня пугал.

Укушенное ухо болело, я чувствовала, как оно пухло, и мне казалось, что око весит целые пуды.

Я надеялась, что Адмиру надоест меня звать, но я забыла, что этот человек, помимо злости, обладал еще упрямством. Он еще несколько раз позвал меня. Рассердившись еще более, что я не выхожу, он несколькими ударами вил заставил меня выйти. Затем так грубо схватил меня за больное ухо, что я не могла удержаться и завизжала от боли.

– Ты еще не так завопишь у меня! – с яростью крикнул Адмир.

Он потащил меня к шкафу, в котором хранились сбруи и кнуты. Схватив большой хлыст и крепко держа меня, он жестоко стал меня избивать.

^{Схватив большой хлыст и крепко держа меня, он жестоко стал меня избивать.}

Я рычала от боли и злобы, вырываясь от него, я рвалась к двери, чтобы убежать. Испуганный этим шумом, Бижу стал ржать, становиться на-дыбы.

– Подожди немного, и до тебя дойдет очередь! – крикнул ему мой мучитель.

В ожидании очереди Бижу, как только Адмир приблизился к нему, сильным ударом задних копыт отбросил его в другой конец конюшни.

Я воспользовалась этой неожиданною помощью и выбежала на двор.

III
Адмир клевещет на меня

Этот непривычный шум привлек Кабассоля и Роже. Когда они пришли, Адмир напрасно старался подняться; он лежал жалкий, разбитый, с побелевшими губами и бледным лицом.

Его перенесли в одну из комнат дома. Придя в себя, он стал говорить. Он рассказал целую небылицу: будто я вбежала в конюшню, преследуя курицу (по его мнению, я уже не одну курицу задушила), и, увлекшись погонею, попала между ног Бижу, которую укусила. Бедная лошадь хотела ударить меня задними ногами. Адмир, видя это и желая меня спасти, бросился к лошади, получив весь удар на себя.

– Ох! ох! ох! – простонал он, – какое несчастье! Вот я искалечен на всю жизнь, на остаток моих дней. Я не виню тебя, моя бедная собачка, поверь мне, – обратился он ко мне, – приди ко мне, поздоровайся со мной, подойди! Я, конечно, не подошла к нему.

Вся эта ложь возмутила меня. Я оскалила зубы, которые были уже далеко не маленькие.

– Фуй, гадкая собака! – сказал Роже, отталкивая меня.

– Ах! Не браните ее, Роже, не браните! – сказал Адмир, – животные ведь несознательны.

Это верно, что животные не лицемерят, и если собака, при вашем приближении виляет хвостом, то это не для того, чтобы вас подпустить и потом укусить.

Вечером, а день моей первой охоты на крысу, за столом только и было разговоров об этом происшествии. Кабассоль умилялся добротой Адмира. Роже возмущался моим злым нравом, – он никак не ожидал, что я могу так скалить зубы. Я оказалась подлой тварью в их глазах.

Одна Мария-Анна меня защищала.

– Можно ли знать, как все было в действительности, – говорила она, прибирая со стола. – Одна сторона всегда права. Если бы Муск (ласкательное имя, которое она мне дала) могла бы нам рассказать, как все произошло, то, может быть, все оказалось бы иначе. Во-первых, я никогда не видала, чтобы Мускуби бегала за курами. Это на нее не похоже. Не будет ли вернее, что тем, которые воруют кур и носят их жарить в трактиры, выгодно свалить вину на бессловесных четвероногих животных. Не правда ли Мускота?

Я смотрела на Марию, стараясь выразить в моем взгляде всю мою благодарность, и подошла к ней приласкаться.

– Видите какая она злая. Это все россказни.

– Положительно Мария-Анна не любит Адмира, – сказал Кабассоль, когда добрая женщина вышла из комнаты.

На другой день доктор осмотрел кучера; нашел два ребра вдавленными и прописал шестинедельное лежание на спине.

Что касается меня, то я была присуждена к отправке в горы пасти овец.

Моя ярость, всем теперь известная, обещала быть хорошей защитой для стада от волков.

Никто не позаботился о моем ухе, кроме Марии, которая его перевязала.

IV
Я – пастушечья собака

С наступлением весны везде стали готовить овец к отправке в горы.

Каждый хозяин отмечал своих овец. Более зажиточные посылали овец со своими пастухами, другие же поручали их пастуху, который переходил из селения в селение и собирал стада.

День отправки стад в горы был для всей округи праздничным днем. Пастухов и овец провожали барабанным боем и игрой на свирели до выхода из селений. День оканчивался танцами и песнями, Я одна была невесела и с грустью ожидала приближения этого дня.

Мне приходилось расставаться с моим хозяином, который, видимо, простил меня, так как по-прежнему был добр ко мне.

Прощайте ежедневные чудные прогулки с ним! Прощайте его ласки!

Я лишилась всего этого, и кроме того вместо супа с мясом, часто с сочными костями дичи, которые я могла грызть в моем обычном углу у камина, меня ожидал грубый черный хлеб, твердый как камень.

Хозяин мой решил, что я рождена быть пастушечьей собакой, и все с ним согласились, Я не раз слышала, что говорили одновременно про Адмира и меня. Говорили:

– Если Адмир не сможет, Тисте очевидно удастся. Это соединение имен с моим, меня тревожило, тем более, что как-то раз прибавили:

– Да ведь это не трудно сделать, – два сухих удара – крак – и готово, она и не почувствует.

– Кто не почувствует? – спросила себя я, – Адмир или я?

Скоро я узнала, и это случилось, как-раз в день моего рождения, когда мне минуло год.

Я уже была большой, сильной, храброй собакой. Мысль сразиться с волками не пугала меня. Но я предпочла бы сразиться с Адмиром. Не за то, что он меня бил – нет; а за ужасную клевету и ложь, из-за которой меня стали считать злой.

И я всей душой жалела бедного Бижу, что ему приходилось оставаться с этим извергом, который, наверное, будет зверски мстить ему за то, что он его покалечил.

Я даже находила, что моя участь лучше его. Вдруг, в одно прекрасное утро (конечно, против моего желания) Кабассоль повел меня в комнату Адмира!

Кучер был уже на ногах, но ему нельзя было еще выходить.

Увидав меня, он стал звать меня, давая мне самые ласковые имена. – Моя Мускеточка, моя маленькая Мумуска!

Предатель! – он погладил меня, почесал за ухом, как-будто я была его лучшим другом. И в тот самый момент, когда я почувствовала, что моя злоба к нему улеглась, и я даже собралась ему ответить лаской, он вдруг сжал меня между коленей и, надев на меня намордник, быстро срезал большую часть моих ушей – бритвою. Ах! Я должна сказать, это было сделано мастерски в один миг; вероятно, он часто занимался этим делом.

Я высвободилась из его тисков и с отчаянной болью, опьяненная злобой, кинулась вниз по лестнице прямо в реку, которую окрасила своею кровью. На что понадобились мои несчастные уши этим людям? Пробовали меня позвать обратно, меня приглашали выйти из воды самыми нежными именами; я ничего и слышать не хотела, и благодаря своему упрямству я спасла свой хвост; его тоже хотели у меня отрезать.

В продолжение трех дней я не показывалась в доме; и если бы не Мария-Анна, я умерла бы с голода; она меня нашла в глубине парка в кустах и приносила мне туда еду. Мои раны зажили ко времени прибытия пастуха.

Он пришел из солончаков[1]1
  Солончаки – почвы, чрезмерно богатые растворимыми солями, преимущественно вредными для растительности.


[Закрыть] округа, где он пас стада с начала осени и до конца зимы.

Меня привели к нему, я ему очень понравилась. Он не захотел, чтобы мне отрубили хвост. Милый он человек! Этим он привлек меня к себе.

Отправка была назначена на послезавтра. Загнали не менее тысячи овец на дорогу вдоль ручья, возле большого луга, на котором обыкновенно паслись коровы с хутора. Шесть овчарок встретили меня так же хорошо, как и пастух, в особенности самая крупная из них, которую звали Рублотта.

Это были славные псы, хотя и грубоватые. Они не умели играть. Сон их был всегда очень чуток.

По привычке они продолжали бродить весь день вокруг загородки, хотя овцы были окружены сплошным забором. Пастух, напротив, воспользовался свободой во время этой краткой остановки, чтобы всласть наесться на кухне и поспать на хорошей кровати. Как я после узнала, это ему удавалось не более двух раз в год.

Наконец, настал и час отправки!

Уже накануне пастух наполнил свою двойную котомку провизией, согласно обычаю: салом, копченой ветчиной, сушеной рыбой, взвалив себе на спину большой хлеб.

Под тяжестью ноши, он совсем согнулся, хотя, несмотря на свою седую бороду, был еще очень крепок.

Тисте, так звали пастуха, свистнул своих собак, подозвал и меня, погладил, ножом, висевшим у него на поясе, отрезал кусочек сала и дал его мне.

Он хотел завоевать мое доверие, чтобы я шла за ним. Напрасный труд! Я чувствовала, что с тех лор, как Адмир оклеветал меня, меня уже не так любили в доме, как прежде; одна мысль, что я не буду под одной кровлей с этим ужасным человеком, уже облегчала мне мое изгнание, а добродушное лицо пастуха, откровенный и прямой характер его собак и доброта Рублотты окончательно примирили меня с моим новым положением. А затем я увижу другую страну!

Что же нужно еще для молодого воображения? Наконец, там я увижу вблизи эти отдаленные горы, со сверкающими под синим небом снежными вершинами!

При моей наивности я представляла их себе голубыми, как небо. Я буду подниматься на горные вершины, буду бегать по их склонам, покрытым лучами. Я буду спать ближе к луне, и как луна, я тоже буду скрываться в облаках.

Я мечтала об этом, лежа возле загона овец, когда Тисте пришел открыть ворота.

Он окликнул овец, и овцы покорно пошли за пастухом. Собаки внимательно следили за овцами, чтобы не допустить их в цветущие уже виноградники.

Я наблюдала, как собаки выполняли свою милицейскую службу около стада, и поняла, что от меня требуются только большое внимание, осторожность и доброта.

Первые два качества я надеялась очень скоро приобрести, а третьим я уже обладала в должной мере, несмотря на мою репутацию злой собаки.

Я никогда никому не сделала зла, как животным, так и людям… Впрочем, нет!.. Карпы!.. Но разве Роже не ловил их так же, как и я? Впрочем меня хвалили за мою ловкость, – значит это не было преступлением.

Положительно я без хвастовства могу сказать, что была честной собакой! Роже и его отец стояли в воротах, выходивших на большую дорогу. Впереди ограды была огромная клумба с чудными розами, широкая аллея окружала ее и вела далее к дому. Чтобы попасть на большую дорогу, овцам пришлось идти по этой аллее. Издали я увидала Роже, который показал на меня пальцем своему отцу. Оба улыбнулись, видя с каким невозмутимым спокойствием я следовала за Тисте, и мне хотелось, чем-нибудь перед ними отличиться.

Сочная трава кругом клумбы невольно тянула к себе овец.

Я остановилась на краю газона и побежала вдоль стада, чтобы не допустить овец зайти на газон. Овцы не тронули ни травы, ни цветов. Мой маневр имел успех.

Когда я проходила мимо Роже, он нагнулся ко мне и нежно поцеловал меня в морду.

– Моя хорошая Мускуби, – сказал он немного дрожащим голосом, – я тебя никогда не забуду и приеду на Бижу в горы тебя навестить.

Я еще более нежно приласкалась к моему хозяину. Но не время было нежиться. Стадо уже прошло; Тисте свистнул, я кинулась к нему, стараясь бежать по канаве, чтобы не испугать овец, – Рублотта мне дала такой совет. Затем издали я услыхала голос Роже:

– Посмотри же отец, как Муска ловка! Можно подумать, что она всю жизнь только это и делала. – Мускуби! Мускетта! Муска!

Муска – что за милые имена мне давали! Я еще раз обернулась, чтобы послать последнее и нежное прости!

V
Чудовище

Сколько у меня было благих намерений! Как я гордилась этой похвалой! Я клялась себе сделаться лучшей собакой стада, самой верной, самой усердной и самой послушной. Все это, быть может, навсегда удалит меня от моего дорогого хозяина, но зато я честно исполню свой долг: своей службой ему я заслужу его привязанность, я оправдаю его хорошее обо мне мнение.

Все ведь работают, трудятся, могла ли и я дольше оставаться ничего не делая?

Около 12 часов, пройдя уже несколько деревень, мы увидали человека, опустившего перед нами барьер.

Затем человек этот, подойдя вплотную к барьеру, стал махать маленьким красным флажком, который был у него в руке. Я просунула морду между брусьями деревянного забора.

До чего странная дорога пересекала наш путь! Две длинные железные полосы тянулись одна параллельно другой, далеко-далеко, сверкая на солнце. Между ними тянулась дорожка, с почерневшим от угля, крупным щебнем и ни малейшей травкой. А по обе стороны этой странной дороги высились высокие столбы, соединенные между собой целой дюжиной проволоки, тянущейся без конца.

Что бы это могло быть?

Пока я это обдумывала в своем бедном собачьем мозгу, вдруг раздался глухой гул и земля задрожала под нашими ногами. Овцы сбились в кучу, подняли головы и с вытянутыми шеями беспокойно вглядывались по направлению раздавшегося гула.

С немалым усилием я просунула голову через решетку.

Ах, какой ужас! Какое страшилище я увидала! Прямо передо мной, пожирая нас своим огромным красным глазом, неслось со стремительной быстротой безобразное черное разъяренное чудовище, испуская из себя огонь и пламя, изрыгая клубы густого дыма.

А какие крики! Какие раздавались рычания, когда оно пронеслось мимо меня, таща за собой бесчисленное множество вагонов, наполненных быками… очевидно, это был его завтрак, который он воровски забрал с пастбищ!

Не волк ли это? – подумала я.

Полная ужаса, ослепленная дымом, оглушенная раздирающим гулом, я безнадежно трясла головой, чтобы высвободить ее… но ничего не могла поделать; я слышала, как смеялся человек с красным флажком, как смеялся Тисте. Наконец, я почувствовала, что две руки пригнули остатки моих ушей, и моя толстая голова высвободилась из западни, куда я ее так глупо засунула.

Вдали чудовище, быстро скользя, дымя, пыхтя, рыча, исчезло в ущелье горы, унося с собой свою добычу.

Человек с флажком поднял барьер, проход был свободен.

– Ваша собака, Тисте, здорово струсила, – сказал он.

– Да, она еще молода и никогда не видала железной дороги.

Итак, это не волк!.. – я вздохнула свободнее.

Мы продолжали наш путь спокойно до заката солнца.

Когда наступили сумерки, показались первые холмы, огибавшие подошвы гор.

^{Когда наступили сумерки, показались первые холмы огибавшие подошвы гор.}

Я была поражена: горы не были голубые!.. все же я их узнала, – это были те же горы, которые я столько раз видела, греясь на солнышке на крыльце.

Теперь я увидала их серыми, изредка покрытыми светло-зелеными пучками тимьяна и лаванды.

Какая удивительная страна!

Ни одной деревни, ни одного домика. На высотах видны были несколько башен среди зеленых дубов. И какие дубы! Карлики. Пожалуй, не выше буксов нашего сада.

Невольно я пожалела нарядные платаны большой дороги, чудные тополя нашей речки, грациозные ивы и душистые липы над плотиной нашей красивой мельницы.

После двенадцатичасового перехода, мы остановились.

Тисте сел, свесив ноги на краю канавы, наполненной наполовину водой. Я воспользовалась, этим, чтобы выкупаться. Я была вся покрыта пылью после такого длинного путешествия. Бедные мои глаза были полны песка! Мне нужно было умыться.

Когда овцы улеглись, пастух позвал собак и дал каждой из нас по краюхе хлеба с большим куском сыра.

Мне показалось, что я никогда так вкусно не ела, а между тем я с раннего детства привыкла к хорошей, тонкой пище.

Но аппетит превращает всякую грубую пищу в лакомый кусок.

После обеда, который мы быстро проглотили, – ведь, мы с утра ничего не ели, – пастух вынул из своего мешка металлический котелок и пошел подоить нескольких овец. Напившись сначала сам, он дал молока и всем нам.

Я всегда любила молоко, а мои сотоварищи по дому научили меня, как надо быстро лакать.

Я вспомнила их уроки, и могу вас уверить, что я не ограничилась лизанием миски. О нет!

После такой прибавки к нашему обеду, мы легли и удобно вытянулись. Наш сон продолжался до полуночи. Когда мы проснулись, луна красиво вырисовывалась над нашими головами на небе. Вокруг все было видно как днем.

Тисте, который тоже прилег, завернувшись в свой большой плащ, быстро встал и звуками своей свирели собрал своих овец и собак. Через час мы узкими тропинками уже достигли вершины первых холмов. На другое утро, еще до рассвета мы дошли до половины горы цели нашего путешествия; перед нами расстилалось широкое плато, разделенное оврагами, между которыми зеленели чудные луга с сочной травой в полном цвету.