Текст книги "Буддист-паломник у святынь Тибета"

Автор книги: Гомбожаб Цыбиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Начало этой церемонии приписывают известному пятому далай-ламе, который, как говорят, однажды видел сон, что тысяча красивых монахов в наилучших костюмах, с разными драгоценностями и священными предметами обходят Поталу. Он объяснил это внушением богов и затем осуществил сон наяву.

6 апреля – конец монлама. Духовенство и его администрация выехали из Лхасы. Только галданские монахи остаются в городе, так как во главе со своим цзонхавинским наместником поклоняются далай-ламе в его летнем дворце Норбу-линха.

10 апреля. В последние дни на базарных площадях и на боковых улицах появилось около десятка мужчин и женщин, по-видимому, низших степеней монашества, рассказывающих религиозные поэмы. Они натягивают на стене дома или забора рисованные изображения святых или будд. Между ними чаще всего встречаются изображения Падма-Самбавы, известного проповедника буддизма IX в., и знаменитого Миларайбы, поэта и подвижника XI в. Они помещаются посредине полотна в сравнительно больших размерах, а вокруг них изображаются разные сцены из их биографий. Перед этими картинами ставят жертвенные чашки с ячменем или рисом, а иногда и совершенно пустые. Рассказчик становится подле изображения с железной указкой и нараспев рассказывает подвиги святости или вообще биографические данные.

Тибетцы, как не раз я упоминал раньше, остаются верными своему любопытству, но в данном случае к нему присоединяется еще религиозное благоговение перед святыми, которых восхваляют рассказчики, и потому любят их послушать, причем многие приносят муку цзамба, ячмень (поджаренный), а более зажиточные – местные монеты. Все это кладется в жертвенные чашки перед изображениями и, понятно, поступает затем в пользу рассказчиков. Слушатели обыкновенно стоят, но более усердные просиживают перед рассказчиками целые часы, перебирая четки и вертя ручные молитвенные цилиндры.

С наступлением ночи или ненастной погоды рассказчики убирают эти изображения, складывают все в длинный, небольшой сундук и, положив его на спину, удаляются на квартиру.

Они бывают обыкновенно плохо одеты и суть, по-видимому, странствующие рассказчики, питающиеся доброхотными подаяниями. Мне говорили, что они периодически посещают различные города и местечки Центрального Тибета.

15 апреля. Сегодня я, проходя по городу, заметил у южных ворот второго двора Чжу очень представительного, порядочно одетого пожилого мужчину, сидевшего с большой колодой на шее. Колода эта представляла квадратную (5 × 5 четвертей) доску толщиною около 1,5 вершка, в средине которой сделана круглая дыра, через которую проходила шея преступника. Подле него сидела какая-то женщина, по-видимому, служанка, принесшая ему местное вино. Он держал в руке четки и читал «мани». Лицо его имело довольно грустное выражение, и он поминутно выпивал подаваемое ему вино. Необыкновенный вид преступника и необычность места его нахождения заинтересовали меня, и я, подойдя к нему, прочел обычную надпись, приклеиваемую на верхней стороне колоды. В этой надписи было сказано, что он за своевольные проступки по приговору четырех галонов должен пробыть в этой колоде 20 дней, затем должен быть наказан 200 плет и, наконец, надеть вечную колоду.

Из собранных мною дальнейших сведений выяснились следующие подробности. Он – из местности Пан-юл (Пэнбо), в молодости был беден и находился в услужении в одной богатой семье. Со временем он приобре×л такую власть в доме, что сделался полным распорядителем имущества хозяев, из коих мужа уже не было в живых. Старший сын их, недовольный его своеволием, искал случая избавиться от него. Поводом к этому послужило, как говорят, то, что он после конфискации имущества и удушения дэмо-хутухты якобы высказал мнение, что далай-лама и галоны желали только воспользоваться большим богатством хутухты. Упомянутый сын донес об этом галонам, пошло расследование, следствием чего и явился настоящий приговор.

6 июня. Наступившая третьего дня пятая луна местного времяисчисления считается здесь месяцем спускания чойчжонов, т. е. в этой луне чойчжоны посвящают свою деятельность этому нашему миру, тогда как в другое время они могут быть заняты в других мирах. Поэтому центральное правительство, монастырские общины и частные лица имеют обыкновение обращаться к прорицателям с просьбой спустить их чойчжонов.

Следуя такому обычаю, и наша бурятская община монахов Брайбуна решила просить спустить чойчжона Гадона завтра, 7-го числа. Община обыкновенно соединяет это с устройством своего рода загородного гулянья, свободного от строгого надзора монастырской администрации. Старшины общины пригласили и меня принять участие в этом соединении приятного с полезным. Я же, с одной стороны, заинтересованный случаем поближе видеть спускание одного из больших чойчжонов, с другой, желая провести некоторое время вне удушливой атмосферы города на чистом воздухе, отправился сегодня в сопровождении одного халхасца-монаха в резиденцию вышеназванного прорицателя.

Он живет в монастыре Гадон, который до господства «желтой секты» был одним из больших монастырей в окрестностях Лхасы. Этот монастырь находится в первой от устья левобережной пади долины Додлун, верстах в 17–18 от Лхасы, и расположен довольно высоко на склоне горы. Немного не доходя до него, указывают большую яму, глубиной около 6 саженей, а в диаметре около 3-х. Есть поверье, что она образовалась во время последней войны с непальцами, будто бы от заклинаний последних. Но тибетцы, отыскивая средства противодействия, поставили подле этой ямы субурган, который остановил дальнейшее образование провалов.

Когда я с моим спутником подошел к монастырю, то узнал, что нашим бурятам отведен дом, находящийся в саду прорицателя на западной стороне монастыря. Придя в этот дом, мы застали там уже почти всех бурятских лам. Расположившись в довольно обширном, по местным понятиям, доме, с отдельной кухней, монахи позволяли себе некоторые вольности, как игру в домино, борьбу между собою во дворе на зеленой траве, бега вперегонки по обширному саду и проч. Стол, более роскошный, чем в обыкновенное время, был устроен общий, на собранные в складчину деньги. Соблюдая полное равенство членов общины, был нанят особый повар-тибетец, тогда как все эти монахи в монастыре своем обходятся без прислуги.

Монастырь состоит из нескольких домиков, среди коих выделяется более солидное здание – дуган, где живет прорицатель и где происходит спускание чойчжона. Духовенство или, вернее, придворный штат прорицателя составляют около 25 человек. Большинство из них, равно как и сам прорицатель, могут быть женатыми. Поэтому здесь смесь светского и духовного населения, так что монастырь этот удобнее назвать тибетским селом.

7 июня. Сегодня около 9 часов утра происходило спускание чойчжона Гадона. Прорицатель-лама, на которого спускается чойчжон в настоящее время, занимает должность цзэдуна (чиновник духовного звания) центрального управления дэбашуна. Дар или, точнее, право прорицания здесь передается от отца к сыну, поэтому прорицатель бывает в молодости женатым. Настоящий прорицатель – человек уже пожилой, на вид ему около 50 лет, и имеет уже взрослого сына, принявшего также духовные обеты, но женившегося недавно на княжне Лха-лу-гун. Этот сын постоянно прислуживает отцу во время спускания чойчжона и должен наследовать должность прорицателя.

В назначенное время, когда все буряты собрались в дугане, явилось придворное духовенство и стало со своими духовыми музыкальными инструментами впереди нас. У задней стены была небольшая комната, совершенно открытая в залу, так что представляла своего рода эстраду. На этой эстраде было поставлено большое кресло, а немного позади него небольшой столик, на котором было сложено полное одеяние прорицателя.

Прорицатель явился из своих комнат в сопровождении двух человек, сына и еще другого ламы. Поджидавшие его два прислужника, в сообществе с вновь прибывшими, принялись одевать его. В конце концов прорицатель оказался одетым в парчовый с широкими рукавами халат с разными привесками, из коих можно упомянуть о круглом металлическом зеркале на груди, на котором изображен вызолоченный мистический знак «хри». На левом бедре – шашка в ножнах, на правом – колчан со стрелами. На голове – своеобразный шлем со многими флажками на палочках, воткнутых нижними концами в шлем. Верхние концы их украшены шариками из белого пуха грифов. Шлем этот очень тяжел, и потому его надевают на прорицателя уже перед самым приходом его в экстаз.

Затем прорицатель садится в кресло, обратившись лицом к публике, и ламы начинают читать призывные молитвы, сопровождаемые тихими звуками кларнетов. Один из прислужников усердно воскуряет благовонными травами вокруг прорицателя, который сидит первое время молча и неподвижно, с почти закрытыми глазами, как бы стараясь внушить себе вхождение в него духа-хранителя. Но лишь только мускулы начнут приходить в содрогание, прислужники надевают на его голову шлем и туго затягивают ленту, идущую от него, под подбородком. В правую руку дают меч, а в левую – лук.

Первыми начинают дрожать ноги, затем все выше и выше остальные части тела. Это происходит с такой постепенностью, что маленькие бубенцы (колокольчики), в изобилии привешенные к разным частям одеяния, начинают издавать звук, приводя слушателя в полную иллюзию приближения кого-то издали. В конце, когда все тело уже дрожит и лицо судорожно искажается, прорицатель, оставаясь на кресле, наклоняется вперед и проводит головой как бы полукруг от левой руки к правой так, что концы маленьких флагштоков почти касаются пола, а самые флажки тащатся по земле. Дойдя до конца полукруга, он моментально откидывает свою голову назад и смотрит вверх. Это проделывается три раза. Значение таких движений объясняют тем, что чойчжон до вопрошания поклонников о различных вещах обозревает своими очами три мира, находящиеся, по верованию ламаистов, внизу, и три мира, находящиеся вверху[59]59
  Считается, что мир живых существ подразделяется на шесть разрядов (или миров), из которых три – мученики ада (тама), прета (бириты) и животные – составляют нижний мир «кама-дхату», тогда как другие три – люди, асуры и небожители – верхний. (Прим. Р. Е. Пубаева.)


[Закрыть], в том числе и нашу землю.

После этого обозрения миров чойчжон является во всеоружии знания: он ясно видит видимых и невидимых врагов, видит судьбу каждого живого человека, а также участь покойников, он предвидит и будущее. Тогда двое служителей берут прорицателя под руки и подводят к краю эстрады, где ставят особое высокое кресло и стелют под ноги барсовую шкуру.

Грозный Гадон, царь премудрости (по-тибетски – Ёндань-чжялбо), стоит перед нами с сильно искаженным лицом, раскрыв рот и высунув язык. Из горла издается какой-то хриплый звук. В это время к нему по очереди начинают подходить поклонники, с обычными хадаками в руках. Хадаки отбирает стоящий рядом прислужник, а поклоняющийся прикладывается лбом к зеркалу, висящему на груди прорицателя. В это же время желающие из поклонников предлагают те или другие интересующие их вопросы. Прорицатель по выслушании дает тот или другой лаконический ответ, который тут же записывается одним из прислужников на доску, обсыпанную золой. Всем поклонникам, знатным лицам – сам, а второстепенным – прислужник, раздают благословенные шнурки, носимые на шее. Если же кто предлагает вопросы письменно, то текст читается теперь же, и краткий ответ записывается также на доске, откуда уже после переписывается в обработанном виде на лист самого перечня вопросов и возвращается вопрошателю с приложением печати чойчжона.

После того как не останется уже ни одного вопрошающего, прорицателю подают в чашке, сделанной из человеческого черепа, зерна ячменя, которые он благословляет легким плевком и бросает в толпу. Последняя жадно ловит их, подставляя подол платья или концы своих покрывал, если лицо духовное. По числу попавших зерен также определяют хорошие и дурные предзнаменования. Наконец, прорицатель тяжело падает в кресло, и в этот момент вселившийся дух как бы покидает прорицателя, с которого тотчас снимают облачение. Он обратился в простого человека и, сильно усталый, уводится своими приближенными в жилые комнаты. Мы же отправились на нашу временную квартиру.

Я поинтересовался узнать, сколько заплатили наши буряты за эту церемонию или, если хотите, за этот молебен. Оказалось, что уплатили 20 монет, т. е. около 4 рублей на наши деньги, но надо принять в расчет то обстоятельство, что мы пользовались квартирой, кухонной посудой и мебелью прорицателя в течение трех суток.

8 июня происходило спускание того же чойчжона для всего духовенства дацана Гоман монастыря Брайбуна. Для поклонения собрались почти все члены этой духовной общины: тут была вся администрация дацана со своим хамбо во главе, все знатные перерожденцы, старшим из коих является дацагский хутухта, имеющий право занимать «ханский престол» Центрального Тибета, и многочисленное простое духовенство, в числе которого были и наши бурятские ламы, проживавшие здесь уже третий день.

Спускание чойчжона происходило описанным вчера порядком, но к поклонению внутри дугана допускались лишь лица административные и высшие перерожденцы. К лицам поважнее прорицатель проявляет особую вежливость, доходящую даже до заискивания перед ними. Так, перед хамбо он делал значительный поклон вперед, а дацагского хутухту он нежно охватил за шею и что-то шептал ему на ухо. Такое обстоятельство нисколько не поражает ламаиста, так как он знает, что чойчжон – хранитель учения – должен относиться с почтением к его «держателям» или, иначе, к тем, кто олицетворяет это учение. После окончания поклонения важных лиц прорицатель выходит на террасу перед дуганом, куда допускаются ламы и администраторы более низких степеней. Простое духовенство рассаживается во дворе.

Прорицатель в предшествии трех-четырех музыкантов, поддерживаемый служителями, почти бегом обходит вокруг всего этого духовенства и, снова поднявшись на террасу, допускает уже единичных простых монахов, которые после поклонения снова занимают свои прежние места. После окончания подхождения всех поклонников прорицатель вместе с духовными издает один протяжный резкий крик, или вернее, визг, похожий на звук «гис», ударяя при этом в ладони. С этим криком как бы вылетает дух-хранитель, и прорицатель, уже совершенно изнуренный, тяжело падает на кресло, и его почти на руках уносят в дуган. Как и не утомиться! Почти 2,5-часовое страшно напряженное состояние с утомительной мимикой и в значительно тяжелых доспехах!

Высшие перерожденцы и администраторы прибыли на более или менее красивых лошадях, в сопровождении одного или нескольких лиц свиты, все же простое духовенство пришло пешком. В том же порядке тотчас же двинулись в обратный путь.

Воспользовавшись близостью монастыря Чжормолуна, находящегося почти против Гадона на другой стороне Додлунской долины, я решил сходить туда и в сопровождении своего слуги, халхасца, отправился в дорогу.

По прямому пути он отстоит от Гадона не более чем на 8–9 верст, но по этому пути нет мостов, а река в настоящее дождливое время недоступна для брода не только пешеходам, но и верховым. Поэтому пришлось идти по обходной дороге, к большому мосту в устье долины, отчего и расстояние нашего пути увеличилось почти до 15 верст, и мы пришли в монастырь под самый вечер. Мы получили от своих сородичей рекомендацию остановиться у одного постоянно проживающего здесь монгольского ламы, которого легко отыскали.

Он занимал довольно сносную, по местным понятиям, квартиру, состоящую из трех комнат с отдельной кухней, принял нас без видимого радушия, как бы исполняя только свой долг перед сородичами, и отвел нам отдельную комнату, предоставив, кроме того, пользоваться кухней и топливом. По родному обычаю угостил нас тотчас чаем, предоставив дальнейшие заботы о пище нам самим, что было, конечно, для нас очень удобно.

Из разговоров с ним да и от других старожилов мы узнали, что он прожил в Тибете безвыездно 41 год, будучи родом монголом из тумэтов, входящих в состав Чжосотуского сейма южных монголов. Вскоре после прибытия в Тибет он, благодаря своей представительной внешности и хорошему голосу, приобрел должность умцзада в гоманском дацане, в котором он прослужил 22 года. Девять лет тому назад он – по объяснению его самого и его сторонников – по клевете недоброжелателей был изгнан из монастыря, причем все его значительное имущество было конфисковано властями. Поводом послужил следующий случай. Однажды после празднества в монастыре, на которое допускаются женщины, рано утром в его квартире застали мать одного из его учеников, а следовательно, его знакомую. Этого достаточно было для доноса цокчэнским шамо, которые и закончили дело вышеупомянутым образом.

После этого он не захотел вернуться на родину, хотя его приглашали неоднократно, и поселился в этом монастыре. Чем объяснить его решение остаться навсегда в Тибете – неизвестно. Но он говорит, что не желает или, вернее, стыдится показаться своим родным и землякам после такого фиаско его духовной карьеры. Ему теперь 61 год. Он питается заработком от чтения книг у зажиточных людей. Он говорит, что редкий день ему приходится быть дома: так любят окрестные жители приглашать его. Но, как известно, плата за чтение довольно низка (около 20 коп. за целый день), и только дешевизна местной жизни позволяет ему проводить свои последние годы безбедно.

9 июня. Переночевав у этого бывшего умцзада, я отправился утром на осмотр монастыря, но в нем оказалось мало такого, что было доступно незнатным богомольцам.

Чжормолун – один из старинных монастырей, где в доцзонхавинское время процветала богословская школа, в которой учился и Цзонхава. Но как знаменитый ученик затмил имена своих учителей, так и монастыри, основанные его последователями, послужили причиною упадка прежних славных центров богословской науки. Sic transit gloria mundi! [60]60
  Так проходит мирская слава! (лат.)


[Закрыть] В настоящее время в Чжормолуне не более 100 монахов, большинство коих состоит в списках монахов Брайбуна, хотя отправляются туда только в дни раздачи денег. В главном храме указывают центральной святыней статую «Бесконечнолетнего» Аюши, а по-тибетски – Цэбагмэд. Здесь происходит спускание на местного прорицателя хана Похан, одного из пяти ханов или царей, к коим принадлежат вышеупомянутые Гадон и Найчун.

Рядом с этим храмом, выкрашенным в коричневый цвет, стоит белый дом-дворец хозяина этого монастыря, перерожденца Ария, который живет и числится в списках гоманского дацана Брайбуна. В настоящее время перерожденец в отсутствии; он приглашен в Западную Монголию.

Домов в монастыре очень мало, круговая дорога всего монастыря не более 400 саженей. Здесь живут и светские жители обоего пола.

Считая бесцельным дальнейшее пребывание, мы тотчас же направились к монастырю Санпу, расположенному по другую сторону реки Уй-чу, но по дороге узнали, что переправа через нее невозможна, почему пришлось повернуть к Лхасе, куда и прибыли в 5 часов вечера. По дороге зашли в одну тибетскую кухмистерскую, где попросили по чашке супу; но поданное блюдо было до того гадко, что я не мог ничего съесть. Только неизбалованный и небрезгающий мой спутник уничтожил, не без аппетита, обе порции. Я же принужден был купить топлива и в саду одного поместья, с разрешения его караульного, приготовил чай, который выпил с большим удовольствием у быстрой речки, в которую превратилась от нынешних дождей оросительная канава.

14 июня мне сообщили, что на третьем этаже храма Большого Чжу происходит какая-то церемония. Я тотчас отправился туда, но застал только конец ее. На плоской крыше храма стояли три вооруженных солдата и пели что-то, размахивая шашками в ножнах. В одном углу (ю.-з.) крыши была натянута палатка, где сидели чиновники и ламы. Перед палаткой стояли три женщины в дорогих нарядах, с куполообразными шапками на голове, сделанными из ниток, унизанных как будто жемчугом. Такие шапочки, но только меньших размеров, носят княгини, о чем упомянуто выше. Они пели какой-то гимн перед старшим из чиновников. По окончании пения все стали расходиться. Расспрашивая затем о бывшей церемонии у местных жителей, я узнал только, что в этот 11-й день пятой луны происходит особое чествование покровительницы города Бэлхамо, о которой я упоминал раньше.

15июня. Рано утром я отправился в поместье прорицательницы чойчжона Дамчжань-дорчжэ-дагдань, который принадлежит к средним хранителям и изображается едущим на буром козле. Поместье это было известно мне еще раньше, так как хозяйка его поддерживает знакомство со всеми бурятами, приезжающими сюда. Прорицательница – женщина на вид около 50 лет, невысокого роста, с открытым, довольно приятным лицом, достаточно хорошо упитанная. Поместье ее состоит из большого дома и хозяйственных пристроек. Рядом находится огород, в одном углу которого отведено место для цветника, устроенного в виде квадрата, с площадкой посредине. Немного далее был довольно большой сад, правда, с однообразными деревьями. Двор и дом содержатся в примерной чистоте. Во внутреннем дворе были отгорожены три молодых деревца, среди которых хозяйка не без гордости указывала на древовидный можжевельник, хвоя которого, как известно, идет на воскурения перед богами, в особенности перед чойчжонами. Она не скрывала своего мнения, что это дерево принялось здесь не без покровительства спускаемых ею чойчжонов, так как можжевельников в садах около Лхасы почти нет.

Сюда же собралась наша бурятская община и расположилась в саду, поставив большую палатку хозяйки. Здесь монахи проводили время так же, как и в саду гадонского прорицателя: они намеревались провести здесь трое суток и сделали складчину на провизию из пяти монет, т. е. по одному нашему рублю.

16 июня происходило спускание чойчжона или, вернее, чойчжонов, но не так торжественно, как у гадонского прорицателя.

В верхнем этаже дома прорицательницы был особый зал, где у задней стены стоял стол с жертвенными чашами и другими принадлежностями культа. Направо от него – высокое седалище для прорицательницы, а далее – шкаф с книгами и изображениями божеств. По стенам висели разные воинские доспехи и оружие. У двух срединных колонн зала стояли друг против друга изображения двух каких-то божеств, в воинских доспехах, вооруженных пиками. Таким образом, комната напоминала оружейный музей.

Прорицательница перед спусканием чойчжона снимает с себя обыкновенные женские сапоги и надевает сапоги того образца, какой носят духовные; снимает с головы свою бачжу (т. е. головное украшение) и фартук.

Затем надевает широкий парчовый халат и, подпоясавшись, садится на обыкновенный стул. Единственная прислужница, ее пожилая сестра, подает ей несколько зерен поджаренного ячменя. Она, взяв их в правую руку и приложив ко лбу, шепотом читает какую-то молитву с закрытыми глазами. Проходит около четырех минут, она вдруг встает, разбрасывает зерна по направлению жертвенного стола и, поднявшись по ступенькам на упомянутое седалище, садится по-восточному, обратившись лицом к зрителям. Сестра быстро надела на ее голову бывший наготове шлем, но уже не такой громоздкий, как у Гадона, и затянула его шнурками под подбородком. Она дрожала всем телом и, схватив правой рукой поставленное у стены копье, стала трясти его. В левой же руке она держала красный платок, которым поминутно вытирала рот и лицо, при чем делала учащенные плевки. Тотчас же сестра подала ей в правую руку большой медный вачир (дорчжэ), а в левую – чашку с ячменными зернами. Тогда стали подходить поклонники с обычными хадаками.

Прорицательница благословляла вачиром, прикладывая его крестообразно к спине поклонника. Затем сестра три раза меняла ее головной убор шапками трех других форм, и всякий раз подходили поклонники с новыми хадаками, причем прорицательница вручала только зерна, беря их тремя пальцами. Если же кто хотел спросить какое-нибудь предсказание, то он предлагал свой вопрос тут же, каковой вопрос повторяла сестра ее. Тогда она давала довольно лаконичный и непонятный для других ответ, обыкновенно скороговоркой своей сестре, которая затем более пространно передавала его вопрошавшему. При каждой перемене шапки ей подносили в серебряной чаше ячменное вино, которого она выпивала один глоток. После окончания всего этого она взяла коротенькую толстую палку, на одном конце которой были привязаны разноцветные хадаки, так что палка напоминала своего рода бич, и протянула ноги вперед, как бы готовясь слезть с седалища.

Затем она сделала три удара концом палки о подушки на седалище, и каждый раз присутствующие произносили: «Лха-ржял-ло!» После этого она слезла с трона, пришла в обыкновенное состояние и, сняв свое облачение, уже вела обычную беседу со знакомыми. Когда же ее спрашивали о каком-нибудь непонятном ответе, она говорила, что совершенно не знает, что отвечала, и предлагала обращаться за разъяснениями к ее сестре. По теории выходит, что разум ее, как человека, совершенно исчезает при воплощении в нее чойчжона, потому сама прорицательница, придя в вид обыкновенной смертной, и не знает его ответа.

17 июня, проведя у гостеприимной хозяйки три дня, я под вечер возвратился в Лхасу.

19 июня в загородном саду прорицателя Карма-шяр происходило спускание этого чойчжона, совместно с чойчжоном Сэтаб («Краснолицый на рыжем коне»), прорицатель которого живет в монастыре Санпу. Оба прорицателя спускали вместе, одновременно. Спускание происходит в особом большом шатре. На поклонение стекаются преимущественно светские жители Лхасы. Эти дни являются как бы большим народным праздником. Все надевают свои наилучшие одежды и, взяв с собою съестные припасы и главным образом туземное вино, отправляются за город в упомянутый сад, а также занимают места в соседних садах.

Они располагаются здесь отдельными семейными группами и пируют, посещая и своих знакомых. Проведя так весь день, под вечер возвращаются в город в веселом настроении, и многие усердные любители вина пошатываются, но, однако, нет безобразно пьяных, а тем более нарушителей общественной тишины. Только хороводы женщин и мужчин до поздней ночи оживляют город пением и пляской. Впрочем, в них принимает участие только низший класс населения. Так проходят два дня, в течение коих многие мелочные торговцы на рынке прекращают свои обыденные занятия.

5, 6 и 7 июля. В течение этих трех дней далай-лама пожаловал желающим так называемые «Чжян-рай-сиг-ги-ван» и «Цэбагмэд-чжи-ван». Это – посвящения, коими предоставляется принявшим их право (ван) читать эти книги. Вообще, в ламаистском вероучении строго соблюдается право преемственности, которое имеет свое основание в том убеждении, что никакие наставления и никакие мистические заклинания не имеют силы для руководствующихся и читающих, если только не выслушаны от лиц, преемственно унаследовавших их от самого составителя. Поэтому каждый ведет у себя более или менее длинный список, если можно так выразиться, генеалогию своего духовного наследства.

Первоначальная цель преемственности заключалась в том, чтобы текст учения не подвергался изменениям. Это достигалось тем, что преемник не должен был ни сокращать, ни добавлять слов. Затем в этом же можно, пожалуй, усмотреть и материальную сторону авторского права, так как всякий, принимающий посвящение, по принятому обычаю подносит более или менее значительное вознаграждение посвящающему. Посвящение дается только по получении просьбы о разрешении проповедовать известную книгу, что, по отношению к далай-ламе, делается от лица знатных князей (совета тгалонов и др.), если нет, конечно, какого-нибудь постороннего знатного или, скорее, богатого «милостынедателя». Публика же собирается, как бы сочувствуя первым просителям, коим лестно иметь многих желающих, так как то обстоятельство, что они дают возможность многим выслушать учение, является их добродетельной заслугой.

Раздача вана происходила в загородном летнем дворце далай-ламы Норбу-линха. Здесь во дворе была поставлена большая четырехугольная палатка с узорчато-вышитой крышей. Стена со стороны слушателей была высоко приподнята, так что внутренность палатки была совершенно открыта. Там посредине задней стены был поставлен высокий трон для далай-ламы. Собравшийся народ, в числе не менее 5000 духовных и светских людей, расположился под открытым небом, перед палаткой. Каждый стремился сесть ближе к палатке, отчего происходила страшная теснота и давка. Порядок охранялся телохранителями далай-ламы и придворными прислужниками при помощи плетей и палок.

Когда народ, утомленный долгим ожиданием, наконец, был рассажен и распорядители доложили об этом далай-ламе, со стороны дворца стали доноситься тихие звуки линбу (небольшая труба), которые постепенно приближались. Народ притаил дыхание, и взоры всех направились в ту сторону, откуда доносились эти звуки. Сначала показались музыканты, затем какой-то лама с пачкой горящих курительных свечей, а за ним уже сам воплощенец «Великомилосердного», т. е. далай-лама. Он был в духовном одеянии с шапкой цзонхавинского образца на голове (такая, как изображается на рисунках на Цзонхаве и далай-ламах). Над ним несли зонт зеленого цвета. Непосредственно за ним шли высшие ламы и князья в своих обычных желтых шелковых халатах.

Когда далай-лама подошел к своему престолу, он сделал ему три молитвенных поклона, сняв свою шапку. Свита стояла, предварительно заняв свои места, по обе стороны престола, вдоль боковых стен. Затем далай-лама сел на престол и накинул на себя свою желтую мантию. Тогда стали по очереди подходить лица свиты и, снимая шапки, нагибались перед ним. Он же благословлял их обычным прикладыванием руки к их голове. После этого ламы и князья заняли свои места и уселись, причем ламы сидели по правую руку от далай-ламы, а светские князья – по левую. Далай-лама начал чтение, которое продолжалось около 1,5 часа. После окончания народ, страшно утомленный теснотой под палящими лучами солнца, кинулся к выходу, и в общем смятении уже нельзя было увидеть обратного шествия. Я видел вышеописанное во второй день.

В третий раз народу собралось еще больше. Приход далай-ламы и церемония восхождения его на трон были совершенно тождественны со вчерашним. Побыв в начале чтения, я вышел на некоторое время из двора, чтобы прохладиться и отдохнуть под кустами на берегу реки, протекающей под самыми стенами ограды. Но, возвратившись обратно, я застал уже совершенно иную картину. Вся эта толпа просто ломилась в палатку, чтобы поскорее получить благословение. Происходила невероятная давка, и руки распорядителей устали бить народ, не разбирая ни возраста, ни пола, ни звания. Но всякий подошедший к далай-ламе получал благословение и знакомую ленточку с благословенным узлом, причем светским людям давали ленточку белого цвета, а духовным – красного. Уже выйдя за ворота, каждый, вздохнув свободнее, рассматривал повреждения в своих украшениях и на видимых местах своего тела. Особенно пострадавшими оказывались женские украшения: от ударов палками разбивались кораллы, рвались четки и т. п.