Текст книги "Между Южным и Северным полюсами"

Автор книги: Гольцов Александрович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Краковская колбаса

Лаврентий Демидович шел домой походкой, которая уже лет пятнадцать была шаркающей; в одной руке у него была банка дешевого пива, в другой – пакет, в котором лежала палка краковской колбасы. Потягивая пиво, Лаврентий Демидович предавался воспоминаниям о том, как в старые времена, когда на теле его страны заживали многочисленные раны, оставленные большой войной, краковская колбаса была не то чтобы дефицитом, – ах, кто из нынешней молодежи знает и помнит истинное значение этого слова? – она была чудом, ценнейшим артефактом, доступным лишь членам правящей партии, либо хватким, удачливым людям.

Теперь же это чудо природы – искусно приготовленная плоть убитых обладателей рогов и копыт – была в свободной продаже. Раз в месяц, с каждой пенсии, Лаврентий Демидович покупал цельную палку краковской колбасы.

Где-то там, за границей, в городе, где он никогда не побывает, человеческий разум дошел до того, что превратил смерть в предмет вкусового наслаждения. Там, в прошлом, гиганты человеческой мысли научились измельчать мясо свиней и коров, перемешивать ее, превращая два животных в одно – щедрое, охотно делящееся с людьми кусками ароматного полукопченого тела. Лаврентий Демидович представил его: смесь свиньи и коровы с большими грустными глазами, увешанное, как дредами, толстыми мясными батонами. Глаза невиданной скотины умоляюще просят избавить его от лишнего веса. Добрые мясники вырывают куски колбасы, оставляя открытыми поры. И нет никакой смерти.

Разве благоухающий бутерброд и бутылка пива могут быть связаны со страданием, болью и страхом? Неужели такое удовольствие, как поедание колбасы, должно кому-то стоить жизни? Но, ах! Вся эта сложность молекулярных соединений продукта пронизана метафизическим ужасом. Вот он, Лаврентий Демидович, несет в руках палку колбасы и пьет пиво. И вроде бы все отлично – красота и гармония. Но когда тебе шестьдесят пять, вечность начинает тревожно фонить невидимой, назойливой комариной стаей. Вдруг это последняя бутылка пива? Последняя палка колбасы? Сколько еще удовольствий можно получить, пока некогда приветливое звездное небо не потребует расплаты? Молекулы, составляющие тебя, продолжат участвовать во всеобщем уравнении, но разум – нет; он останется, запертый во временной ловушке – статичный и неизменный. Перспектива сомнительная, да еще и пиво кончается.

Лаврентий Демидович направился к ближайшему ларьку:

– Две «Охоты крепкой» и пластиковый пакет.

– Сто девять рублей. Десять рублей посмотрите?

– Да, да, – порывшись в карманах, пенсионер достал сторублевую бумажку и десятирублевую монету.

– Прекрасно, – улыбнулась продавщица, выставляя перед покупателем две банки холодного, запотевшего пива.

Продавщица, молодая, крепкая девушка, с зелеными глазами, красивыми, полными руками, и крашенными хной волосами.

«Все циклично, все повторяется. Всегда будет какая-то молодая продавщица с пивом в ларьке, а вот ты сам уже прежним не будешь. Ты никогда не займешься с ней сексом. Твое дряхлеющее тело не способно вызвать ее интерес. Несвежее дыхание старика больше не позволит возникнуть на губах ни одному романтическому поцелую», – почти незаметно мелькнула мысль в голове Лаврентия Демидовича.

– Дочка, а может, в кино сходим? – вдруг заявил он.

Продавщица звонко расхохоталась и добродушно ответила:

– Нет, спасибо.

– А чего? Пообщаемся о том, о сем. Я человек пожилой, много повидал, со мной не скучно, а то эти молодые прохвосты – о чем с ними говорить?!

– Ваше пиво, – сказала девушка, подавая пакет.

Лаврентий Демидович достал одну бутылку, и ловко откупорил ее открывалкой, привязанной веревочкой к вкрученному в прилавок шурупу. Сделав три-четыре крупных глотка, он еще раз внимательно взглянул на девушку.

– А может, сходим на танцы? Вы умеете танцевать вальс? Я вот прекрасно вальсирую, – пенсионер сделал неловкое танцевальное па.

– Дедушка, вы во времени потерялись? Сейчас не ходят на танцы.

– А куда ходят?

– В клуб или на дискотеку.

– И что, там не танцуют?

– Вальс не танцуют.

– А мы станцуем.

– Нет, не станцуем.

– Что ж вы, молодежь, такая нелюбопытная? Неужели неинтересно, как двигается старый, опытный самец? – Лаврентий Демидович, выпятил губу и повел плечом.

– Честно – не интересно, – девушка закатила глаза.

– Да что вам вообще интересно?

– Много чего, но старые козлы, пьющие дешевое пиво, мне интересны ровно настолько, сколько они тратят на его покупку. Рабочие обязанности, знаете ли.

– А я куплю! – Лаврентий Демидович залез в карман, нашаривая мелочь, но там явно не хватало. – Да и черт с ним. А хотите колбасы краковской?

– Проваливай отсюда, дедушка, твоя колбаса уже ни на что не годится, как ее не назови, – прошипела продавщица.

– Сука, – с чувством заявил Лаврентий Демидович и отправился прочь.

– Извращенец старый!

«А вот человек умирает, и что? – размышлял пенсионер, – Какова вероятность, что такая сложность мира, с ним, таким же Лаврентием Демидовичем, возникнет вновь? Ноль, запятая и несчетное количество нулей, уходящее в необозримую даль. Но где-то там, за нулями, есть другая цифра; а значит, то, что может произойти – обязательно произойдет, особенно если на твоей стороне бесконечность. И что? Он опять будет идти, таким же днем, с этой вонючей палкой колбасы и дерьмовым пивом? И молодая продавщица снова пошлет его? И жизнь его будет такой же идиотской? И дома будет его ждать дочь – глупая стерва Танюха? Его сокровище, будь оно неладно. Время навернет гигантский круг, и все вновь возникнет во всей такой же сложности, чтобы он снова купил краковской колбасы, а продавщица послала его подальше? Неужели колесо времени, проходящее через бесконечность, может упереться в палку колбасы, как баран в новые ворота?»

Пенсионер отпил пива, достал из пакета мясной колбасный батон и погрозил им в небо, после чего предался размышлениям:

«А если с каждым витком времени, он, Лаврентий Демидович, в своих бесконечных повторениях может что-то изменить, хоть самую малость? Вот можно колбасу псу бездомному отдать, съесть самому, или… Да страшно подумать, сколько всего можно сделать, сколько успеть. И ведь про это уже есть теории в квантовой физике. Жаль, что он не ученый. Уж он бы увидел, почувствовал картину других измерений».

Лаврентий Демидович навернул круг через бесконечность и взглянул на руку с зажатым полукопчёным артефактом.

Колбаса на месте. Да ладно вам, неужели все настолько похоже? Ну-ка! Еще разок! Такая же ерунда. Еще! Еще! Мать вашу! Неужели, мотаясь по кругам бесконечности совпадений, он ни разу не попадет в зону сингулярности или еще чего, что изменило бы ситуацию? Нужно доказать высшему порядку, что колбаса ему не нужна! Выбросить? Не-е-ет, так не переделаешь это гоночное поле. Выбрось ее собаке, и космическая служба доставки, навернув круг, снова вложит в руку пакет с колбасой. Тут нужно кардинальное решение! Кар-ди-на-льное!

Лаврентий Демидович почувствовал, как невидимые звезды взглянули на него с холодным вниманием.

– Дайте мне палку колбасы, и я переверну весь мир, – произнес он вслух и расхохотался.

Тут владелец колбасы заметил молодого человека, который тоже как будто с кем-то разговаривает. Лаврентий Демидович, стараясь не шуметь, подошел к нему.

– С кем это ты разговариваешь, сынок?

– Мысли вслух, – равнодушно ответил тот, убирая смартфон в карман.

– В мое время знаешь, что делали за мысли вслух?

– Знаю, – ответил незнакомец и направился прочь, явно не желая продолжать разговор.

– Вот-вот. Раньше бы ты уже лес в Сибири валил или на Урале металл плавил. Радуйся временам: сейчас таким, как вы, свобода – можно ходить по паркам гадить да пиво в подъезде пить, – прошипел вслед Лаврентий Демидович.

Пенсионер почувствовал, как в нем набирает силу неведомая энергия, как будто он подключился к невидимому потоку, обладающему колоссальной силой. Потоки энергии пульсировали в теле, проходили через ноги, руки, мозг. Часть обретенной силы передалась колбасе; полукопченая мякоть начала болеть, и Лаврентий Демидович чувствовал ее, как свою собственную, но боль при этом не была кошмаром: распространяясь по телу, она наполняла его безумной радостью, как будто пробуждая его из летаргического сна.

«Господа, извольте вам сообщить: я выхожу из вашей временной ловушки. Внимательные взгляды из-под очков. Да-да, я увольняюсь. Мне больше не нужно ваше оргазменное рабство и участие в этой пошлой игре под названием «эволюция». В этой точке бытия я выхожу на свободу. Вы, вы все, глупые и алчные животные с патологической тягой к власти и контролю – слушайте меня: Я выписываюсь с вашей реальности, пропахшей застарелыми фекалиями и спермой, выпущенной со страху. Все ваши ужимки нереальны, ваши законы – брехня для тех, кого вы превратили в работающее на вас мясо. Все неправда! Нет тут ни доброты, ни сострадания. Все эти моральные ценности, с детства транслируемые вашими адскими машинами, всего лишь снотворное для скота, чтобы потом смешать их мясо и получить колбасу. Кра-ко-вскую колбасу! Еще один вид отходов цивилизации».

Лаврентий Демидович достал колбасу и сжал ее в руке как оружие. Он стоял, широко расставив ноги и задрав голову. Пенсионер залпом допил пиво и бросил бутылку в серую после зимы траву. Вдохнув полной грудью, Лаврентий Демидович почувствовал, как броуновское движение элементарных частиц ощущается мозжечком, откликается в районе копчика забытым эхом удовольствия.

«Позволь очищающему хаосу, из которого ты состоишь, направить разум. Позволено все. Только стерев границы, можно выбраться из этого колеса времени. Покажи этим паразитам, захватчикам, что твое мясо не годится им в пищу, вычеркни свое настоящее имя из книги учета».

Неведомый восторг толчками наполнял тело Лаврентия Демидовича. Он шел по парку, рассекая пространство волной радостной, обжигающей энергии; впереди его уже ждала одинокая цель – это был лысоватый мужчина в демисезонном пальто с поднятым воротником, рядом с ним стоял небольшой кожаный портфель.

«Нет страха. Нет морали. Нет закона. Нет принципов. Нет жалости. Нет сострадания. Нет грусти. Нет сожаления. Нет времени. Нет возраста. Нет социального положения. Нет заботы о детях и родителях. Нет любви. Есть только бесшабашный подвиг, рожденный в замысловатом движении элементарных частиц».

Лаврентий Демидович расхохотался, оказавшись за спиной сидящего человека. Тот отвлекся от смартфона, на экране которого он что-то читал, и обернулся, недовольно шевельнув ухоженной козлиной бородкой. Пенсионер, гаркнув нечто вроде боевого индейского клича, обхватил его шею мертвой хваткой, с силой уперев палку колбасы ему в висок.

– Что происходит? – человек попытался вяло сопротивляться.

– На этой планете все происходит неправильно, – прошипел Лаврентий Демидович.

– Я-то тут причем? – возмутился человек, не исчерпавший запас самообладания.

– Ты что белая пушистая овечка? Кого ни спроси – все ни причем! А потом наше мясо смешают и сделают колбасой.

– Причем здесь колбаса? Вы пьяны!

– Я тебе сейчас мозги вышибу, – Лаврентий Демидович вжал колбасу в висок жертвы.

– Ладно-ладно, чего Вы хотите от меня?

– Давай деньги.

– Но у меня только кредитная карта, я не пользуюсь наличными.

– Я выстрелю. Раз…два…

Человек с бородкой скосил глаза и принюхался.

– Это колбаса? Краковская?

– Три, – заявил Лаврентий Демидович безапелляционным тоном в ухо незадачливому скептику.

– Постойте, – человек на скамейке раскраснелся и покрылся испариной, – я все отдам, – дрожащей рукой он вытащил кожаный бумажник из внутреннего кармана и протянул пенсионеру.

Не отпуская хватки, Лаврентий Демидович открыл бумажник и заглянул внутрь: помимо нескольких кредитных карт там лежало несколько пятитысячных купюр.

– А ты у нас лжец.

– Я…я…я профессор, я уважаемый человек, забирайте деньги и уходите.

– Что в портфеле?

– Книги.

– Какие?! – закричал в ухо профессору Лаврентий Демидович.

– Ницше, Хайдеггер, Маркс, – скороговоркой выпалил мужчина.

– Доставай.

– Я преподаю, это для лекций, – доставая книги, причитал профессор.

– Маркса сюда, – приказал пенсионер, ослабляя хватку.

– З-зачем Вам Маркс? – спросил профессор, передавая книгу

Схватив книгу, Лаврентий Демидович со всей силы ударил по затылку профессора, но оказалось, что лишить человека сознания толстой книгой не так просто, как это показывают в фильмах.

– Что Вы делаете?! – закричал тот и бросился бежать, прихватив портфель с оставшимися в нем книгами.

– Вот дерьмо, – заключил пенсионер.

Он открыл книгу.

– …мы находим здесь людей, которые все зависимы – крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы! – Лаврентий Демидович выкрикнул наобум взятую цитату вслед убегающему профессору.

– Что же я делаю? – пробормотал пенсионер, и посмотрел на колбасу в своей руке.

Кусок колбасы пульсировал в руке, как будто в нем находилось несколько сердец, как в теле кальмара или земляного червя; это были и его сердца, они придавали сил, как будто все кальмары и черви также хотели вырваться из этой временной петли.

Лаврентий Демидович дьявольски расхохотался и направился дальше.

– Охоту крепкую.

– Опять ты, иди уже, проспись, – возмутилась зеленоглазая продавщица.

Лаврентий Демидович молча хлопнул на прилавок пятитысячную бумажку.

– Банк ограбил, что ли? – чуть смущенно пробормотала она.

– Нагнись-ка сюда, – ледяным тоном приказал мужчина.

Продавщица, будто завороженная взглядом змеи, подчинилась, оперевшись о прилавок своей внушительной грудью.

Лаврентий Демидович схватил ее за горло, уставившись в наполненные ужасом зеленые глаза.

– Открой рот, ссука.

Девушка, будто в трансе, послушно открыла рот.

Лаврентий Демидович засунул ей в рот палку краковской колбасы и начал делать поступательные движения.

– Нравится?

Продавщица не отреагировала, она просто смотрела на покупателя широко открытыми глазами.

Закончив экзекуцию, пенсионер, как ни в чем не бывало, заявил:

– Ну, где же мое пиво?

Девушка, глядя в пустоту, поставила на прилавок бутылку пива и машинально отсчитала сдачу.

– Мы еще встретимся, и все будет по-другому.

Лаврентий Демидович откупорил бутылку о поребрик автомобильного заграждения и направился дальше. Навстречу ему шла молодая семейная пара; мамаша, крашеная блондинка, держала за руку откормленного отпрыска.

– Гуляете? – спросил Лаврентий Демидович, изобразив дружелюбие.

– Гуляем, – с оттенком флирта ответила женщина.

– Как зовут сыночка? – пенсионер присел перед ребенком.

Папаша попытался возразить, но женщина, заметив его порыв, дернула его за рукав.

– Лавруша.

– Как мило. Кем ты хочешь стать, Лавруша, когда вырастешь?

– Олигархом, – выпятив губу, ответил мальчик.

– Ты знаешь о том, что ты вырастешь редким ублюдком? – спросил пенсионер, поглаживая по голове белокурого мальчугана.

– Э-э! – раздался голос отца.

Но конфликту не суждено было продолжиться – раздался вой полицейских сирен.

– Это профессор, – пояснил Лаврентий Демидович, – я тут, знаете ли, человека ограбил. Желаете колбасы?

– Э-э, – отец ребенка двинулся на обнаглевшего пенсионера.

Лаврентий Демидович, двинувшись навстречу, точным движением упер палку колбасы в нос возмущенному мужчине.

– Ты вообще знаешь, из чего состоит краковская колбаса?

– Нет, – ответил ошеломленный родитель.

– То-то же, – заключил Лаврентий Демидович и бросился бежать к ближайшему жилому дому.

Высоковольтная линия радости, незримо для всех пронзавшая пространство, теперь была подключена к венам и нервам немолодого мужчины.

Настоящий он – гибкий хищник, проник в каменный муравейник, состоящий из множества нор. Там, за закрытыми дверями, с замками и цепочками множество дрожащей биомассы; но он состоит из другого мяса. Никакие гнусные хозяева этого мирка не доберутся до него – другие стандарты. Какая бы метафизическая колбаса не производилась на этой планете – он вне игры. Семейная парочка показывает полицейским, где скрылся злоумышленник. Смешно. Они вообще, в курсе, с какой скоростью несется в пространстве весь этот бардак? Галактика изящно закручивается по спирали, но служителям порядка до этого нет дела. Этот порядок придумали враждебные насекомые, которым нет дела до мелочных терзаний, присущих нашему биологическому виду. – «Кусок краковской колбасы, пожалуйста». – «Выпишите ему, машина питания дала разрешение на откорм; департамент смерти заверил его печатью». Вселенная сжимается и разжимается в порыве Большого Взрыва, как гигантское бесконечное существо, бьющееся в агонии, порождая череду согнутых палок краковской колбасы. Но этой мешаниной не сломить дух настоящего солдата свободной армии, состоящей из пиратов, преступников всех мастей, бывших рейнджеров, беглых еретиков, портовых шлюх, разуверившихся монахов, отчаянных дауншифтеров и прочих отморозков, выплюнутых цивилизацией за ограду скотного двора. Свиные и коровьи останки сошлись в оргазменном экстазе – оружие врага! Его не выкинешь просто так, если поступить неразумно, колбаса, как «кольцо всевластия», вернется за тобой и накажет.

Дверь на чердак девятиэтажного здания, как и люк на крышу, оказался открыт, и Лаврентий Демидович оказался один на один с небом, давящим на него низкими клочковатыми облаками.

– Вот так. С меня хватит. Пора перезапустить время. Чертова колбаса, я избавлюсь от тебя…– бормотал пенсионер, становясь на бордюр крыши.

Он смотрел на неспешно текущие акварельные разводы туч, а затем на колбасу, и чувствовал, как подобно двум краскам, грусть перетекает в ненависть и обратно и, смешиваясь, эти два чувства образуют уродливые, замысловатые узоры.

– Мужчина, прошу остановиться, это полиция, – послышался голос за спиной.

– Мы не причиним Вам вреда, – вторил другой голос, постарше.

– Я еще вернусь, – не оборачиваясь, сказал Лаврентий Демидович и бросился вниз.

Полицейские сидели в машине и молчали. Более молодой крутил ручку радиоприемника, пытаясь поймать нужную волну.

– Это ж надо, такое совпадение, – тихо произнес тот, что постарше, с седеющими усами.

– Угу, – ответил молодой, не переставая крутить ручку.

– Откуда там взялся грузовик с сеном? Ты веришь в совпадения?

– Приходится.

– Ну, вот как можно сброситься с крыши и попасть в проезжающий грузовик, отделавшись легким вывихом?

– Повезло.

– Да хватит радио мучить!

– Чего ты нервничаешь? – молодой полицейский выключил радио.

– Не люблю я, когда чего-то не понимаю.

– Чего ты не понял?

– Кому в городе, в марте, понадобилось сено?

– Мало ли, может, у кого корова дома живет?

– Тебе бы все шутить. Есть хочется, поезжай до Макдональдса, а? Мало того, что кругом психопаты, не хватало еще и язву заработать.

– У меня бутерброды есть, – молодой полицейский открыл бардачок и достал пакет.

– С чем у тебя?

– С колбасой.

– С каких пор ты стал бутерброды делать?

– Ну-у-у, захотелось краковской колбасы.

Неожиданная догадка пришла на ум усатому полицейскому.

– Слушай, ты что?

– Да нормальная она, не выбрасывать же?

– Ты мозги с утра дома забыл, это же вещественное доказательство?!

– Да чего там доказывать? У дедка по весне крыша поехала, что и без колбасы понятно и занесено в протокол.

Усатый полицейский покачал головой и отвернулся; помолчав некоторое время, он заявил:

– Ладно, давай сюда свой бутерброд.

Напарник молча протянул пакет. Некоторое время патрульные жевали молча.

– И что, они в Кракове все время едят колбасу? – несколько равнодушно спросил седой полицейский.

– Не знаю, я там не был.

– А хотел бы?

– Может быть.

Это был тот случай, когда полицейские, сидя в патрульной машине, одновременно думали о том, что, скорее всего, они никогда не побывают в славном городе Кракове.

Сцыкуала

Роман Евгеньевич никогда не плакал на похоронах. Да и вообще, он много чего никогда не делал: не размешивал сахар в жидкости более пятнадцати секунд, не наступал на канализационные люки, не брал сладкой кукурузы в кинотеатре, не отрывал хвостов крупным ящерицам, не чистил зубов на ночь, не подбрасывал бильярдный шар более чем на полметра вверх. Он педантично собирал свои табу, раскладывал их по полочкам своей памяти, тщательно протирал, проверял, все ли на месте, и неизменно любовался километром пустующих полок, на которых могло расположиться еще порядочное количество «никогда». Количество не производимых действий, в конце концов, намного превысило количество событий, происходящих в жизни активного человека. В лексиконе своего внутреннего диалога Роман Евгеньевич называл это «коллекцией пустоты»:

«Рома, ты плюнешь отсюда до забора?» – «Я никогда не плюю дальше двух метров». – Мальчик важно оттопыривает губу и добавляет новую склянку запрета в свою, пока еще небольшую коллекцию. – «Может, ты хочешь, чтобы я была сверху?» – Щербатая шлюха Милана, худая, как бездомная кошка, полна энтузиазма. – «Ну, же, Роман Евгеньевич, желаете, я пососу Ваш член? Уж извольте, я в этом деле профессионалка, и дело это люблю совершенно искренне». – Время опять носится замысловатыми спиралями. События прошлого проносятся по орбитам одна за другой. – «Эй, отмотайте пленку, я хочу посмотреть этот кусок снова!» – «Это не входит в стоимость билета!» – кричит демонстратор, но отматывает. – «Нет, Милана, я никогда в этом деле не позволяю себе вольностей, становитесь-ка задом!» – Худые руки шлюхи, покрытые веснушками, на стареньком комоде. Мужчина и женщина отражаются в зеркале и выглядят как герои старомодного триллера. Жар вагины чувствуется даже через латекс презерватива. Он никогда не обменивался жидкостью с женщиной. Не был в системе альфа Центавра. Не испытывал растянутой на десятилетия грусти анабиоза. Не держал в руках энергетического копья и не поражал им страшных созданий, приходящих из ужасов подсознания. Нет сил сдержаться и остаться в текущем измерении. Мысли прерваны стремительно нахлынувшей волной оргазма. Плоть благодарно дрожит от наслаждения, камертоном усиленная вздохами проститутки. – «Ты знаешь, твоя стабильность и предсказуемость даже возбуждает меня!» – Милана смеется, почесывая худые ляжки. –«Никогда не улыбаться в ответ». – Надежная энергетическая защита легким касанием окутывает лобные доли мозга. Пальцы привычным движением завязывают презерватив в узел. Вуаля! Цель в корзине, наполненной неприятно пахнущими салфетками. Он никогда не промахивался. Дешевый отель резонирует своими тонкими стенами с проезжающими автомобилями. Кто там сказал, что нет ничего прекраснее звездного неба над головой? Чушь собачья! Интересно, что сказал бы этот умник, подхватив венерианских паразитов. Энергетические твари, что-то вроде креветки, образуют колонии вокруг крупных нервных центров. Синапсы жертвы подают друг другу измененные сигналы. Возникает венерианский кошмар, часто использующийся преступниками для контроля. Наиболее известный случай, описанный в литературе, это когда один малый осознал себя гигантским насекомым и, заразив своих родственников венерианской креветкой, заставил их в это поверить».

– Вы тоже один из этих?

Роман Евгеньевич вздрогнул, услышав неожиданный вопрос. Задал его мужчина лет шестидесяти, с аккуратной прической и почти полностью седой бородой. Внешность, что называется, респектабельная, если б не застиранная клетчатая рубаха и чересчур сильный запах дешевого дезодоранта.

– Что, простите? – холодно спросил Роман Евгеньевич.

– Вы один из ее любовников? Не мне же мне Вам рассказывать, что несчастная была шлюхой. Но какой! – седой мужчина сделал вульгарный жест, показывая большим пальцем на одну щеку и языком выталкивая другую.

– Я бы не хотел сейчас разговаривать, если не возражаете.

– Ой, только не говорите, что Вы ее отец, – не унимался седой.

– Я не ее отец.

– Готов поставить что угодно, что его здесь сейчас нет.

На церемонии прощания вокруг могилы собрались сплошь стареющие мужчины. Каждый как будто чего-то стеснялся: кто разглядывал деревья кладбища, или делал вид, что занят своим сотовым телефоном; некоторые стояли с беспристрастным видом, засунув руки в карманы, подчеркивая, что их нахождение здесь не более чем визит вежливости. Священник с красным опухшим лицом энергично помахивал кадилом.

– Упокой боже душу рабы божьей Татьяны! – затянул он. – Для всех нас она была, есть и будет прекрасным, чутким человеком.

– Ага, – зашептал седой, – уверен, что этому алкоголику в рясе она тоже регулярно…

– Да замолчите Вы или нет?! – воскликнул Роман Евгеньевич максимально громким шепотом.

– Она всегда вкладывала душу во все, что бы ни делала, переживала за всех людей, с кем бы ее ни сводила судьба. И вот эта ее открытость, доверчивость и сострадание никуда не уйдет и навеки останется с нами, – продолжал поп.

– Действительно, каким надо обладать способностями, чтобы собрать здесь всех этих старых хрычей, – пробубнил себе под нос седой мужчина, усмехнувшись своим мыслям. – Подобный талант, к сожалению, никогда не признают как нечто выдающееся. Он всегда будет прятаться на темных дорогах, в дешевых отелях, среди сомнительных личностей, презервативов и таблеток для улучшения потенции.

– С меня хватит! – так же, как будто обращаясь к самому себе, заявил Роман Евгеньевич и отправился прочь.

– А ведь она мне про Вас рассказывала! – громко крикнул одиозный седой человек.

Все собравшиеся на мгновение смолкли и уставились в сторону нарушителей церемонии.

Роман Евгеньевич покраснел, но остановился:

– Что? Вам? Про меня?

– Про Вас! Про Вас! – бесцеремонно расхохотался неожиданный собеседник.

– Бред!

– Вы Роман Евгеньевич, не так ли?!

– Да что происходит, кто Вы такой?

– Я все объясню, уйдемте отсюда.

Роман Евгеньевич ничего не ответил и отправился дальше. Неприятный человек пошел за ним.

– И теперь душа рабы божьей Татьяны в раю, одесную Господа нашего – Иисуса Христа, – голос священника затихал среди кладбищенского ветерка.

– Меня зовут Франц Иванович – я доктор, – представился незнакомец.

– Мне, судя по всему, уже представляться не надо, – огрызнулся Роман Евгеньевич.

– О да! – новоявленный доктор хихикнул. – Вы, наверное, желаете объяснений?

– Возможно, – уклончиво ответил Роман Евгеньевич.

– Это случилось во время невинного спора. Собеседником она была неважным, но после секса, знаете ли, хочется потрепать языком; помнится, речь зашла о грехе. Наивная нимфоманка полагала, что, дожив до старости, она раскается во всей своей прожитой жизни и превратится в вечный и добрый пучок света, летящий в бесконечности – довольно милый образ для воображения представительницы древнейшей профессии, на мой взгляд. Я утверждал, что в рамках концепции авраамических религий безгрешных людей не бывает и, по большому счету, мы все являемся шлюхами, в той или иной степени, и света в нас не больше, чем в куске мышиного дерьма. Все, конечно, совсем не так, – Франц Иванович нервно хихикнул, – а Вы как считаете?

– Не думал об этом.

– Вот-вот. И Татьяна…Ну, или как она Вам представлялась?

– Миланой.

– А мне Наташей с Ростова. Не важно. Признаюсь, мне доставляло удовольствие наблюдать за женщиной – жертвой своих страстей в этом зыбком, призрачном мире. Тогда-то она мне и рассказала про Вас: мол, есть у нее человек, настолько стабильный в своих привычках, что встреча с ним успокаивает ее на неделю вперед. Человек, у которого ни-ко-гда не будет другой женщины. Какая метафизическая верность! Она рассказала мне, что это чувство постоянства для нее гораздо важнее любви, если таковая вообще существует. Поэтому, простите мое навязчивое любопытство, но хотелось бы поинтересоваться – это правда?

– Не понимаю, почему я должен Вам что-либо объяснять.

– Конечно, Вы мне ничего не должны. – Франц Иванович запнулся. – Видите ли, это, можно сказать, в сфере моих профессиональных интересов.

– Да, Вы говорили, что являетесь доктором. На основании рассказов этой девушки я вызываю психиатрический интерес?

– О нет, я не психиатр. Все они – шарлатаны! Предпочитаю иметь дело с явлениями более-менее объективными. Я паразитолог.

– Вы издеваетесь надо мной?! При чем здесь паразиты? Я всегда предохранялся! Не понимаю, что за удовольствие Вы получаете от своих сомнительных шуток?

– Послушайте меня. На основании того, что я слышал, Вы находитесь в зоне риска одной весьма опасной особи.

Роман Евгеньевич остановился и пристально посмотрел в глаза доктору. Как ни странно, на его лице не читалось издевательского выражения.

– Сцыкуала, – произнес Франц Иванович.

– С меня хватит! – чеканя слова, произнес Роман Евгеньевич и отправился дальше быстрым шагом.

Доктор последовал за ним почти бегом:

– Она избирательна! Понимаете, это не какой-нибудь червь-сосальщик: эта особь находится в некотором пространстве, между физическим и нематериальным, если это можно так назвать. То, что у человека называют душой – полный бред – на самом деле это паразит в коконе тела, которые размещены в нашем теле некоторой высшей интеллектуальной системой, и, если верить священным писаниям, мы еще и несем ответственность за его созревание! Метафорическое сознание древних писателей библии дает нам подсказку. Как вы считаете, что представлял из себя плод с древа познания добра и зла?

– Простите, я не интересуюсь сказками.

– Совершенно напрасно. Это был глистогонный препарат. Эти, условно первые люди, изгнали из себя паразитов и стали попросту не нужны тому, кто это задумал. Система поменялась, и теперь носители монад имеют ограниченный срок существования и легко подвергаются заражению. Это четкий и логичный механизм: он искусно маскируется культурой, а наукой вежливо игнорируется. Я потратил годы, поставил множество экспериментов, чтобы доказать, что наш вид тотально заражен.

– Причем здесь я?

– Видите ли, существуют редкие случаи, когда носитель настолько растрачивает свою психическую энергию во внешней среде, что паразит начинает голодать. Если же организм погибает, то возникает шанс возникновения несовершенной, или заблудившейся монады. Я назвал ее сцыкуалой из-за характерного писка, который она иногда издает. Она не может покинуть физический мир и бесцельно шатается по знакомой бывшей хозяйке территории, пытаясь прилипнуть куда угодно, как правило, к человеку уязвимому. Почему я упомянул именно хозяйку? Дело в том, что блуждающую монаду порождает женщина, способная безответно любить почти все, к чему бы она не прикоснулась. Бывшие клиенты не приходят толпами на похороны к шлюхам. Она всех любила, и мы чувствовали это, пользуясь телом несчастной девушки.

– Я Вас выслушал, а теперь, простите, но у меня нет времени для обсуждения бредовых теорий.

–Куда Вы так спешите? Послушайте меня: аномальная человеческому обществу способность к любви порождает сцыкуалу. И если она соприкасается с натурой неординарной и чувствительной, наподобие Вашей – Вы можете стать ее пищей!