Текст книги "Письма"

Автор книги: Гог Ван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

Мне кажется, когда владеешь вот таким листом и неоднократно его разглядываешь, им начинаешь восхищаться все больше и больше. Думаю, что ты знаком со всеми тремя гравюрами Херкомера, которые я посылаю тебе сегодня: мне хочется, чтобы они были и у тебя...

На мой взгляд, собрание таких вот листов становится для художника чем-то вроде Библии, в которую он время от времени вчитывается для того, чтобы привести себя в благочестивое настроение. Я считаю, что их хорошо не только знать, но и постоянно иметь под рукою у себя в мастерской.

Я ни на мгновение не сомневаюсь, что, получив эти листы, если только у тебя их еще нет, ты сразу поймешь, как хорошо иметь их, и почувствуешь желание никогда с ними не расставаться... И это вполне естественно: обладание такими листами само по себе заставляет часто думать о них и отчетливо и глубоко запечатлевает их в твоей памяти. Верю, что и с этими произойдет то же самое: они постепенно будут становиться все более близкими твоими друзьями...

Много лет тому назад я думал, что большинство художников испытывает те же чувства в отношении искусства и смотрит на него так же, как мы с тобой, но в известном смысле я очень заблуждался...

Хочу сказать еще два слова по поводу "Ирландских эмигрантов" Холла.

Тип женщины, о которой я писал тебе, до известной степени напоминает главную фигуру этого листа, – я имею в виду мать с ребенком на руках,– если взять ее в целом, не обращая внимания на детали.

Я не сумел бы описать ее тебе лучше.

P 32 [Март – апрель 1883]

Эту неделю я работал над рисунками фигур с тачками; возможно, они пригодятся и для литографий; впрочем, откуда мне знать, что из этого выйдет? Я просто продолжаю рисовать, вот и все. Как я уже писал тебе, на этой неделе меня зашел навестить ван дер Вееле. Я только что кончил работать с моделью, и мы устроили нечто вроде художественной выставки листов из "Graphic", разложив их на тачке – атрибуте модели, которую я рисовал с особым вниманием; мы рассмотрели один лист Бойда Хоутона – я уже однажды писал тебе о нем; он изображает коридор в редакции "Graphic" под рождество. Натурщики пришли пожелать художникам веселого рождества и, по всей вероятности, получить чаевые. Большинство натурщиков – инвалиды; шествие открывает человек на костылях, за полу его пальто держится слепой, который несет на плечах безногого, а за полу его пальто, в свою очередь, держится еще один слепой, за которым следует раненый с повязкой на голове; за ним тащатся остальные. Я спросил ван дер Вееле: "Как вы думаете, достаточно ли мы пользуемся моделями?" Ван дер Вееле ответил: "Когда Израэльс зашел на днях ко мне в мастерскую и увидел мою большую картину с тачками песка, он сказал: "Прежде всего, советую вам использовать как можно больше моделей".

Да, я думаю, что многие, будь у них чуть больше денег, чаще пользовались бы моделями; но если бы мы тратили на них хотя бы каждые десять пенсов, которые можем уделить, то и тогда...

Было бы замечательно, если бы художники объединились и существовало такое место, где каждый день собирались бы модели, как в добрые старые времена "Graphic".

Как бы то ни было, будем, насколько возможно, поощрять и вдохновлять друг друга, честно и правдиво, с горячностью, силой и убежденностью работая именно в этом направлении, а не в том, какого требуют торговцы картинами...

Все это, на мой взгляд, непосредственно связано с работой с модели.

По какому-то роковому стечению обстоятельств все, что бы человек ни сделал, работая таким способом, именуется "неприятным"; думаю, впрочем, что это воображаемое, но очень закоренелое предубеждение будет побеждено противодействием художников в том случае, если последние придут к соглашению, начнут помогать друг другу, поддерживать сотоварищей и время от времени возвышать свой голос, отняв у торговцев картинами исключительное право на разговор с публикой; хотя я готов признать, что высказывания художника о своей собственной работе не всегда могут быть поняты, я все-таки верю, что таким путем на ниве общественного мнения будут посеяны семена получше тех, которые обычно сеют торговцы картинами и им подобные в соответствии со своим неизменным девизом – "Условность"...

Эти мысли не могут не привести меня к вопросу о выставках. Ты работаешь для выставок – дело твое; я же, со своей стороны, самым решительным образом отказываюсь иметь что-либо общее с выставками.

Раньше я неизвестно почему придавал им больше значения и смотрел на них иначе, чем сейчас; вероятно, с тех пор я имел слишком много случаев заглянуть за кулисы и познакомиться с некоторыми обстоятельствами, связанными с выставками. Поэтому, когда я говорю, что многие люди ошибаются относительно результатов выставки, это не просто равнодушие с моей стороны. Я не хочу распространяться на такую тему в данный момент и скажу лишь вот что: лично я ожидаю больше добра от объединения художников, связанных взаимной симпатией, единством стремлений, теплой дружбой и честностью отношений, чем от объединения их работ на выставках.

Тот факт, что я вижу, как в одном зале бок о бок висит ряд картин, еще не дает мне оснований заключить, что среди тех, кто написал эти картины, царит дух единства, взаимного уважения, здорового сотрудничества и т. д. Я же считаю такое единство обстоятельством столь первостепенно важным, что в сравнении с ним все другие отходят на задний план; каким бы важным само по себе ни было каждое данное обстоятельство, оно никогда не заменит этого единства, ибо отсутствие его означает отсутствие твердой почвы под ногами. Я отнюдь не желаю, чтобы все выставки и пр. прекратились, но я желаю сотрудничества между художниками и реформы, вернее, обновления и укрепления сообщества художников, так как все это вместе взятое сразу приобретет такое значение, что даже выставки станут действительно полезны.

Что касается твоей картины, изображающей "Мастеров, расписывающих изразцы", – я с интересом узнал, что ты снова начал работать над ней, – то мне крайне любопытно, что это такое и что из нее получится.

Я интересуюсь всем связанным с этой и другими твоими картинами; все, что я вижу и слышу в этой связи, возбуждает мою симпатию; вопрос же о том, будут они посланы на выставку или нет, волнует меня не больше, чем форма и цвет рам, в которые ты вставишь вышеназванные полотна.

P 34 [Май 1883}

Не думай, пожалуйста, что я против декоративных работ и орнаментов вообще; но я против них в данное время и при тех обстоятельствах, с которыми мы сталкиваемся сейчас в Голландии. Я не возражаю, если некоторый излишек сил расходуется в этом направлении во времена подъема, энергии, возрождения. Но я возражаю против такого расточительства в те времена, когда атмосферу, особенно среди младшего поколения, отнюдь нельзя назвать оживленной и энергичной, когда каждый, в ком есть энергия, должен сосредоточиться. Делу время, потехе час: нужно уметь быть суровым, когда это требуется. Сейчас действительно нельзя позволять себе предаваться самоуспокоенности, присущей тем, кто считает, что все идет хорошо; а ведь последняя точка зрения, с общего молчаливого согласия, приобретает все более широкое распространение...

Когда налицо упадок – избавьте нас от орнаментов; надо не заниматься ими, не мириться с положением вещей, а стремиться к духовному объединению всех vieux de la vieulle. 1

Мне думается, друг, бывают такие обстоятельства, которые поважнее личных дел и личных трудностей. Но последние являются истинной причиной моего желания поговорить с тобой.

1 Ветеранов старой гвардии (франц.).

Переходя к своей персоне, не стану скрывать, что не слишком ясно представляю себе будущее и сомневаюсь в том, удастся ли мне осуществить свои замыслы.

Вот я и хочу посоветоваться с тобой, в надежде, что это поможет мне увидеть какой-то просвет.

Я верю, что ты правильно судишь о моей работе и что в некоторых случаях твое мнение окажется для меня очень полезным; так, например, ты можешь помочь мне организовать в одно определенное целое этюды, написанные мною на один сюжет. В данный момент у меня есть целая куча этюдов, а в голове брезжит неясная мысль о двух-трех более внушительных композициях, большую часть сюжетного материала для которых я, по-видимому, смогу найти в моих этюдах.

Именно потому что я ценю твое мнение, тебе необходимо хотя бы приблизительно знать мои замыслы. Думаю, что у тебя, вероятно, достаточно воображения для того, чтобы понять мои взгляды, даже если ты не во всем согласен со мной.

Если я возражаю против определенного нового направления, то это, конечно, не относится к стилю Израэльса, Мауве, Мариса; нет, их стиль, на мой взгляд, – наилучший возможный стиль. Однако к тому, что породил в последнее время стиль этих мастеров и что, несмотря на внешнее сходство, резко противоречит ему, я отношусь неодобрительно. Ван дер Вееле, например, более серьезен и держится более прямого пути. Я видел его этюды в прошлое воскресенье.

Я считаю, что путь, которым идешь ты, тоже прямой, но я не уверен, что некоторые твои вещи не являются отклонением от него в том смысле, в каком я только что говорил. Я охотно возьму назад свои слова, но такое впечатление у меня все-таки создалось. Так вот, со своей стороны, я тоже пытаюсь найти путь, который считаю лучшим, скажем, путь Израэльса, Мауве, Мариса; не знаю, насколько я уже преуспел в этом; еще меньше я знаю, насколько преуспею потом, но я сделал все, что мог, и буду продолжать делать все, что могу. А раз так, то я, как юг от севера, далек от того, чтобы на манер и в стиле школьного учителя возражать против твоих декоративных работ; напротив, я делаю это как человек, который сам ищет нечто правдивое, здоровое и серьезное, и не потому, что уже нашел его, а потому, что ищу.

Все, что я думаю о тебе и, безусловно, не в меньшей мере о себе, сводится вот к чему: мы должны не разбрасываться, а стремиться к сосредоточенности и лаконичности. Ей-богу, я собираюсь навестить тебя не для того, чтобы рассуждать о философских теориях, а для того, чтобы обсудить с тобой практические вопросы. Мы будем говорить только о практике, прозаичной, как утро в понедельник.

Ты пишешь о прекрасном листе Ховарда Пила в "Graphic". Если ты имеешь в виду его композицию "Пейн и колонисты", напоминающую Терборха или Николаса Кейзера, то знай, что я также был поражен ею и заказал этот выпуск. Чертовски замечательная вещь! По той же причине из-за листа Кинга "Рабочие в вагоне подземной железной дороги" я купил очередной номер "London News".

Подписался я также на "Салон 1883 г." Дюма, * первый выпуск которого всего их будет двенадцать – стоит 1 фр...

Здесь, в Гааге, отчасти из-за того, что я взял к себе в дом женщину с детьми, многие считают неприличным общаться со мной.

Полагаю, однако, что на твой счет я могу не питать никаких опасений, поскольку сам слышал, как ты высказывался об условностях в таком духе, который сильно разнится от общепринятой точки зрения.

Я поступаю следующим образом: если кто-нибудь избегает меня в связи с вышеупомянутым обстоятельством, я не ищу общества такого человека и предпочитаю не навязываться ему, а уйти в сторону, тем более что я в очень малой, совсем-совсем крохотной степени принимаю во внимание предрассудки тех, кто считается или старается считаться с социальными условностями. По этой причине я оставляю таких людей в покое, а предрассудки их считаю такой слабостью, что просто не хочу бороться с ними, во всяком случае активно нападать на них. Надеюсь, ты не думаешь, что это педантизм?..

Я просто не могу поверить, чтобы у художника не было другой задачи и других обязанностей, кроме писания картин. Я хочу этим сказать, что если многие художники считают чтение книг и тому подобное потерей времени, то я, наоборот, придерживаюсь того мнения, что такие занятия отнюдь не мешают художнику, а скорее побуждают его работать больше и лучше, расширяя его кругозор в области, близко примыкающей к его ремеслу; чтение, во всяком случае, крайне важное дело, которое оказывает большое влияние на художника, с какой бы точки зрения он ни смотрел на вещи и как бы он ни воспринимал жизнь.

Я думаю, что чем больше человек любит, тем сильнее он хочет действовать: любовь, остающуюся только чувством, я никогда не назову подлинной любовью.

P 35 [Май 1883]

Повторяю, я считаю твою работу превосходной, а набросок "Женщина за прялкой" особенно замечательным. Знаешь, это уже настоящее.

Хотелось бы, чтобы у тебя был рисунок углем и с "Мастеров, расписывающих изразцы"; предполагаю, что ты его еще сделаешь. Почему? Да потому, что такие композиции несомненно получаются сильнее в рисунке, чем в живописи: тут они во многих отношениях более правдивы и более энергично акцентированы...

Однако у графики также есть свое очарование и свои достоинства; к тому же это легко воспроизводить и размножать; фотография же с картины "Мастера, расписывающие изразцы" не удастся, так как синее выйдет на репродукции белым.

Головы (этюды) слепых я считаю просто замечательными...

Ниже следует отрывок из предисловия к "Крошке Доррит" Диккенса, который ярко передает то, что происходит в голове мастера фигуры, когда он работает над композицией:

"Я работал над этой книгой в течение двух лет, отдавая ей много времени и труда. И если ее достоинства и недостатки не говорят сами за себя при чтении, значит, моя работа пошла впустую. Но так как у меня есть основания предполагать, что я держал в руках все нити книги дольше и более внимательно, чем кто-либо другой мог это сделать до ее окончательной публикации, я вправе просить, чтобы ее ткань и рисунок на ней рассматривали лишь в их законченном виде".

Вот, дружище, как удачно обосновано право мастера фигуры требовать, чтобы его работу оценивали в целом.

Точно так рассматривал я сегодня твою работу, и она укрепила во мне симпатию к тебе.

Хочу, чтобы и ты, в отличие от остальных, продолжал оценивать мои работы в их совокупности.

На мой взгляд, замечательно и то, что в мастерской у тебя можно увидеть книги – Гюго, Золя, Диккенса – настольные книги фигурных живописцев. Я пошлю тебе "Историю одного крестьянина" Эркманна – Шатриана. Французская революция и конституция 1789 г., это Евангелие современности, не менее возвышенное, чем Евангелие от 1 века нашей эры,– вот ее центральная тема. Мне непонятно, как можно писать фигуру, не вкладывая в нее определенного чувства, и я ощущаю известную пустоту в тех мастерских, где отсутствуют современные книги. Думаю, что и у тебя складывается такое же впечатление.

Знаешь, что я забыл захватить с собой? "Забастовку шахтеров" Роба, дубликат которой у тебя, кажется, имеется. У меня она тоже есть, но я предназначал ее для ван дер Вееле, которому – строго между нами – было бы очень полезно посмотреть некоторые иностранные композиции: он, думается мне, в какой-то мере заражен голландскими предрассудками, хотя и преодолел их в своей большой картине...

Какие у тебя великолепные иллюстрации Лермита, Перре и Бастьена Лепажа!

На твоем месте я сделал бы еще несколько красивых голов, вроде голов твоих слепых.

P 37 [Май – июнь 1883]

Только я начал писать тебе, как почтальон принес мне твое долгожданное письмо. Рад слышать, что ты сделал успехи в рисунке. Я никогда не сомневался, что так и будет: ты ведь взялся за дело с большим мужеством.

Начну с того, что я признаю совершенно справедливым и верным все сказанное тобой по поводу английских рисовальщиков. В твоей работе я усматриваю именно то, что ты говоришь. В общем я совершенно согласен с тобой, особенно в отношении смелого контура.

Возьми, например, офорт Милле "Землекопы", любую гравюру Альбрехта Дюрера и прежде всего большую гравюру на дереве "Пастушка", сделанную самим Милле, и ты со всей очевидностью увидишь, как много можно выразить таким вот контуром. Глядя на эти вещи, неизменно испытываешь то чувство, которое ты так удачно выразил словами: "Вот как хотелось бы сделать и мне, если бы я всегда шел своим путем", и т. д. Хорошо сказано, старина, сказано, как подобает мужчине!

Я считаю еще одним примером характерного, смелого и энергичного контура картины Лейса, в особенности его декоративную серию для столовой: "Прогулка по снегу", "Конькобежцы", "Прием", "Стол" и "Служанка". То же самое можно видеть и у де Гру с Домье. Даже Израэльс, Мауве и Марис порой дают себе волю и рисуют энергичный контур, хотя делают это не в манере Лейса или Херкомера.

Судя по их разговорам, они о контуре и слышать не хотят: гораздо чаще они разглагольствуют о "тоне" и "цвете".

Тем не менее в некоторых рисунках углем Израэльс использовал линии, напоминающие Милле. Должен решительно заявить, что при всем моем уважении к названным выше мастерам, которыми я восхищаюсь, я сожалею, что в своих беседах с другими художниками они, в особенности Мауве и Марис, не подчеркивают более настойчиво, как много можно сделать с помощью контура, а советуют рисовать осторожно и мягко. Таким образом, получается, что в наше время в центре внимания стоит акварель, считающаяся самым выразительным средством, в то время как графике уделяется, на мой взгляд, слишком мало внимания, настолько мало, что к ней испытывают даже некоторую антипатию. Черного в акварели, так сказать, не существует, и это дает людям основание твердить: "Ах, эти черные вещи!" Не стоит, однако, посвящать этому все мое письмо.

Хочу сообщить тебе, что в данный момент у меня на мольберте четыре рисунка: "Резчики торфа", "Песчаный карьер", "Навозная куча", "Погрузка угля".

Навозную кучу я сделал даже дважды: в первом варианте было слишком много исправлений, чтобы его стоило заканчивать...

Я очень много работал с тех пор, как посетил тебя: я так долго делал только массу этюдов и воздерживался от композиций, что, взявшись за последние, словно с узды сорвался. Я прокорпел над ними не одно утро, садясь за работу в четыре часа. Ужасно хочется, чтобы ты посмотрел мои композиции: я не могу сам разобраться в том, что мне сказал ван дер Вееле, единственный человек, видевший их.

Оценку он им дал в общем довольно сочувственную, но по поводу "Песчаного карьера" заметил, что здесь слишком много фигур и композиция недостаточно проста. Он сказал: "Послушайте, нарисуйте-ка просто одного этого паренька с тачкой на дамбе, на фоне яркого предзакатного неба. Вот тогда это будет красивая вещь, а сейчас она кажется слишком беспокойной".

Тогда я показал ему рисунок Колдекотта "Брайтонская дорога" и спросил: "Вы хотите сказать, что в композицию нельзя вводить много фигур? Не обращайте внимания на рисунок, а просто скажите мне, что вы думаете об этой композиции?"

"Ну, – ответил ван дер Вееле, – она мне тоже не по сердцу. Но, оговорился он, – это мое личное мнение, не больше. Тем не менее ваша композиция – не та вещь, которая мне нравится и на которую я хочу смотреть".

"Что ж, – подумал я, – в известном смысле неплохо сказано!" Как ты понимаешь, я не встретил у ван дер Вееле того здравого взгляда на вещи, какой мне нужен. Однако в целом он человек вполне разумный; мы совершили с ним очень приятную прогулку, и он указал мне на некоторые чертовски удачные сюжеты.

Как раз во время прогулки с ним я и обратил внимание на этот песчаный карьер, хотя сам он даже не взглянул на него. На следующий день я отправился туда уже один. Я нарисовал этот песчаный карьер со многими фигурами, потому что в то время там действительно трудилось много народу: зимой и осенью городские власти занимают таким путем людей, не имеющих работы. Кроме того, сцена эта отличалась чрезвычайной динамичностью.

Недавно у меня было несколько прекрасных моделей, в том числе великолепный косец, замечательный деревенский мальчишка, настоящая фигура Милле, и парень с тачкой, тот самый, чью голову, если помнишь, я нарисовал, но тогда он был в воскресной одежде и с по-воскресному чистой повязкой на поврежденном глазу.

Теперь он приходит ко мне в повседневной одежде, и трудно поверить, что для обоих этюдов мне позировал один и тот же человек.

Размер этих четырех больших рисунков 1 м X 50 см.

Я очень доволен тем, что пользуюсь коричневым паспарту с очень глубоким черным внутренним ободком. Благодаря этому многие оттенки черного кажутся серыми, тогда как на белом паспарту они представлялись бы слишком черными, а так все в целом производит впечатление светлого.

Черт побери, как мне хочется, чтобы ты посмотрел мои рисунки! Я, конечно, отнюдь не считаю их хорошими и не удовлетворен ими, но мне не терпится узнать, что ты о них думаешь. По моему мнению, они еще не являются достаточно выраженными рисунками фигур, хотя это уже несомненно рисунки фигур; но мне хотелось бы выразить действие и структуру еще более угловато и грубо.

Ты пишешь, что у тебя сейчас такое чувство, будто ты не идешь больше окольными тропами, а выбрался на прямую дорогу. Это, на мой взгляд, подмечено очень верно. Я испытываю сходное чувство, так как на протяжении всего прошлого года еще упорнее, чем прежде, сосредоточивал свои усилия на фигуре.

Если ты веришь в то, что у меня есть глаза, которыми я вижу, то можешь не сомневаться, что в твоих фигурах, несомненно, есть определенное настроение; то, что ты делаешь, отличается здоровой мужественностью, – на этот счет будь спокоен; а раз у тебя нет оснований сомневаться в себе, работай решительно и без колебаний.

Считаю, что этюды голов слепых у тебя превосходны.

Тебя не должно удивлять, что отдельные мои фигуры так резко отличаются от тех, которые я иногда делаю с модели. Я очень редко работаю по памяти я почти не пользуюсь этим методом.

Но я постепенно настолько привык стоять непосредственно перед натурой, что это сковывает теперь мое личное восприятие гораздо меньше, чем вначале: оказываясь лицом к лицу с натурой, я уже не так подавлен ею и больше остаюсь самим собой. Если мне везет и модель попадается спокойная и собранная, я рисую ее неоднократно, и тогда на свет появляется этюд, отличающийся от обычного этюда, то есть более характерный, более глубоко прочувствованный.

Тем не менее он был сделан в тех же условиях, что и предшествовавшие ему более деревянные, менее прочувствованные этюды. Подобная манера работы – не хуже любой другой, более подробной, в которой сделаны, например, "Зимние садики". Ты сам сказал – они прочувствованы. Отлично! Однако это не случайно: я рисовал их снова и снова, потому что сперва в них не было никакого чувства. А затем, после окостенелых, неуклюжих и неловких вариантов, появились эти, окончательные. Почему они что-то выражают? Да потому, что они вызрели у меня в сознании прежде, чем я начал писать их.

Первые этюды производят на стороннего наблюдателя совершенно отталкивающее впечатление. Говорю это для того, чтобы ты понял: если в этюдах что-то есть, то это, бесспорно, получается не случайно, а обдуманно и намеренно.

Счастлив слышать, что ты подметил еще одно обстоятельство: в настоящее время я придаю большое значение (и делаю в этом смысле, что могу) умению выражать соотношение масс и показывать каждую вещь отдельно на фоне головокружительной сумятицы, царящей в любом уголке природы.

Прежде светотень в моих этюдах появлялась довольно случайно, по крайней мере недостаточно логично; поэтому они казались более холодными и плоскими.

Когда я чувствую и знаю сюжет, будь то фигура или пейзаж, я обычно рисую три или больше вариантов его, но каждый раз и для каждого из них я обращаюсь к натуре. При этом я изо всех сил стараюсь не давать деталей, потому что тогда исчезает элемент воображения. И когда Терстех, или мой брат, или другие спрашивают: "Что это – трава или капуста?" – я отвечаю: "Счастлив, что вы не можете этого определить".

И все-таки этюды мои достаточно близки к натуре, потому что честные туземцы узнают в них определенные подробности, которым я почти не уделял внимания; они говорят, например: "Да ведь это изгородь матушки Ренессе" или "Смотрите-ка, колышки для бобов ван де Лоува"...

Да, чуть не забыл: не можешь ли одолжить мне выпуски "Harper's Magazine", потому что я хочу прочесть статьи о Голландии, иллюстрированные Боутоном и Эбби. Я пошлю тебе бандероль с отдельными старыми номерами, которые у меня есть и в которых содержатся иллюстрации Ховарда Пила и других. Просмотри их на досуге. В пакет я вложу также "Историю одного крестьянина" Эркманна – Шатриана, иллюстрированную Шулером, и несколько иллюстраций Грина – если помнишь, я обещал их тебе. Если у тебя есть еще какие-нибудь дубликаты, пожалуйста, пошли их вместе с "Harper's". He можешь ли ты ссудить мне последние дня на четыре, так, чтобы я успел прочесть их, а также книжечку Золя о Мане, коль скоро ты уже закончил ее.

Я очень огорчен, что здоровье твое еще не пришло в надлежащий порядок; тем не менее думаю, что успехи в рисунке возвратят тебя к жизни скорее, чем все эти ванны и прочее, что с тобой могут проделать в Содене. Полагаю, что не успеешь ты покинуть свою мастерскую, как тебе уже захочется обратно. Я отчетливо помню, как страшно тосковал Мауве во время паломничества в подобного рода заведения, если выражаться с надлежащей почтительностью.

Как ты знаешь, я в этих вопросах неверующий и симпатизирую тому, что говорил Брезиг в "Сухих травах" Фрица Рейтера по поводу (воспользуемся словечком вышеназванного авторитета) "гидропатических фокусов"...

Должен еще сообщить тебе, что на днях мне удалось достать чудесную старую схевенингенскую женскую накидку и чепец, но последний менее красив. И я получу также рыбацкую куртку с отложным воротником и короткими рукавами. Мне ужасно хочется посмотреть твой рисунок углем; когда мой брат приедет сюда (когда – точно не знаю), я, вероятно, отправлюсь с ним в Брабант и тогда, если удастся, загляну к тебе, поскольку мы будем проезжать через Утрехт; впрочем, я постараюсь попасть к тебе еще до этого, потому что мне очень любопытно взглянуть на рисунок...

Если мне повезет с моделями и дальше, я, несомненно, сделаю этим летом еще несколько больших рисунков.

Мне хочется еще поработать и над теми, какие я делаю сейчас, чтобы к приезду брата довести их до надлежащего уровня.

В "Harper's Weekly" я видел очень характерную вещь, сделанную по Смедли: черная фигура человека на белой песчаной дороге. Художник назвал ее "Прошлое поколение"; фигура представляет собой что-то вроде священника, и впечатление от нее я, вероятно, мог бы передать следующими словами: "Да, вот так выглядел мой дедушка". Я бы не отказался быть ее автором. В том же выпуске есть вещь, сделанная но Эбби: две девочки удят рыбу, стоя на краю канавы, обсаженной ветлами. Обе эти вещи из "Harper's" именуются в каталоге выставки всего лишь набросками.

P 38 [Начало июля 1883}

Хочу написать тебе еще одно письмо, пока ты в поездке. Спасибо за посылку с книгами. Я отнес бы к Золя его собственные слова, сказанные им о Гюго в книге "Мои ненависти": "Мне хочется доказать, что результатом работы такого автора над таким сюжетом могла явиться только такая книга", а также другое высказывание Золя по тому же самому поводу: "Я неустанно буду повторять, что та критика, которую вызвала эта книга, представляется мне чудовищно несправедливой".

Я очень рад начать с заявления о том, что не принадлежу к людям, осуждающим Золя за такую книгу. Благодаря ей я познакомился с уязвимым местом Золя – недостаточным представлением об искусстве живописи и предубежденностью, которая мешает ему здраво судить об этой специальной области. Но, старина, могу ли я обижаться на своего друга за недостатки его характера? Отнюдь нет. Напротив, я люблю его за них еще больше. Таким образом, я читаю статью Золя о Салоне с очень странным чувством: я считаю, что он чудовищно ошибается, что представления его о живописи совершенно неверны, за исключением, пожалуй, оценки Мане, – я тоже считаю Мане очень искусным; тем не менее познакомиться с мыслями Золя об искусстве столь же интересно, как, например, смотреть пейзаж, выполненный художником, который специализировался на фигуре. Это не его жанр, это поверхностно, это неверно, но что за концепция! Пусть она непоследовательна и не совсем ясна – неважно: она оригинальна, она будит мысль и, во всяком случае, полна жизни. При всем этом, она, конечно, ошибочна, в высшей степени неточна и необоснованна. Очень любопытно также его мнение об Эркманне – Шатриане. Здесь он стреляет гораздо более метко, чем когда говорит о картинах, и его критика иногда чертовски точно попадает в цель. Я получаю величайшее удовольствие, читая, как он упрекает Эркманна – Шатриана за примешивание к морали известной доли эгоизма. Далее он прав, утверждая, что как только Эркманн – Шатриан начинают описывать парижскую жизнь, они становятся слишком пресными, ибо не владеют своим предметом. Однако в связи с этим замечанием можно поставить и контрвопрос: владеет ли предметом сам Золя, описывая Эльзас? Если да, то почему его столь мало интересуют образы Эркманна – Шатриана, которые так же прекрасны, как фигуры Кнауса или Вотье?

Золя роднит с Бальзаком его неосведомленность в живописи. Оба художника у Золя – Клод Лантье в "Чреве Парижа" и другой в "Терезе Ракен" лишь смутно напоминают Мане; я полагаю, что Золя хотел изобразить в них нечто вроде импрессиониста.

Художники же Бальзака необычайно утомительны и очень скучны.

Вот тут я мог бы поговорить о себе, но я не критик. Добавлю, тем не менее, вот что: я рад, что он попадает Тэну не в бровь, а в глаз. Тэн вполне заслуживает этого, потому что по временам его математический анализ прямо-таки раздражает. Несмотря на это, он (Тэн) приходит посредством такого анализа к некоторым удивительно глубоким заключениям. Вот один из его выводов, сделанный по поводу Диккенса и Карлейля: "Основа английского характера – неспособность к счастью". Не стану вдаваться в оценку степени правильности этих слов, но подчеркну, что они являются плодом очень глубоких размышлений. Тот, кто умеет сказать такие слова, приучил себя вглядываться в темноту до тех пор, пока его глаза не начнут кое-что различать там, где другие не видят ничего. Я нахожу, что эти слова прекрасны, чертовски прекрасны; они значат для меня больше, чем тысячи других слов, посвященных той же проблеме. Итак, в данном случае я испытываю к Тэну глубочайшее уважение...

Заметил ли ты, что Золя совершенно не упоминает Милле? И тем не менее я читал у Золя описание деревенского кладбища, смерти и похорон одного бедняка крестьянина, которое так прекрасно, словно принадлежит Милле. Следовательно, такое умолчание, вероятно, объясняется лишь тем, что Золя не знал работ Милле.