Текст книги "Благослови зверей и детей"

Автор книги: Глендон Свортаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

17

И стадо пошло за ним, нетерпеливо ожидая новой порции сена. Все шло в точности так, как сказал Коттону человек из управления охоты. Бизоны были наполовину приручены: дразнить их, конечно, было опасно, но, родившись в заповеднике и живя на скудных пастбищах, они привыкли, чтобы их подкармливали с грузовика, как домашний скот.

Коттон крикнул Тефту, чтобы не прозевал ограду.

С помощью винтовки силач Шеккер сорвал проволоку со всех пяти брикетов. Мальчики устроились поудобнее: уселись на сено, спиной к кабине, и принялись вырывать из брикетов клочья и перебрасывать их через борт или подбрасывать в воздух – лишь бы стадо не отставало. Чтобы дать отдых ногам, они стащили сапога и теперь с наслаждением шевелили затекшими пальцами.

– ЛБК, – вспомнил Гуденау и хихикнул. – «Люди без комплексов».

Все так и покатились. Они стосковались по смеху. Хлопая друг друга по спине, они сползли с брикетов на дно кузова, они перебрасывались сеном, и оно застревало у них в волосах. То ли их насмешили тридцать диснеевских зверей, шествующих за машиной, то ли дало себя знать виски, то ли показалось невероятным, что те, кто недавно в ярости кидался на бревенчатую ограду, преобразились в мирных жвачных, то ли радостно было впервые за долгое время заговорить в полный голос, – но у писунов началась истерика.

Играя в Лас-Вегасе, Сид Шеккер загребал по сорок тысяч в неделю. Каждый вечер, после второго концерта, он отправлялся в казино: там он играл в кости и крупно проигрывал, наводя панику на жену. «Ну, продул я пять кусков, но за год-то я зарабатываю в сто раз больше. Мне тоже отдых нужен!» – обычно говорил Сид в свое оправдание. «В Штатах, – повторял он жене и детям, – если у тебя водятся деньги, ты и для гоев человек. Так и знайте: пока есть деньги, остаешься человеком». Однако мать Сэмми это не утешало. Иногда она будила мальчика часа в два ночи, одевала его и посылала вниз, в вестибюль гостиницы, и там он торчал у карточных столов, на случай если папаша заметит сына – всклокоченное, сонное напоминание о том, что Сид Шеккер в долгу перед семьей и человечеством.

Однажды ночью, когда Сэмми уже час простоял в вестибюле, Сид подхватил его и отправился в кафе, сопровождаемый свитой – агентами, менеджерами, поклонниками и подхалимами. Великий комик был в жутком раздрае. Он только что проиграл шесть тысяч, и, хотя прилипалы в прах расшибались, чтобы его развеселить, Сид был безутешен. Заметив, как его сынок пожирает кусок шоколадного торта, Сид Шеккер предложил пари: Сэмми для своих двенадцати лет, конечно, жирноват, но он, Сид, ставит тысячу долларов, что мальчишка проглотит дюжину кусков шоколадного торта за четыре минуты, по куску – за двадцать секунд, и это не считая того, который он сейчас приканчивает. Компания за столом немедленно откликнулась на эту идею. Официант принес и разрезал два торта. Были сверены часы и дан старт. Сэмми вгрызся в торт, полный решимости доставить отцу удовольствие. На третьем куске он заплакал. Его нестерпимо тянуло погрызть ногти, он не отказался бы от лимона, вишен или кокосового ореха, но времени, чтобы открыть рот и попросить, не оставалось. У Сэмми свело живот, щеки были в слезах, шоколаде и взбитых сливках. На одиннадцатом куске Сэмми сдался. Присутствующие отвратили от него свои взоры, а Сид Шеккер повлек сына к лифту. По дороге в номер отец дал сыну добрый совет: всегда играй по-крупному. Делаешь ставку – ставь по-крупному. Жрешь, как свинья, – жри тоже по-крупному.

Писуны пересмеялись. Смех служил для них защитным механизмом, отходом от той грани нервного истощения, на которой они очутились. Но смех их подвел. Он только подтолкнул их через грань. Начав за здравие, они кончили за упокой. Их ушные раковины обернулись пепельницами, мошонки сморщились кошельками, и, хотя они по-прежнему восседали на брикетах сена и продолжали подкармливать бизонов, делали они это словно в трансе. Их речь стала аморфной. Клочки воспоминаний, пригоршни слов перелетали через борт грузовика или вспархивали в безлунное ночное небо. Они перестали понимать других и себя.

– Какой сегодня день? – прозвучал вопрос.

Казалось, годы прошли с тех пор, как они покинули лагерь.

– Интересная была книжка, – сказал Шеккер. – Про бизонью пляску. А еще там написано, что поезд останавливался в чистом поле, пассажиры вылезали и, развлечения ради, стреляли бизонов.

– Вы чего тут ржали, шутники? – спросил Тефт.

Они только плечами пожали в ответ. Тефт наполовину вылез из окна, так что одни его длинные ноги остались в кабине, и рулил пятками.

– Как это у тебя выходит? – спросил его кто-то.

– Как видишь, отлично.

– Сегодня девятнадцатое августа, – удалось кому-то вспомнить. – Кто тут день спрашивал?

Они уже наполовину забыли, как угоняли первый грузовик в Прескотте.

Коттон сунул руку в карман куртки, достал сигару – вторую свою сигару за это лето, чиркнул спичкой и осветил циферблат часов.

– Елки-палки, десять минут шестого! Когда я в последний раз смотрел на часы, было три. Два часа кошке под хвост. Вот-вот рассветет, быть беде.

– Не нервничай!

– Ничего себе! Не нервничай! Я успокоюсь не раньше, чем бизоны окажутся по ту сторону ограды.

– Серьезно, ребята, какой сегодня день недели?

История с парнями из Флагстаффа и погоней на шоссе казалась фантазией. Коттон затянулся.

– Вы, ребята, теперь сами понимаете, что выпустить их из загона – это полдела. Вот когда они окажутся за оградой, они действительно будут на воле. И завтра тридцать свободных бизонов будут бегать по Аризоне. Может, мы с кем-то из них потом повстречаемся. С настоящим живым бизоном. Как в старину. Мы делаем для американского Запада полезное дело. А ведь Запад так нам помог.

– Среда сегодня, что ли?

– Вроде да.

– В субботу по домам.

– Ага, по домам, – закивали они.

Но слова эти ничего не значили.

– Между прочим, – сказал Тефт, – в кабине я вроде как на отшибе. Вы чего смеялись?

– Представляете, – вклинился Шеккер, – едет какой-нибудь чудак с женой на машине. И вдруг как заорет: «Мэри, гляди, бизон!» А она бряк в обморок.

– А мой отчим говорил маме, – сказал Гуденау, – что еще, мол, неизвестно, мальчик я или девочка. Я сам слышал.

– Как-то там наши лошадки? – произнес Лалли-2. – Спят, наверное.

– Или вот, – подхватил слова Шеккера Лалли-1, – едут себе из Калифорнии хиппи. Гонят как сумасшедшие на восток. Вдруг стоп. Увидели бизона. Э, ребята, куда это нас занесло?

– А еще бизона смогут увидеть малыши, – сказал Лалли-2. – Это ведь интересней, чем по телику.

Грузовик, рыча, полз вперед, а в его кильватере, качая головами, шли бизоны – ни дать ни взять фантастическая очередь в кафетерии. Коттон поминутно вскакивал и, опираясь на крышу кабины, всматривался в темноту. Ему не давала покоя мысль о том, где же ограда, ему не давало покоя приближение рассвета. Они наверняка уже проехали две мили, твердил про себя Коттон, наверняка проехали.

– Две мили в час, – заметил Тефт, – это, конечно, не авторалли. Никаких проблем. Грузовик даже заглохнуть не может – зажигание то у нас двойное: одно мое, другое – мистера Форда.

– Коттон был прав, – сказал Гуденау. – Хорошо, что он заставил нас довести дело до конца. От этого воля воспитывается.

– С Ральфом была такая же история, – согласился Тефт.

– С кем? – раздался вопрос.

– С Ральфом. Так звали пиранью моего двоюродного брата.

18

– Пиранья, это кто такая? – спросил Лалли-2.

– Рыбка. Только питается она мясом.

– Умоляю, ни слова о еде! – вмешался Шеккер.

– Есть у меня двоюродный брат. Он в Амхерсте учится, – начал свой рассказ Тефт. – Так вот, купил он себе маленькую пиранью, назвал ее Ральфом, взял с собой в колледж и там держал ее в аквариуме у себя в комнате. Каждый день он скармливал ей свеженькую золотую рыбку – корм он покупал в зоомагазине. У пираньи при виде золотой рыбки аж слюнки текут.

– Поэкономней с сеном, – предостерег писунов Коттон.

– А у нас в сауне бубуки живут, – вставил Лалли-2, – прямо под каменкой. И они делают пар.

– Нут вот, Ральф рос себе и рос, и так и лопал золотых рыбок: пришлось моему брату то и дело бегать в зоомагазин, а от этого страдала учеба. Брат полюбил Ральфа, но весной понял, что им суждено расстаться. Он пересадил Ральфа в ведерко и отнес в соседний женский колледж, а там у них был пруд с золотыми рыбками, вот он и пустил в этот пруд Ральфа. А в пруду золотых рыбок видимо-невидимо, и одна другой здоровей.

Гуденау поставил бизонью голову себе на колени и обеими руками взялся за рога. Он вглядывался в бешеные, налитые красным глаза, меж которых Тефт некогда всадил пулю.

– Еще раз повторяю, полегче там с сеном, – забеспокоился Коттон. – К вашему сведению, мы вскрыли уже предпоследний брикет. Придется уменьшить бизонам паек.

– Ну вот, как попал Ральф в пруд с золотыми рыбками, так вконец озверел. Стал форменным гурманом. Глотать рыбок он больше не глотал – только выедал у каждой жирное брюшко. Откроет пасть, брюхо выкусит, и все, а наутро золотые рыбки животами вверх плавают. Тут-то Ральф и допустил ошибку.

– Какую? – спросил кто-то.

– Скажи, – обращался Гуденау к бизоньей голове, – ты жил здесь? Ты Бизоний Царь? Ты рад, что мы помогаем твоим друзьям и родичам?

– А вот какую. Садовники в колледже почувствовали, что дело неладно. Они выловили золотых рыбок, оставшихся в живых, а в пруд напустили отравы, и старина Ральф получил по заслугам. Потому что вел себя как свинья, а не как пиранья.

Они задумались. От малейшей попытки хоть в чем-нибудь разобраться ломило голову, а тут еще эта несуразная история.

– Тефт! – возмутились они.

– Чего?

– Зачем ты нам все это рассказал?

– Как это «зачем»?

– Я бейсбола ни разу за все лето по телику не видел, – пожаловался Лалли-2. – Нет у меня культурного досуга.

– Смысл в чем? Смысл? – вопили мальчишки, которых в очередной раз озадачил Тефт. – В чем идея?

– Ах, идея! – сказал Тефт. – Ну, если бы Ральф съедал рыбок целиком, а не отбирал кусочки полакомей, садовники бы еще долго ничего не заметили. И Ральф бы тогда не сдох, а жил бы себе в пруду припеваючи. Но он поступил иначе. Мораль: жри рыбку целиком.

– Целиком?

– Я бы сожрал целиком шоколадный торт, – вздохнул Шеккер.

– Жри подчистую! – продолжал Тефт.

– Подчистую?

– То есть доводи начатое до конца, – Тефт даже головой затряс, удивленный их непонятливостью. – Как на Большом Каньоне. Помните?

– Мне с моим психованным братцем, – сказал Лалли-1, тоже есть что вспомнить: был и на нашей улице праздник. Психиатр из Люцерна на весь мир прославился своим умением работать с детьми. Стивен и Билли Лалли приехали к нему с виллы, которую на все лето сняла их мать. Они думали, швейцарец окажется старым занудой с докторской бородкой и примется задавать дурацкие вопросы. А он оказался молодым и безбородым. Он привел Стивена в комнату, в которой полно было пластмассовых кукольных человечков. Выбрав четыре куколки – мужчину, женщину и двух мальчиков – и открыв перед пациентом шкафчики с кукольными нарядами, он предложил Стивену одеть кукол, изображающих членов его семьи, в такие костюмы, которые, по мнению мальчика, соответствуют их роли в жизни. Стивен Лалли-младший одел кукольных детей в мужские костюмы, а кукольных взрослых – в детские платьица. Психиатр сказал, что это весьма примечательно и что они обсудят это в следующий раз. Но следующего раза не было – в Европу прилетел отец Стивена, помирился с матерью, и они все вместе поплыли в Америку на скоростном теплоходе. Во время плаванья братья однажды ночью устроили себе развлечение. Они пробрались в солярий и выпустили на свободу пассажирских собак. Скоро на теплоходе не осталось такого места, где не было бы этих псов, – они носились по кинозалу и тявкали в барах.

Слушая вполуха Тефтову ахинею, они позабыли о сене, и вот бизоны столпились вокруг грузовика. Горбы, курчавые бороды, горячее дыхание, неясные силуэты обступили писунов с трех сторон, и, как в западне, они сбились в кучу на железном днище кузова. Несуразные мысли роились у них в головах. Кто здесь кого ведет? Кто пастухи, а кто – стадо?

– Дьявол! Мы с пути сбились! – воскликнул Коттон. – Тефт, ты небось в сторону забираешь – иначе мы бы давно были на месте!

Тефт вспыхнул:

– Тогда сам за руль садись!

– Ты ведь знаешь – я не умею! – махнул Коттон зажатой в руке сигарой. – Лезь в кабину, зажигай фары, только ненадолго, – посмотри, не видать ли ограду.

Тефт полез назад, и Коттон рявкнул на остальных:

– Подкидывайте им сено, а не то они его сами отберут! Только все сразу не бухайте!

Писуны снова склонились над брикетами. Под наблюдением Коттона они начали выдергивать клочья сена. Тефт включил фары, но попусту – ограды не было видно. Коттон было привстал, но тут же опять опустился на дно кузова, покуривая сигару: больше всего он боялся, что кончится сено, как раньше кончился бензин.

– Слушайте, бизонов-то прибавилось, – удивился Лалли-1. – Их теперь больше тридцати.

Напрягая глаза, они принялись считать. Шеккер насчитал сорок одного зверя. Гуденау – сорок два.

– Клиентура растет, – сказал Коттон. – Вот и хорошо. Чем больше их наберется, тем больше выйдет на свободу.

– Ой, смотрите! – пискнул Лалли-2. – Малыши!

За плотным строем бизонов на своих тонких ножках балансировали два теленка под боком у матерей. Они родились в мае или в июне, у них еще не было горбов и не отросли рожки, и, виляя овечьими хвостиками, они приветствовали своих дядюшек и тетушек.

– Итого сорок один бизон да два теленка, – сказал Шеккер и хлопнул себя по лбу. – Мы же считаем, значит, видим!

– Утро! – закричали они. – Ну и ну! Целую ночь не спали!

Они повскакивали на ноги, хватаясь друг за друга, чтобы удержать равновесие, вглядываясь друг в друга и видя чужаков – незнакомцев, с которыми делили долгие ночные часы, часы опасности и торжества, всматриваясь в разводы крови и грязи на щеках и в солому в волосах. Жалкое зрелище представляла собой эта птичья стайка, слишком измученная, чтобы чирикать.

Потом они огляделись по сторонам. День еще не настал, но ночь, несомненно, прошла. Они прокладывали свой путь без карты, без намека на горизонт. Вокруг мир стал молочно-белесым. Земля и небо слились в матовой белизне. Они очутились в фантастическом краю – может, в Аризоне, может, в Азии или в Африке, а может, и среди лунной пыли. Только бизоны существовали на самом деле. Не буро-коричневые, не такие, как в загоне, а могучие, черно-серые, бизоны всхрапывали, били копытами, жевали сено и слитой воедино, допотопной толпой вершили свой исход. И грузовик был на самом деле. Фырчал выхлоп. Прыгали камешки из-под колес. Бренчала гитара. Тараторил барабан. Подвывал певец.

– Радио! – раздался возглас.

Они бросились к Лалли-2 и, доставая транзистор, чуть не порвали куртку. Радио работает! Вышла в эфир чудная-пречудная станция, чудный-пречудный диск-жоккей завел чудный-пречудный диск!

– Джеймс Браун!

– И его «Пляшущее пламя»!

– Чур, не выключать!

– Ура!

Они врубили транзистор на полную катушку. Ритм барабана вернул их к жизни. Шаркая босыми ногами по днищу кузова, они прищелкивали пальцами и пританцовывали между кучками сена.

– Оп-па!

– Кайф!

– Обалденно!

Шеккер поднял транзистор над головой и, потрясая им перед стадом, заявил, что именно таким образом конокрады утихомиривали табуны по пути в Додж-сити – включали радио с Джеймсом Брауном и его «Пляшущим пламенем».

– Заткнитесь! Немедленно заткнитесь, черти! – закричал Коттон и так стукнул кулаком по крыше кабины, что чуть не оглушил Тефта. – И выключите эту пакость! Бизонов надо подкармливать! Что у вас вместо мозгов – опилки? Поймите: пропажу грузовика и стада уже обнаружили. В любую минуту за нами может погнаться вся эта охотничья банда и будет идти по нашему следу хоть до мексиканской границы. Или откроют по нам огонь, как по движущимся мишеням. Они же выбивают тридцать из тридцати, так что вы у них попляшете – попляшете, пока замертво не свалитесь.

Все сразу успокоились. Лалли-2 сунул транзистор в карман. Принялись кормить бизонов, подобрали со дна кузова остатки соломы и распотрошили последний брикет. Коттон отвернулся от них, оперся о крышу кабины и задумался – только сигара искрила, как бикфордов шнур. Посмотрел на часы. Было 5.34. Раза два Коттон обругал Тефта за то, что и двух миль по прямой проехать не может, а эта чертова ограда теперь неизвестно где. Писуны у него за спиной вели себя безропотно. Его взрыв не остался бы без ответа, да вовремя проявились знакомые всем симптомы: Коттон перезаряжал аккумуляторы своей агрессивности и, готовясь к очередному ступору, скатывался под горку.

Рассвет окрасился бледно-лиловым. Теперь они плыли на плоту по необъятному сиреневому морю, и бизоны, как водоросли, следовали у них в кильватере, нетерпеливо подергивая рогами в ожидании скудной подачки. Голодных ртов еще прибавилось: лиловыми волнами к их плоту прибило еще шестерых взрослых животных.

– Коттон!

После того как Коттон высказался насчет погони, всем стало не по себе, но только Лалли-2 осмелился задать прямой вопрос:

– Коттон! Нас теперь посадят?

Коттон повернулся к остальным лицам:

– Может, и посадят. Например, за угон двух машин. За то, что прострелили тем парням шину. За то, что мы малолетние правонарушители – из лагеря сбежали и от родителей скрываемся. На каждого с избытком хватит, уж это точно, – он стряхнул пепел с сигары. – Но все это будет ненапрасно, если мы выпустим на волю бизонов. А вот если не выпустим, если под самый конец все испортим…

– Скажи, а что они с нами сделают? – спросил Лалли-2. – Охотники эти?

– Почем я знаю! Только они не охотники. Они мясники. Такие типы, которые, вот как вчера, расстреливают животных потехи ради, они на все способны.

– Может, они нас, как бизонов, в загон посадят, – предположил Лалли-1.

– И будут выпускать по трое, – продолжил Шеккер.

– И травить нас, пока не упадем, – мрачно поставил точку Гуденау.

– Эй, Коттон! – в окне показалась голова Тефта. – Ребята! Ограда!

Поскальзываясь на скользком железном полу, сталкиваясь друг с другом, все бросились к кабине.

– Не может быть! – простонал Коттон. – Не может быть!

19

Никто из них не задумывался над тем, как огорожен заповедник с юга. Они считали, что и здесь увидят натянутую в четыре ряда проволоку, которой обнесены загоны и территория вокруг ранчо. Теперь они поняли, что ошибались. Там-то достаточно было проволочной загородки и сторожей, чтобы бизоны не выбежали на улицы Флагстаффа. Но здесь, где трудно было преодолеть соблазн, где манил сосновый рай каньона, ограда должна была быть надежней. Такой она и оказалась.

Тефт затормозил. Не давая писунам опомниться, Коттон дал команду немедленно обуться, но его храбрецы не могли даже разобрать, где правый сапог, где – левый. Потом, чтобы удержать на месте стадо, пришлось пожертвовать половиной оставшегося брикета.

Небо покрылось новыми красками. Мир зарумянился. Нежно-розовые мальчишки кормили нежно-розовых бизонов.

Когда эта задача была решена, Коттон велел Тефту отъехать от стада и подогнать грузовик к ограде. На врытых в землю через каждые десять ярдов восьмифутовых столбах были натянуты железные цепи. Там и сям с цепей свисали клочья шерсти: бизоны терлись об ограду во время весенней линьки. Из кузова открывался хороший вид – розовое небо, одиночные сосны, а за ними Моголлонская гряда.

– Хватит сидеть сиднем! Навались! – Коттон налег плечом на ограду. – Ну-ка, поднажали!

Трое последовали его примеру, но после первой не слишком успешной попытки просто привалились к цепям. Их вымотали семь часов бурной деятельности, потеря транзисторов и шляп, а под конец – буйная пляска. Еле держась на дрожащих ногах, облизывая пересохшие губы, они признали свое поражение и рухнули на пол, слишком вымотанные, чтобы опасаться упреков Коттона. Спуй мне фесню о том, как сапется бизом…

Кроваво-красное августовское солнце высунуло голову из-за горизонта. Занялся новый день.

Коттон промолчал. Раскинув руки, ногтями впившись в железную цепь, выгнув ноги, набычившись, зажав в зубах потухшую сигару, он остался с оградой один на один. Не станет он платить по счету, что бы ни стребовали с него железные цепи, и усталость, и ночь, и день, и жизнь, и смерть, и тело, и конечная цель. Где не прорвется бизон, прорвется он, Коттон.

Не мог он теперь остановиться. Не мог пойти на компромисс. Изгибаясь, упираясь пятками, он спиной вжался в ограду. Жилы у него на шее вздулись, и тут на лицо Коттона упали лучи света, он открыл глаза, и сигара выпала у него изо рта. Застыв, смотрел он перед собой, потом указал пальцем вдаль.

– Они!

Писуны обернулись по этому знаку и поглядели назад. Лучи солнца, как в зеркале, играли на ветровом стекле джипа, до которого было не больше мили. Вплотную за джипом следовали два грузовика, в обоих сидели люди. Поднимая столбы пыли, машины одолели склон и скрылись за холмом.

– Опоздали! Мы опоздали! А, черт! – всхлипнул Коттон, словно все они виноваты в наступлении утра, потом заорал: – Нет! Не поздно еще! Тефт, подгони грузовик ближе к стаду… только по-тихому… не вспугни их… Пошел!

Машина подъехала к стаду. Коттон разместил писунов на дне кузова, на коленях. Открыл задний борт, с грохотом опустил его и, как только грузовик остановился, велел остальным выкинуть все сено на землю.

– Это задержит бизонов на месте! Теперь отъезжаем, Тефт. Ярдов на пятьдесят… вон туда… только медленно… Пошел!

Коттона переполняло отчаяние, и здравый смысл, и находчивость, и осмотрительность, и железная решимость. И блохи возбуждения ели его живьем. Не дожидаясь, пока грузовик остановится, он спрыгнул на землю с винтовкой в руках и велел всем, включая Тефта, выметаться, только поосторожнее – бизоны бросаются на людей без повода и без предупреждения. Но все, кроме Коттона, уже и двигаться по собственной воле не могли. Надорвавшись от всего пережитого, от бессонницы и голодухи, они давно уже витали где-то в сказочном мире. Они утратили ориентацию, чувство локтя, потеряли самих себя. Коттону пришлось подталкивать их, тащить за собой, удерживать на безопасном расстоянии от стада. Писуны, как привидения, раскачивались, расставив ноги, и не сознавали близости опасных животных и не менее опасных людей. Они словно зрители присутствовали на спектакле, который для их удовольствия разыгрывал Коттон. Спуй мне фесню о том, как сапется бизом, где локышется в рекче кростник…

Коттон велел Тефту зарядить винтовку и, едва едущий впереди джип покажется на гребне холма, открыть огонь.

– Только в человека не попади. Целься в радиатор, – спокойно распорядился Коттон. – Надо их пугануть. Надо, чтобы они остановились.

Тефт в ответ пробормотал, что не ручается: он и по слону сейчас промажет.

– Другие не лучше тебя. Ну-ка! – Коттон посадил перед Тефтом Шеккера, чтобы о его плечо можно было упереть винтовку. – Теперь все нормально. Заряжай.

Гуденау и братья Лалли наблюдали за ходом событий. Тефт заслал патрон в патронник и лязгнул затвором. Снова стали видны машины – они приближались, набитые людьми, и прибавили скорости.

– Огонь! – скомандовал Коттон.

– Коттон, я не могу.

– Огонь, черт возьми!

Винтовка щелкнула. На этой высоте слышен был свист пули. Бизоны подняли головы, прислушались, но с места не сдвинулись.

– Стреляй! – орал Коттон. – Стреляй, пока не попадешь! Тогда они остановятся. Иначе они через две минуты будут здесь, а мне нужно три минуты.

Тефт перезарядил винтовку и снова выстрелил. Шеккер схватился за голову. Джип остановился, за ним – грузовики, из них посыпались мужчины в широкополых шляпах.

– Тефт, продержи их три минуты! Тефт обернулся, но Коттона у него за спиной уже не оказалось.

Запутавшись в себе, они кинулись в простоту. Их, нелюбимых, отдали на излечение ветру, и пространству, и шороху деревьев, и буйным звериным запахам. Запад Америки – безразличный край. Горы ими не интересовались. Небеса – а где еще видывали они такие шатры? – о них не заботились. Они прошли терапию солнца, утесов и пещер. Их воскресил бальзам дней, не отличимых один от другого. И они исцелились, или так только казалось. И пусть писунам не под силу были обычные трудности – в потайных закоулках души они обнаружили тягу к невероятному, особый дар к невероятному и зрелищному. Когда им запретили идти в кино, они проникли туда, рискуя исключением из лагеря. Когда им не удалось завоевать призы, победив в соревнованиях, они овладели ими хитростью, а потом осквернили свои трофеи пулями. Однако вершиной, подвигом, который дал им свободу, стал поход в Большой Каньон. Если бы под конец их не спас Коттон, дело бы кончилось полным крахом.

Походы с ночевкой составляли дополнительное достоинство лагеря. За лето устраивалось четыре таких похода, в каждом участвовало по два племени. Бывали вылазки и в Большой Каньон, и в долину Моньюмент на территории индейской резервации, и в каньон Оук-Крик, а также в Цветную пустыню и в Каменный лес. Как-то утром, на шестую неделю лагерной жизни, апачи и писуны в сопровождении младших вожатых и под руководством старшего на двух грузовиках выехали в каньон Хавасу, образующий часть Большого Каньона. Высадившись из машин на перевале, они отправились дальше гуськом, неся в рюкзаках съестные припасы, палатки и ночной горшок. В высоте парили орлы, а писуны в течение двух с половиной часов спускались вниз и прошли восемь миль: первые пять миль крутой дороги были мучительны, но последние три тропа шла полого. По пути вниз они миновали геологические эпохи, оленьи тропы, полосы слепящего света, гулкое эхо и пласты тишины. В каньоне стояла жара, и мальчишки пришли в восторг, когда сперва бросились на землю в тени зарослей, а потом голышом ныряли в озерцо под водопадом Хавасу и, как выдры, резвились в искрящемся бешеном потоке, над которым висели водяные брызги. Если вскарабкаться по краю водопада наверх и с разбега прыгнуть с нависающей скалы, можно было нырнуть прямо в озеро, пролетев с замирающим сердцем сорок футов. Этим и занимались апачи: они были старше, спортивнее, они всегда и везде побеждали. Когда апачи стали обвинять писунов в трусости, те тоже решились попробовать – все, кроме Лалли-2. Только Коттон отвернулся, а апачи уже поволокли малыша в гору, раскачали его над обрывом и кинули вниз. Лалли-2 летел и кричал, и эхо разнесло его вопль по всей округе.

Ночью он снова кричал и просыпался от страха. Чтобы успокоить Лалли-2, Коттону пришлось засунуть его в спальник с головой.

Ко всему прочему пошел дождь. Ночь была беспокойной.

Наутро они осматривали окрестности, снова купались, а после обеда уложили рюкзаки и, готовясь к восхождению, наполнили фляги ключевой водой. Тут-то все и началось. Ничуть не сомневаясь, что окажутся наверху намного раньше писунов, апачи заявили, что, как только доберутся до грузовиков, поедут обратно в лагерь, а копуш этих дожидаться не станут. Однако старший вожатый ответил, что подождать им придется: группа должна вернуться вся вместе, к тому же и ждать писунов долго не придется. Апачи подняли крик. И предложили пари: они ставят бизонью голову против ночного горшка, что на перевале окажутся на час раньше писунов. В противном случае они, апачи, забирают себе горшок на оставшиеся две недели. Коттон принял вызов. Сверили часы, и восхождение началось.

Первые три мили, по пологому склону, писуны шли вровень с апачами… Но начался настоящий подъем, и они отстали. После дождя стало донельзя влажно. Насыщенный паром воздух был зажат меж стенами каньона. С писунов градом лил пот. За спиной у Коттона они то и дело отхлебывали воду из фляжек. Оставалось еще две мили, когда вода кончилась. Плечи под рюкзаками ныли. Писуны потихоньку выбрасывали на дорогу снаряжение. Раскалившийся за день гранит и песчаник теперь отдавали свой жар. Подъем стал почти отвесным. За милю до перевала они услышали издевательский гогот. Апачи уже были наверху и теперь, наблюдая за писунами, поглядывали на часы. Связи, соединявшие писунов, внезапно распались. Гуденау и Лалли-2 плюхнулись на землю и заревели. Тефт, Шеккер и Лалли-1, тяжело дыша, распластались в тени валунов. Лимонад с отвращением приказал им встать, но они не пошевелились, и тогда он пошел дальше один. А они остались.

Коттон поставил горшок на землю и посмотрел на часы. Последнюю милю нужно было преодолеть за двадцать восемь минут. Он попробовал расшевелить своих вояк криком. Он стал умолять их, но напрасно. Случайность свела их вместе. Их объединили унижения, неврозы и чувство безнадежности. И вот тонкие нити, связывавшие их в беде, порвались. Коттон больше был зол на себя, чем на них. Зря он согласился на пари. Это была тактическая ошибка. Дело ведь не только в том, чтобы отделаться от этой чертовой ночной посудины. Впервые в жизни они оказались близки к победе. Если он позволит им сдаться, они потеряют друг друга. А потеряв друг друга, потеряют и сами себя. Коттону стало ясно: судьба всего лета висит теперь на волоске, подвешена к кромке каньона.

«О Боже, ребята, – прохрипел он, еле ворочая шершавым языком и боясь, что сам расплачется. – Не останавливайтесь. У меня еще есть полфляжки. Пейте». Они только застонали в ответ. «Ладно, я вам расскажу. Не хотел раньше рассказывать, а теперь придется. Я как-то вечером подслушал разговор вожатых. Они говорили, что нас на замок запереть надо, а не в лагере держать. Что нас родители в лагерь послали, чтобы отделаться, потому что им ничего другого tie оставалось – либо нас пристрелить, либо из машины на полном ходу выкинуть». Коттон помолчал, дав им хорошенько прочувствовать свои слова. «Понимаете, мы – недоделки. Мы всем обрыдли, всем мешаем, никому не нужны. Ни родителям, ни вожатым, никому – а особенно тем, кто там на перевале надрывается: уж им-то совсем не нужно, чтобы мы через двадцать восемь минут туда заявились. Ладно, пари мы профукали. Но разве мы позволим, чтобы они опять напрудили нам полный горшок? Ни за что! Вставайте! Если не победим сейчас, не победим никогда!» Со слезами на глазах Коттон перебегал от одного к другому, тыча им носком сапога под ребра. «Вставайте же, уроды, вставайте, недоделки, пошли!»

Коттон так никогда и не понял, что сработало – боль или стыд. Но они встали. Он отдал им воду, Тефта поставил в голову цепочки, сам пошел замыкающим и, стоило писунам замедлить шаг, подгонял их. Последнюю сотню ярдов Коттон вдвоем с Шеккером волок Лалли-2 на себе. Они выбрались наверх за четыре минуты до конца срока и упали на землю как подкошенные.

Придя в себя, Коттон встал и, обогнув вожатых, направился к апачам, с безразличным видом сидевшим в кузове своего грузовика. Приедем в лагерь, сказал Коттон, еле двигая треснувшей и кровившей губой, вы тогда эту чертову башку бизонью отдать не забудьте. Потом он вернулся к писунам и заставил их встать.