Текст книги "Благослови зверей и детей"

Автор книги: Глендон Свортаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

15

То был лучший момент в их жизни. Они поразили сами себя.

– Гм, – кашлянул Коттон.

Они обернулись к нему.

– Гм. У меня в кармане… – неуверенно произнес он. – Я их все лето берег. На случай, если мы сделаем что-нибудь стоящее.

Он порылся в кармане и достал что-то завернутое в туалетную бумагу.

– Я их взял, когда мы уходили из лагеря.

Они окружили Коттона, и он развернул бумагу. Внутри были три бутылочки виски – такие подают на авиалиниях.

– Ух ты! – оживились остальные. – Где достал?

– Стырил в самолете, пока Тефт скандалил. Дело нехитрое. Стюардессы совсем очумели, а тележка осталась около моего кресла. Я стащил четыре штуки. Одну выпил в то утро, когда мы с первым нашим набегом в галошу сели. Помните? А теперь каждому причитается по полбутылочки. Мы это заслужили.

Он показал им, как свинтить пробку.

– Итак, за писунов, – провозгласил Коттон. – За самых отчаянных ковбоев Дикого Запада.

Он приставил бутылочку к губам и под их взглядами сделал первый глоток.

Коттон разделил свою бутылочку с Лалли-2, Гуденау – с Шеккером, Тефт – с Лалли-1. Вышло что-то вроде причастия. В темноте у пустого загона одни ждали своей очереди, другие пили по глоточку, надувая щеки, чтобы не поперхнуться. Действие виски они проверяли на Гуденау и, когда тот закашлялся, по-дружески похлопали его по спине. «Очень прилежен, другим занятиям предпочитает чтение. Друзей мало. Негативная реакция на школу сохраняется. В последнее время проявляет склонность к самодеструкции. Причины коренятся в по-прежнему сложных внутрисемейных отношениях». Отчим Гуденау разорвал этот годовой отчет школьного психолога на кусочки. Ученые мужи сделали, что могли, заявил он матери Джералда, теперь моя очередь взяться за парня. Вчера один знакомый говорил в клубе, что в Аризоне открылся летний лагерь, там мальчиков учат ездить верхом, стрелять и вообще делают из них мужчин. Вот крошка Джералд летом туда и поедет. Мать Джералда всплакнула. Аризона так далеко, а Джералд необщительный, свалится с лошади и на всю жизнь останется калекой. Калекой так калекой! – проревел отчим. Ты должна сделать выбор. Во-первых, между мужем и младенцем, который до сих пор писается в кроватку. И во-вторых, кого ты из него растишь? Сам он всего лишь инженер, а не какой-нибудь гений, но он, черт возьми, способен отличить винт от гайки. И мужика от бабы. Так что пусть поскорее выбирает, что дальше делать с ее малюткой – надеть на него джинсы и сапоги или купить ему платьице и губную помаду.

Джералд подслушивал, стоя на лестнице.

Допив виски, они торжественно и многозначительно поглядывали друг на друга. Должна же на них подействовать такая порция! Лалли-1 попробовал было рыгнуть, но на пустой желудок это вышло как-то несерьезно.

Тут до Шеккера дошло, что наступил его час. Он не стал кривляться и повторять папашины шуточки, а прошелся вместо этого по кругу, согнув руки в локтях. Они спросили его, что это он изображает.

– Это бизонья пляска. Я об этом читал. Когда бизонов не стало, индейцы чуть с катушек не съехали. И пляски устраивали, чтобы бизоны вернулись. Плясали до упаду.

Набычившись, Шеккер замотал головой и захрипел:

– Великий вождь Шеккер пить огненная вода… плясать индейский пляска… звать назад бизоны… звать на большой потлач…

Остальные не знали, как себя вести. Наконец, чувствуя необходимость как-то проявить опьянение, они выстроились перед Шеккером – Тефт, Гуденау и братья Лалли. Согнувшись в поясе, поматывая головами, подергивая локтями, они медленно двинулись по кругу, хриплыми голосами выкликая: «У-ху-ху, у-ху-ху». Они были удивлены: им нравилась эта пляска. В их ушах гремели призрачные барабаны. Ноги отбивали ритмы старинных преданий. Вместе с потом из пор вымывался постыдный страх. Из старых горьких трав стряпали они новое зелье. От виски просыпалась гордость и наследственная память. Они топали, подскакивали, наставляли друг на друга воображаемые рога и вполголоса повторяли: «У-ху-ху, у-ху-ху, у-ху-ху».

Они замерли. Им недоставало Коттона. А он влез на ограду и поверх загона всматривался в автостоянку и каменный дом. Они присоединились к Коттону.

– Эй, Коттон!

– Бледнолицый брат не плясать. Почему?

– Вы лучше туда гляньте, – ответил он. Они повиновались.

– Через час-полтора рассвет. Стрелки проснутся и начнут приводить в порядок оружие. А кто-нибудь сходит сюда взглянуть на добычу. – Коттон развернулся на перекладине. – А теперь посмотрите туда.

– Они обернулись.

– Вот они, бизоны. Никуда не ушли. Стоят здесь, здоровые, жирные, и травку щиплют, Я думал, они убегут, но они-то совсем ручные.

– Ну так что же?

– В чем дело?

– Бледнолицый брат говорить загадка.

Коттон спрыгнул вниз и уселся на землю, прислонясь спиной к ограде. Остальные тоже спустились и сели рядом. Расстегнув «молнию» на куртке, Коттон вытащил из-под майки армейскую бляху и принялся теребить ее, как четки.

– Худо дело? – спросил Лалли-2.

– Ага.

– А в чем проблема?

– В том, что мы своего не добились. Ни черта мы не добились!

Коттон обжег их взглядом, от волнения речь его стала невнятной.

– Что мы сделали? Выпустили бизонов на волю. А утром их окружат и убьют. Эти охотнички явились сюда, чтобы завтра пристрелить три десятка бизонов, и они своего не упустят.

Мы тут виски распиваем, пляски устраиваем, домой собираемся – а ни черта ведь не сделано! Поколению Коттона войну доставляли на дом. Играть в полицейских и гангстеров, в ковбоев и индейцев – этого им было мало. Стоило нажать на кнопку, чтобы с головой окунуться в сплошное насилие – так выглядела вьетнамская война на телеэкране. Коттон бредил Вьетнамом. Это была переносная война: поставишь телевизор в гостиной – вот тебе воздушный налет, перетащишь в спальню – вот тебе карательная операция, унесешь в ванную – вот тебе артобстрел с моря. Напалм на завтрак, горы трупов – к обеду. Мысленно Коттон не расставался с картой боевых действий. Его воображение щетинилось новейшими видами оружия. Вьетнамская деревня была для него реальнее индейского поселка. Он распростился с ребяческими фантазиями – первым высадиться на Луну или стать лучшим бейсболистом Америки. Вместо этого Коттон с остатками своего взвода пробирался через рисовые поля, поднимал в атаку солдат, осколком ему отрывало ногу, и президент награждал его орденом в Белом доме. Больше всего Коттон боялся, что, пока он вырастет, война кончится.

Вдвоем с матерью они жили на берегу озера в Рокки-Ривер, предместье Кливленда. Как-то вечером, после последних известий, покрутив ручку, чтобы найти программу с подробной военной сводкой, Коттон, распахнув с размаху дверь, явился к матери в спальню и – с воображаемым автоматом в руках – залег в засаде на кровати, а она между тем, сидя перед трюмо, готовилась к выходу в свет. Мать наложила на лицо тон, накрасила глаза, наклеила фальшивые ресницы. Коттон вспомнил, как в Квебеке она в первый же день потребовала вернуться в лоно цивилизации, потому что ей уже надоело. Мать обвела глаза карандашом и в уголках поставила черные точки. Коттон стал Замечать, что в последнее время она все хуже играет в теннис. Раньше она тигрицей металась по корту. Набрав на щеточку краску из серебряной коробочки, мать наложила тени на веки. Она то баловала Коттона, то муштровала. На скулы она наложила немного румян и растерла их. Джон вдруг подумал, что мать, должно быть, боится: молодость уходит, приближается одиночество, не хватает денег. А еще пуще она боится сына, потому что скоро он станет взрослым. Двумя оттенками помады она подкрасила губы, сверху прошлась бесцветным карандашом и приложила ко рту бумажную салфетку. Чтобы сохранить молодость, размышлял Коттон, матери нужно, чтобы сын оставался ребенком. Капнув духов за ушами, она поглядела на него в зеркало, улыбнулась и спросила: «Правда, мамочка у тебя красавица?»

– Чего ты боишься? – спросил Коттон. – Старости?

– Ну-ну, не хами.

– Я не хамлю, – ответил он. – Мне пятнадцать лет. Постарайся это усвоить. Меньше чем через два года мне исполнится семнадцать. И знаешь, что я тогда сделаю?

– Что?

– Пойду в морскую пехоту. Это разрешается, если родители дают письменное согласие.

– Я такого согласия не дам.

– Дашь. Ты наклюкаешься в день моего рождения и даже не посмотришь, что подписываешь. А если не подпишешь, я повешу на шею плакат и выйду с ним к кливлендскому яхт-клубу. А на плакате напишу: «Моей мамочке сорок два года».

– Только попробуй! – воскликнула мать.

И, взглянув в зеркало, побледнела под слоем косметики. У нее за спиной Джон Коттон, упершись локтями в шелковистое покрывало, держал ее на мушке, словно в руках у него был автомат.

Их познабливало. Похолодало, пот после недавней пляски подсох. Наступил тот последний, немощный предрассветный час, когда правда в цене, а иллюзии не в ходу.

Поаккуратней с ними, попридержал себя Коттон, поаккуратней. Они выложились до конца. Они сами не знали, что способны на такое. Они ведь еще пацаны – чуть пережмешь, и они разбредутся по загону, начнут драть на себе волосы, грызть ногти, подвывать сквозь сон от страха, и тогда их уже не собрать. Осталась самая малость. Так что поласковее. Сейчас нужен не кнут, а пряник.

– Вы ведь сами понимаете, в чем суть, – сказал им Коттон. – Наша цель – спасти бизонов. И мы своего почти добились. Почти – наша цель всего в двух милях отсюда. Вчера я поговорил с одним парнем из управления охоты и рыболовства: отсюда всего пара миль до границы заповедника. Другая граница проходит через Моголлонский перевал. От нас что требуется? Погнать стадо к границе заповедника и выставить его за ограду. Тогда бизоны окажутся на воле.

Коттон встал, засунул бляху под майку и застегнулся с таким видом, словно им предстоит сгонять в город поесть мороженого.

– Ладно, пошли! До рассвета осталось около часа, а самое трудное позади. Теперь нам надрываться не придется – понадобится только смекалка. Да вы только вообразите! Бизоны убегут куда хотят – хоть на сотню миль отсюда! И заповедником для них станет весь штат Аризона.

Остальные так и сидели на корточках.

– Как мы их погоним? – спросил Лалли-1.

– Проще простого. Так же, как их пригнали сюда парни из управления охоты. Тут, сказал мне этот парень, не хватает травы. Бизонам немного надо: пустили перед ними грузовик с кормушкой и подбрасывали им сена. А уж они бежали за грузовиком, как овечки. Они сейчас уже третий день не кормлены и оголодали.

– Мало ли кто оголодал! – возразил Шеккер. – Мне пока не, ясно, как все это будет.

– Да брось ты! Мы себе цену знаем, – улыбнулся Коттон. – Мы профессионалы, мы все можем и доказали это! Вот сено. – Он показал пальцем на сено. – Мы подадим его бизонам на блюдечке. Вот грузовик. – Он ткнул в грузовик. – Писуны опять за рулем! А вот Тефт. – И он указал на Тефта.

И Тефт, разрушитель самолетов, вскочил на ноги. Нависнув над остальными, он стал по стойке «смирно», щелкнув каблуками, на секунду сунул руку в карман и, застыв в нацистском приветствии, высоко поднял свой проводок:

– Зиг хайль!

16

Тьма сгущалась. Череда низких туч, сея мелким дождем, ползла над головами писунов. Но глаза их привыкли к темноте, дел было хоть отбавляй, а на изморось им было наплевать.

Лалли-2 отправился в загон спасать все, что уцелело, – фонарики, транзисторы, головные уборы.

Тефт обследовал грузовик. Коттон, Шеккер, Гуденау и Лалли-1 грузили сено. Даже опустив задний борт, им пришлось по двое закидывать в кузов тяжелые брикеты – весом от ста до двухсот фунтов.

Лалли-2 вернулся с одним транзистором, который кое-как работал. Остальное, сообщил он, пришло в негодность, в том числе и шляпы. Вряд ли кто захочет разгуливать с кучей бизоньего дерьма на голове.

Тефт доложил, что грузовик, выпущенный два года назад «форд», в приличном состоянии, горючего вполне хватит на две мили, в этом можно не сомневаться – когда в кузов падает сено, слышно, как в баке плещется бензин. Провод подсоединен, и машина готова.

Они забросили в кузов пять брикетов, подняли задний борт, положили в кузов винтовку и, по требованию Гуденау, бизонью голову и сами полезли в кузов, но тут Коттон вспомнил:

– Да, а подушечка?

– Ну ее! – ответил Лалли-2.

– Ну ее? – удивился его брат. – Вот так номер!

– Ты серьезно? – спросил Коттон.

– Серьезно, – с достоинством ответил Лалли-2. – И хватит об этом.

Соперничество между братьями Лалли граничило с психозом. Не умея держать в узде свои порывы, Лалли-1, после того как перебил в домике всю живность, еще раз открыто проявил ненависть к брату. Лалли-2 стал победителем в лагерном родео. Это было соревнование на время: требовалось проскакать от старта до расположенных в пятидесяти ярдах пустых бочек из-под бензина, отстоящих друг от друга на одинаковом расстоянии, как можно быстрее объехать вокруг каждой, свесившись в седле набок и не выпуская поводьев, а потом, снова сев в седло, вернуться к месту старта. Секундомер был пущен, но, поскольку Шеба относилась к Лалли-2 совсем как к собственному жеребенку, они умудрились на целых три секунды обойти соперника, занявшего второе место. Впервые за все лето победу в соревновании одержали писуны. Прошло несколько минут, и кто-то заметил, что над их домиком курится дымок. Все бросились тушить пожар. Как выяснилось, Лалли-1 поджег поролоновую подушечку, привезенную братом из дома, ту самую, без которой Лалли-2 не мог заснуть, ту самую, с которой он залезал по ночам под койку. Пока подушечку заливали водой, она наполовину сгорела и изошла черным дымом.

– Кончен разговор, – сказал Коттон, перелезая через борт. – Как будем проволоку резать?

Он вцепился в проволоку, стягивавшую брикет и потянул, но безрезультатно.

– Тефт, в кабине должны быть кусачки.

Кусачек Тефт не нашел.

– Черт! – огорчился Коттон.

– Гои несчастные, – усмехнулся Шеккер. – Здесь без бедного еврея не обойтись.

Он взял винтовку, поддел ее стволом проволоку и стал поворачивать приклад по часовой стрелке. Под слоем жира у Шеккера пряталась крепкая мускулатура. Наконец проволока лопнула.

Гуденау уже открыл рот, чтобы прокричать «ура», но Коттон зашикал на него:

– Тише! А то набегут охотнички и возьмут нас на мушку. Им один черт куда палить, лишь бы цель была живая. Так, все готовы? Тефт, помни: фары не включать. А когда мотор заведется – если, конечно, он заведется, – не гони, езжай помалу. Ну, давай!

Они ждали.

– Заводи же, Тефт! – сказал Коттон.

Подождали еще.

Потом из окна кабины высунулась длинная, словно пластмассовая, рука. В руке было что-то стыдливо зажато.

От Лоренса Тефта-третьего требовалось совершенство во всем. Предполагалось, что курс обучения он, как и его отец, пройдет в Эксетере и Дартмуте. Поскольку в школе мальчик не блистал, отец в марте сам повез его в Нью-Гэмпшир, чтобы лично договориться с директором колледжа. Пройдя через покрытый лужами квадратный двор, они подошли к административному корпусу, который студенты прозвали «Кремлем». Директор принял их, предложил им сесть, и, когда отец Тефта начал свою речь, из которой вытекало, что для сыновей старых питомцев этого учреждения правила приема следует смягчить, Лоренс перебил его и подробно рассказал, как ему приходилось угонять машины, после чего добавил, что Эксетер, на его, Лоренса, взгляд, может сам себя поцеловать в анальное отверстие. В наступившей гробовой тишине директор предложил мальчику выйти из кабинета и подождать, пока они с его отцом побеседуют. Лоренс повиновался. В приемной он обнаружил вазу с яблоками, приобретенными для студентов из директорского фонда. Одно яблоко он съел, остальные выкинул в окно. Между тем директор порекомендовал отправить мальчика в военный колледж или в летний лагерь подальше от дома. По мнению директора, мальчика необходимо приучить к дисциплине. Нужно, чтобы он созрел, приучился к компромиссам и как следствие приспособился к окружающей действительности. Директор сказал, что подходящий лагерь есть поблизости от Прескотта, в Аризоне. В результате родители и посадили Лоренса Тефта-третьего в июне на самолет, вылетавший из аэропорта Кеннеди, посадили под строгим надзором – как арестанта.

В руке у Тефта были зажаты ключи. Он высунул из кабины голову – на лице его играла идиотическая улыбка.

– Ключи! – промолвил он. – А я и не посмотрел! Они ключи в машине оставили! Вы только подумайте!

– Так поехали! – взмолился Коттон.

– Едем, едем!

Мотор завелся с пол-оборота. Но в коробке скоростей что-то затарахтело, грузовик затрясся и подпрыгнул, а писуны чуть не перелетели через борт.

– Ты чем там занимаешься, Тефт?! – гаркнул Коттон.

Снова показалась голова Тефта.

– Прошу занять места, джентльмены. Я в жизни не сидел – за рулем такого чудовища. У него четыре скорости – переключатель у руля да еще рычаг для передних и задних ведущих колес на полу. Вроде бы так. В общем, пока я ничего не понимаю. Наберитесь терпения.

Они сидели и ждали. Со второй попытки Тефт стронул грузовик с места, и, обогнув скирду, они – уже без тряски и тарахтения – поехали в направлении открытого выпаса.

Дождь перестал. Под беззвездным небом грузовик полз по заповеднику. Казалось, это утлая лодчонка пустилась в плавание по коварному морю: земля под колесами вздымалась высокими серебрящимися валами и чередой волн уходила в неведомое. Весной, после таяния снегов, и осенью, когда ливни увлажняли почву, здесь росли великолепные травы, но лето выдалось сухое, и зелень пожухла. Пятеро в кузове, встав коленями на брикеты сена, облокотились на крышу кабины и всматривались перед собой. Наконец впереди замаячили силуэты бизонов. Они по-прежнему держались вместе и пожевывали травку. Грузовик тихо приближался.

В ста ярдах от стада Тефт остановился и, высунув голову из кабины, повернулся к остальным:

– Извините, но мне не часто доводилось иметь дело с бизонами. Какие будут указания?

– Договоримся насчет сигналов, – сказал Коттон. – Я буду стучать тебе в заднее окошко: один стук – тормози, два – поезжай. Ладно?

– Отлично. Вопрос в том, что теперь делать. Сейчас, сию минуту. Как вести себя с бизонами?

Коттон помедлил с ответом, и минутного колебания было достаточно, чтобы вызвать тревогу у остальных.

– А если они на нас кинутся? – спросил Гуденау. – А если…

– Помните, как они чуть ограду не снесли? – вмешался Лалли-1. – Если они бревна, как спички, ломают, то что им грузовик, а значит…

– Вот что надо сделать, – влез Шеккер. – Подойти, пожать бизонам ручку и сказать на ушко: «Мы с вами братья по духу».

– В крематорий его! – заорали остальные.

Коттон положил конец беспокойству:

– Заткнитесь! Парень из управления говорил, что они почти что ручные и от сена их не оттащишь. А сено-то у нас в грузовике – это они живо смекнут.

– Но мы-то им чужие, – сказал Лалли-2.

– Попробовать нам все равно придется, – нетерпеливо ответил Коттон. – Главное, их не спугнуть. Надо, чтобы бизоны нам доверяли. Так что давайте без разговоров и без лишних движений. Тефт, поезжай помедленней, на самой малой скорости. И прямо на них.

Тефт насторожился:

– Прямо на них?

– Ну да. Когда окажемся в середине стада, я стукну в окошечко один раз – тогда стоп.

– Стоп? В середине стада?

– Все, договорились, – сказал Коттон. – А вы садитесь пока, где хотите. И не вылезайте. Не дергайтесь.

Все расселись на брикетах.

– Давай, Тефт! – скомандовал Коттон. – Мать честная! – помотал головой Тефт. Он повел грузовик на стадо. Животные перестали щипать траву и замерли. Повели головами. Потом повернулись – сперва быки, а потом и самки, – вглядываясь, внюхиваясь, вдумываясь. Может быть, они не поверили собственным глазам.

Из темноты на них выползало чудовище. На спине оно тащило свою молодь – пятерых попрыгунчиков с белыми мордочками. У одного в лапах была зажата железная палка. Другой держал за рога величественную голову благородного бизоньего вождя.

Со своей стороны, чем ближе подъезжали писуны к бизонам, тем меньше верилось им в успех дела. Легко сказать – затесаться в стадо чудовищ, гнев и мощь которых не под силу человеку. По собственной прихоти и собственной глупости писуны рисковали жизнью и безопасностью.

Грузовик приблизился вплотную к стаду, и оно расступилось. Бизоны разошлись в стороны. Когда машина оказалась в середине, Тефт услышал за спиной стук. Он нажал на тормоз и перевел рычаг на «нейтралку».

Наступила тишина – только пофыркивал выхлоп да иной раз копыта шуршали о гравий. Животные подошли ближе. Они окружили грузовик: до быков и самок, грознорогих, с клочковатыми бородами и тяжелыми горбами, было рукой подать. Коттон, Шеккер, Гуденау и братья Лалли застыли на своих брикетах. Они не смели ни почесаться, ни моргнуть. Им стало по-настоящему страшно.

Звери и дети вглядывались друг в друга. Они принюхивались друг к другу. И внезапно мальчишки двенадцати, четырнадцати, пятнадцати лет вновь стали детьми. Благословением на них снизошло дыханье невинных зверей. Их переполняло доселе неведомое чувство – нежность. Они обрели покой, и страх пропал. Минуту-другую все было как когда-то, в начальные времена – до страха, до зла, до смерти, в миг творения, когда земля была совсем новая и все живое процветало на ней, когда справедливость царила на земле и все живое держалось вместе и не забывало своего родства. На минуту-другую звери и дети стали друзьями – друзьями в тиши сладостной ночи, друзьями на мирных лугах Господних.

– Привет, бизоны!

Лалли-2, младший из них, заговорил с бизонами, как когда-то – со своей лошадью. Бизоны терпеливо внимали тоненькой флейте его голоса.

– Привет! – сказал Лалли-2. – Вы голодные? Мы хотим выпустить вас на волю. Идите куда хотите и делайте что хотите. Как раньше. У нас тут полно сена. Пошли с нами – мы вас накормим. Пошли с нами – никто не сделает вам больно, никто не будет в вас стрелять. Потому что мы выпустим вас на волю.

Из вскрытого брикета он вытащил клок сена и перебросил его через борт. Стоявшая рядом самка наклонила голову и принялась жевать.

Другие последовали примеру Лалли-2. Вырывая сено из брикета, они бросали его бизонам, и массивные головы склонялись за ним к земле.

Коттон дважды постучал по стеклу. Грузовик тронулся.