Текст книги "Теоретическая проверка"

Автор книги: Глеб Анфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Неожиданно щелкнул выключатель, и в комнате зажегся свет. Зажегся сам!

В первый момент, ослепленный, Барклай ничего не видел. Но уже через секунду он разглядел нечто чудовищное – смутную, полупрозрачную человеческую фигуру, которая медленно двигалась от выключателя в сторону рубильника общего энергоснабжения. Ошеломленный, Федор Илларионович громко, хотя слегка прерывающимся голосом, сказал:

– Это мне мерещится! Это самовнушение!

От фигуры послышался тихий, сдавленный шепот:

– Тоиди.

– Что? – крикнул Барклай.

Фигура не ответила. Мелкими рывками, задом, увязая в полу ногами, она направилась к рубильнику и с видимым усилием подняла его. В разгоряченном мозгу профессора кипело единственное упрямое стремление:

освободиться от миража, любой ценой скинуть этот зрительный образ.

– Нет! – заревел он и прыгнул на фигуру. И попал в студенистую мякоть.

– Этого не может быть! – Тут из камеры выкатилась еще одна полупрозрачная фигура. Был сдавленный крик:

– Даг!

Мягким обхватом обволокло ноги профессора. Он рухнул на живот. И в тот миг он узнал обе эти фигуры, именно фигуры, а не лица: то были Рубцовы призрачные, полуощутимые, полувидимые. Двое!

Барклай очнулся, лежа на полу, от сильной боли в верхней части живота.

Дверь камеры была закрыта и наружные гайки завинчены. И прямо на Федора Илларионовича шел, погружая ноги в пол, как в болото, полупрозрачный Рубцов. У него почти не было глаз, тускло просвечивали кости черепа, ткань одежды – вроде жидкого стекла. Барклай инстинктивно зажал лицо ладонями рук. Он не видел, как полупрозрачный нагнулся над ним, но почувствовал у себя на лбу эфемерные, текучие как вода пальцы. Барклай крепко вцепился ладонями в собственную физиономию. Это была мертвая хватка. У профессора были зажмурены глаза, сжаты и руки и зубы. Зачем?

В те жуткие секунды он не смог бы ответить на этот вопрос.

– Итотк, – сказал стекловидный, – К-то-ты?

Сделав невероятное усилие, Барклай сумел вывернуться, сбросил с себя мягкую, пронизывающую тесноту. Рывком подполз к двери, вскочил, ловко выключил свет, побежал по темному коридору. За ним никто не гнался.

У проходной остановился передохнуть. Мимо вахтера прошел с тщательно наигранным спокойствием. А выйдя на улицу, чуть не столкнулся лицом к лицу со своим сотрудником Иоссом – тот, выскочив из такси, торопливо шел к институтской проходной.

Барклай в это время скрылся в тени за газетным киоском. Иосс его не заметил.

* * *

Вернувшись домой, профессор застал супругу за хула-хупом. Извиваясь, как индийская балерина, она обкатывала тоненькую талию большим красным обручем.

– Прекрати! – крикнул ей Барклай.

– Федик, – сказала она воркующе, – тебе сейчас звонили.

– Кто?

– Такой симпатичный мужской голос. Со студии телевидения. Очень извинялся и сказал, что позвонит попозже.

– О, черт! – взревел Барклай. – Прекрати эту крутню!.. – Он схватил обруч и бросил его в угол.

Прошел к себе в кабинет. Шагал там из угла в угол, силился вернуть утраченную уравновешенность. И понимание сути событий. Сел в кресло и прислушался к себе. Ныло в животе, тянуло бок. Опять прыгало веко.

Федор Илларионович терпеть не мог этаких симптомов, боролся с ними тренировкой воли и дыхательной гимнастикой. И сейчас он принялся размеренно и глубоко дышать. А в голове его маячили стекловидные фигуры, и эта драка, завинченная камера, завтрашняя газета...

Придвинул телефон. Порылся в настольном алфавите. Набрал номер квартиры Рубцова...

* * *

Тем временем в институтский кабинет Мая прибежал Иосс. Отвинтил гайки и открыл дверь камеры. Полупрозрачный, неуклюже утопая в полу, влез в камеру, Иосс поддерживал его, скользя руками в мягкой, водянистой плоти. Забравшись в камеру, полупрозрачный прошипел:

– Обисапс. Спа-си-бо.

– Счастливо, д-дружище, – сказал, стуча зубами, Иосс. – Чем могу, помогаю, хоть пока ни дьявола не понимаю... – Он завинтил гайки наружного запора.

Разъяснение петель

Дома у Рубцова было полно народу. Оба Мая, Бригге, Гречишников, какой-то студент, узнавший о необыкновенном событии и сумевший проникнуть к самому его центру, фоторепортер, снимки которого пошли в завтрашний номер газеты "Жизнь", некий журналист, представившийся корреспондентом ежемесячника "Март", и еще несколько пронырливых тружеников прессы. Стоял дым коромыслом. Все курили, без умолку спорили друг с другом, держа в центре внимания, конечно, виновников торжества.

Двойники были порядочно утомлены, ибо Бригге, с одобрения Гречишникова, после пресс-конференции сумел-таки протащить Маев через кучу научных экспертиз и анализов. Благодаря напористости и обширным знакомствам Бригге, Рубцовы отдали на суд аналитикам частицы зубов и пряди волос, пробы желудочного сока, электрокардиограммы, энцефалограммы. Юра возил их даже в свой плавательный бассейн, где спортивный врач пустил в ход систему силомеров, доказавших небольшое физическое преимущество Двойника перед Маем. Двойник объяснил это тем, что он несколько старше и поэтому вправе называть Мая "мальчишкой". Словом, после двухчасовых мытарств двойники заслуживали отдых, который, однако, судя по домашней обстановке, предвиделся не скоро...

– Детерминизм, железный метафизический детерминизм, – восторженно вещал гость-студент, – где он теперь?!

– Детерминизм неприкосновенен, – устало сказал Двойник, – но причинные связи шире и многообразнее, чем принято было считать.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться студент.

– Все дело в структурных подвакуумных каналах, – продолжал Двойник, еще Фейнман и Дайсон описывали античастицы как частицы, существующие в обратном времени. Правда, там была голая математическая формализация.

Однако в работах Бригге и Ермакова была установлена аксиоматика мега-волновой функции бытия. Вслед за ними Гречишников дал истолкование подвакуумному сдвигу. И вот в струе этих исследований мной был рассмотрен вопрос об интерференции волн бытия, обращении времени и резонансе событий в сопровождающем поле. Эти работы выполнены при постоянной дружеской помощи моих коллег и товарищей Бригге и Гречишникова, которые присутствуют здесь и которых я от души благодарю.

Раздались аплодисменты. Бригге покраснел, вынул изо рта спичку и картинно раскланялся, а Саша запротестовал:

– Я только считал немножко... И до последнего времени не совсем верил в главное, в эффект петли. Честно говоря, еще час назад я не вполне доверял факту раздвоения Рубцова... Но теперь эффект петли, видимо, доказан.

– Именно! – гордо воскликнул Двойник. – И доказан неопровержимо...

Май протиснулся в кухню. Ему вдруг стало неинтересно. Открыл окно.

Вдыхая свежий холодный воздух, думал, что завтра, в это повторное сегодня, и он станет таким же уверенным в себе и торжествующим, как Двойник. И ему было жалко нервных и трудных дней, что предшествовали сегодняшнему утру. Жалко сумасшедшей секретной работы, молчаливой драки с упрямым Барклаем, даже неопределенности в отношениях с Литой. И пришло в голову, что Двойник слишком жестоко обошелся с Климовым... Май сидел и думал, и ему было невесело, неприятно томило чувство твердой предрешенности, в которой он сейчас жил.

Тем временем Двойник уверенно развивал теорию интегрального детерминизма. Потом перешел к проблеме физического умножения. Говорил, что при достаточном интервале прогноза возможно не только удвоение, но и утроение, учетверение, удесятерение тел.

Вдруг остановился, взглянул на часы, хлопнул себя по лбу, вспомнив о важном. Обвел глазами присутствующих и остановился на Иоссе:

– Николай Осипович, нельзя ли попросить вас об одной маленькой услуге?

– Командуйте, Май Сергеевич.

– Отлично. Это может сделать только сотрудник нашего института, никого другого не пропустят. Пожалуйста, Николай Осипович, съездите сейчас в институт. В моем кабинете, возле камеры сгущения, прилипло к полу несчастное полупрозрачное существо. Не пугайтесь его, откройте камеру, помогите ему туда забраться и завинтите наружный запор. Вот и все. Не спрашивайте пока подробностей.

Иосс потоптался в нерешительности, махнул рукой:

– Еду, ладно! – и быстро вышел.

– Там, в институте, – продолжал Двойник, – некоторое время тому назад некий злоумышленник выключил энергопитание и открыл камеру сгущения, где создан квант пространства с обращенным временем. Мне пришлось выйти из кванта, чтобы включить питание и закрыть камеру снаружи, иначе дальнейшее продвижение в прошлое было бы невозможно. А теперь инженер Иосс поможет мне войти обратно в камеру и завинтит ее снаружи.

– Значит вас сейчас там двое – один едет к сегодняшнему утру, а другой дожидается Иосса? – спросил студент.

– Именно так.

– А всего четверо?

– Да, считая меня и, так сказать, естественного Мая Рубцова, четверо.

Причем, в самое время происшествия нас было пятеро.

– Пятеро?

– Конечно, – сказал Двойник, – вообразите, что камера открыта на полпути из завтра и считайте: во-первых, есть я, сидящий в камере с самого начала – с завтрашнего дня; во-вторых, я, посаженный в камеру Иоссом; значит, в камере нас двое, – Он загнул два пальца. – Кроме того, есть я, вылезший из камеры, чтобы навести порядок. – Загнулся третий палец. – Плюс я, стоящий сейчас перед вами, – он ткнул себе в грудь. – И, наконец, я, еще не побывавший в камере, то есть тот Май Рубцов, который в данный момент пребывает на кухне. Всего пять.

Среди слушателей было замешательство. Двойник начал раздражаться.

– Хорошо, – сказал он, – взгляните сюда. – Он нарисовал на скатерти петлю со стрелками:

[Image] – Вправо идет обычное наше с вами прямое время, влево обращенное.

Чертеж изображает линию бытия. Она похожа на петлю и отражает путешествие тела в прошлое и обратно. Тело непрерывно существовало до старта в прошлое, тут повернуло во времени назад, существовало до финиша в прошлом, потом опять повернуло во времени и стало существовать обычным порядком. Линия бытия здесь сложена втрое. Значит, пока есть петля, существует три тела: одно в обратном времени и два в прямом. Это ясно?

– Ясно, – раздался голос студента.

– Допустим, – сказал Двойник. – А теперь представьте себе, что на линии бытия в результате внешнего вмешательства возникла вторая петля. – Он нарисовал нечто похожее на канцелярскую скрепку:

[Image] – Сколько тут сосуществующих параллельных участков?

– Раз – два – три – четыре – пять, – сосчитал студент.

– То-то! – сказал Двойник и расставил стрелки. – Два в обратном и три в прямом времени. На экране локатора будущего эта кривая и зафиксирована.

Она послужила сигналом о неизбежной осуществимости эксперимента.

– Здорово! – восхитился студент. – А может быть, какая-нибудь другая, более сложная петля?

– Видимо, да, – сказал Двойник. – Например, такая... – Он нарисовал:

[Image] – Тут из одного тела получается одиннадцать. Пять благополучно путешествуют из будущего в прошлое, а шесть пребывают в мире прямого времени. Если говорить о бытии вне камеры, то тело умножается в шесть раз.

– Блеск! – сказал студент.

Умножение тел

После того как публика, пошумев, уяснила сущность умножения тел в простых и сложных петлях времени, посыпались вопросы:

– Извините, товарищ Рубцов, – сказал журналист из ежемесячника "Март" и встал со своего места, щелкнув каблуками, – возможно ли таким способом увеличить численность, э... футболистов?

– Возможно, – сказал Двойник, – хоть почти невероятно. Но только при условии, что в играх их не будут калечить и убивать.

– Почему? – спросил разочарованно бравый журналист.

– Потому что ни одно из размноженных тел нельзя уничтожить. Ведь тогда линия бытия прервется, и никакой петли не получится – некому будет залезать в камеру, чтобы ехать в прошлое. Локатор будущего не увидит заказанного процесса, ибо он просто не состоится.

– А танцовщиц и певиц? – спросил журналист. – Можно умножать?

– Да, можно. В принципе, конечно.

– А студентов? – спросил студент. – Хотя бы на денек перед экзаменом?

– О, боже! – Двойнику надоели чепуховые вопросы. – Я думаю, если уж умножать, то неодушевленные предметы – электрограммофоны, пылесосы, автомобили. Их можно было бы сдавать на прокат с полной гарантией исправности на сутки вперед. И еще... Как вы думаете, что еще? Нечто очень нужное...

– Деньги, деньги! – воскликнули вместе студент и фотограф.

– Наконец-то! – одобрил догадку Двойник. – Позавчера я проверил установку на обыкновенном двугривенном. Правда, он был умножен только на два и только на полчаса. Вот он... – Двойник поднял над головой беленькую монетку. – Эту реликвию я оставил как доказательство того, что иногда можно брать деньги взаймы у будущего. К сожалению, с неминуемым возвратом. Сумму, полученную сегодня, вы обязаны завтра послать в прошлое.

– А больше, чем на сутки, можно занимать? – с надеждой спросил студент.

– Любое умножение только на сутки, не более, точнее на 23 часа 49 минут и 22 плюс-минус 3 секунды.

Студенту стало грустно. Прочая публика тоже затосковала о невозможности занимать деньги у отдаленного будущего. Выразили надежду, что всемогущая наука преодолеет этот запрет. И в это время вернулся Иосс.

Взоры устремились к нему.

Объяснение прозрачности

– Разумеется, все в порядке, – сказал Двойник.

– Да, – сказал Иосс. – В порядке. У меня до сих пор трясутся руки...

Это было привидение, а не человек. Май Сергеевич. Черт знает что...

Домой не мог идти, вот вернулся...

– Это был я, но почти весь в обратном времени, – Двойник встал, чувствуя, что надо дать следующую порцию разъяснении. Он откашлялся и начал. – Прошу внимания. Дело вот в чем. Процесс обращения времени есть процесс перевода объекта из области положительных энергий в область отрицательных энергий. У меня в аппарате перевод выполняется на тоннельном эффекте. Объект как бы проваливается под пустоту. Для этого служит устройство, которое я назвал поворотным приводом. Оно включается дважды на старте и на финише. Причем, при повороте на старте выделяется значительная энергия. Она идет в достаточно емкие аккумуляторы. А при повороте на финише эта энергия, наоборот, расходуется. Объект как бы выталкивается обратно в область положительных энергий. Должен сказать, для живого существа операция не из приятных. Итак, тело, существующее в отрицательном времени, есть тело отрицательной энергии. Иными словами, энергия его частиц и полей меньше, чем нуль. И благодаря этому в нашем мире оно не может быть воспринято и зафиксировано через посредство обычных и даже весьма сильных воздействий. Таковы общеизвестные следствия из элементарной теории Дирака. Я понятно говорю?

– Смотря для кого, – сказал фотограф.

– Вполне понятно и популярно, – сказал студент.

– Значит, непонятно, – сказал Двойник. – В таком случае прошу верить мне на слово. Вот что надо понять: тело, существующее в обращенном времени, для тел прямого времени является просто пустотой. Вы можете освещать его прожекторами, стрелять в него из пушки – оно останется неуязвимым, неощутимым и невидимым.

– Вот так понятно, – сказал фотограф.

– Очень рад, хоть и не уверен, – сказал Двойник. – Идем дальше.

Полностью обращается время в моей установке лишь при прочно закрытой камере. Когда камера открывается, в нее проникает внешний мир, просачивается вместе с ним его прямое время. Так что же происходит, когда объект отрицательной энергии соприкасается с объектом положительной энергии?

– Аннигиляция! Взаимное уничтожение! – радостно воскликнул студент.

– Ошибаетесь! Врете в простейших вопросах! – недовольно сказал Двойник.

– На каком вы курсе?

– На втором, – студент потупился.

– Вам пора понимать, что тут нет столкновения антител, а значит, не может быть никакой аннигиляции. Тело отрицательной энергии – не антитело. Странно теперь учится молодежь!..

Студент сидел пунцовый.

– Так вот, – заключил Двойник, – никакого взрыва не будет. Влияние внешнего мира весьма медленно начнет поворачивать тело обращенного времени в свою сторону. Будут происходить повороты атомов и целых молекул. В первый внешний час тело воспринимается не полностью, а лишь теми частицами, которые успели встать в прямое время. Значит, оно будет полупрозрачным и полупроницаемым для внешнего мира. Наоборот, для него полупроницаемым и полупрозрачным будет внешний мир. Вам ясно?

Слушателям было не ясно, исключая, разумеется, физиков. Но Двойнику надоело объяснять. Подмигнув Иоссу, он объявил:

– Кто не понял, поступайте в университет. Другие вопросы есть?

После недолгого молчания раздался твердый голос журналиста:

– Есть один вопрос, товарищ Рубцов. Разрешите?

– Слушаю, – сказал Двойник.

– Удалось ли установить личность преступника, совершившего незаконное открытие камеры?

– Нет, я же говорил, что не смог разглядеть лица.

– И до сих пор не произведено его задержание?

– Нет, конечно!

– Ну, я спешу, до свидания, – сказал журналист и вышел, чеканя шаг.

Присутствующие многозначительно переглянулись.

Опять зазвонил телефон. Двойник ответил:

– О! Добрый вечер, Федор Илларионович!.. Не ожидал, никак не ожидал...

Очень хорошо... Давно пора... Конечно, конечно... Спасибо. – Произнося эти вежливые слова, Двойник не верил своим ушам: профессор Барклай заявил о своем полном согласии с работой Рубцова; о пересмотре своего отношения к нему, Рубцову; о том, что утром, как понял профессор, был возврат Рубцова из суточного прогноза; что завтра, на старте, по приглашению Барклая, будут присутствовать представители прессы, кино, телевидения...

Конец дня

Лита ушла из редакции в приподнятом настроении. Этот богатый событиями, сумбурный, острый день уже не удивлял ее. Сейчас, в конце, он вылился в безотчетную праздничность. Лита не помнила своих страхов, болезненных недоумении и слез. Ее не пугало раздвоение Мая. Теперь это было интересно и даже смешно. Там, в редакции, было весело отличать сегодняшнего Мая от завтрашнего. Лита это делала так безошибочно, что Юра Бригге охал и восхищался, будто Литино чутье было удивительнее самого раздвоения.

Сидя в полупустом троллейбусе, Лита мысленно прикинула, в чем же заключается отличие Маев. Завтрашний, решила она, мужественнее, ловчее, увереннее. Пожалуй, порой он бывал слишком уверен, самоуверен больше, чем хотелось бы Лиге. Зато сегодняшний Май тише и теплее. И в нем было послушание – послушание завтрашнему. Это было немножко неприятно. Оба они другие, не такие, каким был единый Май вчера. Подумав об этом. Лита немножко пофантазировала на тему о раздвоении мужчин.

Впрочем, главным в ее состоянии было чувство здорово сделанного дела, чувство газетной удачи, в которой она была прямой участницей и исполнительницей. Такого еще не случалось в маленькой редакционной жизни Литы. И еще ее смешило любопытное поведение главного редактора, который оказался таким умелым интервьюером и ловким кавалером.

Недалеко от дома Мая сверкал огнями "Гастроном". Он был яркий и манящий. Прикинув сумму гонорара, неожиданно заработанного сегодня, Лита решила, что вполне уместно истратить в этом "Гастрономе" двадцать рублей, отложенные в прошлую получку на туфли. К Маям она явилась с двумя тяжелыми пакетами.

Когда Лита вошла, Саша Гречишников мягко выпроваживал посторонних. Он говорил, что Двойнику надо отдохнуть после перенапряженных суток, а Маю перед путешествием во вчера. Гости понимающе кивали, одевались и искоса поглядывали на шеренгу бутылок, которую Лита выстраивала на подоконнике.

Наконец, дверь за гостями закрылась, и Саша спросил Литу:

– Ну как, сестрица, готов завтрашний чудо-номер?

– Ой, мальчишки, это был фурор! На газете, которую привез Май, была маленькая клякса на третьей полосе внизу, а на нашей газете ее сперва не получилось. Так рабочие в типографии совсем обезумели. Технолог цеха сам мудрил над матрицей, чтобы эта клякса вышла. В общем, наша газета как две капли воды похожа на твою, – она кивнула Двойнику. – Фотографии абсолютно одинаковые. А текст одной корреспонденции сперва был немножко другой, но главный его поправил, и стала точная копия!..

Юра возвестил:

– Внимание! Благодаря тонкой сообразительности, яркому темпераменту и щедрому бескорыстию научно-газетной феи Аэлиты Усковой объявляется внеочередная разрядка атмосферы! – Он хлопнул пробкой и разлил вино по бокалам. – Отныне налагается запрет на научные темы! Да здравствуют умноженные Май! Ура!..

– Ура! – подхватили все.

Перед стартом

Май устроился на кровати, Двойник – на диване. Не спали и дымили сигаретами. Говорить не хотелось. Оба устали.

Двойник пытался догадаться, кем бы мог быть злоумышленник, открывший камеру. Климов? Что-то он пропал, как в воду канул – Барклай вот объявился и больно уж бодро высказал признание, сам себя высек. Не очень похоже на Барклая...

А Май вспоминал начало. Припомнил, как набрал кодированный запрос, как вставил его в локатор будущего, надеясь хоть на пятиминутную петлю с разрешенным прогнозом. И как экран заполнило сплошной зеленью. Это был знак удачи – резко выраженной интерференции волн бытия. Тогда он набрал на коммутаторе заказ на разрешение максимального – суточного прогноза с полной загрузкой камеры. И завертел ручку строчного сжатия и увидел то, на что не смел и надеяться: суточную двойную петлю. Она была яркая и гладкая. И именно двойная! Май только сейчас вспомнил эту подробность.

В памяти четко встал ее характерный рисунок.

Значит, решил Май, с Двойником что-то творилось в пути из завтра.

Сказал громко:

– Петля на локаторе была двойная.

– Разумеется, – не сразу отозвался Двойник, он уже начал дремать.

– Что там произошло?

– Я рассказывал. Не надо было тебе уединяться на кухне и заниматься мировой скорбью.

– Расскажи.

– Нет. Не положено. Во-первых, тебе будет неинтересно, во-вторых, не судьба. Я точно повторил то, что слышал вчера от Двойника.

Май не стал отвечать. Значит так надо, ничего не поделаешь.

– Давай-ка спать, – изрек, зевая, Двойник. Май закрыл глаза и вспомнил, что было утром дальше: щелчок автомата, отключившего поворотный привод, и этот грохот, урчащий, почти инфразвуковой гром обращения времени в камере. И перепуганные лица Климова, Иосса, парня из охраны, врача...

Хотел спросить у Двойника, насколько неприятен поворот, больно ли переходить в отрицательное время и отрицательную энергию. Прислушался Двойник уже уснул. Нет так нет. И едва ли был резон задавать подобные вопросы.

* * *

...Серое осеннее утро. И треск будильника. Диван был пустой. Двойника не было. На столе лежала записка – "Из гуманности даю тебе поспать лишний час, иду кое-что подготовить, начало в 10.40. Двойник".

Май машинально помахал руками и ногами, считая, что делает зарядку.

Принял холодный душ, крепко обтерся и только тогда сбросил с себя остатки сна. Перечитал записку Двойника, крякнул и пошел бриться. Ни о чем особенном не думалось. Состояние было нормальное – выспался хорошо.

Настроение тоже ничего, только чуть напряженное, как у студента перед экзаменом. Замурлыкал себе под нос привязавшееся вчера "Пустоведы-дармоеды".

Завтракая, размышлял о матричном представлении функции бытия. Даже положил перед собой лист бумаги. Но никаких идей в голову не приходило.

* * *

Было самое начало одиннадцатого, когда Май вышел из дому. И тотчас почувствовал себя в окружении зорких глаз. Какой-то парень торчал на лестничной площадке. Когда Май проходил, он смотрел вниз, облокотясь о перила. Внизу тоже были какие-то молодые люди. Они стояли кучкой и нарочито не взглянули на проходившего Мая. На углу стояла "Волга", которая двинулась с места, как только Май ее миновал. "Наверное, у меня началась мания преследования", – подумал Май;

"Волга" проехала за троллейбусную остановку и остановилась. Май, назло "Волге", решил не ждать троллейбуса и идти пешком. Через некоторое время оглянулся – "Волга" стояла на прежнем месте, но шагах в двадцати вслед за Маем шел один из тех молодых людей, что были возле его дома.

Другого из той же группки увидел на противоположной стороне улицы.

"Ну и судьба!" – подумал Май и сел на скамейку, стоявшую у стены. Ему захотелось удрать от непрошенных телохранителей. И было досадно, что так скоро, через полчаса – начало эксперимента.

Парень, шедший за Маем, показался вблизи. Вот он совсем рядом. Идет, не спеша, прогуливается. И не глядит на Мая.

– Эй, гражданин! – громко позвал Май.

– Вы меня? – обернулся парень.

– А вы кого? Не меня?

– Чего? – парень запнулся.

– Не меня ли, говорю, стережете?

Парень не ответил. Стоял вполоборота к Маю и молчал. А в это время подъехала "Волга". Она затормозила возле самой скамейки, и из нее выскочил вчерашний гость-журналист, который спрашивал об умножении футболистов.

– Приветствую вас, Май Сергеевич! Не подвезти ли? – осведомился он.

– Куда?

– В институт, я полагаю. У меня, видите, транспорт.

– Неужели вы не понимаете, что ничего не будет! – заговорил раздраженно Май. – Ничего, ровным счетом, не помешает! Зачем же вы лезете!

Журналист ни капельки не смутился:

– Для порядка, Май Сергеевич, и для безопасности. Прецеденты имеются.

Наш долг...

– Катитесь вы к чертовой бабушке!

– Ну, хорошо, – начал успокаивать собеседник, – отдохните, только не надо волноваться.

Он сел в машину и медленно тронул ее. Парень тоже тихонько зашагал вперед.

Май выждал с минуту и почувствовал, что не может этак безропотно повиноваться. Им, как вчера утром, завладело вдруг отчаянное стремление испытать эту жесткую предрешенность событий, сделать что-то нелепое...

Оглянулся... Юркнул в парадное. Под лестницей была дверь во двор. Во дворе было пустынно, тихо после шумной улицы и росло несколько деревьев. Май бросился к одному из них, стоявшему в глубине двора у забора. Спрятался за ствол и огляделся. Никого. Подскочив, схватился за толстую ветку, держась за нее, взобрался на высокий забор. По ту сторону был узенький переулок. Спрыгнул за забор в переулок и услышал отрывистый собачий лай. Он слышался со двора. "Ищейку спустили, скоты", – мелькнула догадка. Побежал по переулку вправо, и в ушах стоял этот мерзкий лай. За поворотом стоял "Москвич", дверца была полуоткрыта, водитель стоял недалеко и пил газировку из автомата. Май по-обезьяньи впрыгнул в машину, поспешно отпустил тормоз и нажал газ. Рванул вперед.

"Стой! – истошно заорал водитель,– стой!" И опять почудился собачий лай. "Вперед, вперед", – подстегивал себя Май. Прямо перед глазами маячили автомобильные часы. На них было двенадцать минут одиннадцатого.

Май гнал машину, петляя по переулкам и проездам. Сверлило чисто мальчишеское желание: перехитрить телохранителей и явиться в институт без эскорта, одному. Захваченный озорной безнаказанностью, он резал углы по тротуарам, лихо мчался под запретными знаками. Еще два поворота, беззаконное пересечение широкой улицы – и он у цели.

Остановил "Москвич", выскочил из него и... увидел впереди ту самую "Волгу", от которой хотел избавиться. Она явно прибыла сюда раньше. А возле "Волги" стоял Двойник в белом рабочем халате. И рядом – журналист, который, увидев Мая, помахал ему поднятой рукой. В жесте этом были приветливое успокоение и великодушное прощение шалости.

Маю не хотелось смотреть на него. Пошел прямо в проходную.

Вместо привычного вахтера в проходной были два солдата с автоматами.

Выгнув груди, они стояли по стойке "смирно" и держали равнение на Мая.

Вот тут-то Май отрезвел от рецидива детской необузданности. И покорно опустил руки.

Посмотрел на часы. До опыта оставалось одиннадцать минут. Почувствовал, что не все еще сделано, что-то нужное им забыто. Повернул и пошел прочь из проходной, на улицу. И, выйдя, столкнулся лицом к лицу с главным редактором газеты "Жизнь".

– Здравствуйте, Май Сергеевич! Очень рад вас видеть... – с тенью озабоченного вопроса, но вместе с тем с почтительной и веселой любезностью главный пожал вялую руку Мая. Поодаль стояли Лита и фотограф. Май кивнул им, не глядя на них. Он смотрел на угнанного им "Москвича". Вокруг машины хлопотали два орудовца.

– Ты ничего не забыл? – крикнул Маю Двойник.

"Ба! – вспомнил Май. – Надо же купить сегодняшних газет, ради этого я, наверное, и вышел из проходной!" Побежал к киоску.

– Погоди! – Двойник обратился к Лите. – Купи, пожалуйста, газет вон там... – И снова Маю. – А ты иди сюда.

Май чувствовал себя омерзительно: он был рабом, собственностью Двойника, собственностью румяного улыбающегося журналиста, и этих солдат, и времени, которое ползло к неминуемому старту в прошлое.

– Не хандри, – тихо сказал Двойник Маю, и журналист корректно отошел. Получилось очень мило.

– Кролику дали побаловаться, – зло сказал Май. – Хозяева.

– Ну-ну, не надо так. Ты сам хотел вкусить свободы.

– После моего побега этот тип догадался позвонить тебе?

– Именно. Разум восторжествовал.

Они пошли к проходной. Миновали крутогрудых солдат, которые беспрепятственно пропустили их.

– А где же вахтер? – спросил Май.

– Вызван на допрос, – сказал Двойник. – И, кажется, собщил там такое, что над одним нашим общим знакомым нависла угроза серьезных неприятностей.

– Что ты мелешь?

– Ничего. Молчу. Кстати, Климов попал в сумасшедший дом.

Подбежала Лита и положила в руки Маю пачку газет. Май машинально рассовал их по карманам. Лита робко взяла обоих Маев под руки и сказала:

– Ребята, я всю ночь думала над одним вопросом. Можно спросить?

– Ну конечно, – сказал Двойник.

– Что, если Май не полезет в эту камеру? Что тогда будет?

– Это невозможно, – сказали вместе Май и Двойник.

– Почему? Ведь ты можешь отказаться, да Май? И вас будет двое.

– Не будет. Тогда все на свете вернулось бы во вчера. Весь мир. Как ты не понимаешь! А это невозможно, так как весь мир не помещается в нашу камеру.

– Не понимаю!

– Когда предсказано солнечное затмение, оно обязано состояться, ясно тебе?

– Нет, нет! – Лита покраснела и заговорила сбивчиво. – Ведь можно перед затмением, ну.., расстрелять Луну из какой-нибудь пушки...

– Попробуй, расстреляй... – грустно усмехнулся Май.

Старт

Институт изучения пустоты гудел, как потревоженный улей. Никто не работал. Все сгрудились в коридорах, по которым Рубцовы шли к себе в лабораторию. Май продвигались среди удивленных, неумолчно говорящих, горячо приветствующих человеческих стен, и многие норовили пожать им руки, хлопнуть по плечу, просто дотронуться до необыкновенных двойников. Пресса сделала свое дело. Вместо сомнений и обсуждений был восторг, восхищение тем, во что вчера никто бы не поверил.

Лаборатория напоминала театр. Парень из охраны не пускал туда никого, кроме ближайших сотрудников и лиц, которых специально пригласили Двойник, Барклай и журналист. Перед лабораторными столами стояло штук двадцать разнокалиберных стульев, на них разместились начальники институтских отделов и лабораторий, гости из Ипра, группирующиеся вокруг Гречишникова и Бригге. В первом ряду сидел профессор Лютиков. Он улыбался своей соседке, юной аспирантке и что-то говорил ей об обращении времени. Та жадно внимала, шевеля мохнатыми ресницами. Вообще среди присутствующих были интересные дамы – упомянутая аспирантка, супруга профессора Барклая, Лита. Поближе к ним удобно пристроился главный редактор газеты "Жизнь".