Текст книги "Игрушка Белоглазого Чу"

Автор книги: Глеб Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Тем временем, Иван Карлович, устав ждать обещанного перформанса, ослабил пояс на вздувшемся после ужина брюшке, предпринял первые попытки вылезти из-за стола. Через пять минут, вылезши из-за стола ровно наполовину, младший Иванов застыл, а через минуту сила земного притяжения усадила его обратно. И виной тому был не сердечный приступ, не ревматизм или прострел – то был ЗВУК. Источник звука находился прямо напротив Ивана Карловича – на крохотной сценке по стойке смирно стоял паренек с распухшим от слез лицом, двигались лишь его губы. Все разговоры, звон бокалов и посуды в секунду стихли, остался только один голос. Паренек с первобытной жестокостью и беспощадностью выстреливал в посетителей, сидящих за столиками, словами хитов – блатных и не очень, добавляя им какой-то абсолютно нелогичный, апокалипсический ритм. Алексей то разгонял слова так, что они звучали автоматными очередями, то делал неожиданные рваные паузы или выговаривал целые предложения по буковке. Тон преисполненного отчаяньем и ненавистью голоса не менялся, варьировалась только громкость – от оглушительного крика до еле слышного шепота – для сравнения можно представить себе человека с одним барабаном, по которому он то лупит со всей силы тяжелей колотушкой, то еле дотрагивается подушечками пальцев. Музыки не было, да и песнями эти речитативы вряд ли бы кто назвал. Казалось, что злая сила через речевой аппарат юнца нашла проход в этот мир, и теперь заставляет всех слушать его, затаив дыханье. Посетители замерли – кто с не донесенной до рта вилкой или рюмкой, кто с открытым ртом, в котором покоились кусочки не пережеванной пищи. Соляными столпами застыли официанты – те, что в момент начала выступления разливали гостям напитки, наполнили бокалы сперва с горочкой, а потом и вовсе вылили все содержимое бутылок через край на скатерть, совершенно того не заметив. Даже убитый горем Борис Карлович осушил глаза, чтобы тут же взглядом прикипеть к Алексею. Весь ресторан превратился в музей восковых фигур. Но вот Алексей выплюнул последнюю строчку песни «В таверне тихо плачет скрипка» и тишина вязким студнем растеклась по ресторану, наполнив собой каждый закуток. Несколько долгих минут все оставались в неподвижности, потом постепенно заморгали глаза, засопели носы, глотки принялись откашливаться, а головы крутиться. Люди приходили в себя как после сеанса глубокого гипноза. Раздался одинокий хлопок, через секунду второй, а еще через секунду ресторан утонул в громе оваций. «То, что надо!» – в голове Ивана Карловича разноцветными брызгами вспыхнул праздничный салют. Он без спроса схватил с соседнего столика початую бутылку водки и сделал из горлышка несколько долгих глотков, поздравляя себя с великим Открытием.

Ивану Иванову потребовалось чуть ли не облизать ботинки старшего брата, прежде чем тот, горделиво поглядывая сверху вниз, разрешил таки забрать Алексея в Москву. Не задаром, разумеется, а получив несколько пачек настоящих стодолларовых купюр в качестве компенсации. Приобретя и тут же лишившись яркого артиста, который без труда сделал бы ресторан «У дяди Бори» местом культовым не только в родном городке, но и во всем Тенькинском районе, Борис Карлович не расстраивался. Он ликовал – уесть брата все же удалось! Так Алексей поступил в полное распоряжение московского продюсера Ивана Карловича Иванова, который тут же определил юное дарование как «сверх новая звезда, надежда русского хип-хопа». То, что Алексей знать не знал, что такое хип-хоп или рэп, значения не имело.

– Меня, в обще-то, и не Алексеем вовсе звать, – грустно признался Геше мессия. – Батя с мамкой меня Дмитрием нарекли. Да только Иван Крлович не согласился. Ты, говорит, звезда – единственная и неповторимая. А Дмитриев и Дим всяких у нас на эстрадном небосклоне, как говна в компостной яме. Будешь теперь, говорит, Алексеем, а сценический псевдоним у тебя будет Лёха.

– Нормальный пиар-ход, – не зная, что сказать, промямлил Друзилкин.

– Вот-вот, и Карлыч то же говорит. Типа, я по паспорту Иванов, а для бизнеса и тусовки – Миттельшниц. Кому, говорит, человек с фамилией Иванов интересен? – Лёха-Дима вздохнул. – Совсем он меня заебал, шницель сраный. Целый год меня по кабакам всяким возил, да по клубам пидерским, на хлебе и воде держал, а на заработанные деньги тачку купить заставил. Ягуар, блядь! Да нахуй он мне срался?! Я и водить-то не умею. А он, типа, имидж – это все! Я его в первый же день, ягуар этот, о столб фонарный расхуярил. А Карлыч, сука такая, теперь другую фишку придумал – всем похуй, что ты на ягуаре ездишь. Да еще и в тряпье это хламидозное обряжаться заставлет – снова имидж. А завтра скажет, похуй имидж, напяливай фрак.

– Ну, да, – неопределенно хмыкнул Геша. Рассказ лже-Алексея ему в принципе понравился – хорошая жизненная история, вот только использовать ее в сюжете с Пузднецовым и Шаймордановым удастся вряд ли. Осознание этого факта Гешу расстроило.

– Я теперь должен папику жопу облизать, чтоб он меня в большой космос запустил, – продолжал жаловаться артист. – А как к нему подмажешься? Карлыч говорит, эксклюзив нужен, чтоб за душу брало. А у меня эксклюзива ноль! Я сам ни строчки в жизни не придумал. На тебя, братишка, только и надеюсь. Тебя-то, кстати, звать как?

– Георгий, – Геша протянул Алексею-Дмитрию руку, которую тот крепко пожал. Геша хотел добавить, что он молодой московский писатель и строчек за свою, пока еще недолгую, творческую жизнь напридумывал уйму, но не успел.

– Приэхали, – недоверчиво поглядывая на пассажиров в зеркальце заднего вида, сообщил грузин с грустно обвисшими усами и носом. – Тысача двэсти.

– Ага, – рэпер выудил из джинсов квадратный бумажник, немного пошелестел матерчатыми отделениями. – Тебе как удобнее – визой или мастер-кардом?

– Дэньги давай, – глаза водителя стали еще грустнее, а нос отвис чуть ли не до подбородка.

– У меня наличности нет, только карточки…

– Значит, приэхали, – грузин нажал кнопку, нестройным хором щелкнули чертыре замочка и двери девятки заблокировались. Сокрушенно вздохнув, водитель огромной волосатой лапой достал из бардачка сверкающий сталью мясницкий нож-тесак. Геша пытался сообразить: если машину тормозил Алексей, значит ли это, что резать будут только его, или обоих сразу.

– Шеф, похихикали и хватит, – мессия выглядел чуть бледным, да и только. – Я сейчас до банкомата сгоняю и принесу тебе нал.

– Нэ покатит, – водитель опустил солнцезащитный козырек, показывая, что из кармашка на его обратной стороне торчат шесть засушенных пальцев. Два пальца явно принадлежали женщинам – ноготь одного, толстого и короткого, был покрытым ярко-красным лаком, другого, длинного и изящного, – перламутровым. – Эсли бы я однажды нэ купилса на этот трук, их было бы сэмь.

– Не гони, пока я буду ходить, мой друг с тобой посидит, – Алексей кивнул на Гешу. «Мне хана» – с болезненной отчетливостью понял Геша.

– Нэ пойдет, – грузин подушечкой пальца проверил остроту тесака. – Эсли бы я однажды и на этот трюк нэ купила, их было бы восэмь.

– А вам сколько для коллекции не хватает? – Друзилкину так страшно не было еще ни разу в жизни. До боли в копчике вжавшись в сиденье, он чувствовал, что если ситуация не разрешится в ближайшие несколько минут, разум покинет его навсегда. «Может, разговорить этого маньяка, разжалобить? Эх, было б чем его по макушке огреть – ни секунды бы не думал».

– Молодой чэловэк, я с риском для жизни занимаюсь извозом, чтобы прокормить жэну-инвалида и троих малэньких дэтишэк, – грузин снова тяжело вздохнул. – Эсли вы нэ платитэ – вы отнимаэте дэньги у моэй сэмьи, а за это нужно платить.

– Шеф, тебя кидать никто не собирался, расслабься, – в худом лице Алексея не осталось ни кровинки. – Хочешь, мобилу возьми – все равно мне кроме Миттельщница никто не звонит.

– Иван Карлович Миттэлшниц? – глаза грузина ожили, а нос и усы чуть приподнялись. Можно было подумать, что рассказа Алексея, в котором Миттельшниц упоминался не раз, водитель не слышал.

– Он самый, – подтвердил Алексей. – Знакомы?

– Знакомьтесь, встречайтесь, любите, сношайтесь на улице счастья – Голден Стит! – нить накал Гешиных нервов перегорела, и теперь он развлекался тихим бредом и разглядыванием собственных коленей.

– Я этому барану пальцы всэ по локоть орэжу! Я ему их скормлю, а послэ выпотрошу и заставлю съэсть эще раз, а потом снова выпотрошу и снова заставлю съэсть! – водитель завелся не на шутку – усы грозно топорщились, а нос задирался вверх, открывая заросшие черной шерстью колодцы ноздрей.

– Тоже за проезд не заплатил? – Геша истерически захихикал и понял, что остановиться не может.

– Хуже! – сказал водитель с таким видом, будто не каждый сможет себе вообразить нечто более ужасное, чем неоплаченный проезд. – Этот шакалий сын, этот козий помет, этот малэнькой собачки потрох говорил, что сдэлаэт из мэня популярного пэвца! Сказал, что буду кручэ Бубы Кикабидзе. А когда во врэмя пэрвых гатролэй на мэня и мою жэну – она была в подтанцовкэ – упал освэтитэль, исчэз, как гнусный чэрвь! Он оставил мэня с умирюущэй жэной на руках, всэ дэньги за концэрт взал сэбе и сбэжал! Ни страховки, ни карьэры! Я эго убью!

– А осветитель не пострадал при падении? – Геша ржал в голос.

– Да так, лампочка только разбилась, – отмахнулся водитель, чуть не отхватив себе половину носа тесаком. Развернувшись лицом к пассажирам, он обратился к Алексею: – Ты знаэшь, гдэ этого слизняка можно найти?

– Лампочку? Да в любом магазине! Вот умора! – Геша просто изнемогла от хохота.

– Вот, держи, – Алексей протянул водителю клочок бумажки, – по этому адресу он сейчас снимает комнату в коммуналке.

– Спасибо, друг! – грузин улыбнулся во весь золотозубый рот. Уронив нож на пол, он разблокировал двери. – Я эго обязатэльно убью! Я отрэжу эму уши, вырэжу глаза, размозжу…

– Удачи, – Алексей поспешил покинуть баклажанного цвета девятку. Геша не мог пошевелиться – хохот отнял у него все силы, так что Алексею пришлось вытаскивать нанятого «негра» за руку.

Когда девятка, виляя и подпрыгивая на разбитом асфальте, скрылась за поворотом, Гешина истерика сама собой улеглась, а силы, пусть и не в полном объеме, возвратились.

– Маньяк гребаный! – Друзилкин погрозил кулаком в пустоту.

– Ты, конечно, не обижайся, но у вас здесь в Москве все люди не в себе. Да и сам город ваш – говно полное, – беззлобно заметил Алексей. – Потусовавшись здесь годик, я понял – в России колхоз везде, только в московские колхозники страшно по этому поводу комплексуют и очень боятся, как бы кто не догадался, что они колхозники, а не цивилизованные европейцы. Вот и с глузда съезжают.

– Думаешь, он бы действительно нам с тобой пальчики рубанул? – Геша мысленно согласился с колхозной теорией. Теперь, по крайней мере, становилось ясно, почему ничего по-настоящему интересного в жизни не происходит.

– Если бы не сука Карлыч, то, думаю, рубанул бы, – Алексей равнодушно пожал плечами. – Мы с этим арой – две звезды из одного созвездия. Только его Миттельшниц уже уронил, а меня только поджег. Я бы на его месте всем головы, а не пальцы рубил.

– А что, если он и впрямь твоего продюсера замочит?

– Поделом ему, нехер людям жизни ломать. Сколько еще людей стало моральными уродами, пообщавшись с Карлычем? Кто знает, сколько из них мирно сдохли в петле, и сколько шарится по улицам, ища, на ком бы за обидку потоптаться?

– А ты-то чем займешься, если продюсера того, ну…? – Геша искренне восхищался хладнокровием парня. Сила, исходящая от Алексея, заставляла Друзилкина чувствовать себя бесполезным и ничтожным комочком слизи. Подумать только, когда Геша увидел его – тощего паренька в мешковатой одежде, тупо кивающего на хамоватые реплики толстяка Миттельшница – Алексей показался ему умственно недалеким провинциалом. Сейчас же Друзилкин был готов расплакаться от собственного бессилия – так ему хотелось хоть немного походить на Алексея, пожить капельку его жизнью. И плевать, что паренек из Магаданской области в жизни ни строчки не сочинил.

– Вернусь в свой родной город. Авось, Борис Карлович меня не прогонит и позволит мне выступать по вечерам, как Кругелю, царство ему небесное, – лицо Алексея преобразилось прекрасной улыбкой, а мечты унесли его куда-то далеко-далеко, где нет никаких Миттельшницов, отрубающих пальцы водителей, битых ягуаров и необходимости вылизывать анальные отверстия всемогущих людей, скрывающихся за смешным словом папик.

– Так, стало быть, я тебе больше не нужен? – не дожидаясь ответа, Геша развернулся и еле передвигая ноги поплелся прочь. Он не знал, ни где находится, ни как отсюда выбираться. Вечерело, а в кармане по-прежнему не было ни копейки. «Ужин откладывается на неопределенный срок» – подумал Геша, и жалобно заскулил в унисон с голодным желудком.

– Эй, Георгий, постой! Георгий! Георги! Да стой же, тебе говорят! – Геша не сразу догадался, что обращаются к нему, так как Георгием его не называли уже очень давно. Когда он обернулся, увидел, что широкими шагами, путаясь в широченных штанинах, его догоняет Алексей: – Знаешь, я тут прикинул – хрен его знает, угондошат сегодня шницеля или нет, а днюха у папика завтра по любому. Так что, уговор в силе.

– Круто! – Геша понятия не имел, как выполнить свою часть уговора, но сто грина снова оказались рядом – только протяни руку. – Слушай, только ты пожалуйста, деньги сейчас с карточки сними, а у меня и ножа-то нет, чтоб от тебя что-нибудь в счет неустойки отрезать.

Недавние знакомцы весело и беспечно рассмеялись.

23. Давай за!

Пройдут года, наступит старость!

Морщины вскочут на лице!

Желаю творческих успехов!

Чтоб хорошо учились и дальше все!

В. Драгунский «Денискины рассказы»

Сидя на драном диване в съемной квартире Алексея (или Дмитрия – Геша так и не понял, как называть своего работодателя), Друзилкин пил зеленый чай из глубокой пиалы в прикуску с конфетами «мишка на севере» и задавал уточняющие вопросы, чтобы получить исходную информацию для создания полноценного эксклюзивного творенья.

– А этот, хм… папик – он кто? Чем увлекается, какие у него интересы?

– Зовут его Иосиф Коба. А так я его сам ни разу не видел. По словам шницеля, лучше любой водки любит играть в гольф и плавать на яхте. Еще увлекается восемнадцатилетними шлюхами в промежутках между первыми двумя страстишками, – хип-хопер помолчал, припоминая еще какие-нибудь подробности. – Ну, завтра ему шестьдесят стукнет… Вот вобщем и все.

– Мда… не густо, – Геша причмокнул, слизывая с губ растаявший конфетный шоколад. Алексей только развел руками.

– А если его кроме клюшек, лодок и девок ничего не интересует, с чего твой Карлыч взял, что он тебе раскрутиться по полной программе поможет? – резонно удивился Геша.

– Ну дык, он же клюшками и прочим барахлом в свободное от бизнеса время занимается. А так он что-то типа генерального продюсера, а может и нет – я точно не знаю. Кажется, он не меценатствует, просто чутье у старика хорошее и слово его тяжелого весит – все, кого он пригревает, в миг если не Кобзонами с Пугачевыми, так Киркоровыми с Орбакайтами становятся.

– И откуда же такой волшебный старик Хоттабыч взялся?

– Со слов шницеля, до того, как стать всеобщим папиком, Коба индийскими джинсами на толкучках промышлял. Но что-то у него там не срослось – то ли пожадничал и не поделился с кем надо, то ли мусора тогда план недовыполнили и статистику подбивали – короче, замели Кобу по статье «валютные махинации». Посадили – знать, не хватило джинсовых денег. Отсидел от звонка до звонка. В каких позах проводил время в период заключения – не известно. Но сразу после выхода переменился до неузнаваемости. Мелочевкой больше не промышлял. Первым делом организованно стравил между собой самых крупных столичных бандюганов. Воротилы собственные ряды на три четверти проредили в ходе разборок. Оставшиеся без руководства синдикаты плакали как малые дети – очень боялись отправиться следом за своими топ менеджерами. С оставшейся четвертью Коба, предварительно прибрав осиротевших дойных коровок, договорился по-хорошему, войдя в долю. «Вот оно – будущее Шайморданова» – подумал Геша.

– Так этот папик, попросту говоря, мафиози?

– Сейчас, кажется, нет – сколотил капиталец и из упряжки свинтил, особенно не испачкавшись. Кроме продюсеров и артистов больше никого не доит. А тех удоев, что имеет, хватает и на гольф, и на лодки, и на шалав. Глаз наметан, раз в плюсе всегда ходит.

– Насколько я понял, переломной точкой в жизни Кобы стало тюремное заключение, – резюмировал Геша. – Значит, и эксклюзив нужно от этой печки строить.

– Думаешь, ему приятно будет вспоминать, как он на нарах тух?

– Думаю, что как любой мафиози, путь даже бывший, папик – романтик до костного мозга. Что не убило – то сделало сильней. А о том, что сделало сильней и вспомнить приятно. Тем более, что жизнь Кобы после тюрьмы стала по истине райской. То есть прямое следствие: испытание и вознаграждение за успешное его преодоление. Будем давить на тюремную романтику.

– Решено, – отбросив сомнения, Алексей согласился. А что ему еще оставалось делать после убедительных доводов культового писателя?

– Теперь дай мне час времени, карандаш или ручку и какую-нибудь бумагу – блокнот, тетрадь, альбом для рисования – что угодно, – Геша безошибочно почувствовал нахлынувшую волну вдохновения и потер руки в предвкушении плодотворного творческого процесса. Алексей без разговоров исполнил все требования Геши и исчез из его поля зрения, дабы не отвлекать.

«Так! Если уж Лёха-Дима из мурки крутой рэпак замутил, то любой мой стих он просто обязан мегахитово прочитать. Главное стилистику выдержать» – думал Геша, а рука уже сама собой выводила на чистом листе первые строчки. Ни в тюрьме, ни даже в предварительном заключении Геша никогда не находился, поэтому фантазировал вдохновенно.

Через час на коленях Друзилкина лежали три готовых варианта текста – на выбор заказчика.

Вариант номер один брал злобным напором сменяющих друг-друга картинок ассоциативного ряда, близких по тематике к тюремному романтическому фольклору. По сути же сам текст был длинным обращением каторжника к соглядатаю. Рабочее название для данного шедевра Геша придумал не слишком романтическое – «Вертухай», чтобы сыграть на контрасте, которого тут было до незаметного мало.

За одиночество мое лютое,

За перо в моем голенище,

За рожу твою сальную,

За смех, как у пьяной бабищи,

За зубы, раскрошенные в скрежете,

За вкус крови на разбитых губах,

За шрам на бледной щеке,

За то, что я превращаюсь в прах,

За злость, за клыки волчьи,

За проволоку в небе колючую,

За голубей на воле, за воронов,

За жизнь сучью,

За сырость карцера,

За хлеб и воду,

За ватник с номером,

За то, что ты, сука, топчешь свободу,

За вонь параши,

За наколку матери,

За решетку крепкую,

За братишку в соседней камере,

Я откинусь в срок –

Мне не надо лишнего –

А ты, гнида мелкая,

Будешь здесь пожизненно.

Второй вариант Геша честно сочинил по мотивам слышанной давным-давно песенки «Я буду жить» единственного всплывшего в памяти российского хип-хопера по прозвищу Дельфин. Фразу «я буду жить» Друзилкин переделал в «живи» – этакое стилизованное пожелание папику в день рождения. Текст «Живи» получился немного пасмурным, но в целом оптимистичным, более лиричным и метафоричным по сравнению с «Вертухаем».

Многие из жизни уходят, я им в след не плюю

Кто-то считает, что лучше быть гнидой, чем походить на тлю

Из двух зол я выбираю добро, я остаюсь собой

Люди вокруг пухнут, сохнут и только я горю

Воля – внутри меня, свобода – внутри меня,

Внутри меня решеток нет, пусть солнце рвет свои

Огненные бока о колючую проволоку на исходе дня

И если нет пустоты внутри

Живи

Живи

Живи

Пока челюсть квадратна, пока мускул тверд,

Пока на шее бьется жилка веры, я не буду мертв.

Это не сложно – быть мертвым, это легко успеть.

Сложнее, гремя кандалами, верить в судьбу и петь

Смотреть всегда вперед, не отводить взгляд,

Взять на себя вину и не идти назад,

Не думать, что впереди – рай, ад,

Жить, но никогда – во лжи,

И говорить другим

Живи

Живи

Живи

Мерить жизнь этапами пересыльными, метрами, десятками лет

Загляни в себя – понравится ли портрет

Кровью ли, лепестками роз за тобой тянется след

Тебе выбирать и держать ответ.

Пусть ничего не изменить,

И если жажды не утолить, если есть смелость жить

Живи

Живи

Живи

Последний вариант с названием «День рожденья» написался добрым, певучим и мелодичным, с выдержанной рифмой и позитивным настроением и нарочитой наивностью классического кабацкого шансона. Для разнообразия Геша полностью выкинул из текстовки всю лезущую в голову тюремно-зональную лесоповальщину.

Гуляет праздник пьяный юбилей,

А меня что-то водка не берет,

Эй, музыкант, играй брат веселей,

Пляши душа и улыбайся рот!

Ах, в день рожденья, день рожденья, день рожденья,

Позвольте мне – я поздравляю, поздравляю вас!

Наш именинник здесь – король на именинах,

Сидит и мудрым словом каждого проймет,

Цветастая рубашечка, виски его белы и лоб в морщинах,

Но даст он каждому по сто очков вперед.

Ах, в день рожденья, день рожденья, день рожденья,

Позвольте мне – я поздравляю, поздравляю вас!

Кино, вино и домино давно уже не в счет.

Наш именинник, всем чертям на зло,

Играет в гольф и плавает в яхт-спорт

И девок радует – вот так не заподло!

Ах, в день рожденья, день рожденья, день рожденья,

Позвольте мне – я поздравляю, поздравляю вас!

Поднимем рюмочку и чокнемся не раз

За именинника, Бог даст – не по последней,

И скажет каждый много теплых фраз,

Гулять и петь, плевать на все болезни.

Ах, в день рожденья, день рожденья, день рожденья,

Позвольте мне – я поздравляю, поздравляю вас!

Ах, в день рожденья, день рожденья, день рожденья,

Позвольте мне – я поздравляю, поздравляю вас!

Алексей внимательно прочитал все три варианта, затем исполнил их с листа в своей уникальной манере. Друзилкин, собственными ушами услышав, как звучат его творенья в неподражаемом прочтении рэп-пророка, испытал настоящий катарсис – по его щекам потекли слезы гордости – за себя, за великий русский язык и за Родину, способную рождать таких талантов (как он и Алексей).

– Георгий, снимаю перед тобой шляпу, – Алексей с серьезным видом кивнул Геше и крепко пожал его руку. – Ты – гений.

– Так какой вариант ты завтра перед папиком исполнишь? – тщетно пытаясь скрыть волнение спросил, Геша – гением без кривой ухмылки его еще не называл никто, тем более известные, заслуженно уважаемые им люди. Алексей задумался на несколько минут, во время которых Геша чуть не потерял сознание, не в силах противостоять бушующей внутри буре эмоций.

– Знаешь, устрою-ка я завтра для папочки Сосо концертик из трех номеров. Уверен, ему не устоять, – Алексей улыбнулся, и эта улыбка согрела Гешину душу лучше, чем это делали рюмка хорошего армянского коньяка и ласковое майское солнышко вместе взятые.

– Спасибо тебе! – Алексей протянул Геше три стодолларовых банкноты. Друзилкин почему-то отнекивался, но Алексей настоял, и деньги, сложенные в четыре раза, легли в Гешин карман. Расстались таланты по-дружески обнявшись, пожелав друг другу удачи, обменявшись телефонными номерами и взаимными обещаниями в случае чего обращаться.

Спеша по темным улицам маршрутом, подсказанным Алексеем, в общагу, где ждал ужина голодный Лёня, поглаживая денежки сквозь джинсовую ткань кармана, Геша пританцовывал на ходу и насвистывал веселый мотив. Он думал, что это самый счастливый день в его жизни. А о том, что Алексей представит все так, будто песни его собственного сочинения, и о том, что средний гонорар за такой же средний шлягер наверняка превышает сто американских денежных единиц, Геша напротив не думал вовсе. Друзилкин летел на крыльях счастья, впервые доказав самому себе и всему миру, что он не только талантлив, но и востребован, а следовательно его существование на Земле более чем оправдано.

24. Реанимационная машина

Тем не менее, объясняет она, я не должен обольщаться, воскрешение – вещь трудная.

В. Шаров «Воскрешение Лазаря»

Шайморданов открыл глаза и в размытом бледном пятне над собой узнал лицо Вали. Руслан уже был готов поверить, что видел сон, в котором ему приснился дьявол, а потом он проснулся, пришли Жене и Пузднецов… потом был какой-то бред про Валя ударила его по голове бронзовым Ганешем, и теперь снова проснулся. Но, когда взгляд наконец сфокусировался, и Валино лицо приобрело четкость, Руслана вновь стали одолевать сомнения, что из обрывочных воспоминаний было сном, а что явью. Под левым глазом Петуховой чернел сочный кровоподтек, через всю щеку тянулись четыре глубокие бороздки запекшейся крови.

– Жьивой! – в поле зрения Руслана, бесцеремонно потеснив Валю, влез темный овал лица Женвьевы. Благодаря смуглой коже, синяки и царапины не так сильно бросались в глаза, но все равно было видно, что марокканской француженке тоже неплохо досталось – нос и нижняя губа набухли перезрелыми сливами.

– Я ж тебе говорила – живучий кобель, его и из гранатомета фиг завалишь, – сквозь напускную ворчливость в голосе Вали пробивались нотки нежности. – Как ты, малыш?

Руслан дотронулся до макушки и нащупал под жесткими от засохшей крови волосами большую шишку. Боли практически не было. «Кому суждено сгореть – не утонет», подумал Шайморданов, а в слух сказал, – Валя, еще раз поднимешь на меня руку, клянусь, затолкаю тебе этого слоноголового выродка в твою очаровательную попку по самый хобот. Не исключаю, что мне, в отличие от тебя, это может понравиться. Так что в следующий раз хорошенько подумай.

– С ним все в порядке, – резюмировала Валя.

– Где Пузднецов? – Шайморданов медленно принял сидячее положение – легкое головокружение, да и только. На сотрясение мозга не похоже.

– Ильюша спьит как убьитый. Устал бьедняжка, даже наша драчка его не разбудьила. Сейчас только чьетыре чьаса утра…

– Во-во, дрыхнет твой Пузднецов в наших с тобой подушках. Храпит как бульдозер и пердит в придачу, – Валя поморщилась и тут же вскрикнула – на щеке из-под треснувшей коросточки показалась пурпурная капелька крови. Руслан прислушался и принюхался – пришлось признать справедливость Валиных слов.

– Какого хрена ты эту срань в дом притащил? – продолжая возмущаться, мимику Валя старательно сдерживала. – С таким уебаном якшаться – себя не уважать.

– Валья! Как ты можьешь так… – Женевьева хотела выдать яростную тираду в защиту Илюши, но Руслан ее перебил. – Давай, иди, его тоже чем-нибудь тяжелым по черепу припечатай. Рука у тебя тяжелая, небось, сразу и пришибешь засранца. А подушки я новые куплю, если, конечно, до открытия магазина доживу. Когда будешь из спальни возвращаться, будь добра, пошарь кровавой ручонкой за чучелом филина – там, кажется, еще грамм десять кокаина оставалось. А я как раз проголодался. Все скушаю и сыт буду на жизнь вперед.

– Что ты несешь? – большие глаза Петуховой округлились.

– Если ты не будешь меня перебивать, я тебе объясню, что я несу, – и Руслан в третий раз поведал свою фантастическую историю, начавшуюся возле входа на станцию Комсомольская московского метрополитена.

– Такая вот у нас с Пузднецовым незримая взаимосвязь оказалась, и пока я ему душу не верну, каждый день может стать для меня последним, – закончил повествование Руслан. В третьей редакции Шайморданов о моменте появления и роли Женевьевы умолчал.

– Знаешь, мне час назад этой же сказкой твоя мадемуазель Быстросуп по ушам ездила, – Валя хмыкнула. – Ну, я подумала, совсем девочка ку-ку. Типа, я ее по мозгам куриным сильно ушибла или она сама дури наглоталась…

– Дура, – еле слышно и совсем без акцента прошипела Жене.

– И ты заставила меня заново все рассказывать?! – Руслан болезненно отреагировал на пустую потерю драгоценного времени. Параллельно возникла и тут же исчезла мысль, что он давно не курил – даже безникотиновых вонючек.

– Во-первых, я тебя не заставляла, во-вторых, ты сам просил не перебивать, – Валя пожала плечами. – Все-таки, повредил тебя слонопотам индийский – от удара чуть Богу душу не отдал, вот она у тебя и двоится теперь. А про кокс…

– Умница! – Шайморданов порывисто клюнул Валю поцелуем в истерзанную щеку. – Как я только сам не догадался! Когда человек умирает, душа покидает его тело. Так?

– Логьично.

– В точку.

– Это же распространяется на клиническую смерть. Если человека потом реанимировать, он расскажет про полет по тоннелю, свет, зовущий голос и прочую галиматью. То есть, душа при остановке сердца отлетает, но при удачном повторном запуске возвращается.

– Допустим.

– Мое сердце остановить хотя бы на долю секунды, обе души освободятся. А потом, когда сердце снова застучит…

– Обе вернутся назад, – Валя скептически цокнула язычком.

– Блядь! – Шайморданов помрачнел и умолк на несколько секунд, после чего лицо его вновь просветлело. – Есть идея. Если сердце Пузднецова остановится одновременно с моим, но биться начнет чуть раньше – Зелибоба вернется не ко мне, а к своему законному хозяину. Потом заработает мой моторчик и – будьте любезны – проблема решена.

– И как ты себе это представляешь? – Петухова широко зевнула. – Идея может и хороша, только каким образом вас обоих сначала убить, а потом оживить, да еще и в правильном порядке? Если Пузднецов оживать не захочет, то до тебя, получается, очередь вообще не дойдет?

– Кто не рискует, тот не курит и не пьет, и девчонок не дерет. Дело рискованное, но и ставки высоки. Так что я вынужден настаивать на временном умерщвлении себя и Пузднецова.

– Я видьель такое в фильмье. Там чьеловек, чтобы его душа покьинула тьело, зальез в холодьильник. А потом его подруга достала, дыханье в рот, сьердце массаж… – Жене запнулась. – Правда, она еле успьела.

– Даже если из нашего холодильника все полки повытаскивать, вы с Пузднецовым оба сразу в нем не поместитесь. И потом, в больницах для реанимации используют специальное оборудование, – считая происходящее горячечным бредом, Валя все же серьезно подошла к вопросу.

– Айн момент, – Шайморданов нашарил на полу трубку радиотелефона и набрал номер. – Алло. Сяпля? Доброе утро. Во сколько магазины бытовой техники открываются? Значит, к девяти часам дуй в ближайший магазин, купишь там холодильник… Цвет и марка – по херу. Размер нужен такой, чтоб человек в нем, не сильно скрючившись, стоять мог… Поясняю научно, насрать мне, сверху у него морозильная камера или снизу – хоть бы ее и вообще не было. Как купишь, сразу ко мне вези. За цену не парься, сочтемся. К десяти жду. Все, отбой.

– Чего ж ты его за импульсным дефибриллятором сразу не послал? – фыркнула Валя, поразив Руслана подкованностью во врачебной терминологии.