Текст книги "Загадочные женщины XIX века"
Автор книги: Ги Бретон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕВГЕНИИ НА ДЕРЕВЕНСКОМ ПРАЗДНИКЕ
Она любила пудру и балы.
Жак Муссо
Многие памфлетисты уверяют, что императрица Евгения, несмотря на отсутствие склонности к игре в «бабочку и мотылька», как изящно выражались поэты XVIII века, отомстила императору за его измены.
Некоторые приписывают ей связь с одним лихим офицером из стрелков. Другие подробно описывают идиллические отношения императрицы с герцогом д'Оссюна. Наконец, ее изображают как энергичную хозяйку дома, где было бы приятно провести некоторое время, например, со сломанной рукой. Вот что пишет автор книги «Париж во времена Второй империи», вышедшей в 1871 году в Лондоне:
«Как-то вечером граф де Глав, который привел в Тюильри четырех растерзанных всадников, поскользнулся на паркете, упал и сломал себе левую руку. Императрица приказала отнести раненого в одну из спален дворца.
На следующую ночь Наполеон III был разбужен взрывом хохота. Он встал и прошел в апартаменты Евгении.
Представьте себе, как он переполошился, когда не застал ее там. Злой и напуганный, он в одной рубашке заметался по коридорам дворца, громко крича:
– Евгения, где ты? Где ты?
Добежав до спальни, где лежал граф де Глав, он ворвался туда без стука.
О, ужас! Вот так сюрприз! Его супруга лежала рядом с раненым, и император имел возможность убедиться, что ни одна часть тела испанца не была повреждена.
Через час полицейский явился за графом и проводил его до самой границы.
Наполеону III следовало бы, когда он женился на мадемуазель де Монтихо, вспомнить бессмертные строчки:
И охране, что стоит у Лувра, не уберечь короля!
Все это, конечно же, выдумки. Евгения ни разу не изменила императору. Но, как и всякой женщине, ей нравилось вводить мужчин в искушение и забавляться их страданием. Довольно рискованное занятие, о котором некий весьма целомудренный биограф, Фредерик Лолийе, питавший пристрастие к эвфемизмам, пишет в завуалированной форме. Он замечает, что императрица любила «зажигать души».
На ее счету не так уж мало «зажженных» душ. Многие бывавшие при дворе влюблялись в нее. Среди них Сесто, впоследствии женившийся на вдове герцога Морни, Эдмон Абу, Октав Фейе, Виоле ле Дюк, Меттерних, шевалье Нигра и другие.
Любовь к флирту иногда толкала императрицу на странные поступки, которые можно объяснить лишь ее испанским темпераментом. Маркиза Ирена де Тессай-Шатеной, которую однажды в голубой комнате дворца в Компьене император опрокинул на постель, словно трактирную официантку, в своих воспоминаниях рассказывает о том, что приключилось однажды с Евгенией во время пребывания двора в Фонтенбло.
Императрица, узнав о том, что в соседней деревне отмечают престольный праздник, решила побывать инкогнито на этом торжестве, чтобы «понять на опыте, что такое объятия крестьянского парня». Она вызвала мадам Гренель.
– Найдите где-нибудь крестьянскую одежду, мы переоденемся и отправимся танцевать!
Молодой графине не составило труда отыскать подходящие юбки, блузки, косынки, головные уборы и сабо. Все это она отнесла в домик одного обходчика. Потом, опасаясь «ответственности», она сообщила о плане императрицы мужу. Тот, сильно испугавшись, попросил Дюперрона, адъютанта, и Равиле, императорского оруженосца, присоединиться к нему с тем, чтобы, переодевшись крестьянами, последовать за императрицей.
Вечером мадемуазель де Гренель тайком отвела императрицу в домик обходчика, и они нарядились в приготовленную ею одежду. Затем они отправились на бал, где их тут же пригласили на танец два каменщика. «Испытывая запоздалое раскаяние в своей проделке, они со смехом отказали кавалерам. Но те настойчиво приглашали их выпить и потанцевать. Обходительность рабочих и несколько стаканов вина оказали свое действие, и дамы осмелели. Один из каменщиков, обняв императрицу, хотел поцеловать ее, второй, минуя этап намерения, влепил смачный поцелуй мадам Гренель, которая вскрикнула от страха и от восторга».
В этот момент трое крестьян, топтавшихся в темном углу, выступили вперед с явным намерением вмешаться.
Это были месье Гренель, Дюперрон и Равиле. Месье Гренель, видя, какую страсть вызвала его жена в сердце кавалера, решил, что шутка зашла слишком далеко. Троица попыталась оттеснить предприимчивых каменщиков. Те, рассвирепев, «разогретые выпитым, стали выяснять, кто хочет отнять у них очаровательных женщин. Спор перемежался тычками и затрещинами».
Тогда один «крестьянин» подошед к императрице и прошептал:
– Не бойтесь, Ваше Высочество!
Евгения, «смущенная и обрадованная», узнала Дюперрона. Она взяла мадам Гренель за руку, и они стали медленно пятиться, в то время как пятеро мужчин дрались, не щадя кулаков.
В эту минуту, как сообщает мемуаристка, с двух каменщиков слетели шляпы, а вместе с ними парики и фальшивые бороды. Это были принц Нассау и принц Мюрат!»
Они узнали о вылазке императрицы и, решив разыграть дам, тоже переоделись и отправились на бал. «К несчастью, обед с обильными возлияниями разгорячил их не в меру, и они перешли границы дозволенного по отношению к императрице и мадам де Гренель».
Жители деревни, подумав, что переодетые каменщики – бандиты, которых ищут жандармы, набросились на них. Месье Гренель, адъютант и оруженосец с трудом отбили их и затолкали в экипаж, который и доставил всю компанию в Фонтенбло.
Что же касается императрицы и мадам де Гренель, то они воспользовались неразберихой и побежали к домику обходчика. Через пятнадцать минут, с трудом придя в себя после всего случившегося, дамы сели в двухместную карету, которая ждала их у перекрестка, и отправились во дворец.
Конечно же, императору доложили об этом приключении. Он пришел в негодование и кричал, что императрица не должна посещать деревенские балы, даже инкогнито. Евгения рыдала…
Вскоре она совершила еще большую неосторожность…
Как-то вечером, на костюмированном балу у герцога де Морни, Евгения, в костюме маркизы XVIII века, скрыв лицо под голубой вуалью, прогуливалась в толпе гостей, имитируя томную походку испанки.
Маркиз де Шарнасе, один из самых знаменитых донжуанов своего времени, был среди приглашенных в костюме домино. Известный как легитимист, он никогда не бывал при дворе и не имел возможности видеть вблизи императрицу. Загадочная маркиза заинтересовала его, и он стал ходить за ней по пятам, нашептывая комплименты, на которые он был мастер и перед которыми не могла устоять ни одна женщина.
Евгения смутилась. Заметив это, месье де Шарнасе стал более настойчив:
– Пойдем со мной в розовую гостиную. Там ты откроешь мне свое лицо. Я люблю тебя.
Евгения поняла, что зашла слишком далеко. Она ускользнула от него, убежала в самый дальний угол и скрылась среди танцующих.
Месье Шарнасе отыскал таинственную маркизу в маленькой комнатке, где она сидела с герцогиней де Бассано. Он нежно взял ее за руку и увлек к окну.
Евгения, довольная этим приключением, последовала за ним.
– Я больше не оставлю тебя, – шепнул он ей на ухо. – Если ты не хочешь показать мне лица, то скажи, по крайней мере, как тебя зовут.
Она покачала головой.
– Нет? Ну что ж, я все равно его узнаю. Скоро подадут твой экипаж. Я буду неподалеку, и, как только услышу твое имя, помчусь во весь опор к твоим дверям. Это так просто!
Евгении стало не по себе. Она задумалась. Внезапно ее осенило:
– Послушай, – тихо сказала она, – я не знаю, насколько искренни твои слова. Ты волен поступать как хочешь. Но если ты не лукавишь, тогда я прошу тебя не пытаться раскрыть мою тайну. За это я обещаю, что выполню любую твою просьбу, если это будет в моих силах.
– Я прошу о свидании!
– Свидание… это не так-то просто устроить. Впрочем, мы увидимся, только не у меня дома. Видишь того человека, домино, он знаками торопит меня закончить наш разговор. Это мой муж, мне нужно ехать. Прощай! Завтра, в три часа, в Булонском лесу, у озера. Я буду в открытом ландо. Я дважды проведу платком по губам, и по этому знаку ты узнаешь меня.
Месье де Шарнасе, довольный началом интриги, насвистывая, отправился домой.
На следующий день точно в назначенный час он поджидал у озера ландо прекрасной незнакомки. Пока он парил в мечтах о дальнейшем развитии событий, у аллеи поднялась суета. Верховые курьеры оповестили о приближении императрицы. Маркиз снял шляпу, приветствуя императрицу, которая медленно проезжала мимо него. Вдруг он увидел, как она дважды провела по губам платком. Маркиз решил, что у него галлюцинация.
Он был растерян. Как, он, один из самых ярых легитимистов, ухаживал за императрицей! Он еще не пришел в себя, когда к нему приблизился барон де Бургоинг.
– Месье, – произнес он, – Ее Высочество спрашивает, на какой день прислать вам приглашение в Тюильри.
– Я бесконечно благодарен Ее Высочеству за оказанную мне честь, – ответил маркиз. – Если мне будет позволено, я отвечу ей в письме, которое она получит завтра.
Барон де Бургоинг улыбнулся:
– О! Письма не так быстро попадают в руки императрицы. Лучше, если я сейчас же передам ей ваш ответ.
Маркиз не хотел прибегать к посредничеству.
– Все-таки позволю себе настаивать на своем решении. Соблаговолите передать Ее Высочеству заверения в моем почтении.
Месье де Шарнасе вернулся домой «озабоченный, с поникшими усами». Отодвинув корректурные листы своей последней книги, он принялся сочинять письмо императрице. Он писал: «Мадам, воспользовавшись вашим любезным приглашением, я получил бы возможность усладить свой взор, но в этом случае я потерял бы уважение Вашего Высочества, так как мне пришлось бы отступить от своих взглядов, которые хорошо известны Вашему Высочеству. Прошу Ваше Высочество позволить мне уклониться от искушения…»
Была ли Евгения разочарована тем, что не увидит в Тюильри человека, смутившего ее на балу? Возможно. Как бы то ни было, она всегда радовалась встречам с ним, и ее симпатия к нему, которую она сохранила вплоть до падения империи, была настолько очевидна, что служила предметом пересудов.
Послушаем Фредерика Лоллийе: «Еще у герцога де Морни она снизошла к интимной беседе с ним и принимала от него знаки внимания, принятые на балу. Более того. Она, не задумываясь, повинуясь своему капризу, вступила на людях в переговоры с этим человеком, который нашел ключик к ее душе. Это было на бегах в Фонтенбло. Оставив двор позади, она удостоила беседы этого непримиримого монархиста, что вызвало своего рода политический скандал в императорской свите. Подойти к какому-то писаке, не принятому в Тюильри, – это переходило всякие границы. Все были изумлены. Почему она это сделала? Кто он? Чем успел отличиться?»
Чем успел отличиться? Пусть в силу недоразумения, но он завел с Евгенией игривый разговор, а этого себе не позволял до него никто, даже Наполеон III. Он прямо заговорил о своем желании, что вызвало у императрицы, привыкшей к витиеватому слогу придворных, возбуждающее ощущение новизны. Короче говоря, в те несколько минут он дал императрице головокружительную возможность почувствовать себя обольстительной субреткой.
Не об этом ли втайне мечтает любая великосветская дама?
ЕВГЕНИЯ ФЛИРТУЕТ И ВТЯГИВАЕТ ФРАНЦИЮ В ТЯЖЕЛУЮ МЕКСИКАНСКУЮ КАМПАНИЮ
Тот, кто флиртует, играет с огнем. А игра с огнем рано или поздно приводит к пожару.
Жорж Белек
Евгения совершила столько легкомысленных поступков, что многие, бывавшие при дворе, позволяли себе смелые взгляды и речи в ее адрес. Наполеон III был этим задет.
Один из этих невеж дорого заплатил за свою дерзость.
Послушаем таких осведомленных летописцев, как Шарль Симон и М.-С. Пуансо.
«Один офицер, постоянно бывавший во дворце, внезапно оказался перед дилеммой: подать в отставку или Же отправиться в Африку. Почему? Император многократно перехватывал его довольно откровенные взгляды, двусмысленные улыбки в сторону императрицы. Наполеону III, расточавшему в изобилии подобные знаки симпатии, совсем не нравилось, когда объектом такого внимания становилась его жена».
Во время охоты в Фонтенбло этот молодой и красивый воздыхатель, скакавший позади императрицы, звонким голосом обратился к своему товарищу:
– Вот два великолепных крупа, старина! Я бы охотно отказался от нашивок и стал бы простым конюхом, если бы мне предложили их обихаживать!
По-солдатски терпкая шутка – и, нужно признать, сомнительного вкуса – понравилась его приятелю. Он расхохотался. Внезапно раздавшийся совсем рядом голос заставил их похолодеть:
– С вас вполне будет достаточно одного крупа, – произнес Наполеон III, – и вы, месье, отправитесь чистить его в Африку.
Офицеры понурились. На следующий день виновный получил назначение в полк, стоящий в Африке. Во Францию он не вернулся…
Другого воздыхателя, вынашивавшего планы плотоядного преступления против Ее Высочества, постигла, если верить мемуаристам, еще более горькая участь.
Однажды во время бала в Тюильри он, подстрекаемый страстью или же двусмысленным поведением Евгении, забылся до такой степени, что, склонившись над «объектом своих вожделений», громко сказал:
– Я люблю тебя!
Императрица побледнела. В одну секунду она поняла, как легкомысленно было ее поведение. Она рисковала день ото дня подвергаться все большим дерзостям. Как с чисто галльским юмором пишет Пьер де Лано:
«Сегодня к ней публично обратились на „ты“ и удостоили объяснения в любви, а завтра ее начнут лапать…»
«Словно раненая лань», Евгения побежала к императору и рассказала ему об инциденте.
В тот же вечер виновный был отдан в руки полицейского Замбо, который убил его выстрелом в голову.
Но кокетство императрицы имело самые плачевные последствия не только для некоторых приближенных ко двору особ, но и для всей Франции. «Флирту» Евгении Вторая империя обязана самой неудачной и кровавой страницей своей истории: мексиканской кампанией.
Все началось в Биаррице. Императрица совершала прогулку в коляске «в венгерской шапочке, надвинутой на лоб, с зонтиком в руках». Какой-то молодой человек, стоящий на тротуаре, почтительно поприветствовал ее.
Он был красив, его лицо обрамляла борода, и в глазах тлел огонь. Евгения взглянула на него и с удивлением признала в нем друга своего отрочества, Хосе Идальго, мексиканца, с которым она танцевала когда-то в Испании. «Душа компании», как называл его месье Жан Дескола, стал дипломатом. Императрица пригласила его приехать на следующий день к ней поболтать. Хосе Идальго был обольстителем. Вскоре он стал завсегдатаем виллы «Евгения».
Затаив дыхание, увлеченная императрица впитывала его рассказы о Мексике, несчастной стране, оказавшейся с приходом к власти Хуареса повергнутой в анархию.
– Нужно выгнать этого сторожевого пса из Оахаки, – говорил Хосе Идальго, – возродить новую Испанию, спасти романскую расу и католицизм реставрацией монархии!
Евгения с волнением думала, что ее бывший кавалер по танцам обладает всеми необходимыми качествами, Чтобы стать новым Кортесом.
И тогда она решила помочь ему и заставить Наполеона III вмешаться во внутренние дела Мексики.
Евгения сыграла решающую роль во всей этой истории. Некоторые серьезные авторы, смущенные появлением женщины среди государственных деятелей и военного руководства, утверждают, что императрица не причастна к подготовке войны в Мексике. Позволю себе отослать их к достаточно надежному источнику: к самой императрице.
В 1904 году во время беседы с месье Морисом Палеологом, состоявшейся в гостинице Континенталь, расположенной напротив сада Тюильри, где еще бродили призраки прошлого, Евгения признала, что ответственность за кампанию целиком лежит на ней.
Месье Морис Палеолог извинился за то, что ему пришлось передать довольно резкое суждение генерала Пендезеца о военной экспедиции в Мексике.
«При упоминании об этом, – пишет посол, – императрицу передернуло, словно от удара электрическим Током. Ее глаза вспыхнули, и она твердым голосом сказала:
– Вы просите прощения… За что? Я не стыжусь мексиканской кампании, я оплакиваю ее. Мне не за что краснеть. Я готова поговорить об этом, ведь эта тема опутана несправедливыми суждениями и клеветой.
И она принялась доказывать мне, – продолжает месье Палеолог, – что авантюра в Мексике, истоки которой имеют столь дурную известность, была, наоборот, результатом возвышенных соображений, плодом высокой цивилизаторской политики.
– Уверяю вас, финансовые спекуляции, долговые обязательства, шахты в Соноре и Синалоа не играли никакой роли при подготовке этой кампании. Мы обо всем этом даже не думали. Только гораздо позже разные воротилы и мошенники решили извлечь пользу из сложившихся обстоятельств.
Затем она напомнила мне, что в 1846 году пленник крепости Ам, Луи-Наполеон, мечтал о создании в Центральной Америке латинского государства, которое ограничило бы амбиции Соединенных Штатов. Помыслы его были направлены на Никарагуа, откуда легко можно было провести канал через океан. Он быстро понял всю уместность французского вмешательства с дела Мексики, когда диктатура Хуареса привела к политическому накалу страстей, когда война за отделение стравливала давних соседей.
Когда императрица закончила свою речь, я спросил ее:
– Когда мысль об экспедиции в Мексику окончательно оформилась в сознании Наполеона III? Кто подтолкнул его к этому шагу?
Неожиданно она ответила:
– Это произошло в 1861 году в Биаррице благодаря мне.
В этом откровенном заявлении просвечивало то, что я имел возможность много раз наблюдать у императрицы: мужественная высокомерная решимость брать на себя ответственность за те или иные события, каким бы грузом это ни ложилось на ее плечи.
Она пересказала мне все разговоры, которые велись в Биаррице осенью 1861 года с мексиканским эмигрантом, Дон Хосе Идальго, который на протяжении нескольких лет входил в круг ее самых близких друзей…»
Итак, главенствующая роль императрицы в подготовке мексиканской кампании неоспорима.
Перед тем, как предстать перед Наполеоном III, Евгения, как обычно, прибегла к помощи спиритов, чтобы узнать, стоит ли Франции устанавливать католическую монархию в Мексике и бороться с протестантской Америкой. В присутствии нескольких друзей – среди которых была и Шарлотта де Меттерних, жена австрийского посла – она вызвала дух Ля Файета. После нескольких невразумительных сигналов был получен следующий ответ:
– Америка завоюет мир. И вы ей поможете. Вам придется пасть перед ней на колени.
Но Евгения не сдалась. Она заявила, что дух Ля Файета скорее всего был в дурном настроении.
Через несколько дней императрица явилась в кабинет императора вместе со своей «пассией».
– Это месье Идальго, о котором я вам говорила, – сказала она. – Мне хотелось бы, чтобы вы выслушали его.
Молодой мексиканец произнес страстную речь. Он говорил, что Хуарес – авантюрист, от которого нужно избавить Мексику, о бунте против деспотизма этого революционера, назревающем в стране, развернул картину католической монархии, всем обязанной Франции, напомнил, что Соединенные Штаты, истощенные гражданской войной, не в силах противостоять вторжению европейских войск, и добавил, что французская империя сможет в результате кампании получить привилегии на торговлю и снискать неувядаемую славу…
Евгения упивалась монологом своего прекрасного Идальго.
– Какой прекрасный план! – сказала она.
Наполеон III следил за струйкой сигаретного дыма, поднимавшейся к потолку. Он мечтал о французской империи в Америке. Эта странная идея давно привлекала его.
– Скажу еще, – снова заговорил мексиканец, – что Англия и Испания, раздраженные некоторыми распоряжениями Хуареса, готовы содействовать экспедиции.
Наполеон III продолжал витать в облаках. Императрица дотронулась до его руки.
– Вмешательство необходимо! Эта война прославит ваше правление! Наполеон I решился бы на это!
Император был побежден.
– Но… кого предложить Мексике в качестве монарха? Какого-нибудь Гогенцоллерна? Или Сакса-Кобурга?
Евгения долго раздумывала над этой проблемой вместе с мадам Меттерних, женой австрийского посла. Именно эта, «самая хитрая женщина Европы», как утверждал Морни, подсказала имя эрцгерцога Максимилиана.
– Вот тот, кто даст отпор итальянцам! – добавила она при этом.
Это был верный ход. Евгения ненавидела Италию, напоминавшую ей о дерзкой графине Кастильской. Она была в восторге от совета мадам Меттерних.
Император намотал свой ус на указательный палец. Он подыскивал будущего монарха для Мексики.
– Герцог д'Амаль, – сказал он, – подошел бы, но боюсь, это вызовет много осложнений… Тогда вмешалась императрица:
– Почему бы не отдать корону эрцгерцогу Максимилиану?
Наполеон III вскинул брови:
– Он никогда не согласится на это!
– Хотите ли вы, чтобы я поговорила завтра о нем с мадам Меттерних?
– Ну что ж, попробуйте…
Довольные императрица и Хосе Идальго удалились из кабинета императора, оставив Наполеона III мечтать об обширной французской империи, простирающейся от Техаса до Панамы, с Максимилианом Австрийским во главе…
В ноябре, договорившись с Лондоном и Мадридом, Франция послала в Веракрус первый корпус из пятисот зуавов и артиллерийской батареи.
Но пятьсот зуавов не могли выгнать Хуареса. Императрица, подстрекаемая Идальго, умоляла Наполеона III послать подкрепление.
Через несколько недель Евгения вздохнула с облегчением: ее друг больше не выглядел мрачным. Семь тысяч солдат были отправлены в Мексику под предводительством генерала де Лоренсейа.
Увы! В результате тактического промаха эти семь тысяч солдат полегли под Пуэблой. Идальго надулся, и его состояние ужасно огорчило императрицу.
– Пусть император пошлет новые войска, – требовал мексиканец.
Евгения побежала к Наполеону III. От него она узнала, что Англия и Испания договорились с Хуаресом и отозвали свои корабли.
Расстроенная императрица вернулась к Идальго и пообещала ему, что будет предпринято все возможное, чтобы заставить, по крайней мере, Испанию войти в коалицию. Через несколько дней она отбыла в Мадрид, где ее любезно приняли, но тем не менее отказали в помощи, о которой она просила.
Вернувшись во Францию, она застала Хосе Идальго хмурым и недовольным. Чтобы вернуть его лицу улыбку, которую она так любила, императрица стала просить Наполеона III выслать новые войска в Мексику.
Император, счастливый тем, что Евгению не занимают больше его похождения, выполнил ее просьбу. Законодательная коллегия после речи Руэ, который провозгласил вслед за Евгенией, что «мексиканская кампания прославит Вторую империю», проголосовала за предоставление кредитов.
Через месяц двадцать восемь тысяч человек поднялись на корабли. Ими командовал генерал Форей.
Идальго не скрывал своей радости. К ликованию императрицы, он напевал народные мексиканские мотивы.
– Благодаря вам наше правление прославится в веках, -говорила ему императрица.
Когда полки генерала Форейа покинули Париж, она подумала о войне в Италии, которая была затеяна ради прекрасных глаз Вирджинии Кастильской. Приосанившись, она непосредственно заметила:
– На этот раз они будут сражаться ради меня!
Увы!
События начала 1863 года приумножили радость императрицы. 16 мая 1863 года французская армия вошла в Пуэблу.
Когда новость достигла Франции, двор находился в Фонтенбло. Император получил депешу в конце обеда. Прочтя ее, он громко провозгласил:
– Пуэбла взята!
Все зааплодировали и обернулись к Евгении, которая нежно улыбалась Хосе Идальго.
Наполеон III со слугой передал ей депешу. Пробежав ее глазами, императрица побледнела и сказала:
– Но вы не прочли ее до конца!
– Ну так прочтите! – распорядился император.
– Галифэ серьезно ранен.
Все взгляды были обращены на Евгению. Было известно, что именно она вынудила молодого офицера отправиться в Мексику, чтобы положить конец его связи с мадемуазель Констанс, обладавшей красивой грудью, аппетитными ножками, впечатление от которых портила ее грубая вульгарная речь.
Императрица, еле удерживаясь от слез, не поднимала глаз от тарелки.
В этот момент подали фруктовое мороженое. Евгения отказалась, и, наклонившись к своей соседке, Нигра, сказала:
– Пока Галифэ не выздоровеет, я не притронусь к десерту.
Двор был в восторге от этой чисто детской реакции Евгении. Казалось, что императрица, способная лишить себя фруктового мороженого своего любимого блюда – наделена немыслимыми добродетелями в духе античности.
Евгения сдержала свое слово. Она отведала столь любимый ею десерт, лишь когда Галифэ вернулся во Францию. В тот день капитан, отличавшийся остроумием, развеселил общество рассказом о том, как он, брошенный умирать с открытой раной в животе, дополз до полевого госпиталя, собрав свои «внутренности» в кепи.
7 июня французы заняли Мехико. Представители знати, выбранные Форейем, провозгласили империю и предложили корону эрцгерцогу Максимилиану.
Узнав об этом, Евгения ликовала. Ее энергия возросла; Почти каждый день она, скрыв лицо под вуалью, покидала Сен-Клу и в сопровождении мадам Арко отправлялась к Меттерниху, куда являлся и Хосе Идальго. Там проходили конспиративные совещания, во время которых императрица, австрийский посол и мексиканец обдумывали планы, как заставить Максимилиана принять корону.
Телеграммы, составленные в кабинете императрицы, регулярно отправлялись во дворец эрцгерцога, находившегося в нерешительности. В конце концов, поддавшись уговорам своей жены, Шарлотты Бельгийской, Максимилиан в мае 1864 года отплыл в Мексику.
10 июня новоиспеченный император вошел в Мехико под крики ликующей толпы.
Увы! Вскоре обстановка изменилась.
В конце года Хуарес, заручившийся помощью Соединенных Штатов, вооружил своих партизан и начал войну против Максимилиана, решительную и отчаянную.
Император, который обладал «тонкой и чувствительной» душой, искал утешения в обществе пылких дам. Утомительные развлечения вскоре заставили его забыть не только о неприятностях, но и вообще о каких бы то ни было обязательствах, возложенных на него.
Ситуация сильно осложнилась. В 1865 году Евгения с огорчением наблюдала, как ее прекрасный Идальго становится все более нервным и раздражительным.
1866 год не принес спокойствия. В августе Шарлотта покинула Максимилиана и явилась во Францию с просьбой помочь деньгами и войсками. Император отказал ей в этом. Произошла ужасная сцена. Шарлотта, не отличавшаяся крепким психическим здоровьем, билась в истерике, заламывала руки, каталась по земле, предоставив французскому императору любоваться прелестями, обычно доступными лишь ее мужу.
В 1867 году несчастный Максимилиан, которого втащили на трон легкомысленные, отчасти сентиментальные, отчасти тщеславные женщины, был расстрелян по приговору военного суда.
Когда Евгения узнала о гибели Максимилиана и о крахе всех мечтаний Идальго, она заперлась в своих апартаментах и не покидала их в течение недели. Предоставим слово Фредерику Лоллийе:
«На следующий день после того, как стало известно о смерти Максимилиана, Гирвуа, глава тайной полиции,
появился в кабинете императора. Он всегда докладывал Наполеону III о государственных делах и общественном мнении в утренние часы.
– Что говорят в народе? – спросил император.
– Ничего не говорят, Сир.
Но на лице Гирвуа явно читалось замешательство.
– Вы скрываете от меня правду. Так что говорят в народе?
– Что ж, Сир, если такова ваша воля, буду говорить без обиняков. Народ крайне недоволен последствиями этой злосчастной войны в Мексике. О ней говорят в самых резких выражениях. Более того… во всем винят…
– Кого?
Гирвуа молчал.
– Так кого же? Я хочу знать!
– Сир, – пробормотал Гирвуа, не зная, подчиниться ли жгучему желанию открыть правду императору или голосу рассудка, приказывавшему молчать, – Сир, во времена Людовика XVI говорили: «во всем виновата эта австриячка»…
– И что же? Продолжайте!
– Теперь, во времена Наполеона III, говорят: во всем виновата эта испанка.
Как только эти слова прозвучали в тишине кабинета, где, как считал Гирвуа, никого, кроме него и императора, не было, императрица, которая подслушивала, внезапно возникла перед главой тайной полиции. Она была в домашней белой одежде, волосы рассыпались по плечам. Она подступила к несчастному, осмелившемуся стать рупором общественного мнения.
– Повторите, пожалуйста, месье Гирвуа, то, что вы только что сказали! – приказала она.
– Как вам будет угодно, мадам. Император спросил меня, что говорят в народе о тех трагических событиях, которые произошли в Керетаро, и я ответил, что парижане винят во всем «эту испанку», как семьдесят пять лет назад они упрекали «эту австриячку».
– Эту Испанку! Эту Испанку! – воскликнула она. – Я стала француженкой, но сумею доказать моим врагам, что в случае необходимости могу быть и испанкой!
И с этими словами она исчезла. Шеф тайной полиции, проклиная себя за то, что решился заговорить, принес свои извинения императору.
– Вы поступили так, как подсказала вам совесть, – сказал император, пожимая ему руку.
Несмотря на высказанное таким образом одобрение, Гирвуа через несколько дней был смещен с должности и выслан в провинцию. Императрица потребовала, чтобы он больше не встречался на ее пути».
Евгения демонстрировала свое горе. На протяжении долгого времени она появлялась лишь в черном платье.
Она носила траур по прекрасной мечте, по романтическому флирту, по семи тысячам французских солдат…
