355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ги Бретон » От Анны де Боже до Мари Туше » Текст книги (страница 21)
От Анны де Боже до Мари Туше
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 19:09

Текст книги "От Анны де Боже до Мари Туше"


Автор книги: Ги Бретон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Но как бы там ни было, король умер 30 мая 1574 года, в возрасте двадцати четырех лет, оставив Мари Туше в большом смущении…

* * *

15 июня 1574 года в Краков пришло письмо. Оно было подписано королевой-матерью:

Sane rex ipse, inter moras longissimi morbi, semel ad cam divertit; suspicioque est auctum morburn ex importune aut immodico coitu, et acceleratum vitoe finem. Papyre-Masson.

«Королю, господину моему сыну. Королю Польши. Ваш брат скончался, отдав Богу душу ранним утром; его последними словами были: „А моя мать!“ Это не могло не причинить мне огромного горя, и для меня единственным утешением будет увидеть вас вскоре здесь, поскольку ваше королевство в этом нуждается, и в полном здравии, потому что если я вас потеряю, то меня живой похоронят вместе с вами…

Ваша добрая и любящая вас, как никто на свете, мать.

Екатерина».

Генрих прослезился от радости: теперь он король Франции, теперь он может покинуть Польшу, вернуться в Париж и заключить в объятия Марию…

С трудом преодолев искушение плясать от счастья, он с печальным видом сообщил Государственному совету о смерти своего брата. Кое-кто из министров выразил опасение, что ему придется уехать, но он их успокоил:

– Я прежде всего король Польши, – заявил он, – и я вас не покину.

Чтобы окончательно усыпить все подозрения, он даже сделал вид, что увлекся одной из придворных дам, принцессой Анной Ягеллон.

Однако четыре дня спустя, 18 июня, устроив грандиозный обед и напоив всех так, что самые знатные сеньоры свалились под стол, будучи мертвецки пьяными, король переоделся так, чтобы его не узнали, нацепил на один глаз черную повязку и вместе с пятью верными друзьями скрылся из дворца, прихватив на всякий случай драгоценности из королевской короны…

Всю ночь всадники мчались галопом по направлению к границе, спасаясь от преследовавших их поляков, которые очень быстро обнаружили исчезновение короля. Эта безумная гонка завершилась на рассвете, когда едва не схваченный своими министрами, доведенный до изнеможения Генрих въехал в Австрию…

* * *

Почувствовав себя в безопасности, Генрих III, а именно таково отныне было его имя, издал вздох облегчения и послал Марии Клевской письмо, в котором извещал о своем скором прибытии.

Но в своих расчетах он не учел необходимости считаться с дипломатическими требованиями. Повсюду, где проходил его путь, Вестерниц, Вена, Венеция, он получал приглашения, от которых не мог отказаться. Поэтому месяц спустя он все еще был гостем венецианского дожа.

Именно венецианские празднества, однако, оказались виной тому, что король внезапно почувствовал какую-то усталость. Он, так любивший яркие краски, музыку, красивые ткани, костюмированные балы, фейерверки, почувствовал себя в Венеции, точно в раю, и ему захотелось насладиться всеми возможными удовольствиями.

Да, всеми без исключения, потому что, не забывая, разумеется, свою Избранницу, свою Даму, Принцессу своих грез, он все же не отказался от возможности посетить венецианских куртизанок и даже стал любовником самой красивой из них. Вероники Франко, подруги Тициана.

Эта рыжая красавица, видимо, основательно подчинила его себе, потому что, по словам некоторых авторов, она приобщила его к занятиям «не очень приличным и крайне порочным, именуемым итальянской любовью, чего король никогда до этого не пробовал»…

Однако 15 августа он вдруг понял, что ему не хватает Марии. Почувствовав переполнявшее его «мучительное желание любить свою даму», он распрощался с Венецией и направился во Францию.

В конце сентября он был в Лионе, где его ждала Екатерина Медичи. Король хотел было тут же продолжить путь в Париж, лететь к своей Марии, поскорее начать процедуру развода и подготовить свадьбу, но протестантский Юг поднял мятеж, и королева-мать посоветовала ему задержаться на некоторое время в Лионе.

Генрих III послушал ее, хотя и огорчился, и возвратился в свои покои, чтобы написать той, кого уже считал своей «супругой», страстное письмо, так ею никогда и не полученное… Потому что несколько дней спустя Мария Клевская, которую принцу Конде все же удалось сделать беременной, внезапно умерла при родах, произведя на свет дочь.

Получив письмо с этой печальной новостью, Екатерина Медичи целый день не могла придумать, как сообщить ее Генриху.

В конце концов она сунула письмо среди других государственных бумаг, которые король должен был просмотреть на следующее утро; именно там, между двумя четами из посольства, несчастный и обнаружил эти несколько слов, изменивших его судьбу.

Прочтя письмо, Генрих упал, потеряв сознание. Екатерина стояла наготове под дверью. Она приказала отнести сына в свою комнату, где он пролежал несколько дней в состоянии прострации, с глазами, устремленными в одну точку, так что окружающие стали опасаться его разум. Он отказывался принимать пищу и время времени выходил из оцепенения, но только для того, чтобы зайтись в судорожных рыданиях. В такие минуты стоны были похожи на хрипы, и королева-мать чувствовала страх… Невероятно суеверная, она вообразила, что сын стал жертвой какого-то колдовства и что, как и другие ее дети, он скоро умрет.

– Не носил ли он на себе какой-нибудь предмет, который мог принадлежать принцессе? – спросила она Сувре.

– Как же, – ответил камергер, – я видел у него шее крест, а в ушах серьги, которые она ему подарила.

– Хорошо! Сделайте так, чтобы он больше не носил это.

У Генриха забрали украшения. Однако бедняга, которого горе, похоже, сломило раз и навсегда, продолжал лить слезы, а вместе с ними стал проявлять какой извращенный вкус.

«Восемь дней он то кричал на крик, то вздыхал, – рассказывает Пьер Матье, – потом начал появляться на людях, увешанный знаками и предметами, напомиющими о смерти. К лентам башмаков он прикрепил маленькие изображения голов мертвецов. Такие же головки болтались на концах шнурков, и так как ему дальше нравилось поддерживать себя в этом странном стоянии и упиваться своей бедой, он заказал Совари множество украшений с той же символикой на более чем шесть тысяч экю».

Прошли месяцы, и Генрих III как будто позабыл о своем горе. Он устраивал празднества, придумывал новые фигуры в танцах, забавлялся тем, что носился не узнанным по Парижу, переодеваясь то в одно, то в другое платье, и окружал себя шумными и сомнительными молодыми людьми. Всем казалось, что он выздоровел, тогда как выбитый горем из колеи, он с каким-то прямо кощунственным остервенением старался растратить свою жизнь.

Ничто не имело для него значения. Предоставив Екатерине Медичи заправлять государственными делами, король занялся вырезыванием силуэтов из бумаги и нашиванием жемчуга на куски ткани. Он шил платья для своей сестры Маргариты, одевал девиц из летучего эскадрона, иногда вышивал…

Видя все это, королева-мать решила поскорее женить сына, полагая, что женщина в постели, возможно, пробудит в нем потребность в более мужских занятиях.

Королю предлагалось в жены много принцесс, но он, насмехаясь, всех отвергал. Тогда Екатерина рассердилась и сказала, что монарх должен жениться, чтобы иметь наследников.

– Позвольте мне самому выбрать, – ответил Генрих.

И он указал на Луизу де Водемон, дочь одного из младших Лотарингцев. Генрих познакомился с ней перед отъездом в Польшу.

Екатерина была немного разочарована. Она мечтала о более благородной жене для сына, которого с нежностью называла «мои очи».

Но она смирилась, и специальная делегация немедленно отправилась в Нанси просить у принца Водемона руки его дочери. Принц был вне себя от счастья, сразу дал согласие и послал жену, Екатерину д'Омаль, сообщить об этом дочери.

Девушка еще спала. Увидев мачеху (Екатерина была второй женой Водемона), она очень удивилась, но, как сообщает Антуан Мале, «удивление ее возросло еще больше, когда мачеха трижды присела перед ней в глубоком реверансе, прежде чем обратиться и приветствовать ее как королеву Франции; девушка подумала, что это шутка, и извинилась за то, что так поздно лежит в постели, но тут в комнату вошел отец и, сев у кровати дочери, сообщил, что король Франции желает взять ее в жены»… <Антуан Мале. Экономика духовной и светской жизни знатных и великих людей мира, составленная на примере жизни Луизы Лотарингской, королевы Франции и Польши, 1650.>

Бракосочетание состоялось 15 февраля 1575 года в кафедральном соборе в Реймсе, где Генрих III был коронован за два дня до этого.

Во время церемонии венчания, которое навсегда связывало его с белокурой красавицей из Лотарингского дома, молодой суверен удивил всех странными вопросами. Здесь что, свадьба? Здесь что, танцульки? Не для развлечения ли его фаворитов устроен весь этот спектакль? Над этим можно было сколько угодно ломать голову. А между тем накануне король был занят тем, что сам шил платье для своей невесты, и за два часа до свадебной мессы именно он взялся завивать локоны Луизы с помощью раскаленных щипцов…

Производя впечатление человека, совершенно не сознающего, что вокруг происходит, он в течение всей мессы странно улыбался, точно «актер в каком-нибудь фарсе»… Через два дня после свадьбы он позволил себе в отношении жены шутку, которая всех возмутила: желая выдать замуж свою экс-фаворитку Рене де Рие, он предложил ее руку Франциску Люксембургскому, который некогда ухаживал за Луизой, и сказал ему:

– Мой кузен, я женился на вашей любовнице; мне хотелось бы, чтобы в обмен на это вы женились на моей.

Несколько озадаченный, Франциск Люксембургский попросил дать ему подумать, но Генрих III так настаивал, что несчастный, перепугавшись, поторопился скрыться в своих владениях.

Все говорило о том, что брак короля был просто маскировкой. Воспоминания о Марии Клевской вызывали у него неприязнь ко всем женщинам, и потому «половая жизнь перестала его интересовать». Теперь он подчеркнуто искал себе иных развлечений.

Вот тогда-то фавориты, которыми он так любил себя окружать, и заняли в его жизни небывало значительное место.

* * *

Все, как один, красавцы, капризные, возбудимые, неглупые, но поверхностные, злые, они кичились своей постыдной роскошью, наряжались, подобно молодым женщинам, и расхаживали по улицам, демонстративно вихляя задом, чем вызывали отвращение у добропорядочных граждан, которым никогда и в голову не могло прийти, что мужчина может похваляться именно этой частью тела.

– Нет, вы только посмотрите на них, на этих милашек, – восклицал простой народ с презрением.

Это прозвище так за ними и осталось.

Мне известны несколько современных защитников Генриха III, которые пытаются всех нас убедить, что в данном случае речь идет просто о слугах, исключительно преданных королю. И тут, я думаю, достаточно процитировать отрывок из записей современника тех событий, Пьера де л'Этуаля, чтобы доказать, что эти защитники или слишком простодушны, или злоупотребляют нашей доверчивостью.

«Это прозвище, „милашка“, говорит мемуарист, именно тогда появилось на устах простолюдинов, у которых вся эта компания вызывала отвращение как своим легкомысленным и спесивым поведением, так и пристрастием раскрашивать себя и наряжаться, подобно бесстыдным женщинам, а пуще всего за те огромные дары и щедроты, которыми их осыпал король и которые, как догадывался народ, были причиной его разорения.

Эти очаровательные милашки носили довольно длинные волосы, которые они постоянно завивали с помощью разных приспособлений. Из-под бархатных шапочек завитые локоны ниспадали на плечи, как это делают обычно шлюхи в борделе. Им также нравились полотняные «рубашки с сильно накрахмаленными гофрированными, шириной в полфута, воротниками, из которых выглядывавшая голова казалась лежащей на блюде головой Иоанна Крестителя. И вся остальная их одежда была в том же духе. Занимались они в основном тем, что играли, богохульствовали, резвились, танцевали, кувыркались, спорили, распутничали и всей компанией неотступно следовали за королем, куда бы он ни направлялся. Что бы они ни делали и ни говорили, было рассчитано исключительно на то, чтобы понравиться королю; не помышляя ни о Боге, ни о добродетели, они довольствовались лишь возможностью оставаться в милости у своего господина, которого боялись и почитали больше Бога».

И ничего удивительного, что очень скоро все эти напудренные, женоподобные, болтливые молодые люди стали оказывать сильное воздействие на явно свихнувшегося короля.

Сначала они уговорили Генриха Ш выработать некий комплекс шутовских ритуалов, превращавших обычный день в нечто вроде комедии-балета, где у каждого была своя строго определенная роль.

Они, например, разыгрывали сцену «жизнь во дворце у великого монарха», подобно тому, как маленькие девочки играют в «даму, пришедшую в гости», соблюдая свои, ребяческие, правила игры.

Было решено, что утреннее вставание короля, отход ко сну, трапезы, одевание и туалет, прогулки должны сопровождаться сложным церемониалом, «позаимствованным, по словам Леньяна, из традиций Восточно-Римской империи, продолжавших позже существовать при дворах итальянских князьков, и представлявшим целую программу издевательски торжественных обрядов», о которых ни один король Франции ни до, ни после не имел понятия.

Все это, конечно, служило лишь предлогом для двусмысленного шутовства. Обращаясь с королем, как с куртизанкой, они являлись в покои короля с ужимками и прыжками, чтобы надеть на него чулки, рубашку, поправить камзол, смазать перед сном лицо его кремом, надеть ему на руки перчатки, смазанные миндальным маслом, смягчающим кожу, нарумянить лицо, подрисовать карандашом брови, зашнуровать панталоны…

Вот из таких извращенных забав и родился придворный Этикет…

После того как король был наконец одет, накрашен, напудрен, увешан драгоценностями и перстнями, милашки принимались восклицать:

– О, Ваше Величество, как вы красивы!

Для того чтобы иметь возможность продолжать эту гнусную игру, Генрих III взял себе титул, позволявший обращаться к нему как к женщине. Теперь ему говорили: «Ее Величество восхитительна», «Ее Величество так нежна», «Ее Величество – плутишка»…

Это обращение, некогда принятое при дворе последних римских императоров, вызывало насмешки у простых людей.

А король тем временем подумывал, что надо бы и ему найти способ обращаться к милашкам в женском роде:

– Какая вы милая, какая обаятельная…

Вот тогда его эфебы и взяли себе титулы «Ее Светлость», «Ее Превосходительство».

Все эти молодые люди образовали очень закрытый круг, проникнуть в который было совершенно невозможно по собственной инициативе. Любые интриги с этой целью оказывались безрезультатными, а родственные связи – бесполезными: выбор принадлежал только королю. Иной раз какой-нибудь сеньор, паж, гвардеец, проходя мимо короля, производил на него столь неотразимое впечатление, что тот подзывал своих милашек с крепкими мускулами, которые немедленно устремлялись на добычу и приволакивали ее к королю. Иногда с той же целью прибегали к особой хитрости. Об одной такой истории рассказал Агриппа д'Обинье. Она касалась знакомого ему молодого человека, который стал милашкой (любовником) короля: «Этот несчастный парень питал отвращение к этому мерзостному занятию и первый раз был принужден к нему неожиданным образом. Король попросил его достать из сундука книгу, а Великий Приор и Камилл <Прозвища двух милашек: Антуана де Силли, графа де Рошпо, и шевалье Сальвати.>, когда он наклонился за книгой, опустили ему крышку на поясницу и не выпускали; называлось это у них „схватить зайца за шиворот“. Так и получилось, что молодой человек был силой принужден к этому делу…».

Не будучи оригиналом, король не шел в своей похоти дальше увлечения мальчиками благородного происхождения. Но ему случалось млеть и при виде рабочего, приглашенного во дворец что-нибудь починить. Был, например, случай, когда, обойщик произвел на него сильное впечатление. «Видя, как он, стоя высоко на двух лестницах, прочищал подсвечники в зале, – пишет д'Обинье, – король так влюбился, что стал плакать…» <А. д'Обинье. Исповедь католика господина де Санси.>

* * *

Почитатели великих людей всегда глупы, потому что стараются подражать им «в самом плохом». Неудивительно, что вскоре в Париже появилось много напудренных и накрашенных молодых снобов, которые, подражая, точно мартышки, королю, старались быть кокетливыми, жеманными, ветреными.

А тем временем события при дворе продолжали развиваться. Стремясь понравиться королю, мужчины отказывались от женщин и откровенно предавались содомии. Большинство из них, впрочем, ставило себе это в заслугу, поскольку, являясь физически нормальными людьми, они продолжали испытывать сильное отвращение к этим чуждым удовольствиям. Однако им приходилось преодолевать это отвращение в надежде быть замеченными королем…

Женщины, лишенные мужского внимания, также вынуждены были искать утешения друг у друга. Об этом рассказывает Соваль: «Так же, как мужчины нашли способ обходиться без женщин, женщины научились обходиться без мужчин. И Париж наполнился женщинами-лесбиянками…»

Конечно, не все женщины отваживались вкусить радостей блуда. Скромницы довольствовались применением вспомогательных средств и мечтали о том дне, когда мужчины вернутся к нормальной жизни. Именно тогда приспособления в форме мужского члена, который почему-то назывался «Godemychys», как сообщает Брантом, вошли в такую моду, что их фабриканты нажили на этом целые состояния…

Короче говоря, во всей Франции царил невероятный беспорядок, а, по выражению одного автора, «королевство, в котором правит безумец, похоже на пьяный корабль».

ЖАК КЛЕМАН УБИВАЕТ ГЕНРИХА III ИЗ ЛЮБВИ К М-ЛЬ ДЕ МОНПАНСЬЕ

При всей своей кажущейся мягкости женщины только и делают, что ищут повода к ссорам.

Люсьен Римуа

Гнусный порок, которому неожиданно стал предаваться Генрих III, приводил в отчаяние Екатерину Медичи. По многу раз в день она заходила в его покои, чтобы напомнить о реальности и постараться заинтересовать сына трагической ситуацией, в которой оказалось к тому времени его королевство. Шел 1576 год, и брат короля, герцог Алансонский, только что перешел на сторону протестантов. Тридцать тысяч человек могли со дня на день двинуться на Париж, и Екатерина была вне себя от страха.

– Необходимо действовать, – кричала она ему. Генрих, утонув в диванных подушках в обнимку с очередным «милым другом», в окружении комнатных собачек, отвечал на это, не стремясь даже как-то завуалировать свою мысль, что следовало бы приказать убить его брата.

И тут же принимался играть в бильбоке. Но пришел день, когда войска протестантов действительно направились к Парижу. Сразу лишившись хладнокровия, перепуганный насмерть, король немедленно подписал в Болье эдикт, делавший протестантам значительные уступки…

Эдикт, разумеется, возмутил католиков, которые обвинили короля в предательстве интересов религии и престола. Католики объединились в мощный союз во главе с герцогом Генрихом де Гизом с намерением «охранить славу Господа и его католической и римской церкви». Так возникла Католическая лига.

Генрих III счел благоразумным признать Лигу и даже провозгласить себя ее главой. Все эти обстоятельства вынудили его покинуть будуар, начать яростную войну против гугенотов и время от времени, усаживаясь в носилки, посещать поля сражения.

Наконец весной 1580 года было подписано перемирие, и на ближайшие четыре года Франция обрела покой. Король воспользовался этим, устраивая грандиозные костюмированные балы. На этих балах его видели наряженным в костюм то простолюдинки-оборванки, то блудницы, а то и амазонки с обнаженной грудью…

Обожавший до безумия маскарады, он целые ночи напролет то шил костюмы, то выдумывал новые танцы. Это он, кстати, придумал небезызвестный галоп «взнуздаем коней», где надо было нежно ржать, взглянув на свою всадницу, и легонько взбрыкивать по ходу танца…

* * *

Екатерина Медичи, которая не могла не думать о будущем, была страшно возмущена этим бесконечным шутовством.

– Они развлекаются, – сердилась она, – скачут, наряжаются, окружают себя хорошенькими мальчиками, а у самих нет наследника…

Эта же проблема нет-нет да и беспокоила Генриха III, но призрак Марии Клевской, продолжавший его преследовать, мешал ему проявлять нежные чувства к королеве.

Отчаявшаяся Екатерина Медичи нашла, как ей показалось, выход: она пригласила к себе Луизу Лотарингскую и посоветовала ей изменить королю ради блага Франции.

Но сверхдобродетельная супруга Генриха III решительно отказалась от этого; она, видите ли, желала иметь ребенка только от собственного мужа.

Кончилось же тем, что у нее вообще его не было…

В 1584 году герцог Алансонский, прямой наследник французской короны, внезапно умер, и право наследования перешло к Генриху де Бурбону, королю Наваррскому…

Огорченные католики отреагировали немедленно и заявили, что король Наваррский должен уступить престол Генриху де Гизу, чей род восходит к Каролинам <Мне кажется, стоит напомнить, что Гизы никогда не посмели бы заявлять подобных претензий, если бы Диана де Пуатье не превратила их дом в один из самых могущественных во Франции.>.

Следствием этого оказалась новая гражданская война, приведшая Францию на грань гибели. И не религиозные распри решались в этой войне, а династическая проблема, из-за которой могло нарушиться единство страны…

Первые сражения произошли в Шампани, где Генрих де Гиз сразу же одержал две победы над гугенотами. В Париже после этих побед он был встречен с таким энтузиазмом, что приверженцы Лиги задумали низложить Генриха III и посадить на престол, и притом безотлагательно, столь популярного герцога.

Охваченный паникой король призвал к себе в Блуа главу католиков, и там 23 декабря по его приказу герцог был убит… <Герцог де Гиз при желании мог бы спастись. Он был предупрежден о намерениях короля, и друзья советовали ему бежать. Но он отказался покинуть Блуа, так как должен был провести ночь с 22 на 23 со своей любовницей…>

Тогда взбунтовавшиеся сторонники Лиги объявили Генриха III «клятвопреступником, убийцей, богохульником ереси, бесноватым, колдуном, расточителем государственной казны, врагом отечества» и потребовали его немедленной замены кардиналом Лотарингским. На Париж повеяло мятежом. Повсюду были расклеены листовки с оскорблениями в адрес «Его Величества Гермафродита», на улицах сжигали изображения королевы-матери, а однажды парижане толпами прошли перед Лувром с криками:

– Долой Валуа!

– На смерть Валуа!

В Блуа, где находился королевский двор, примчался гонец с известием о том, что происходит в столице.

Новость произвела эффект разорвавшейся бомбы.

Бледные и растерянные, Генрих и Екатерина, последние представители этой ветви Валуа, терпевшей крах из-зa полного растления, поняли, что народ, уставший их преступлений и пороков, готовится их изгнать. Впервые за тысячу лет своего существования трон Франции зашатался…

* * *

Екатерина Медичи не смогла оправиться от этого потрясения.

3 января 1589 года она слегла с высокой температурой, и все ее компаньонки серьезно забеспокоились. Видя их в слезах, она стала их успокаивать:

– Не печальтесь, – говорила она улыбаясь, – мой конец еще не пришел. Вспомните предсказание Горика, который никогда не ошибался: я умру, когда окажусь рядом с Сен-Жерменом… Но ведь мы с вами в Блуа, нет ни одной церкви, посвященной этому святому…

Это предсказание неотступно преследовало королеву-матъ. Многие месяцы она отказывалась жить в Сен-Жермен-ан-Ле и даже в Лувре, поблизости от которого находится церковь Сен-Жермен-л'Оксерруа…

– Пока я остаюсь здесь, я спокойна, – добавила она.

4 января к ней пришел новый врач, который, прослушав больную, заявил, что она слишком утомлена я эту ночь до утра он останется у ее постели.

– Благодарю, – сказала Екатерина. Потом взглянула на него удивленно:

– Я что-то вас не знаю; как вас зовут?

– Меня зовут Сен-Жермен, мадам.

Она умерла через три часа…

* * *

Приверженцы Лиги тут же принялись сочинять непотребные песенки про королеву-мать. Духовенство, не желавшее портить отношения с Лигой, повело себя довольно странно. Вот какую непонятную речь произнес с амвона священник во время панихиды в Париже 8 января:

– Только что скончалась королева-мать, совершившая в жизни много как хорошего, так и плохого, и я не думаю, что больше плохого, чем хорошего. Сегодня перед нами возникла трудность: должна ли католическая церковь молиться за ту, что жила так плохо… По этому поводу я скажу вам, что если вы пожелаете из милосердия прочесть за упокой ее души «Отче наш» или «Богородица», молитвы эти помогут, чем смогут; я оставляю это на ваше усмотрение <Приведена Пьером де л'Этуалем.>…

Потом о Екатерине забыли, и вся ярость народа перенеслась на королевских милашек <П. де л'Этуаль: «Обожаемая и почитаемая при жизни придворными точно Юнона, она, лишь только отдала Богу душу, была забыта».>.

Действительно, все они имели огромное влияние на короля, и сторонники Лиги обвиняли Генриха III в том, что он является марионеткой в их руках.

В начале весны Франция, по которой прокатилась волна мятежей от Марселя до Кале, оказалась разделенной на три части: одна в руках протестантов, другая в руках Лиги, а третья (состоявшая только из Тура, Блуа и Божанси) на стороне короля…

И тут Генрих III понял, что ему необходимо объединиться с одним из своих противников, если он хочет удержать на своей голове корону.

Объединиться с Лигой? Об этом не могло быть и речи, потому что они требовали его немедленного свержения. И тогда он обратил свой взор на протестантов, которым, по крайней мере, хватало деликатности дождаться его смерти, чтобы потом возвести на престол Генриха Наваррского.

И 3 мая оба Генриха заключили перемирие в Плесси-ле-Тур.

– С чего же мы начнем? – спросил король.

– С взятия Парижа, без которого нам нечего делать, – ответил Бурбон.

Через полтора месяца после того, преодолев множество козней и ловушек, они осадили столицу. Их командный пост был установлен на высотах Сен-Клу, в весьма благоустроенном доме Гонди, откуда открывался весь Париж, и Генрих III забавлялся тем, что с восторгом малого дитяти часами наблюдал движение карет по улицам и суету пешеходов.

– Какая жалость, – вздыхал он, – что придется разрушить и погубить такой хороший и красивый город.

Генрих де Бурбон был того же мнения, но ни тот, ни другой не решались отдать приказ о наступлении;

Они все еще колебались, когда им сообщили, «что в городе стали возникать волнения, оттого что перепуганные жители требуют открыть ворота раньше, тем их перестреляют»…

Союзники решили подождать, пока Париж сдастся, что, судя по всему, должно было произойти скоро.

Однако проходили дни, но никаких новостей не поступало, потому что участники Лиги, во главе которых оказалась настоящая Пассионария, м-ль де Монпансье, сестра герцога де Гиза, отказывались выполнить требования впавшего в панику народа.

27 июля, Генрих III, начинавший уже нервничать, послал одного дворянина из своей свиты к м-ль де Монпансье «сказать ей, что ему хорошо известно, что она поддерживает недовольство парижан и подстрекает их к мятежу, но что если ему когда-нибудь войти в город, на что он надеется, и даже очень скоро, то он прикажет сжечь ее заживо». На что, без то удивления, был дан ответ: «Гореть должны содомиты вроде него, а вовсе не она, и к тому же он может быть уверен, она сделает все возможное, чтобы помешать ему войти в город»

Она вскоре сделала даже больше, чем обещала…

* * *

В те времена жил в Париже, в монастыре на улице Сен Жак, молодой монах, слегка придурковатый, жестокий и чувственный, которого звали Жак Клеман. Монпансье знала о его существовании, потому что он довольно часто предавался с женщинами из квартала Эколь занятиям весьма предосудительным для монаха и потому что над ним потешался весь Париж.

Она отправилась повидаться с ним, надев для этого декольтированное платье, не оставлявшее ни малейших сомнений относительно прелестей, которыми обладала его хозяйка. Бедняга был просто ослеплен и невероятно возбудился.

И вот она, обаятельная, ласковая, обольстительная, вкрадчивая, заговорила с ним о короле как о тиране, которого надо уничтожить, и дала ему понять, что если он возьмется за это, то она сумеет быть благодарной.

А в качестве аванса она одарила его пылким поцелуем.

Ступайте, прекрасный монах! – сказала она. – Вам предназначено Богом свершить это славное деяние…

На другой день Жак Клеман явился к дверям дома Гонди. Он заявил, что прибыл передать Генриху III важное письмо. Король принял его, взял послание и принялся читать.

Преисполненный почтения, монах стоял в ожидании на коленях. Неожиданно он поднялся с колен и вонзил огромный нож в живот Валуа.

– Ах, злой монах! – вскричал король. – Он меня убил…

Жак Клеман в немом экстазе взирал на Генриха, корчившегося на полу от боли. И в эту минуту, без сомнения, предвкушал в простоте своей ожидавшую его сладостную награду… Но прекрасная греза длилась недолго. Вскоре на громкие стоны умирающего прибежали офицеры охраны и буквально изрешетили своими шпагами влюбленного в м-ль де Монпансье монаха…

Генрих III умер спустя два дня, после того как в полном сознании назвал Генриха Наваррского своим законным преемником…

* * *

Последний Валуа ушел со сцены, приведя своими пороками Францию на край пропасти.

При его правлении фаворитки были заменены омерзительными фаворитами. Наступило время Бурбонов, которые вернули женщинам всю их значимость и все исключительные права…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю