Текст книги "Заколдованная Элла"
Автор книги: Гейл Карсон Ливайн
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Рот у меня открылся сам собой. Туда мгновенно проскочила ложка и влила в меня глоток горячего – но не обжигающего – супа. Мэнди собирала морковку как раз тогда, когда она была сладкая-сладкая, морковная-морковная. Морковная сладость переплеталась с другими вкусами – лимона, черепахового бульона, незнакомых пряностей. Лучший морковный суп на всем белом свете, волшебный суп, который могла сварить одна лишь Мэнди.
Коврик. Суп. Волшебный суп. Мэнди – фея!
Но если Мэнди – фея, мама не могла умереть!
– Ты не фея!
– Почему?
– Если бы ты была фея, ты бы ее спасла!
– Ах, лапочка, спасла бы, если бы могла. Не вынула бы она волосок из моего лечебного супа, была бы жива и здорова!
– Ты все знала? Как ты ей позволила?!
– Не знала, пока она не разболелась. А когда человек умирает, мы ничего не можем сделать.
Я рухнула на табуретку у плиты и разрыдалась – даже дышать не могла. Тут Мэнди крепко обняла меня, и я ревела, а слезы текли в оборки ее передника – где ревела столько раз по куда менее серьезным причинам.
Мне на руку упала капля. Мэнди тоже плакала. Лицо у нее было все в красных пятнах.
– Я была и ее фея-крестная, – сказала она. – И твоей бабушки.
Я отстранилась от Мэнди и поглядела на нее свежим взглядом. Какая же она фея? Феи – они стройные, юные и прекрасные. Ростом Мэнди была с фею, что да, то да, но где это видано, чтобы у феи были растрепанные седые кудряшки и двойной подбородок?!
– Покажи! – потребовала я.
– Что тебе показать?
– Что ты фея. Растай в воздухе или еще что-нибудь наколдуй.
– Я тебе ничего не обязана показывать. Кстати, феи никогда не тают в воздухе при посторонних, кроме Люсинды, конечно.
– Не умеете, что ли?!
– Всё мы умеем, только так не принято. Наглости и глупости на подобные фокусы хватает только у Люсинды.
– Почему это глупость?
– Все сразу догадаются, что ты фея. – Она принялась мыть посуду. – Помоги мне.
– А Натан и Берта – они знают? – Я стала таскать тарелки в раковину.
– Что они знают?
– Что ты фея.
– Опять ты за свое. Нет, никто, кроме тебя, ничего не знает. А ты будь любезна держать язык за зубами. – И Мэнди огрела меня самым свирепым своим взглядом.
– Почему?!
Она зашипела на меня.
– Ладно, буду. Честное слово. Но почему?!
– А я тебе объясню. Феи людям нравятся только в сказках. А стоит им ненароком встретить самую настоящую фею, и не миновать беды. – Она сполоснула блюдо. – На, вытирай.
– Почему?
– Мокрое оно, вот почему! – Она увидела, как я растерялась. – А почему не миновать беды? Если коротко, то по двум причинам. Стоит людям догадаться, что мы умеем колдовать, и они думают – ага, пусть эти феи расхлебывают кашу, которую мы заварили! Если мы, феи, отказываемся, люди злятся. Вторая причина – мы бессмертные. Это их тоже злит. Госпожа неделю со мной не разговаривала, когда умер ее отец.
– А почему Люсинда не против, чтобы люди знали, кто она такая?
– Ей, дурочке, это даже нравится. Раздаривает жуткие дары и еще благодарности требует…
– А они всегда жуткие?
– Всегда. Жуткие они всегда, но находятся люди, которые приходят в телячий восторг от одной мысли, что получили подарок феи, даже если от этого подарка им одно горе.
– А почему мама знала, что ты фея? И я почему знаю?
– Весь род Элеоноры – Друзья Фей. В вас есть наша кровь.
Фейская кровь!
– А я тоже умею колдовать? Я тоже буду жить вечно? И мама жила бы вечно, если бы не заболела? А Друзей Фей – их много?
– Очень мало. В Киррии осталась только ты одна. Нет, солнце мое, не можешь ты ни колдовать, ни жить вечно. Просто в тебе есть капелька крови фей. Правда, кое в чем она все же сказалась. Ручаюсь, ножки у тебя не растут уже несколько лет.
– Я вообще уже несколько лет не расту.
– Ничего, еще подрастешь, но ножки останутся как у феи – вот и у мамы тоже были крошечные. – Мэнди подняла подол платья и пяти нижних юбок и показала башмачки размером не больше моих. – Ноги у нас не по росту маленькие. Это единственное, чего не исправишь колдовством. Наши мужчины подкладывают в обувь вату для маскировки, а мы, дамы, прячем ноги под юбками.
Я высунула ногу из-под подола. Маленькие ножки – это изысканно, но не получится ли, что когда я подрасту, то стану из-за них еще более неуклюжей? Смогу ли вообще сохранять равновесие?
– А ты могла бы заколдовать мне ноги, чтобы они выросли? Если бы захотела, конечно? Или… – Я огляделась в поисках возможного чуда. В окно хлестал дождь. – А можешь сделать так, чтобы дождь перестал?
Мэнди кивнула.
– Сделай! Ну пожалуйста!
– Чего ради?
– Ради меня. Хочу увидеть настоящее волшебство. Серьезное.
– Всерьез мы не колдуем. Только Люсинда. Это опасно.
– Подумаешь – грозу остановить, что тут опасного, скажи на милость?!
– Может, и ничего, а может, очень даже много. Включи воображение.
– Ясное небо – это же хорошо. Все смогут гулять.
– Включи воображение, – повторила Мэнди.
Я задумалась.
– Дождь – это полезно для травы. Для посевов.
– Дальше, – кивнула Мэнди.
– А вдруг злой разбойник задумал кого-то ограбить, а из-за плохой погоды решит посидеть дома?
– Точно. А может быть, из-за меня начнется засуха и придется с этим разбираться, поскольку я во всем виновата. А потом я нашлю ливень, а он сломает ветку, а ветка проломит крышу – и снова мне разбираться.
– Ну, тут ты ни при чем. Это хозяевам надо было делать крышу попрочнее.
– Может, да, а может, нет. А вдруг из-за меня начнется потоп и кто-нибудь погибнет? Вот почему нельзя колдовать по-серьезному! Я колдую только по мелочи. Вкусная еда, лечебный суп, мое коронное бодрящее снадобье…
– А когда Люсинда наложила на меня заклятие, это было серьезное колдовство, да?
– Еще бы! Вот дурья башка! – Мэнди так яростно оттирала сковородку, что та скрежетала и гремела о медную раковину.
– Расскажи, как снять заклятие. Мэнди, ну пожалуйста!
– Как – понятия не имею. Знаю только, что это возможно.
– Если я объясню Люсинде, что мне от него плохо, она его снимет? Снимет, да, Мэнди?
– Сомневаюсь, но чего в жизни не бывает. Да только вдруг она одно заклятие снимет – и тут же наградит тебя другим, еще похлеще. С Люсиндой одна беда: у нее всегда куча блестящих идей и она их в себе не держит, а тут же превращает в заклятия.
– А как она выглядит?
– Не похожа на прочих фей. Да уж лучше тебе никогда в глаза ее не видеть!
– А где она живет? – не отставала я.
Может, удастся ее разыскать и убедить снять заклятие. Ведь и Мэнди иногда ошибается.
– Мы с ней не разговариваем. Еще мне не хватало следить за перемещениями Люсинды Придурочной! Эй, миску не урони!
Поздно. Пришлось мне взять метлу.
– Неужели все Друзья Фей такие неловкие?
– Нет, лапочка. Фейская кровь не делает неуклюжими. Это в тебе человеческое. Ты хоть раз видела, чтобы я била посуду?.. То-то же.
Я взяла веник, но оказалось, что это лишнее. Осколки сами собрались в кучку и запрыгнули в мусорное ведро. Я остолбенела.
– Ничего серьезнее я не делаю, солнце мое, только мелкое колдовство, от которого никому вреда не будет. Хотя и от него есть польза. На полу не останется острых осколков.
Я заглянула в ведро. Осколки лежали там аккуратной горкой.
– А почему ты не превратишь их обратно в миску?
– А это уже серьезное колдовство. На вид не скажешь, но серьезное. Так можно кому-то навредить. Заранее не угадаешь.
– Ага, получается, будущее феи не предсказывают. Если бы предсказывали, ты бы знала, можно или нельзя.
– Будущее мы не видим – как и вы, люди. Это по гномьей части – у них-то ясновидящих полно.
Где-то в доме зазвенел колокольчик. Отец звал кого-то из слуг. Мама никогда не звонила.
– А ты была феей-крестной моей прабабушки? – Вопросы прямо роились и жужжали у меня в голове. – А ты давно наша фея-крестная?
В самом деле, сколько Мэнди лет?
Тут вошла Берта:
– Барышня, сэр Питер просит вас к себе в кабинет.
– Зачем? – спросила я.
– Не говорит. – Берта встревоженно вертела в пальцах кончик косы.
Впрочем, напугать Берту – дело нехитрое. Чего тут бояться? Отец хочет со мной поговорить. Было бы странно, если бы не хотел.
Я вытерла тарелку, потом еще одну, потом третью.
– Барышня, вы бы поскорее, – попросила Берта.
Я потянулась за четвертой.
– Ты уж лучше сходи, – сказала Мэнди. – Кстати, передник ему не понравится.
Мэнди тоже испугалась!
Я сняла передник и побежала к отцу.
И остановилась на пороге кабинета. Отец сидел в мамином кресле и глядел на стоявший на столе сверток.
– А, вот и ты. – Он поднял голову. – Подойди поближе, Элла.
Я уставилась на него исподлобья – нечего мне приказывать! И сделала шаг вперед. В эту игру я играла с Мэнди – вроде бы слушаешься, а вроде бы и нет.
– Элеонора, я попросил тебя подойти поближе.
– Я и подошла.
– Надо еще ближе. Я не кусаюсь. Просто хочу получше тебя узнать.
Он подошел ко мне, подвел к столу и усадил в кресло напротив.
– Ты когда-нибудь видела подобное великолепие? – Он развернул сверток. – Возьми. Осторожно, тяжелое. На.
«Не знаю, что это, но раз оно так нравится отцу – возьму и уроню!» – заранее решила я. Но все-таки посмотрела, что он мне дает, – и передумала.
Это был фарфоровый замок размером с два моих кулака – с шестью миниатюрными башенками, в каждую из которых можно было вставить свечку. Ой! Между окошками в двух башенках была протянута тонюсенькая фарфоровая ниточка – надо же, с развешанным бельем! Кальсоны, халат, детский слюнявчик – все прямо крохотулечное! А из другого окна, пониже, махала шелковым шарфом улыбающаяся нарисованная девушка. По крайней мере, с виду шарф был совсем как шелковый.
Отец забрал у меня замок.
– Закрой глаза.
Я услышала, как он задвигает тяжелые шторы. И решила подсмотреть из-под ресниц. Я ему не доверяла.
Он поставил замок на каминную полку, вставил свечки и зажег.
– Открой глаза.
Я подбежала посмотреть. Замок превратился в сияющую сказку. От огня по белым стенам побежали перламутровые разводы, а окна засверкали золотом, словно внутри горели веселые светильники.
– Ух ты… – только и вымолвила я.
Отец раздвинул шторы и задул свечи.
– Прелесть, правда?
Я закивала.
– Где ты это взял?
– У эльфов. Это эльфийская работа. В керамике они чудеса творят. Это сделал один ученик Агаллена. Я всегда хотел подлинного Агаллена, но так и не смог достать.
– Куда ты его поставишь?
– А куда ты хочешь, Элла?
– На подоконник.
– А не в твою комнату?
– Куда угодно, главное – на подоконник.
Тогда замок будет смотреть на всех – и в доме, и на улице.
Отец долго глядел на меня и ничего не говорил.
– Хорошо, я скажу покупателю, чтобы поставил его на окно?
– Как? Ты его продашь?!
– Элла, я торговец. Я продаю и покупаю. – И он заговорил словно бы сам с собой: – Может быть, удастся выдать его за подлинного Агаллена. Никто не отличит. – Он снова посмотрел на меня. – Ну вот, теперь ты знаешь, кто я такой: сэр Питер, торговец. А ты кто?
– Дочь, у которой раньше была мать.
Он даже слушать не стал.
– Кто такая Элла?
– Девочка, которой не нравится, когда ее допрашивают.
Он остался доволен.
– Надо же, у тебя хватило храбрости так со мной разговаривать. – Он оглядел меня. – Мой подбородок. – Он коснулся его, и я отпрянула. – Сильный. Волевой. Нос тоже мой. Надеюсь, тебя не огорчает, что у тебя иногда раздуваются ноздри. И глаза мои – только у тебя они зеленые. Почти все лицо – мое. Интересно, каким оно будет, когда ты станешь взрослой.
Да как он смеет говорить со мной, будто я портрет, а не живая девочка?
– Что же мне с тобой делать? – спросил он самого себя.
– Зачем тебе что-то со мной делать? – не поняла я.
– Нельзя же, чтобы из тебя выросла помощница кухарки. Надо дать тебе образование. – Тут он сменил тему: – Как тебе дочки ее сиятельства Ольги?
– Они меня не утешили, – ответила я.
Отец расхохотался – да-да, расхохотался, откинув голову и приподняв плечи.
Что тут смешного? Мне не нравилось, когда надо мной смеялись. От этого мне захотелось сказать об этих мерзких Хетти и Оливии что-нибудь хорошее.
– Наверное, они хотели как лучше.
Отец вытер выступившие на глазах слезы.
– Как лучше они точно не хотели. Старшая – гнусная интриганка, вся в мамашу, а младшая – попросту слабоумная. Им в голову не придет хотеть как лучше. – Тут голос у него стал задумчивый. – Ее сиятельство Ольга знатна и богата.
При чем тут это?!
– Может быть, отправить тебя в пансион вместе с ее дочками? Научишься ходить не как слоник, а как положено грациозной юной девушке…
В пансион! Без Мэнди! Там мне все время будут говорить, что делать, и придется слушаться! И будут искоренять мою неуклюжесть, и не смогут! И будут меня наказывать, а я буду мстить, и меня опять будут наказывать…
– Почему мне нельзя остаться дома?
– Пожалуй, можно приставить к тебе гувернантку. Если найти гувернантку…
– Отец, мне бы гораздо больше хотелось гувернантку. Если у меня будет гувернантка, я буду очень стараться!
– А если нет, то нет? – Он поднял брови, но мне было видно, что все это ему нравится. Потом он встал и направился к письменному столу, за которым мама просматривала наши хозяйственные документы. – Ну, иди. Мне надо поработать.
Я ушла. На пороге я обернулась и сказала:
– А может, слоников в пансионы не допускают. Может, слоникам и образования не полагается. Может, они… – Я осеклась.
Отец снова расхохотался.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Назавтра я должна была ужинать с отцом. Сидеть за столом мне было трудно, поскольку Берта заставила меня надеть модное платье с очень пышной юбкой.
На тарелки нам с отцом положили спаржу под горчично-эстрагоновым соусом. Перед отцовским прибором стоял граненый хрустальный кубок.
Когда я худо-бедно устроилась на стуле, отец подал Натану знак наполнить кубок вином.
– Посмотри, как играет свет, Элеонора. – Отец поднял кубок. – Вино сверкает, словно гранат.
– Красиво.
– Только-то? Красиво – и все?
– Ну, наверное, очень красиво… – Полюбить этот кубок? Еще чего. Отец ведь и его продаст.
– Пожалуй, он тебе больше понравится, если ты отведаешь из него вина. Ты когда-нибудь пробовала вино?
Мэнди мне не разрешала. Я протянула руку за кубком и угодила пышным рукавом прямо в горчично-эстрагоновый соус.
Но до кубка было еще далеко. Пришлось встать. Я наступила на юбки, потеряла равновесие и повалилась вперед. Чтобы не упасть, я резко оперлась рукой о стол и задела отца за локоть.
Отец выронил кубок. Кубок упал и раскололся пополам – отломилась ножка. На скатерть выплеснулся длинный алый мазок, вино брызнуло на отцовский камзол.
Я вся сжалась, ожидая взрыва ярости, но отец меня удивил.
– Зря я тебе предложил, – сказал он, промокая камзол салфеткой. – Ведь с первого взгляда было понятно, что ты немного не в себе.
Натан с горничной, которая прислуживала за столом, убрали скатерть и разбитый кубок.
– Прошу прощения, – выдавила я.
– От этого хрусталь не срастется, верно? – сердито бросил отец, но тут же взял себя в руки. – Извинения приняты. Сейчас мы пойдем переоденемся и вернемся за стол.
Через четверть часа я пришла в столовую в домашнем платье.
– Сам виноват, – сказал отец, отрезая кусочек спаржи. – Это из-за меня ты выросла дубиной стоеросовой.
– Я не дубина!
Мэнди за словом в карман не лезла – но и она никогда так меня не называла. Неумехой, растяпой, растеряшей – но не дубиной. Спотыкашкой, косорукой, недотепой – но не дубиной.
– Но ты еще молода и можешь всему научиться, – как ни в чем не бывало продолжал отец. – Наверное, стоит когда-нибудь отправить тебя в цивилизованное общество.
– Не люблю цивилизованное общество.
– Может статься, мне понадобится, чтобы цивилизованное общество любило тебя. Все, я решил. Ты поедешь в пансион.
Нет, не поеду! Не могу!
– Ты говорил, мне можно нанять гувернантку. Разве это не дешевле, чем отправить меня в пансион?
Горничная забрала у меня тарелку с нетронутой спаржей и поставила передо мной эскалоп и томатное заливное.
– Как трогательно, что ты тревожишься о деньгах. Гувернантка обойдется гораздо дороже. К тому же у меня нет времени отбирать претенденток. Через два дня ты поедешь в пансион с дочками ее сиятельства Ольги.
– Не поеду.
А он словно и не слышал меня:
– Я написал письмо директрисе – ты передашь его вместе с кошельком, в котором столько золотых джеррольдов, что она сразу согласится взять еще одну ученицу, пусть и без предупреждения.
– Не поеду.
– Элеонора, ты поступишь, как я скажу.
– Я никуда не поеду.
– Элла… – Он положил в рот кусочек эскалопа и говорил, не переставая жевать. – Твоего отца нельзя назвать добрым человеком, о чем, конечно, тебя уже предупредили слуги, поправь меня, если я ошибаюсь.
Я поправлять не стала.
– Вероятно, они упоминали о том, что я думаю только о себе, – да, так и есть. Наверное, они предупреждали, что я быстро теряю терпение, – да, быстро. Еще они говорили, что я всегда добиваюсь своего. Да, всегда.
– Я тоже, – соврала я.
Он восхищенно улыбнулся мне:
– Моя дочь – самая отважная девчонка во всей Киррии. – Улыбка погасла, губы сжались в твердую тонкую линию. – Однако она все равно поедет в пансион, даже если мне придется самому ее отвезти. И это будет отнюдь не увеселительная поездка, особенно если из-за тебя мне придется упустить время на торговые дела. Ясно тебе, Элла?
Разозленный отец напоминал мне кожаный кулак на пружине, какие бывают в балаганах у кукольников на ярмарках. В отце меня пугал вовсе не кулак, а пружина, ведь именно от нее зависит сила удара. Гнев в его глазах был скручен туго-натуго, и я не представляла себе, что будет, если пружина разожмется.
Я терпеть не могу бояться, но тут испугалась.
– Ладно, я поеду в пансион. – И, не сдержавшись, добавила: – Но меня все равно тошнит!
Он снова улыбнулся.
– Тошнит так тошнит, мне все равно, главное – ты поедешь.
Теперь я знала, каково слушаться, когда даже не приказывают, и мне это понравилось еще меньше, чем навязанная Люсиндой покорность. Я встала и вышла из столовой, и отец меня не остановил.
Вечер только начинался. Несмотря на ранний час, я побежала в свою комнату и натянула ночную рубашку. Потом положила в кровать кукол Флору и Розамунду и забралась под одеяло. Я уже давно не брала их в постель, но сегодня мне требовалось утешение.
Я обхватила их и стала ждать, когда придет сон. Но у него, видимо, были дела в другом месте.
У меня выступили слезы. Я уткнулась лицом во Флору:
– Лапочка…
Дверь открылась. Это Мэнди принесла свое коронное бодрящее снадобье и какую-то шкатулку.
Мне и без нее было худо.
– Мэнди, я не буду снадобье. Я хорошо себя чувствую. Честно.
– Ах, солнце мое. – Мэнди поставила чашку со снадобьем и шкатулку, обняла меня и стала гладить по голове.
– Не хочу никуда ехать, – буркнула я ей в плечо.
– Знаю, кроха, – отозвалась она. И держала меня в охапке долго-долго – я уже почти заснула.
Потом она вдруг пошевелилась:
– Пора пить бодрящее снадобье.
– Сегодня пропущу.
– Пропускать нельзя. Тем более сегодня. Не допущу, чтобы ты заболела, как раз когда тебе нужны все силы. – Из кармана передника появилась ложка. – Вперед. Три ложки.
Я собралась с духом. Снадобье было вкусное, орехово-сладкое, но густое и склизкое – будто лягушку ешь. Каждая из трех ложек вязко соскальзывала в горло. Чтобы избавиться от противного ощущения, потом приходилось несколько раз судорожно сглатывать.
Зато мне стало легче – чуть-чуть, но стало. Теперь я хотя бы могла поговорить. И снова пристроилась на колени Мэнди.
– Зачем мама вообще за него вышла?
Этот вопрос мучил меня уже давно – едва я подросла и стала понимать, что к чему.
– До свадьбы сэр Питер был очень обходителен с госпожой. Мне он сразу не понравился, но она меня и слушать не хотела. Семейство ее было против – он был беден, – а от этого госпожа только крепче влюбилась: добрая она была. – Рука Мэнди, утешительно гладившая меня по голове, остановилась на полпути. – Элла, кисонька, постарайся, чтобы он не узнал о твоем заклятии.
– Почему? Что он сделает?
– Очень уж он любит стоять на своем. Будет вертеть тобой, как хочет.
– Мама приказала мне не рассказывать о заклятии. Но я бы все равно не стала.
– Ну и правильно. – Рука снова принялась мерно гладить меня по голове.
Я закрыла глаза.
– Как там будет, а, Мэнди?
– В пансионе-то? Ну, наверняка найдется несколько отличных девчонок. Сядь-ка, лапочка. Неужели не хочешь посмотреть подарки?
Я совсем забыла про шкатулку. Но шкатулка была только одна.
– Подарки?..
– Подожди, по одному.
Мэнди вручила мне шкатулку:
– Это тебе. Носи с собой, куда бы тебя ни занесло. Всю жизнь.
В шкатулке была книга – волшебные сказки. Мне никогда не доводилось видеть таких прелестных картинок. Прямо живые. Я завороженно переворачивала страницы.
– Смотри на нее, вспоминай меня, и тебе полегчает.
– Не буду начинать читать до самого отъезда, чтобы растянуть удовольствие.
Мэнди рассмеялась:
– Не бойся, ее надолго хватит. Она будет расти вместе с тобой.
Потом она пошарила в кармане передника и достала оттуда сверток в папиросной бумаге:
– Это от госпожи. Она бы наверняка отдала его тебе.
Это было мамино ожерелье. Тонкие серебряные нити ниспадали мне почти до талии и сплетались в нежное кружево, унизанное крошечными жемчужинками.
– Вот повзрослеешь немного, солнце мое, и оно пойдет тебе не хуже, чем маме.
– Не буду его снимать.
– Ну, тогда лучше прячь под одежду от посторонних глаз. Да-да, оно дорогое. Гномьей работы.
Внизу зазвенел колокольчик.
– Папаша твой трезвонит.
Я обняла Мэнди и прижалась к ней.
Она выпуталась у меня из рук:
– Отпусти, ласточка.
И ушла, чмокнув меня в щеку.
Я забралась обратно в постель, и на сей раз сон взял верх.