Текст книги "Венера с пистолетом"

Автор книги: Гэвин Лайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

8

Как сказал Карлос, «Парк отель» располагался возле Райкмузеум – большой публичной галереи с картинами старинных мастеров. Как я считал, примерно в полумиле от центра Амстердама. Добротный, тишайший отель, ничего кричащего, никаких популярных певцов, увековечивающих свой автограф на вашей рубашке.

Я зарегистрировался и быстренько проследовал в небольшой старомодный номер, срочно улегся в постель и попытался заснуть. Но нет. Голова все еще болела, причем независимо от того, старался я почти совсем не думать, или помимо воли думал о своих делах.

Через полчаса я сел, дотянулся до телефона и попросил соединить меня с отелем «Хилтон».

И все оказалось так просто! Я попросил регистратуру отеля соединить меня с мистером Барроузом и ждал, слушая, как телефон звонит в номере. Теперь я знал его местонахождение. Я был готов обзвонить дюжину отелей Амстердама, но в этом не было необходимости, пока Гарри придерживается принципа, что класс места, где он проживает, должен соответствовать его доходам.

Конечно, просто знание места его проживания ничего не дает. Вероятно, спроси я его об этом в аэропорту, он бы сам мне сказал. И все-таки самочувствие мое улучшилось.

И что теперь? Амстердам – один из моих любимых городов. Это время года не способствовало прогулкам вдоль каналов и праздным наблюдениям, как оттуда вытягивают затонувшие автомашины. Сорок флоринов за штуку – так это обходится владельцу. В Амстердаме ездить нужно осторожно.

Наконец я спустился, выпил пива, которое забыл заказать за ленчем, и поспешил через улицу в Райкмузеум. В нем по моей части ничего такого не было, просто живопись, дельфтская керамика и прочее, но в залах с шедеврами приходилось поддерживать тепло, иначе все картины заледенеют или случится что-то еще похуже.

Планировка внутренних помещений единственным маршрутом вела к предмету местной гордости и счастья: к Рембрандту. В залах трудно было еще кого – то встретить, так что я просто шел, останавливаясь полюбоваться случайно встреченным пейзажем или закатом над морем, которые всеми, кроме голландцев, считаются вообще не стоящей темой для живописи, и здесь им позволено оставаться в гордом одиночестве. Наконец я достиг самого священного места. Огромная комната с множеством приглушенных светильников и всего с тремя громадными картинами. Четыре скамьи были установлены таким образом, что сидя можно было смотреть лишь на одну – «Ночной дозор». К этому моменту захотелось дать отдых ногам, так что я уселся на скамью и отдал дань обожания и восхищения шедевру.

Картина мне действительно очень нравилась. По крайней мере, нравилось то, что было изображено, хотя я понимал не все.

Я почти задремал, когда кто-то плюхнулся на скамейку рядом. Кто бы это ни был, я готов был одарить пришельца косым взглядом: ведь две другие скамьи совершенно пусты… – и обнаружил мисс Элизабет Уитли – эксперта по старинной живописи.

– Не знала, что у вас тайная страсть к Рембрандту, или вы просто прикидываете, как это уложить в чемодан?

Холст был всего лишь одиннадцать футов на тринадцать.

– Просто даю ногам отдохнуть.

– Держу пари, что вся статистика насчет того, насколько популярна эта картина, зиждется на том, что тут единственное место, где можно присесть.

– Она вам не нравиться? – спросил я.

– Да нет, она в порядке. У Рембрандта не из лучших, но в ней что – то есть. Черт, в ней все есть. И это ее недостаток.

Довольно темная картина изображала шайку личностей в изысканных нарядах, столпившихся при выходе из арки и размахивавших пиками и флагами, а также парой пистолетов. Там был парень, бьющий в барабан, собака и маленькая девочка в вечернем платье. Я понял, что мисс Уитли имела в виду.

– Полагаю, девочка похожа на Сесиля де Миля, – заметил я. – Но мне нравятся пистолеты.

– Пистолеты?.. О, я понимаю, так и должно быть.

– Они с фитильным запалом, видите?

– Что?

Я показал.

– Видите завиток шнура, свисающий возле курка? Это запал. Он может только тлеть. Вы зажигаете его, суете горящий конец в… Ладно, сейчас это называется затвором, затем нажимаете курок и пламя попадает в пороховую камеру… Подобно… Ладно, подобно спичке в бочку с порохом.

– В самом деле? И это работало?

– Ну, если выбрать для стрельбы погожий день. И не забыть сначала поджечь запал. Это первый тип ручного оружия, когда-либо изготовленный человеком. Очень интересная вещь. Когда написана картина?

– Где-то в 1740 году.

– Да, у них уже был колесный замок, первые кремневые пистолеты, причем уже больше ста лет. И голландцы изобрели самый лучший вариант перезарядки еще до 1600 года. И между прочем, кто выходит в ночной дозор с горящим фитилем, понапрасну его расходуя?

Она одарила меня скупой, кривоватой ухмылкой, пряча подбородок в воротник.

– Вы знаете, почему она названа «Ночной Дозор»? Рембрандт тут ни при чем. Это произошло из-за того, что картина потемнела от табачного дыма, долгие годы провисев в офицерском собрании. С Рембрандтом заключили контракт на групповой портрет офицеров какого-то полка. Все они сложились, желая, чтобы запечатлели их портреты. А он сотворил вот это. И ее сильно невзлюбили. Но раз деньги уплачены, повесили ее в собрании.

Я кивнул.

– Если ее заказывали военные, то почему у них оружие не соответствует эпохе? Я думал, это городские ополченцы или что-то в этом роде.

Некоторое время мы просто сидели и рассматривали амстердамское офицерское сборище плюс маленькую девочку (дочка полковника?). Затем я вспомнил:

– Вы не знаете, что это за возня с Манагуа, о которой толковали?

Мне показалось, что она удивилась.

– Манагуа – столица Никарагуа, туда будет отправлена коллекция.

– Я это понял, но какая связь между Манагуа и происходящим здесь?

– Они контролируют деньги. Никарагуанское правительство.

– Правительство? Но я считал – это деньги нашей старушки.

– Да, так и есть. Но… Я думала, вы знаете…

– Никто мне ничего не сказал.

И это была правдой.

Она нахмурилась.

– Хорошо. Как много вы знаете о Никарагуа?

– Чертовски мало. Взглянул в энциклопедию как раз перед отъездом. Похоже, это страна босоногих крестьян. Как-то все это совершенно не вяжется. Я имею ввиду, что там нужно проделать множество вещей, прежде чем приступать к созданию художественной галереи.

Она кивнула.

– Ну вот как обстоят дела. Муж донны Маргариты был крупным землевладельцем. Представитель старинной семьи. У них не было детей и он был последним отпрыском в роду, так что когда он умер, она унаследовала огромное состояние. Как будто он был консерватором, а к власти пришли либералы, хотя я не знаю, что эти ярлыки там могут означать. Так или иначе, они пришли к власти и провели что-то вроде национализации земель. А это было основным источником доходов семьи.

– Ей выплатили компенсацию?

– Да, в какой-то мере. Она могла ее тратить, как заблагорассудится, но только в Никарагуа. Вот почему она десять лет не покидала страну.

Я сидел и восхищался этой схемой. Нет ничего особенного в привязке ваших денег к Никарагуа. Ничего, если вы приобретете пару роскошных вилл, время от времени – новый автомобиль, будете содержать уйму слуг. И в тоже время другие владеют вашей землей и пользуются основной частью вашего богатства. Причем все, вероятно, вполне легально. Черт, впрочем и Британия осуществила что-то похожее.

– И что произошло? – спросил я.

– Она убедила правительство позволить ей истратить большую часть средств на коллекцию, обещая преподнести ее в дар нации. А частным образом она мне рассказала… – здесь она умолкла и посмотрела на меня. – Вы можете об этом не распространяться?

Я одарил ее ослепительной улыбкой.

– Жулики могут хранить секреты лучше всех.

Она нахмурилась, но тем не менее решила продолжать.

– Ладно, в общем она хочет начать заниматься политикой и вероятно, я полагаю, заполучить обратно земли. И подарив коллекцию живописи народу, рассчитывает обеспечить себе хороший старт.

Я уставился на нее.

– Она с ума сошла. Галерея живописи даже в Европе не принесет ни единого голоса, так что оставьте в покое страну, где половина голосующих отродясь не носит обуви. Почему бы не построить электростанцию или соорудить систему орошения? Уверен, народ в этом нуждается куда больше.

Она кивнула.

– Может быть, правительство не разрешает ей предпринимать шаги, имеющие политический вес. Они ведь не сумасшедшие. В любом случае они получают коллекцию, и если в ней будут ценные вещи, купленные по разумной цене, – это отличное вложение капитала. И наконец, вы не можете продать электростанцию или систему орошения, если хотите увеличить капитал, не правда ли?

Спустя несколько секунд она добавила:

– А галерея искусств все же лучше, чем ничего. Особенно для политика. В Америке мы выбираем людей за то, что они были ранены во время войны. Не за победу в ней. Только за то, что человек был ранен. Один политик даже хвастался, что если откроется происхождение его фронтовой раны, то обнаружится, что это след пробки от шампанского.

Я усмехнулся.

– Она, должно быть, помешалась на политике.

– С вами могло бы произойти то же самое в стране, где вашу землю стоимостью в 7 000 000 долларов вдруг национализируют.

– Это идея. И может быть, я даже к ней примкну; потом смогу сойти за Министра Защиты Чего-нибудь.

Она задумчиво смотрела не Рембрандта.

– Думаю, ваши заслуги по защите никарагуанской собственности довольно далеки от идеала. Другими словами, ваша деятельность отнюдь не безупречна.

Браво! Я иронически парировал:

– В конце концов, я был ранен, верно? – и прикоснулся к повязке.

Она взглянула на меня. Всего только бросила взгляд. Не пустой, но лишенный какого-то особого выражения. Просто я увидел ее обычное лицо, округлое, довольно юное. Глаза ее казались старше лица и мудрее. Мне померещилась во взгляде какая-то неуверенность.

Спустя какое-то время она спросила:

– Вы украли Сезанна?

– Я уже начинаю желать, чтобы это был я.

– Но вы ведь жулик, правда?

– Ну, может быть и да. Но жулик не того сорта.

– Простите. Я не понимаю разницы между жуликами разных сортов.

Поскольку я не пустился в объяснения классификации различий, она просто слегка кивнула и встала. Я потянулся за ней по длинным, высоченным галереям с картинами, картинами и картинами. И негде было найти уголок, чтобы приткнуться.

Иногда она останавливалась взглянуть на картины. Она просто глядела на них, так же, как разглядывала меня. Не подходила близко, чтобы оценить мазки, не кивала, не улыбалась, изображая мудрость и сокровенное знание. Короче, не уподоблялось людям, обозревающим шедевры, когда они предполагают, что на них смотрят. Она просто останавливалась и смотрела.

Когда мы уже добрались до конца, я спросил:

– Что вы здесь делаете? Я думал, вас интересует только то, что продается.

– Я сегодня утром заглянула к нескольким продавцам, и завтра увижу остальных. Понадобится несколько дней, чтобы все обговорить. А здесь я просто чтобы освежить в памяти курс по голландской школе. Можете это так расценивать.

Разумно.

– Я полагаю, что Манагуа настаивало на вашем участии, чтобы не попасть впросак со старой жабой?

– Я думаю, им в любом случае были нужны или мы с Анри, или кто-то еще.

Тут меня озарила новая мысль. Довольно поздно, но вероятно вину, по крайней мере сегодня, можно было отнести на счет моей травмированной головы.

– Я полагаю, в Манагуа согласовывали и мою кандидатуру?

– Догадываюсь, что да.

– Так что остаюсь я в деле или выхожу из него, не зависит от нашей хозяйки?

– Скорее всего – да.

– Любопытно, как там воспримут это событие.

В этот раз ее голос звучал чуть суше.

– Я тоже хотела бы знать.

Когда мы вышли, было около четырех, как раз стало смеркаться. На улице продолжал свирепствовать сырой безжалостный ветер. Конечно, она не слышала о голландской традиции употребления в такой день можжевеловой. Может быть потому, что я только что его изобрел. Так что мы стояли на широкой Стандхаускаде и ждали такси.

Через какое – то время я спросил:

– Как вы думаете, не ведет ли эта парочка двойную игру?

– Что?

– Карлос и донна Маргарита. Не ведут ли они двойную игру?

Она уставилась на меня.

– Я не могу…

– Ладно-ладно. Я имею в виду, что он мог использовать ее, как большой барабан, и под шум исполнять свое соло. Ну, я не знаю, замешан он или нет…

Она наконец поняла, что я имею в виду, как раз когда я уже пришел к выводу, что ей не справиться. Но даже она должна была наконец задуматься.

Мисс Уитли продолжала внимательно взирать на меня.

– Вы уверены, что стоит выяснять, как в действительности обстоят дела? Я лично не знаю…Не уверена. Это не наше дело.

– Ну хорошо, она мне представляется нормальным человеком. Но этот тип… Я не против небольшой игры, не против провести с ней комбинацию самому. Но хотелось бы знать, что случиться, если я решу, что пришло время обозвать Карлоса обалдуем. Понадобится ли мне открывать огонь?

Она поморгала и снова стала высматривать такси.

– Я могла бы предположить, что Карлос способен проворачивать такого сорта фокусы по собственной инициативе. Но сейчас для вас безусловно не самый благоприятный момент открывать огонь…

Я мрачно кивнул.

– Полагаю, вы правы.

Через несколько минут, не поймав такси, она спросила:

– Почему вам хочется его оскорбить?

– Этот человек – обалдуй. Он бы завалил доставку груза в Цюрих, как бы я не действовал, что бы не предпринял. Я предполагал, что он не слишком сведущ в контрабанде картин. Я чертовски хорошо это знал. Но он сам пришел ко мне, я не напрашивался.

Она опять кивнула.

– Может быть.

Около музея из такси выбирались пассажиры. Я хотел было поехать с мисс Уитли, но затем решил, что на сегодня с нее Кемпа предостаточно, и предоставил ей самой хлопотать и разыскивать ходы по покупке старых мастеров.

9

В результате я остался торчать на ветру, в районе, печально знаменитом почти полным отсутствием баров. Так что пожалуй, пришло время поохотиться на драконов. Между прочим, «Хилтон» был на расстоянии короткой прогулки.

Я там прежде не был. Отчасти потому, что заведение было совсем новым, отчасти – потому что не пью по тамошним ценам за свой счет. Отель расположился в окружении особняков, владели которыми типы наподобие тех, в обществе которых мы завтракали. Или даже богаче. Я прогулялся по вестибюлю мимо ряда киосков, остановился купить несколько приличных небольших сигар и только потом направился в бар.

Все там было из латуни и толстой желтой кожи. Вероятно, идею они позаимствовали у Ван Гога, или Вермеера или у кого-то еще. Голландские живописцы, насколько я помню, использовали жуткие количества желтого. Но все получилось весьма уютно – внушительных размеров гнутые диваны и надраенные огромные окна толстого зеркального стекла, которые открывали вид на тихий канал и большие дома на другой стороне.

После четырех там царило затишье перед тем, как туристы оторвутся от закупок старинных изделий с новейшими этикетками на Нью-Спейгельштрат и вернутся назад. Единственными посетителями были хорошо одетый крупный мужчина, спокойно и профессионально нагружавшийся у стойки, и пара местных женщин из большого цветочного магазина, приютившихся у окна. Я обосновался на диване.

Официант пересек зал и задумчиво уставился на мою повязку.

Я заказал пиво.

Переставляя пепельницу с места на место, он спросил:

– У вас был инцидент, сэр?

– Я подрался, – его лицо заледенело, – с «фольксвагеном».

Он поспешно улыбнулся и ушел успокоенный. Полагаю, он мог бы и проверить. Такие типы вечно суют нос в чужие дела.

После этого я просто сидел и наблюдал, как на канале ничего не происходит. Любопытно, как долго можно наблюдать за улицей, на которой абсолютно ничего не происходит, если в холодную ветреную погоду вы сидите в прелестном теплом баре. Так или иначе, я приготовился наблюдать гораздо дольше допустимого.

Вырвал меня из нирваны мягкий голос с американским акцентом.

– Прошу простить, сэр, но меня беспокоит вопрос: не нуждаетесь ли вы в компаньоне для небольшой выпивки?

По всей видимости, правильный ответ был – нет, но по отношению к этому индивидууму я так не поступил. Это был явный завсегдатай здешнего бара. И я не ошибся, на первый взгляд при входе в бар посчитав его крупным мужчиной. Он и впрямь походил на Русский военный мемориал. Выглядел он так, словно побывал в эпицентре минимум трех автомобильных катастроф. Но вероятнее всего, такой вид у него был от рождения.

– Садитесь, – предложил я, и он приземлился на диван, словно подбитый самолет.

– Я – Эдвин Харпер, – торжественно заявил он. – Слышали про «Грузоперевозки Харпера»? – и протянул мне ладонь, весьма напоминавшую ковш эскаватора.

– Берт Кемп.

Мы пожали друг другу руки. Он был на удивление мягок и интеллигентен, а может это и не было столь удивительно. Крупный человек, в особенности если он джентльмен с американского юга, и тем более, если он крупный пьяница из джентльменов с американского юга, мог себе позволить быть мягким и интеллигентным. Такие в состоянии сгрести вас одной рукой и выбросить через зеркальное стекло окна на ледяной холод канала.

– Как я понял, вы англичанин, Берт. Так что, возможно, вы не поняли мою ремарку относительно «Грузоперевозок Харпера».

– Корпорация Джона Брауна проглотила «Грузоперевозки» вместе с хозяином и всем его штатом.

– Совершенно верно. Может, закажете себе еще? Или чего-нибудь покрепче?

– Предпочитаю пиво.

Он поднял руку, щелкнул пальцами, и это напоминало выстрел из оружия калибра.45.

– Парень! Или как вас величают в этой стране! – и повернулся ко мне. – Судя по всему, у вас был инцидент, Берт.

Опять все сначала.

– Мои аргументы оказались гораздо слабее, чем у автомобиля.

Он печально покачал огромной головой.

– Манера вождения европейцев вгоняет меня в гроб, Берт. У меня было под началом немало грузовиков, и уверяю, если любой из моих шоферов действовал бы также, они бы тут же вылетели с фирмы Эдвина Харпера.

Я просто кивнул. Бесшумно приплыл официант с пивом для меня и с огромным высоким стаканом с содержимым, сильно напоминающим чистый виски со льдом.

Харпер поднял стакан.

– За выздоровление, Берт! – и сделал такой большой глоток, который сразу превзошел все выпитое мною пиво.

– В каком же направлении пролегает линия вашего бизнеса?

– Я занимаюсь антиквариатом. Преимущественно старинными пистолетами.

– Исключительно интересное занятие, сэр. У меня в берлоге на стене висит парочка револьверов.

– В самом деле?

Скорее всего – пара кавалерийских револьверов образца 1930 г. Хотя, конечно, он мог быть обладателем отличных старых «кольтов».

– Вы, может быть, встретитесь с моей старушкой. Полагаю, за время путешествия она спустила на антиквариат почти весь мой годовой доход. И, видимо, как раз занялась доходом будущего года. – Он крякнул, осушил стакан и махнул официанту.

– Тогда, ради вашего блага, мне бы лучше с ней не встречаться.

Он рассмеялся, затем вдруг стал погрустнел.

– Да, я открыл, что из коротышек получаются отличные торговцы. Уверен, вы меня простите. Коротышки всегда напористы, люди ждут этого от них и принимают с благосклонностью. Я стараюсь вести дела с мужиками моих размеров, если удается таких найти. Но дела с прочими доверяю брату жены – Чарли. Тот ростом суслику по колено, но проворачивает такие контракты, что мне и не снилось. – Он удивленно покачал головой.

Появился официант, занялся заменой пустых стаканов, одарил меня сочувствующим взглядом и заторопился прочь. Бар стал наполняться публикой.

Харпер пригубил свой стакан и из того исчезло такое количество жидкости, что в ней спокойно могла бы плавать атомная подводная лодка. Затем он заметил, будто только что понял для себя:

– Я догадываюсь, что Господь Бог создал нас и наделил каждого особыми и разными талантами.

О, Господи, теперь мы затронули Бога…

И тут я увидел Гарри. Он медленно вошел в зал и робко огляделся вокруг со своей застенчивой многообещающей улыбкой. Когда он увидел меня, улыбка на мгновение исчезла. Затем он двинулся к нам.

Я встал.

– Мистер Харпер, рад представить вам моего очень старого дорогого друга и известного жулика – Гарри Барроуза.

На удивление легко Харпер поднялся на ноги.

– По манере, в которой Берт вас представил, я догадываюсь, что вы, должно быть, настоящие друзья. Очень приятно с вами познакомиться, Гарри.

Улыбка Гарри стала еще сердечнее.

– Берт любит маленькие невинные шуточки.

Мы снова сели и официант появился почти в то же мгновение, когда пальцы Харпера снова готовы были пальнуть.

Гарри заказал «мартини».

– Вы тоже здесь остановились, Берт?

Я отрицательно покачал головой.

– Просто забежал выпить пива.

Гарри кивнул и краем глаза приступил к обследованию Харпера. В своем, пусть с точки зрения аристократа не совсем соответствующем месту и времени, но прекрасно сшитом костюме цвета вороненой стали, в блестящих черных туфлях, сразу выдающих консерватора, с чувством уверенности в прочности почвы под ногами на десять лет вперед – даже в Хилтоне наш Эдвин идеально точно соответствовал облику личности, от которой пахнет деньгами. А Гарри мог учуять запах одного-единственного пени в грядке чеснока с пятидесяти шагов.

Он медленно произнес:

– Уж не собираетесь ли вы купить у Берта одну из очень старых, дорогих и поддельных антикварных вещиц, мистер Харпер?

– Мы просто составили компанию, чтобы выпить, – быстро отреагировал я.

– Вы занимаетесь тем же бизнесом, что и Берт, Гарри?

Гарри взглянул на меня и очень аккуратно сформулировал:

– Иногда наши интересы совпадают…

Но Харпер, разумеется, не уловил какого – то намека.

– Я полагаю, – сказал он, – что вещи вроде живописи или антиквариата стоят ровно столько, сколько вы готовы за них заплатить. Должно быть, это очень сложный бизнес.

– Вы смотрите прямо в корень, мистер Харпер, – промолвил Гарри похоронным тоном.

– А я всегда считал, что вы покупаете то, что, как полагаете, приобретаете, – вмешался я.

Харпер задумался.

– Но если человек думает, что приобрел…

– Сезанна, – подсказал я.

– Отлично, Сезанна. Скажем, некто полагает, что владеет его картиной. Но она – только подделка. Теперь вопрос: что, его обманули? Сможет ли он испытывать большее удовольствие, обладая настоящей вещью? Лично я, сэр, сомневаюсь.

Я оставил это на усмотрение Гарри, и тот ответил:

– Иными словами, будет ли человек получать то же наслаждение от жены, если не знает, что она ему изменяет?

– Это исключительно интересное сравнение, сэр. Библия утверждает, что грех остается на совести того, кто его совершает, даже если о нем никто не знает. Я полагаю, может быть в этом и состоит Господня кара. Не все грехи приводят к беде. Но я уверен, вам, джентльмены, приходится придерживаться этой философии в вашем бизнесе почти ежедневно.

Мы с Гарри переглянулись.

– Кстати говоря, не знаете, кто сейчас подделывает Сезанна? – ввернул я. – Я знаю, кто работает под Утрилло, пару ребят – под Пикассо, но кто подделывает Сезанна, – не знаю.

Просто заметно было, как в мозгу Гарри закрутились колесики. Он замолчал, опустил стакан, чтобы получше рассмотреть меня, вытащил сигару и наконец сказал:

– Сезанн теперь прекрасно каталогизирован.

– Я и не знал. И все же, кто подделывает его картины?

Харпер осведомился:

– Вы думаете, что купили такую, сэр?

– Не я. Такую вещь я не могу себе позволить. Скажем, я спрашиваю в интересах клиента. Просто хочу пойти и вздуть кого-то, чтобы не портил бизнес.

Гарри выигрывал время, занимаясь сигарой: снимая с нее фирменную обертку, обнюхивая, сверяя с кубинскими стандартами. Наконец он сказал:

– Я не слыхал о таком. Возможно, старый мастер…

– Отбросим эту мысль. Сезанн появился на сцене недавно. Это кто – то из молодых.

Он пожал плечами, улыбнулся и принялся орудовать спичками, колдуя с сигарой.

– И все же я не слышал ничего такого.

Харпер вмешался:

– Совершенно фантастический разговор, джентльмены. Я вижу, Берт предпочитает в бизнесе прямые и короткие пути.

Он не понял и половины, тем не менее я смущенно ему улыбнулся. И теперь хотел выйти из игры. Насколько я мог судить, все пять легли в десятку и наступило время сложить оружие и почить на лаврах.

Я взглянул на часы.

– Мой Бог! Сожалею… Что я должен?

Конечно, Харпер пропустил это мимо ушей. Я вел полемику достаточно долго, и, как надеялся, казался искренним, но на самом деле мне было совершенно неинтересно, что думает об этом Харпер. Так или иначе, я отбыл из Хилтона в 17.30 и заснул в своем номере ровно в шесть.

Разбудил меня телефон. Это был Карлос, сообщивший, что мне нужно навострить лыжи и поспешить в «Доелен».

Тут возникли проблемы с сознанием: кто я, где и почему. В общем, то состояние, в котором вы оказываетесь, когда резко обрывают ваш двухчасовой сон. Но мне удалось вспомнить достаточно, чтобы начать возражать.

– А как насчет того, чтоб это было хоть чуть-чуть секретно? Хоть раз? Если мы встретимся в большом отеле…

– А-а. Но нам настоятельно необходимо встретится. Я дам вам номер комнаты и вы пройдете прямо туда, не задерживаясь с расспросами в вестибюле.

– Хорошо, это ваши проблемы. Но в последних событиях пострадала моя голова…

– Выезжайте немедленно!

Еду, конечно еду. Я разыскал разбросанную повсюду одежду, позвонил администратору с просьбой заказать такси и в половине девятого был в пути.

В отеле стояли столь желанная суета и бедлам, так что я проскользнул на лестницу без каких-то расспросов. Но с проклятой повязкой на голове ничего нельзя было поделать и очень трудно выглядеть вне подозрений. Хотя это было и преимуществом: она заставляла забыть о ваших особых приметах. Все забывается, кроме дурацкого тюрбана из бинтов.

Номер, вероятно донны Маргариты, представлял собой большой люкс – комфортабельный, старомодный, с множеством первоклассных светильников, с приглушенным светом, стульями с мягкой обивкой и уютными диванами. Без грандиозности: голландцы слабы насчет величественности. Зато они знают толк в удобствах и уюте. Они вкладывают деньги в то, что вы непосредственно ощущаете спиной и тем, что пониже спины.

Мисс Уитли и Анри Бернар уже прибыли и сидели с напитками.

Я обратился к ним.

– Сожалею, что опоздал. Пожалуйста, налейте шотландского, если не жалко.

Карлос довольно холодно пробурчал:

– Обслужите себя сами.

Я так и сделал. Столик был уставлен бутылками.

Донна Маргарита украшала собой краешек софы. Она была в длинном голубом домашнем халате с высоким воротником и вышитыми серебром драконами. Потягивая шампанское, она каждой своей жилкой выглядела на миллион долларов.

Коротко мне улыбнувшись, хозяйка открыла собрание.

– Я должна извиниться, созвав вас сюда в такой час, но час назад Карлос принял исключительно интересное телефонное сообщение. Так что если позволите…

Карлос подошел к маленькому кассетному магнитофону, вмонтированному рядом с телефоном, и включил его.

– Боюсь, я включил его не с самого начала.

Несколько секунд мы слышали только шорох, а затем раздался странный голос:

– … может быть, вы заинтересуетесь.

Затем ответ Карлоса:

– Что за картина?

– Французская школа, постимпрессионизм, но подписана очень редко встречающимся художником – Бертом Кемпом.

Длинная пауза. Затем голос Карлоса:

– Вы хотите продать эту картину? За сколько?

– Сто пятьдесят тысяч долларов.

– Я не могу решить этот вопрос самостоятельно.

– Если решите купить, то платите в швейцарских франках. Вы запечатаете эту сумму в пакет и адресуете его Х. С. Йонаху, до востребования, на центральном почтамте, Фоорбургваль. После этого картина будет переправлена в Национальный банк в Цюрихе. Вы поняли?

– Да.

– Звонить я больше не буду. Мистер Йонах будет ждать от вас вестей. И долго он ждать не будет.

Можно было различить щелчок отбоя. Карлос выключил магнитофон.

Донна Маргарита сказала:

– Итак, сеньор Кемп, ваше предсказание сбылось. Что вы посоветуете?

– Отправляйтесь домой в Никарагуа.

Это их встряхнуло. Она резко выпрямилась.

– Простите?

– Это доказывает, что меня выбрали не только из-за вероятности, что я мог везти картину. Они знали это, как и то, что картина ваша. Они знают, где вы остановились. И даже знают ваш банк. Я имею в виду, что секретность для них – пустой звук.

Карлос заявил:

– Вы тоже все это знали.

– Да. Вот потому я бы не был столь глуп, чтобы выложить все это по телефону. Ведь никакой надобности упоминать банк не было, верно? Достаточно было спросить, где ее оставить.

Вмешался Анри:

– Логично. Но все как-то быстро… Меньше дня от кражи до предложения.

Я пожал плечами.

– А почему бы и нет? Между прочим, я мог несколько ускорить события. Я сегодня наткнулся в «Хилтон» на Гарри Барроуза и намекнул ему, что Сезанн мог оказаться подделкой.

Анри ощетинился.

– Это не подделка.

– Гарри может не знать. Но он мог ускорить процесс, опасаясь, что мы выйдем из игры.

Донна Маргарита нахмурилась.

– Складывается впечатление, сеньор, что вы рассказали о нашей миссии?

– Это был только намек. Без упоминания о личностях. Он не мог бы узнать о ком-то, кто еще не вовлечен в события. А я думаю, что Гарри достаточно осведомлен об этом деле.

– Не следовало самовольно ускорять события, пока вас не уволили, – встрял Карлос.

– Заткнись ты… – я увидел, как мисс Уитли вся напряглась, – обалдуй хренов.

– Пожалуйста, – донна Маргарита воздела руки. – Вы пока еще не сказали, что советуете, сеньор Кемп!

– Сто пятьдесят тысяч – это несколько больше, чем я предполагал: около двадцати процентов, верно? Но вы получите картину обратно. Я имею в виду, если бы они могли продать ее по номинальной цене, то так бы и сделали.

Донна Маргарита спросила:

– Почему им просто не бросить картину в реку, получив деньги?

– Репутация. Похищение и выкуп теперь тоже стали бизнесом. Если кто-то не вернет Сезанна, а использует его как затычку в бочке, слухи поползут немедленно. Никто не захочет платить выкуп. И кто-нибудь их продаст. Гарри не станет садиться в ненадежную лодку. Так что картину вы получите обратно.

Мисс Уитли подалась вперед и неуверенно предложила:

– А не могли бы вы попытаться их перехитрить? Ну, например, выследить человека, который заберет пакет?

Я покачал головой.

– Они это предусмотрели. Фамилия получателя – Йонах, это означает, что в ячейке «до востребования» масса других фамилий, начинающихся на «Й». Йонас в Амстердаме – то же самое, что Смит и Браун в Англии. Множество корреспонденции на эту букву. И они могут ждать несколько дней, чтобы забрать пакет. Не могу же я все это время торчать на почте. Кроме всего прочего, они меня знают в лицо. Черт бы их побрал! Платите.

Анри мрачно прокомментировал:

– Вы немало знаете о такого рода деятельности.

– Потому меня и наняли.

Донна Маргарита закурила и огляделась.

– Благодарю вас, сеньор. Теперь мы знаем мнение эксперта. Придется платить.