Текст книги "Венера с пистолетом"

Автор книги: Гэвин Лайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

3

Перед иммиграционной службой мы разделились. Перед тем, как вернуться в таможню за чемоданом, я пошел подкрепиться рюмкой крепчайшего коньяка, а когда все прошел, Карлос уже исчез. Так что в «Монталембер» я поехал на автобусе.

Это не «Принц де Галь», но достаточно приятное пристанище, и гораздо ближе к центру Парижа, чем я думал. Я предъявил паспорт, представился клерку за стойкой и тот нашел меня в маленьком списке.

Швейцар подобрал мой крупногабаритный чемодан, обнаружив его удивительную легкость, а клерк сообщил:

– Мадмуазель Уитли просила сообщить ей, когда вы прибудете, – он положил руку на телефон на стойке. – Не возражаете?

Фамилия мне ничего не говорила. Или говорила? Что-то вроде припоминалось… Но у меня нет предупреждения против встреч с незамужними женщинами вдали от их семей. Правда-правда – это мой любимый спорт для закрытых помещений. Я согласно кивнул.

– Я буду у себя в номере.

Номер был как номер – довольно комфортабельный и слегка старомодный. Я не стал кидаться на кровать или отворачивать краны, чтобы их проверить. В «Монталембере» с ними все должно было быть в порядке и, между прочим, даже будь это не так, я не собирался привлекать к себе внимания. Удивила меня лишь одна странная вещь: большой плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу, покоился на середине кровати. Я спросил:

– C'est pour moi?[1]1
  Это для меня? – фр. – прим. пер.


[Закрыть]

Швейцар пожал плечами, принял два франка и оставил меня один на один с пакетом.

Я конечно догадывался, что это была картина. Чуть больше двух футов на три. Ну хорошо, раз она на моей кровати… Я приступил к распаковыванию.

Четверо стариков сидели за столом в кафе, внимательно рассматривали свои пустые стаканы, посасывали глиняные трубки и размышляли о том, что бы еще такое сказать, черт возьми. Картина была выполнена в традиционном стиле, в скучных коричневых и синих тонах. От картины веяло умиротворением. Произведение такого рода вы вешаете на стену и больше никогда не обращаете на него внимания, точно также, как не обращаете внимания на старых завсегдатаев, если часто посещаете одно и то же кафе.

В дверь резко постучали. Я сунул картину под кровать и прокричал:

– Войдите! – И она вошла.

Она была почти моего роста. Круглое лицо школьницы почти без макияжа, пушистые светлые волосы, в прическе никакого стиля, если не принимать во внимание, что в наши дни отсутствие стиля и есть современный стиль. Она была в мешковатом синем твидовом костюме с черным меховым воротником, прилепившимся у шеи подобно разозленной кошке. Складывалось впечатление, что ее основной интерес в одежде состоял в обеспечении оной тепла.

Я только успел сказать:

– Мадмуазель Уитли, я полагаю? – как она увидела разорванную бумагу и спросила:

– Вы ее вскрыли? – Спокойное произношение американки, предположительно с восточного побережья.

Я пожал плечами.

– Это мой номер. Так что это мог быть запоздалый рождественский подарок.

Я вытащил картину и положил на кровать.

Она взглянула на меня со сдерживаемым ужасом.

– Вы знаете хоть, сколько это стоит?

– Думаю, немало. Я догадываюсь – это Сезанн? Внизу картины, с левой стороны, была подпись: «П. Сезанн».

– Мы заплатили за нее 550 тысяч долларов. – Она стала нервно упаковывать картину снова.

– Подождите минутку. Вероятно, мне предстоит ее нелегально перевозить, потому она и здесь, как я полагаю. Тогда я должен для начала вынуть ее из рамы. Между прочим, я – Берт Кемп.

– Элизабет Уитли.

Она машинально протянула руку: американцы это делают не раздумывая, в противоположность британцам, которые прежде чем решат, что вы достойны их рукопожатия, долго улыбаются, качают головой и расшаркиваются. Рука ее была маленькой, ухоженной и твердой.

– Я полагаю, вы одна из приглашенных экспертов.

– Да, я специалист по старым мастерам.

Это заявление сделало имя еще более знакомым.

– Ваш старик тоже участвует в игре?

Фраза, конечно, не слишком удачная. Она напряглась и холодно уточнила:

– Если считать, что это игра, то он известен в Национальной Галерее Вашингтона под именем Бенджамен Уитли.

– Думаю, с этим именем я знаком, – примирительно протянул я. – Я имею в виду, что он написал множество книг, верно?

– Да. – Она снова повернулась к картине. – Почему вы хотите вынуть ее из рамы?

– Взгляните на раму. Она прибавляет около трех дюймов с каждой стороны, и делает картину по крайней мере на два дюйма толще. А в результате составляет большую часть веса. Без нее картина поместится в моем большом чемодане. Если таможенники сунут туда нос, рама придаст картине в их глазах большую ценность. А так я могу провести ее, как результат своих забав в ненастную погоду.

Она недоверчиво покосилась на меня.

– С этой подписью?

– О нет, поверх нее я намалюю свою.

– Что вы сделаете? – Ужас ее был совершенно неописуем.

– Да просто плакатными красками. У меня в сумке коробочка красок для детей. Они достаточно легко смываются.

Она казалась потрясенной. Но дьявольщина, должна же она знать хоть что-то об обратной стороне торговли произведениями искусства, про которую не пишут в книгах, читаемых за чашкой кофе.

Затем она тряхнула головой.

– Мистер Кемп…

– Берт, если мы собираемся путешествовать вместе.

– Послушайте… Я буду откровенна. Я знаю, что это не ваша вина, но… но мне просто не нравится ваша… работа. Я предпочла бы, чтобы все осуществлялось абсолютно легально. И я не понимаю, почему мы должны так рисковать картинами.

Я пожал плечами.

– Моя работа – необходимое зло, можете расценивать это так. Я просто делаю картины более мобильными. Их сможет увидеть гораздо больше народа. Я – кто-то вроде помощника в распространении культуры по всему миру. Это очень даже благородно, если подумать.

Она смотрела на меня без всякого выражения. Лицо ее замечательно для этого подходило. Между прочим, оно, по-моему, вообще не было приспособлено к выражению бурных эмоций. Просто изначально, от природы, оно было интеллигентным и внушающим сочувствие, как у котенка.

– Между прочим, – добавил я, – вынимая ее из рамы, мы ничем не рискуем.

– Вы большой знаток искусства?

– Я? Нисколько. Но я кое-что знаю о рамах и прочих вещах. То есть свою часть работы.

– Хорошо… – Она опять взглянула на картину. – Если ничего не имеете против, раму я сниму сама.

– Вперед, – я передал ей двухстороннюю отвертку для кремневых пистолетов, которую таскал с собой на случай, если придется поковыряться в каком-нибудь старье. – Не знал, что Сезанна причисляют к старым мастерам.

– Так и есть. Не я нашла картину. Это Анри Бернар. Он имеет дело с импрессионистами и модернистами. Но он уехал в Амстердам. – Она перестала вытаскивать гвозди и снова повернула картину, чтоб взглянуть на нее. – И все же я не думаю, что увидев ее, таможенники поверят, что написали ее вы.

– Почему? Таможенники не эксперты… и не должны ими быть. Контрабанда шедевров – вещь очень редкая. Насколько я знаю, я единственный профессионал. Кроме того, картина не производит большого впечатления, по крайней мере не на миллион долларов.

– Вы сказали, что ничего не понимаете в живописи.

– Я пытаюсь представить вам взгляд обывателя, взгляд работников таможни. Для них настоящее искусство – это огромные обнаженные толстухи, рассиживающие на лужайках, не обращая внимания на колючки под известными местами.

Она возобновила единоборство с гвоздями и сказала, может быть с легкой горечью:

– Похоже, вы поладите с нашим нанимателем. В принципе это и ее точка зрения; только ей нравится, когда галионы палят друг в друга всем бортом. Это в одном углу, а в другом «Императорская гвардия при Ватерлоо».

– Она последовательный приверженец голых титек и пушек, да? – Это обстоятельство сверкнуло для меня заманчивыми гранями скрытых возможностей. – Отлично, я знаю парня, весьма талантливого по этой части. Полагаю, с техникой создания вековой патины он тоже справится. Все что от нас понадобится – это поклясться, что это Тициан или Гойя или кто-то в этом роде… и мы все умрем богатенькими.

Она глядела на меня, словно я превратился в Безумного Монстра Монталембера.

– Вы это серьезно?

Я пожал плечами.

– Просто болтаю. Но я действительно знаю такого парня. Когда, между прочим, мне представится возможность встретиться с нашей хозяйкой?

– О да, прошу прощения. Карлос просил сообщить вам, что нас просят быть в три на паперти Святого Сюльписа… Вы знаете, где это? За нами подъедут в черном автомобиле.

Она очень осторожно вынула холст из рамы и разогнулась.

– Все это слегка напоминает плохой шпионский фильм.

Она взглянула на меня и почти произнесла: «И вам это нравится?», но у нее, быть может, не хватило смелости, или не позволили хорошие манеры. Так что она только кивнула и поспешила удалиться.

У меня было время. До собора Святого Сюльписа всего десять минут ходьбы. Так что я распаковал сумку и достал беспошлинную «Тейчерс», накоротке с ней пообщался, разложил часть одежды и причиндалов, потом приступил к поиску и изъятию из постели гнутых гвоздей.

Это деяние оставило меня один на один со злополучной большой и причудливой рамой. Она была не слишком дорогой, однако слишком приметной, чтобы просто оставить ее на виду в гостиничном номере и при этом не вызвать подозрения. В конце концов я разломал и разбил ее на куски и упаковал в ту самую коричневую бумагу. Затем уселся воевать с занозами в пальцах, пока не пришло время выбираться на ветер и холод. Я полагал, что мисс Уитли не заблудится и сама доберется до места. По крайней мере, я предпочел такой ход событий.

4

Незадолго до трех я почувствовал, что замерз до смерти на злополучных ступеньках собора Святого Сюльписа. Площадь, нетипичная для оживленного центра Парижа, была пустынной, если не считать множества стоящих автомашин и лавок, торгующих распятиями, изображениями Мадонны и одеждой для священников. Пара случайных священнослужителей спешила, придерживая свои шляпы.

Мисс Уитли опоздала, но машина еще не появлялась.

Я сообщил ей:

– Холодно.

– Да.

К костюму она добавила длинное и – это бросалось в глаза – бесформенное черное пальто, из-под которого торчал черный мех воротника костюма.

Я пробурчал:

– Прикинемся, что мы лавка детских игрушек и продаем чудесных оловянных солдатиков.

– Не понимаю…

Когда температура моего тела опустилась еще на несколько градусов, я продолжил:

– Это здорово напоминает кино, верно? Две одинокие фигуры на впечатляющем спуске. Подкатывает длинный черный лимузин. Заднее окно медленно опускается. Эдвард Дж. Робинсон резко высовывает дуло автомата. Та-та-та. Две фигуры драматически катятся по ступенькам. Автомобиль с ревом исчезает. Священники выбегают из церкви, в ужасе вздымая руки к небу, и спешат вниз отпустить грехи умирающим. Слишком поздно. Один обращается к другому: «Все, что мы можем сделать – это сообщить капитану Бранингену в полицейский участок.»

– С ирландским акцентом?

– Ну конечно.

Она кивнула.

– Если вы не заметили, то ставлю вас в известность, что машина здесь уже не меньше полминуты.

Так оно и было: огромный «мерседес 600». Мы спустились по ступенькам и сели в него.

Я обратился к Карлосу:

– Вы забыли автомат.

Он непонимающе взглянул на меня.

– Я забыл что?

– Да ничего, забудьте.

В длинной машине была куча свободного места, даже вместе со мной, размещенным как обычно не по первому классу – на откидном сидении сразу за стеклом, отделяющим салон от шофера. Трое других вольготно устроились сзади. Мы скользили по улице плавно, словно сани бобслея. Я энергично изучал образ нашего работодателя, пытаясь запечатлеть его в памяти на весь следующий месяц.

Некрупная женщина с точеными, но решительными чертами; кожей с сильным загаром казалась не очень гладкой, но именно у нее это было естественно и к месту. Почти как у статуи, выполненной без лишней шлифовки. Волосы, черные как смоль, за исключением двух серебряных прядок. Не седых, но чисто серебряных, как у сороки перышки над ушами. Волосы коротко стрижены, но с завитками на концах. В ушах маленькие жемчужные сережки.

Она не скрывала свой возраст. Было ей около пятидесяти, но в то же время дать их ей было нельзя. Мне она показалась весьма привлекательной. Я сказал бы, что в ней чувствовался класс. Она явно была богата: все, кроме лица, было закутано в пальто, которое наверняка оставило половину леопардов Африки дрожать от холода на ветру.

Карлос сообщил:

– Донна Маргарита… Это мистер Джилберт Кемп. Донна Маргарита Умберто.

Она чуть подалась вперед, я тоже, и мы пожали друг другу руки. Рука у нее была сильной, чуть грубой, без колец. Явно она все еще не выпускала теннисной ракетки.

– Рада вас видеть, мистер Кемп. – Спокойный доверительный голос. Практически без акцента.

– Я тоже. Тут я в отеле кое-что нашел… Сезанна, так ведь? Когда вы хотите его отсюда переправить?

Карлос с донной Маргаритой переглянулись, затем он ответил:

– В любое время, которое вы сочтете подходящим, мистер Кемп.

– Хорошо. Что-то еще нужно отвезти одновременно?

– Думаю нет, – протянула она. – В Париже мы приобрели еще только одну картину, довольно большую. Изумительная батальная сцена, написанная… – Она повернулась к мисс Уитли, забившейся в другой угол и походившей на мокрую уличную кошку рядом с роскошным леопардом.

Мисс Уитли вздохнула:

– Верне, Хорас Верне.

– Да, точно. Вы его знаете, сеньор Кемп? Эпоха Наполеона, много солдат, много порохового дыма, генералы верхом…

– Я представляю размеры, которые вы имеете в виду. Но вы же не будете пытаться вывезти из страны такую картину без лицензии.

Донна Маргарита улыбнулась: быстрая, живая, ослепительная белоснежная вспышка с золотом по углам.

– Нет. Мы учли, что нелегальный вывоз картины, которая больше, чем три метра на два, невозможен даже при вашем профессиональном мастерстве. И обратились за разрешением. Сеньорита Уитли уверена, что никаких проблем не будет. Так что вам предстоит позаботиться только о Сезанне.

Мисс Уитли снова вздохнула.

– Отлично, – кивнул я.

В это время лимузин сворачивал к мосту, ведущему на площадь Согласия. Шофер легко маневрировал в потоке движения, плавно переключая скорости. Париж в любое время не лучшее место в мире для спокойной и размеренной езды, а уж в условиях продирающего до костей холодного ветра при относительно пустынных улицах оставшиеся в наличии машины управляются, по всей видимости типами, обуреваемыми слепой яростью. К тому же – в абсолютном ослеплении. Но наш парень был очень хорош.

Дона Маргарита уловила, о чем я думаю, наверное по выражению лица.

– Когда французский шофер хорош, то он лучший в мире. В Италии я сама сижу за рулем, а в Бельгии предпочитаю трамвай.

Я усмехнулся.

– Так где же команда трудилась до сир пор? Побывали везде и всюду, кроме Лондона и Парижа?

– Мы прикупили несколько прелестных вещей в Нью-Йорке, прежде чем прибыть в Лондон. Ничего такого, что можно было бы считать значительным – как сказала сеньорина Уитли. Но мне они нравятся.

– Ван дер Вельде: парусники, – пояснила мисс Уитли. По отсутствующему выражению ее лица я пришел к заключению, что парусные суда у нее не в чести.

– Едва ли можно придраться к манере и мастерству старины Хорн Блауэрса, – попытался я ее поддеть, затем переменил тему и обратился к хозяйке. – Итак, у вас пока не было проблем с вывозом покупок.

– Купленное в Лондоне и Нью-Йорке отправлено пароходом прямо на место, – ответил Карлос. – И только теперь мы приступили к сбору интересующих нас вещей в Цюрихе.

– Отлично.

Я выглянул в окно. В это время мы втянулись в мощный круговорот по Елисейским полям, и это стало существенным дополнением к уже приобретенному головокружению от бесконечной серии разгонов и резких остановок у светофоров на протяжении всего пути.

– С кем вы имели дело? – осведомился я.

– С кем угодно, если только мисс Уитли или мсье Бернар считали, что у них есть на что взглянуть, – ответил Карлос.

– Понятно, но с кем конкретно?

– Я думала, вы ничего не понимаете в живописи, – вмешалась мисс Уитли.

– А я ничего и не говорю о живописи. Я спрашиваю о торговцах и посредниках. Ведь иные сплетни опаснее всего. Если распространятся сведения о вашей миссии, моя работа сильно осложнится.

– Хорошо… – она взглянула на донну Маргариту. – Ладно. В Нью-Йорке я посетила Барроуза и Брэгга.

– О, Господи, – воскликнул я.

Она взглянула на меня почти с симпатией и удостоила легкого кивка.

– Я тоже кое-что знаю об этой публике, но у них в развалах можно найти немало интересного. У них огромная фирма.

Я слышал – так оно и есть. Но дьявольщина, Гарри Барроуз и Митчел Брэгг были торговцами такого сорта, которые сопрут татуировку с вашей груди, украсят ее подписью Рембрандта и продадут в Техасе за миллион долларов. Ходит легенда, что они начали свое дело, оказавшись в американской армии в конце войны и «освободив» грузовик, доверху набитый картинами, награбленными нацистами.

Но сам я этому не верю. Ну действительно, куда же делся грузовик? Барроуз и Брэгг могли с успехом основать еще и фирму по грузоперевозкам.

– Ладно. Вы действительно начали дело с черного хода. Затем мне пришла мысль другого плана. Пусть Гарри и Митчел пронюхали, что происходит. Они не поделятся информацией с жалкими прилипалами или с кем-то еще. У них конторы в Париже и Риме, так что они могут рассчитывать тоже что-то урвать от пирога.

– У вас на самом деле еще осталось что-то похожее на два с половиной миллиона?

Донна Маргарита мягко улыбнулась.

– Действительно. Несмотря на незначительные покупки у Барроуза и Брэгга.

Мы были почти у Триумфальной Арки. Карлос наклонился вперед, открыл разделительное стекло и сказал что-то по-французски. Водитель вежливо кивнул.

Карлос откинулся назад.

– Когда вы отбудете в Цюрих, мистер Кемп?

– Вы покончили с делами в Париже?

– А-а, да, сегодня вечером мы убываем в Амстердам. Мсье Бернар уже там.

– Отлично. Если мне не нужно везти больше ничего, почему бы мне не поехать сегодня? Я имею в виду, что в пять часов ежедневно уходит поезд в Цюрих. Трансъевропейский экспресс. В такое время года нетрудно будет на него купить билет.

Карлос с донной Маргаритой снова переглянулись. Потом она сказала:

– В самом деле, а почему нет? Карлос может заказать вам гостиницу и все необходимое.

– Я могу с тем же успехом устроиться в отель по своему выбору. Если мы будем жить раздельно, давайте придерживаться этого варианта. Но я доберусь до места не раньше полуночи. Могу я сдать картину в банк? Мне не нравится перспектива караулить в номере отеля картину такой стоимости.

Карлос медленно кивнул.

– А-а… Это я могу устроить.

– Позвоните мне до половины пятого, когда я должен покинуть отель, и сообщите, что удалось сделать. Да, еще… Доставка Сезанна из Франции будет стоить двести фунтов. Правильно?

Донна Маргарита нахмурилась и взглянула на Карлоса.

Я пояснил:

– Он согласился на отдельную оплату за каждую выполненную работу.

Мисс Уитли осведомилась:

– И такса узаконена Академией Искусства Контрабанды?

– О да. Так случилось, что я ее президент.

Донна Маргарита прервала нас:

– Очень хорошо, сеньор. Но почему вы не летите самолетом?

Про себя я подумал: «Потому, что органически не доверяю самолетам. Вот почему. «А вслух объяснил:

– Потому, что персонал швыряет багаж как попало, или отсылают его в Гонконг вместо Цюриха. В поезде он все время на виду.

– Да-да, – соглашаясь, кивнула она.

Автомобиль вторично обогнул Арку. Карлос спросил, как о чем-то обыденном:

– Вы носите с собой оружие, мистер Кемп?

Вероятно наполовину я подобного вопроса ожидал. Так что половина ответа была уже готова.

– Вы бы хотели, чтобы оно у меня было?

Донна Маргарита улыбнулась.

– Карлос не об этом вас спросил.

– Тогда посмотрим с другой стороны: если бы я его имел, хотели бы вы об этом знать?

– Я думаю, лучше бы мы были в курсе. Несмотря на то, что мы можем действовать раздельно, в конце концов я за все ответственна.

– Никакого оружия.

Карлос осведомился:

– Это что, вопрос принципа, мистер Кемп?

– Что-то в этом роде. Принципиально я не против помахать пистолетом в присутствии определенной публики, особенно при обстоятельствах, когда она в этом нуждается. Но когда торопишься, а обычно всегда торопишься, существует шанс кого-то подстрелить. И дело может значительно осложниться – особенно если у вас Сезанн упакован в нижнее белье недельной давности.

Дамы выглядели слегка шокированными, видимо упоминанием мужского белья. Или, может быть, возникшей мыслью, что меняю я его только раз в неделю.

Карлос в очередной раз взглянул на донну Маргариту.

– Ладно, слишком поздно что-либо предпринимать, сеньора.

– Да, но, вероятно, это следует обдумать в следующий раз.

Отлично. Может быть… Но нелицензированная живопись – это одно, а нелицензированный револьвер – совсем-совсем другое. Но это в следующий раз. И я просто кивнул.

Меня высадили на углу возле станции метро. Точно в 3.30.