Текст книги "Энкантадас, или Заколдованные острова (др. перевод)"

Автор книги: Герман Мелвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

В разное время мне, отлучаясь с корабля на ловлю рыбы, привелось посетить все эти острова. У новичка, подплывающего в шлюпке вплотную к их мрачным утесам, создается впечатление, что он первым их открыл, до того они обычно безмолвны и пустынны. И тут, между прочим, стоит упомянуть о том, как эти острова действительно были впервые обнаружены европейцами, тем более что это относится и к открытию наших Энкантадас.

До 1563 года [22] переходы испанских кораблей из Перу в Чили были сопряжены с неимоверными трудностями. Вдоль этого побережья дуют главным образом южные ветры; и шкиперы неизменно держались возможно ближе к берегу, суеверно считая, что, стоит потерять его из виду, как безжалостный пассат унесет их в бескрайние моря, откуда не будет возврата. Здесь, петляя среди извилистых бухт и мысов, рифов и мелей, к тому же при встречном ветре, часто слабом, а порой сменяющемся штилем, испанцы обычно терпели жестокие бедствия на пути, который в наши дни как будто бы сильно удлинился. В каком-то собрании отчетов о морских катастрофах имеется рассказ об одном таком корабле, который, пустившись в плавание, рассчитанное на десять дней, провел в море четыре месяца, да так и не достиг гавани, потому что в конце концов потерпел крушение. Примечательно, что корабль этот ни разу не попал в шторм, но оказался игрушкой коварных течений и штилей. Три раза, когда истощались припасы, он заходил в промежуточный порт, и снова пускался в путь, и опять возвращался. То и дело его окутывал туман, так что он не мог определить свое местоположение, а один раз матросы уже пребывали в радостной уверенности, что вот-вот завидят порт назначения, но вдруг туман поднялся, и что же они увидели? Те самые горы, от которых первоначально пустились в путь. В таком же предательском тумане корабль через некоторое время наскочил на риф, из чего воспоследовали невзгоды столь тяжкие, что и рассказывать о них трудно.

Конец этим каботажным злоключениям положил знаменитый мореход Хуан Фернандес, которого обессмертил остров, названный в его честь: он отважился на рискованный опыт, как то сделал до него да Гама [23] по отношению к Европе, – решил идти курсом вдали от берега. Здесь ветры для продвижения на юг оказались благоприятны, и он, удалившись к западу настолько, чтобы избежать влияния пассатов, потом без труда возвратился к материку, совершив рейс хоть и в высшей степени обходный, но оказавшийся куда более быстрым, чем так называемый прямой. Вот на этих-то новых путях около 1670 года и были открыты Энкантадас [24] и другие острова-часовые, если позволено будет их так назвать. Хотя я нигде не читал о том, оказались ли какие-нибудь из них обитаемыми, можно с уверенностью предположить, что они от века были пустыней. Однако вернемся на Родондо.

К юго-западу от нашей башни, в сотнях и сотнях миль от нее, лежит Полинезия; а прямо на запад, на одной с нами параллели, вы не встретите ничего, пока не ткнетесь килем в Кингсмильские острова [25] совсем неподалеку – в пяти тысячах миль или около того.

Теперь, когда мы с помощью таких далеких ориентиров (а иных на Родондо не придумаешь) определили свое место в океане, займемся предметами не столь отдаленными. Посмотрите на мрачные обугленные Энкантадас. Вот этот, ближайший к нам мыс в виде кратера – часть Альбемарля, самого большого из Заколдованных островов, в длину не меньше шестидесяти миль, а в ширину пятнадцать. Видели вы когда-нибудь подлинный, неподдельный экватор? Приходилось ли вам в буквальном смысле «стоять у черты»? Так вот, экватор разрезает этот мыс-кратер, эту сплошную желтую лаву, в точности так, как нож разрезает пополам пирог с тыквой. Если бы человеческий глаз мог видеть дальше, вы бы приметили чуть сбоку от этого мыса, вон за той низиной, остров Нарборо, самую высокую точку архипелага: ни горстки почвы; сверху донизу одна застывшая лава; на каждом шагу – черные пещеры, подобные кузницам; металлическая прибрежная отмель громыхает под ногой, как лист железа; а вулканы в центре стоят тесно друг к другу, как исполинские печные трубы.

Нарборо и Альбемарль – соседи, но не обычные. Простой рисунок даст вам представление об этом странном соседстве:

Прорежьте пролив у основания средней поперечины, и эта поперечина будет Нарборо, а все остальное – Альбермаль. Нарборо лежит в черном зеве Альбемарля, как красный язык волка в его открытой пасти. Если вас интересует, какое на Альбемарле население, могу предложить в круглых цифрах некоторые статистические данные, результат подсчетов, произведенных на месте:

Людей – нет

Муравьедов – неизвестно

Людоедов – неизвестно

Ящериц – 500.000

Змей – 500.000

Пауков – 10.000.000

Саламандр – неизвестно

Чертей – тоже

Итого – 11.000.000

да еще неисчисленное множество чертей, муравьедов, людоедов и саламандр.

Альбемарль разинул свою пасть в сторону заходящего солнца. Его раскрытые челюсти образуют большую бухту, которую Нарборо, его язык, делит на две части, названные: одна – бухта Наветренная, другая – бухта Подветренная; а вулканические мысы, которыми заканчивается остров, носят названия Северный и Южный. Отмечаю я это потому, что вышеназванные бухты часто упоминаются в анналах китобойных промыслов. В определенное время года киты заплывают сюда рожать детенышей. Мне рассказывали, что первые китобои, достигавшие этих мест, перегораживали вход в бухту Подветренную, а затем их шлюпки проходили через бухту Наветренную в пролив Нарборо, и таким образом левиафаны оказывались в ловушке.

На следующий день после того, как мы ловили рыбу у подножия Родондо, наш корабль при попутном ветре резво обогнул Северный мыс, и вдруг мы увидели целую флотилию, не менее тридцати судов, голова в голову несущихся против ветра. Удивительно красивое зрелище. Полная слаженность при стремительном движении. Тридцать килей звенели, как тридцать натянутых струн, и прямыми, как струны, были параллельные пенные следы, которые они оставляли на воде. Но охотников оказалось больше, чем дичи. Завидев нас, китобои бросились врассыпную и исчезли из вида, оставив на месте только наше судно да еще двух щеголеватых лондонцев. Однако и те, ничего не найдя, скоро исчезли, и бухта Подветренная, со всем, что в ней было, и без единого соперника досталась нам.

Лавировать здесь приходится так. Долго топчешься у входа в бухту – шаг вперед, два назад. А бывает – не всегда, как в других частях архипелага, но временами, – что поперек этого входа со скоростью арабского скакуна проносится какое-то течение, и тогда ничего не остается, как, поставив все паруса, осторожно менять галс. Сколько раз на рассвете, пока наш корабль терпеливо ждал, нацелившись носом в проход между двумя островами, я, стоя у фок-мачты, разглядывал эти берега – не пряничные, а каменные, и на них – не сверкающие брызгами ручьи, а застывшие потоки взбаламученной лавы.

Перед кораблем, проникшим наконец в бухту из открытого моря, Нарборо предстает темной, плотной скалистой громадой, уходящей ввысь на пять-шесть тысяч футов, а еще выше окутанной тяжелыми тучами, ровный нижний край которых так же четко выделяется на фоне его черного склона, как нижняя линия снега – на фоне Анд. Там, в заоблачном мраке, творятся злые дела. Там орудуют огненные демоны, что время от времени на много миль в округе озаряют ночь призрачным светом, в остальном же, однако, ведут себя тихо; а не то неожиданно заявляют о себе оглушительными взрывами и всеми ужасами вулканического извержения. Чем чернее эти тучи днем, тем вероятнее, что ночью будет светло. Китобоям нередко случалось видеть вблизи эти горы, залитые огнями, как бальная зала. А еще больше, пожалуй, этот остров Нарборо с его высокими трубами напоминает стекольный завод.

Отсюда, с вершины утеса Родондо, на которой мы все еще стоим, видны не все острова, но указать, где они находятся, можно. Однако вон там, к ост-норд-осту, я могу различить темный горный кряж. Это – остров Абингтон, один из самых северных в группе; затерянный, далекий, пустой – так выглядит Ничья земля с наших северных берегов. Сомневаюсь, чтобы там когда-либо побывали хоть два человека. Если судить по этому острову, Адам и миллиарды его потомков вообще не были сотворены.

Южнее острова Абингтон, скрытый от нас за длинной стеной Альбемарля, лежит остров Якова, некогда названный так флибустьерами в честь злополучного Стюарта, герцога Йоркского [26]. Заметим, кстати, что, если не считать островов, нанесенных на карты сравнительно недавно и по большей части носящих имена знаменитых адмиралов, первые свои названия Энкантадас получили от испанцев; но на английских картах эти испанские названия были затем изменены флибустьерами, которые в середине XVII века переименовали их в честь английских вельмож и королей. Об этих верноподданных пиратах и о том, как они связаны с Энкантадас, будет рассказано ниже. Впрочем, один пустячок можно упомянуть и сейчас. Между островом Якова и Альбемарлем лежит островок с чудноватым названием Заколдованный остров Коули [27]. Но поскольку заколдованным считают весь архипелаг, следует объяснить, какие же еще особые чары дали повод для такого наименования. Оказывается, доблестный флибустьер сам окрестил этот остров, когда впервые здесь побывал. В своих опубликованных записках он говорит: «Мне вздумалось назвать его Заколдованный остров Коули, ибо он, будучи наблюдаем с различных румбов, всякий раз являл новые очертания – то походил на развалины крепости, то на большой город...» и т.д. И надо ли удивляться, что посетившие эти места часто оказывались жертвой фата-морганы и всякого рода обмана зрения.

То, что Коули связал свое имя с этим хамелеонским насмешником островом, наводит на мысль, что в минуты раздумья он, возможно, отождествлял его образ с самим собой. Правда, если он, что вполне возможно, приходился родственником поэту Коули [28], жившему примерно в одно время с ним и известному созерцательным складом ума и склонностью к самобичеванию, то такое предположение едва ли справедливо, ибо кровь не вода и есть семейные черты, свойственные равно поэтам и пиратам.

Еще дальше к югу от острова Якова расположены острова Джервиса, Дункана, Кроссмена, Брэтла, Вуда, Чатама и другие, поменьше, по преимуществу без обитателей, без истории и без надежды когда-либо обзавестись таковыми. Но поблизости от них есть и более примечательные острова – Баррингтона, Карла, Норфолка и Гуда. Из дальнейших глав вы узнаете о том, чем они примечательны.

Очерк пятый

ФРЕГАТ И «ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ»

Корабль вдали, на шири беспредельной,

Мы лицезрели, как заветный знак.

Какая крепость в снасти корабельной,

Как весело и гордо реет стяг! [29]

Прежде чем покинуть Родондо, не забудем упомянуть, что именно здесь в 1813 году чуть не затонул фрегат Соединенных Штатов «Эссекс», которым командовал капитан Дэвид Портер [30]. Однажды утром, когда он попал в штиль, а течение быстро несло его прямо на этот утес, с мачты завидели корабль, который – в полном соответствии с легендами о здешних наваждениях – как будто боролся с жестоким штормом, в то время как сам фрегат был неподвижен, словно какая-то сила держала его на месте. Но вот поднялся легкий ветерок, и фрегат на всех парусах помчался в погоню за неприятелем, предположив, что это английское китобойное судно; однако так сильно было течение, что незнакомый корабль скоро исчез из вида; а к полудню «Эссекс», сколько он ни стопорил, подогнало так близко к исхлестанным пеной скалам Родондо, что люди уже потеряли надежду. И опять свежим ветром их отнесло от опасного места – в самую последнюю минуту, так что избавление показалось чудом.

Спасшись таким образом от гибели, фрегат попытался использовать свое спасение на погибель врагу. Он пустился в погоню, в ту сторону, куда скрылся неизвестный корабль, и наутро увидел его. Тот, поняв, что его заметили, поднял американский флаг и дал «Эссексу» дорогу. Ветер стих, и капитан Портер, по-прежнему убежденный, что перед ним английское судно, послал к нему баркас – не для нападения, а с приказом отогнать шлюпки, которые вели его на буксире. Это баркасу удалось. Затем баркасам было приказано захватить незнакомца, который к тому времени сменил американский флаг на английский. Но когда они были уже близко к вожделенному призу, снова задул неожиданный ветер. Незнакомец, распустив паруса, понесся на запад и еще до наступления темноты скрылся за горизонтом, а «Эссекс» так и не сдвинулся, прикованный к месту штилем.

Таинственный этот корабль – утром американский, а к вечеру английский, с парусами, надутыми ветром во время полного штиля, – никто больше никогда не видел. Конечно, тут не обошлось без колдовства. Так по крайней мере уверяли матросы.

Этот поход «Эссекса» в Тихий океан во время войны 1812 года – едва ли не самый любопытный и волнующий эпизод в истории американского военного флота. Фрегат захватил несколько сбившихся с курса вражеских судов; посетил самые отдаленные моря и острова; долго пробыл в зачарованных водах вблизи Энкантадас и наконец геройски сложил голову в битве с двумя английскими фрегатами в гавани Вальпараисо. Здесь мы рассказали о нем по той же причине, почему ниже расскажем о флибустьерах: подобно им, он много плавал среди Энкантадас; люди его охотились за черепахами на их берегах и вообще их обследовали; а значит – связь его с Заколдованными островами несомненна.

Да будет всем известно, что сколько-нибудь надежные сведения об Энкантадас оставили нам только три очевидца: Коули, флибустьер (1684), Кольнет, разведчик китобойных промыслов (1798), Портер, командир двадцатипушечного фрегата (1813) [31]. Кроме их свидетельств имеются лишь случайные, ничего не дающие упоминания в работах кое-каких мореплавателей и компиляторов.

Очерк шестой

ОСТРОВ БАРРИНГТОН И ФЛИБУСТЬЕРЫ

С презреньем их приказы отметем!

Сыны Земли, наследники отцов,

Возьмем с отвагой праведной бойцов

Богатства все, завещанные нам,

Те, что пока немногие к рукам

Прибрали втихомолку – и таят.

Что должен делать ты? Да лишь одно —

Ты должен делать все, что пожелаешь.

Как славно мы теперь живем, как весело,

как близко к наследию праотцев, без

страха, свободные от мелких забот [32].

Лет двести тому назад остров Баррингтон был убежищем тех знаменитых флибустьеров, которые, будучи вытеснены из кубинских вод, пересекли Дарьенский перешеек [33] и стали совершать набеги на испанские колонии со стороны Тихого океана и точно по расписанию, как в наши дни ходит почта, перехватывать корабли с королевскими сокровищами, курсировавшие между Манилой и Акапулько [34]. Сюда они возвращались после тяжких пиратских трудов, чтобы молиться богу, предаваться невинным забавам, пересчитывать сухари из больших бочек и дублоны из малых бочонков и перемеривать азиатские шелка, пользуясь вместо деревянных ярдов длинными толедскими клинками.

Никакое иное место на земле не могло бы в те дни служить столь верным укрытием, столь недоступным тайником. Здесь, посреди огромного безмолвного океана, куда редко заходили корабли, окруженные островами, чей негостеприимный вид отпугивал случайного морехода, однако же всего в нескольких днях пути от богатых земель, где флибустьеры искали свою поживу, они обретали тот покой, которого сами беспощадно лишали все цивилизованные гавани в этой части земного шара. Сюда устремлялись эти разбойники былых времен, выдержав жестокий шторм, либо потрепанные в схватке с жаждущим мести врагом, либо удирая на всех парусах со своей золотой добычей, и здесь отсиживались, уже ничего не опасаясь. Но был этот остров не только надежным пристанищем и местом отдохновения – он и в других отношениях был весьма полезен.

Остров Баррингтон как нельзя лучше приспособлен для ремонта, кренгования [35], пополнения припасов и прочих моряцких надобностей. Мало того, что там есть хорошая вода и удобные стоянки, защищенные от всех ветров высокой стеной Альбемарля, – из этой группы островов он наименее бесплоден. Он изобилует черепахами, годными в пищу, деревьями, годными на дрова, и высокой травой, годной для постелей; там даже есть красивые естественные дороги и несколько живописных видов. В самом деле, хотя по своему местоположению Баррингтон и принадлежит к группе Заколдованных островов, он так не похож на своих соседей, что поверить в их родство почти невозможно.

«Как-то раз я высадился на его западном берегу, – пишет один давний сентиментальный мореплаватель [36], – на стороне, обращенной к черной твердыне Альбемарля. Я бродил под сенью деревьев, не очень высоких, и были то, конечно, не пальмы, и не апельсиновые деревья, и не персиковые, а все же после долгого пребывания в море бродить под ними было отрадно, хотя на них не росло никаких плодов. И здесь, в тихих уголках, у истоков долин и наверху тенистых склонов, откуда открываются самые мирные картины, что бы вы думали, я увидел? Кресла, на каких могли бы восседать философы и президенты пацифистских обществ. Замечательные остатки того, что некогда было седалищами, отменно сработанными из земли и камня; несомненно искусственного происхождения и очень старинные, они, конечно же, были изготовлены флибустьерами. Одно из них имело форму длинного дивана со спинкой и подлокотниками, точь-в-точь такого дивана, на какой с удовольствием опустился бы поэт Грей с томиком Кребийона [37] в руках.

Хотя флибустьеры иногда проводили на этом острове по нескольку месяцев кряду и использовали его как склад запасных рангоутов, парусов и бочек, однако же маловероятно, чтобы они возводили здесь жилища. Они никогда не оставались на острове без своих кораблей, а значит, и ночевали скорее всего на борту. Я упоминаю об этом потому, что не берусь объяснить постройку этих романтических тронов чем-либо иным, кроме стремления к чистому созерцанию и душевному общению с природой. Что флибустьеры творили страшные дела – это святая правда; что многие из них были отъявленными злодеями – этого нельзя отрицать; однако мы знаем, что к их числу принадлежали и Дэмпир, и Вейфер, и Коули [38], и другие, кому в упрек можно поставить разве что их горькую судьбу, кого преследования, или несчастья, или тайные неотмщенные обиды погнали за пределы христианского общества на поиски печального одиночества или преступных морских похождений. Во всяком случае, пока на острове Баррингтон сохраняются остатки этих кресел, у нас будут неоспоримые доказательства того, что не все флибустьеры были законченными чудовищами.

Но во время моей прогулки по острову я не замедлил набрести и на другие свидетельства, вполне подтверждающие те жестокие черты, которые обычно – и, разумеется, не без оснований – приписывают всему племени флибустьеров. Если бы мне попались на глаза истлевшие паруса и ржавые обручи, я бы подумал только о судовых плотниках и бочарах. Но я нашел старинные абордажные сабли и кинжалы, ныне обратившиеся в полоски ржавчины, а некогда, безусловно, вонзавшиеся под ребра испанцам. То были реликвии убийц и разбойников; и бражники тоже оставили здесь свой след. На берегу, вперемешку с раковинами, там и сям валялись осколки разбитых жбанов – в точности таких, в какие сейчас на побережье Испании наливают местное вино и дешевую водку.

С заржавленным обломком кинжала в одной руке и черепком от винного жбана в другой я сел на полуразрушенный зеленый диван, о котором писал выше, и предался долгим раздумьям все о тех же флибустьерах. Возможно ли, чтобы они сегодня убивали и грабили, завтра бражничали, а еще через день отдыхали, превращаясь в созерцателей и философов, в сельских поэтов и строителей каменных кресел? А ведь не так уж это немыслимо. Каких только изменений не претерпевает человек! Впрочем, как ни странно это может показаться, мною владела и более милосердная мысль, а именно – что среди этих отчаянных людей встречались благородные, общительные души, склонные к подлинно безмятежному покою и добродетели».

Очерк седьмой

ОСТРОВ КАРЛА И СОБАЧИЙ КОРОЛЬ

...Истошный вопль

Атаки этой означал начало.

Взбесился Город Зла, завыл Дьяволополь,

Срамные хляби и чумные скалы

Разинули железные кусала,

Дохнули смрадом, ужасом, огнем,

А дрянь помельче дротики метала.

– Мы не потерпим вашего вторжения,

Мы не рабы, чтоб жить для унижения;

Одни тупицы уважают труд,

А умные и так не пропадут [39].

К юго-западу от Баррингтона лежит остров Карла. И с ним связана история, которую я слышал давным-давно от одного матроса из нашей команды, обладавшего обширными познаниями о жизни в заморских краях.

Во время успешного восстания, поднятого испанскими провинциями в Америке против Старой Испании, сражался в перуанской армии некий наемник, кубинский креол, который благодаря своей храбрости и удачливости с годами достиг высоких чинов в войсках патриотов. По окончании войны государство Перу – как то случалось с многими доблестными грандами – оказалось свободно и независимо, но без гроша в кармане. Иначе говоря, ему нечем было расплачиваться со своими солдатами. Но наш креол – забыл, как его звали, – выразил готовность получить свою плату землей. Ему был предложен на выбор любой из Заколдованных островов, которые находились тогда, да и теперь остаются номинально под властью Перу [40]. Герой немедля пускается в путь, обследует всю группу островов и, возвратившись в Кальяо, объявляет, что возьмет грамоту на владение островом Карла. В этой грамоте должно быть также оговорено, что отныне оный остров Карла будет не только собственностью креола, но на вечные времена независим от Перу, так же как Перу – от Испании. Словом, этот проходимец добился того, что стал верховным владыкой острова, одним из земных самодержцев!

И вот он рассылает оповещение о том, что в его еще не заселенном королевстве требуются подданные. Откликнулось человек восемьдесят, мужчин и женщин; и эти люди, получив от своего господина необходимые припасы, различного рода орудия, а также некоторое количество коров и коз, отплывают в землю обетованную, причем последним, уже перед самым отплытием, на корабль является сам креол в сопровождении, как ни удивительно, построенного по всем правилам эскадрона больших, устрашающего вида собак. Во время переезда было замечено, что собаки эти, не снисходя до общения с эмигрантами, держались аристократическим кружком возле своего хозяина на поднятом полуюте и оттуда бросали презрительные взгляды вниз, на палубу, где теснилась чернь; так солдаты гарнизона в завоеванном городе поглядывают с высоты крепостных стен на жалкие кучки городских обывателей, за которыми они поставлены надзирать.

Надобно сказать, что остров Карла не только пригоден для жилья, как и Баррингтон, но и вдвое превосходит его по площади, имея в окружности миль сорок, если не пятьдесят.

Эмигранты, благополучно высадившись на сушу, тотчас приступили под руководством своего повелителя к постройке столицы. Они возвели несколько стен из обломков лавы, а лавовые полы аккуратно посыпали вместо песка золой. Коров они пасли на тех холмах, где было побольше зелени; козы, эти прирожденные искатели приключений, сами обследовали внутренние части острова в поисках высокой травы для скудного своего пропитания. А прочие потребности новоселов обеспечивало изобилие рыбы и неисчерпаемые запасы черепах.

Трудности, сопутствующие освоению всякой дикой местности, в данном случае усугублялись тем, что у многих из новоявленных паломников был чрезвычайно неуживчивый нрав. Чтобы справиться с ними, его величество были вынуждены объявить военное положение и даже самолично выследить и пристрелить нескольких своих строптивых подданных, которые с подозрительной целью устроили себе тайное убежище в глубине острова и, украдкой выбираясь оттуда по ночам, бродили босиком вокруг лавового королевского дворца. Нужно, впрочем, отметить, что до того, как пойти на столь крайние меры, благоразумный правитель отобрал наиболее надежных людей и создал из них пехотную личную охрану под началом у кавалерийской охраны – собак. О политическом положении в этой несчастной стране можно судить по тому обстоятельству, что те из ее жителей, кто не состоял в королевской охране, были все до единого заговорщики и злостные изменники. Со временем смертная казнь была, без особого о том уведомления, отменена: король Нимрод [41] успел сообразить, что, если и дальше отправлять правосудие столь решительно, у него скоро не останется дичи. Людской контингент личной охраны был распущен и послан обрабатывать землю и сажать картошку, а в регулярной армии остался только собачий отряд. Как я слышал, собаки эти были исключительно свирепые звери, лишь очень суровая выучка сделала их покорными хозяину. Теперь креол, вооруженный до зубов, разгуливал по острову, окруженный своими четвероногими янычарами, чей грозный лай не хуже штыков подавлял всякое поползновение к бунту.

Но мысль о том, что население острова сильно поредело вследствие судебных приговоров и лишь очень незначительно растет благодаря бракам, огорчала его и тревожила. Число жителей следовало увеличить, но как? Оттого, что на острове Карла есть пресная вода и что вид его сравнительно приятен, туда, случалось, заглядывали иностранные китобои. Король всегда взимал с них портовые сборы, тем пополняя свою казну. Теперь у него зародились новые планы. С помощью уловок и лести ему время от времени удается уломать матросов дезертировать с корабля и поступить на его королевскую службу. Хватившись дезертиров, капитан тотчас просит разрешения сойти на берег и разыскать их. Король, предварительно спрятав их в надежном месте, милостиво дает такое разрешение. Беглецов не находят, и корабль отплывает без них.

Так, благодаря обоюдоострой тактике этого хитроумного монарха многие правительства теряли подданных, а сам он таковых приобретал. И этих иностранцев-перебежчиков он обхаживал особенно любовно. Но, увы, сколь тщетны честолюбивые замыслы монархов, сколь преходяща земная слава! Как в Древнем Риме пришлые преторианцы [42], неосмотрительно допущенные в пределы метрополии и еще более неосмотрительно приближенные к императорам, в конце концов оскорбили и повергли трон, так эти бессовестные матросы вместе с остальными телохранителями и со всем народом учинили грандиозный мятеж против своего повелителя. Он храбро двинулся на них со всеми своими собаками. На берегу разгорелась жестокая битва. Она длилась три часа: собаки дрались с доблестным упорством, но и матросы остервенело рвались к победе. На поле сражения полегли три человека и тринадцать собак, у той и у другой стороны было много раненых, и наконец король с остатками своего собачьего воинства обратился в бегство. Силы преследования камнями загнали и собак, и их хозяина в дикие горные заросли. Затем победители, прекратив погоню, возвратились в поселок на берегу, выломали донья из бочек с вином и провозгласили республику. Убитых солдат похоронили с воинскими почестями, убитых собак без всяких почестей пошвыряли в море. Бежавший креол, не выдержав тоски и лишений, спустился наконец с гор и предложил начать мирные переговоры. Но мятежники согласились мириться лишь при условии его безоговорочного изгнания. И первый же корабль, посетивший после этого остров, увез бывшего короля в Перу.

История короля острова Карла лишний раз доказывает, как нелегко заселять необитаемые острова нравственно неустойчивыми паломниками.

Можно не сомневаться в том, что изгнанный монарх, отдыхая на лоне природы в Перу, где ему было предоставлено спокойное убежище, еще долго встречал каждого, прибывшего с Энкантадас, в надежде услышать, что республика лопнула, как мыльный пузырь, мятежники раскаялись и его призывают снова занять престол.

Можно не сомневаться, что республику он считал всего лишь жалким экспериментом, обреченным на неудачу. Но нет, мятежники тем временем учредили у себя демократию – правда, не греческого, не римского и не американского толка. Вернее, то вообще была не демократия, а непрестанная «бунтократия», прославленная не столько своими законами, сколько беззакониями. Тая в себе неодолимые соблазны для дезертиров, она быстро пополнялась подонками со всех судов, заходивших в эти воды. Остров Карла был объявлен пристанищем для угнетенных любого флота. Каждого беглого матроса здесь привечали, как мученика за дело свободы, и немедленно зачисляли в ряды обтрепанных граждан этого сборного государства. Напрасно капитаны пытались вернуть на борт своих переметчиков. За них вступались их новые соотечественники, готовые наставить синяков любому противнику. Пушек у них было маловато, зато кулаки внушительные. Кончилось тем, что ни один капитан, наслышанный о тамошних порядках, не решался туда заходить, как бы ни настоятельна была его нужда в припасах или в ремонте. Остров стал анафемой – океанской Эльзасией [43], неприступным убежищем головорезов, творивших все, что им вздумается, прикинувшись борцами за свободу. Численность их все время колебалась. Матросы, сбежавшие с кораблей на другие острова либо самовольно спустившие шлюпку, неизменно брали курс на остров Карла; тогда как другие, наскучив этой жизнью, время от времени переправлялись на соседние острова и, наврав какому-нибудь капитану, что потерпели крушение, нередко добивались того, что их подбирали и доставляли на испанские берега, да еще сердобольно пускали шапку по кругу, чтобы снабдить их деньгами.

Как-то раз, когда я впервые плавал в тех водах, наш корабль лениво покачивался в теплой ночной тишине, как вдруг с бака раздался крик: «Виден огонь!» Вглядевшись, мы тоже увидели слабый свет на каком-то окутанном мраком клочке земли, справа по носу. Нашему третьему помощнику эти места были незнакомы. Он подошел к капитану и спросил: «Прикажете снарядить шлюпку, сэр? Наверно, там люди с какого-нибудь затонувшего судна».

Капитан невесело рассмеялся и, погрозив кулаком в сторону светящейся точки, выругался и сказал: «Ну нет, негодяи вы этакие, нынче вам не заманить к себе мою шлюпку. Правильно делаете, мерзавцы, что жжете огонь, как на опасной отмели. Но умный человек не станет разузнавать, что у вас там случилось, а прикажет поворачивать подальше от берега, от этого острова Карла. – И добавил, обращаясь к помощнику: – Обрасопить реи, держать к огню кормой».

Очерк восьмой

ОСТРОВ НОРФОЛК И ВДОВА ЧОЛА

А на одном из этих островов

Увидели сидящую в слезах

Красавицу печальную, чей зов,

К ним обращенный, чьи мольбы и страх

Уже давно витали здесь, в песках.

Очи, как полночь, черным-черны.

Шея, как полдень, белым-бела.

Губы, как утро, красным-красны.

«Я мертвеца на песке нашла.

Мертв мой милый,