Текст книги "Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания"

Автор книги: Герман Мелвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

С этими словами она ухватила некий глиняный сосуд и, несомненно, привела бы свою угрозу в исполнение, если бы Израиль благоразумно не отступил на несколько шагов. С безопасного расстояния он принялся умолять фермершу сжалиться над ним: раз уж она не хочет будить мужа, то пусть хоть бросит ему (Израилю) штаны своего супруга, а он оставит на крыльце деньги за них и свои штаны в придачу.

– Ты ведь сама видишь, как они мне нужны! – закончил он. – Помоги же мне, ради всего святого.

– Убирайся отсюда! – ответила фермерша.

– Ну, а штаны, штаны! Вот деньги! – возопил Израиль в отчаянии и ярости.

– Ах ты, проходимец бесстыжий! – взвизгнула фермерша, не разобравшись, о чем он говорит. – Что ж я, по-твоему, в штанах разгуливаю? Чтобы духу твоего здесь больше не было!

Бедняге Израилю вновь пришлось несолоно хлебавши отправиться на поиски еще одного друга. Но там чудовищный бульдог, возмутившись при виде столь гнусного оборванца, который посмел нарушить покой почтенного семейства, свирепо набросился на Израиля и так обкорнал ветхие полы злополучной куртки, что она превратилась в спенсер,[59]59
  Спенсер (по имени лорда Спенсера, считающегося автором этого вида одежды) – короткая курточка с длинными рукавами, закрывающими кисти рук. Мужчины носили спенсер очень недолго на рубеже XVIII–XIX вв. Позже он стал частью только женского костюма. (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть] едва достигавший талии своего владельца. Когда Израиль попытался отогнать бульдога, у него с головы упала шляпа, и пес кинулся на нее с такой яростью, что тулья расползлась под его лапами, но он продолжал терзать жалкие останки. Однако Израилю удалось их спасти, и он поспешно удалился с поля битвы, нанесшей такой непоправимый урон его гардеробу. Не только от куртки уцелела лишь половина, но и штаны, располосованные когтями бульдога, повисли лоскутами, а белобрысая шевелюра нашего скитальца колыхалась под полями шляпы, словно одинокий кустик вереска на горном уступе.

Когда настало утро, несчастный Израиль бродил вокруг какой-то деревни, не зная, как поступить.

– Эх! Вот что получает истинный патриот за верную службу своей стране! – пробормотал он, но вскоре немного приободрился и, завидев еще один дом, где ему доводилось прятаться, собрался с духом и решительно направился к крыльцу. На этот раз ему повезло – его встретил сам хозяин, только что поднявшийся с ложа сна. Сначала фермер не узнал своего старого знакомого, но, вглядевшись получше и услышав жалостный голос Израиля, поманил его за собой в сарай, где бедняга не замедлил поведать ему ту часть своих злоключений, которая вполне годилась для чужих ушей, и вновь закончил свой рассказ просьбой продать ему куртку и штаны. Он еще ночью вытряс и выбросил кошелек, сыгравший с ним столь скверную шутку в доме первого фермера, и теперь извлек на свет только три кроны.

– Как же это, – спросил фермер, – три кроны у тебя есть, а донышка у твоей шляпы нету?

– Даю слово, приятель, – ответил Израиль, – что это была всем шляпам шляпа, пока до нее не добрался проклятый бульдог.

– И то правда, – согласился фермер. – Про бульдога-то я забыл. Ну что же, у меня есть лишняя крепкая куртка и штаны, давай деньги.

И через десять минут Израиль уже облачился в серую куртку из грубого сукна, которой долгая служба явно не пошла на пользу, и в такие же штаны. Истратив еще полкроны, он приобрел шляпу самого почтенного вида.

– А теперь, мой добрый друг, – сказал Израиль, – не скажешь ли ты мне, где проживают Хорн Тук и Джеймс Бриджес?

Наш скиталец пришел к заключению, что ему лучше всего будет разыскать кого-нибудь из этих джентльменов, как для того, чтобы сообщить о результатах своей миссии и всем дальнейшем, так и для того, чтобы удостовериться, насколько справедливы были его догадки относительно кончины сквайра Вудкока, о котором ему не хотелось справляться у посторонних.

– Хорн Тук? А зачем это тебе понадобился Хорн Тук? – осведомился фермер. – Он, кажись, был приятелем сквайра Вудкока, верно? Бедняга сквайр! Кто бы подумал, что умереть ему было суждено вот так в одночасье. Ну, да удар – что пуля!

«Значит, я не ошибся», – подумал Израиль, а вслух повторил:

– Где же все-таки живет Хорн Тук?

– Прежде-то он жил в Брентфорде и носил рясу. Только я слыхал, что он продал свое место, а сам поехал в Лондон учиться на законника.

Все это было для Израиля полнейшей новостью: когда он слушал веселые шутки Хорна Тука в доме сквайра, ему и в голову не приходило, что перед ним – человек, облеченный духовным саном. Впрочем, один добродушный английский священник переводил Лукиана, другой, столь же добродушный, написал «Тристрама Шенди»,[60]60
  …один добродушный английский священник… – Речь идет об Уильяме Туке (1744–1820) – писателе и историке, который в 1820 г. опубликовал книгу «Лукиан из Самосаты, перевод с греческого», а также о Лоренсе Стерне (1713–1768), авторе романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» (т. 1–9, 1759–1767), и о Джонатане Свифте (1667–1745).


[Закрыть] а третий, желчный ценитель добродушного Рабле, умер в сане декана; и можно было бы назвать еще многих. Таково величие ума и духа иных английских священнослужителей.

– Так, значит, ты не знаешь, где мне искать Хорна Тука? – спросил Израиль в растерянности.

– Да в Лондоне, а то где же?

– На какой улице, в каком доме?

– Этого уж я не знаю. Ищи иголку в стоге сена!

– А где живет мистер Бриджес?

– Никаких Бриджесов я не знаю, кроме как Молли Бриджес из Брайдуэлла.

С этим Израиль и ушел: одетый, правда, получше, но по-прежнему в полной растерянности.

Что предпринять дальше? Он сосчитал оставшиеся деньги и прикинул, что их за глаза хватит, чтобы вернуться в Париж к доктору Франклину. Приняв такое решение, он старательно обошел стороной две ближайшие деревни, свернул на лондонскую дорогу, сел в столице в дуврскую почтовую карету и прибыл к берегам Ла-Манша как раз вовремя, чтобы узнать, что та самая почтовая карета, в которой он ехал, привезла приказ портовым властям о немедленной приостановке всякого сообщения с Францией на неопределенный срок. Узнать же об этом ранее от своих спутников он не мог, потому что все они были англичане, незнакомые между собой, да к тому же принадлежавшие к различным сословиям, и всю дорогу, разумеется, хранили невозмутимое молчание.

Итак, для него началась новая полоса тяжких неудач. Бедный Израиль Поттер видел теперь впереди лишь неминуемую тюрьму или голодную смерть. Сквайр Вудкок прельстил его надеждой на щедрую плату, которую он должен был получить за свою службу курьера. Этой надежде не суждено было сбыться. Доктор Франклин обещал, что поможет ему вернуться в Америку. Теперь об этом следовало забыть. Посланник, кроме того, намекнул, что похлопочет, чтобы его как-то вознаградили за страдания, которые он перенес, служа родине. На это можно было больше не рассчитывать. И тут Израилю припомнилось поучение мудрого старца: «Никогда не предвкушайте счастья, но и знаменье бед встречайте, не падая духом». Однако он немедленно убедился, что следовать второй части афоризма ему теперь столь же трудно, как раньше – первой.

Пока он стоял так, погрузившись в грустные размышления и с тоской глядя туда, где лежали недостижимые берега Франции, к нему подошел какой-то приятного вида и весьма обходительный человек в матросской одежде, и между ними завязался дружеский разговор, а затем незнакомец учтиво пригласил его в не слишком респектабельное заведение, находившееся в конце узкого проулка. Израиль был рад найти участие в столь тяжкий для него час, но все же он, не до конца поверив в добрые намерения своего нового приятеля, взглянул на него с некоторым подозрением. Однако тот, дружески взяв Израиля за локоть, увлек его в проулок, а затем и в таверну, где заказал бутылку вина, после чего они выпили, с чувством пожелав друг другу здоровья и всяческого благополучия.

– Ну-ка, еще по стаканчику! – любезно предложил незнакомец.

Израиль согласился, надеясь утопить тоску в вине, и скоро хмель ударил ему в голову.

– Бывал в море? – спросил незнакомец как бы между прочим.

– Ну, а как же. Я ведь китобоем был.

– А! Рад слышать! От чистого сердца говорю, – заверил его незнакомец. – Эй, Джим, Билл!

Он исподтишка подмигнул двум дюжим верзилам, и во мгновение ока Израиль оказался насильственно завербованным во флот великодушного старичка из садов Кью – его королевского величества Георга III.

– Руки прочь! – в ярости закричал Израиль, когда его схватили.

– Петушок-то боевой! – заметил обходительный незнакомец. – За него надо будет стребовать не меньше трех гиней. Счастливого плаванья, друг мой, – добавил вербовщик, застегнул куртку и неторопливо вышел из таверны, оставив Израиля в ней пленником.

– Я не англичанин! – ревел Израиль вне себя от бешенства.

– Старая песня! – ухмыльнулись верзилы. – А ну пошли! В целом английском флоте не сыскать ни одного англичанина. Все иностранцы, да и только. Уж поверьте вы им.

Короче говоря, не прошло и недели, как Израиль оказался в Портсмуте, а еще через несколько дней уже был формарсовым на линейном корабле его величества «Беспринципном», который в компании «Бесстрашного» и «Бесподобного» плыл, подгоняемый попутным ветром, по Ла-Маншу, направляясь вместе со своими надменными товарищами в ост-индские воды, чтобы присоединиться там к флоту сэра Эдварда Хьюза.[61]61
  Хьюз Эдвард (1720–1783) – английский адмирал. В течение 1782–1783 гг. вел кровопролитные бои с французским флотом у Коромандельского берега – восточного побережья Индии.


[Закрыть]

И возможно, нам вскоре пришлось бы описывать, как наш искатель приключений участвовал в знаменитой битве, разыгравшейся у Коромандельского берега между флотом адмирала Сюффрена[62]62
  Адмирал Сюффрен Пьер-Андре (1726–1788) командовал французским флотом, сражавшимся против англичан.


[Закрыть] и английской эскадрой, если бы не вмешательство фортуны, которая на самом пороге этих событий вдруг вернула ему его первоначальное положение и, к великому его удовольствию, позволила воевать против Англии, а не за нее. Вот так вновь и вновь, не давая ему передышки, жизнь швыряла нашего скитальца туда и сюда, отрывая от уже ставшего привычным занятия, возвращая на прежнее место и снова гоня дальше согласно тому, как счел нужным назначить Верховный Вершитель судеб моряков и солдат.

Глава XIV
В КОТОРОЙ ИЗРАИЛЬ ПЛАВАЕТ ПОД ДВУМЯ ФЛАГАМИ И НА ТРЕХ КОРАБЛЯХ – И ВСЕ ЗА ОДНУ НОЧЬ

Пока семидесятичетырехпушечный корабль плыл по волнам Ла-Манша, Израиль уныло бродил по главной палубе, где на него то и дело наталкивались сотни спешащих куда-то матросов, словно он попал на большую лондонскую улицу в час, когда ее запруживают тысячные толпы тружеников, торопящихся домой. Его терзали новые мучительные чувства: он нежданно-негаданно очутился на военном корабле без единого друга, а вернее сказать – среди врагов, ибо враги его родины были и его врагами, – среди соотечественников и родственников тех людей, чью кровь ему довелось проливать. И в этом настроении деловитая суматоха, еще царившая на борту огромного линейного корабля, только что покинувшего порт, была ему невыразимо тягостна. Шум вторжения людских толп в извечную пустынность моря наводил на него непонятную тоску. Он готов был возроптать против слепого рока, который сначала подверг его долгим страданиям на суше, а теперь еще более жестоко преследовал его на водах. Он восставал против судьбы, которая позволила, чтобы патриот, поспешивший с холмов Банкер-Хилла вновь сразиться с угнетателями, был похищен и обречен сражаться на стороне этих угнетателей в бесчисленных битвах на водных холмах океанской пучины. Однако, подобно многим другим страдальцам, Израиль, пожалуй, несколько поторопился со своими стенаниями и укорами.

К вечеру «Беспринципный», несколько обогнавший своих товарищей, встретил между островами Силли и мысом Клир большой таможенный куттер, на мачте которого был поднят сигнал «терплю бедствие». На горизонте не было видно больше ни одного паруса.

Вахтенный офицер, проклиная необходимость останавливаться в подобном месте, когда дует хороший попутный ветер, приказал взять рифы и лечь в дрейф, а сам окликнул куттер и спросил, что у них произошло. Когда лейтенант на высоком юте «Беспринципного», борта которого щетинились семьюдесятью четырьмя пушками, наклонился, глядя на таможенное суденышко, можно было подумать, что он с вершины Гибралтарской скалы обращается к обитателю жалкой хижины в долине. Оказалось, что час назад внезапный порыв ветра чуть не перевернул куттер и резкий поворот гика сбросил в море всех четырех его матросов. Куттер просил дать ему двух-трех матросов, чтобы добраться до порта.

– Обойдетесь одним человеком, – сухо ответил вахтенный офицер.

– Так уж дайте хотя бы хорошего моряка, – сказал капитан куттера. – Мне надо бы по крайней мере двоих.

Пока длился этот разговор, Израиль, побуждаемый любопытством, быстро поднялся с главной палубы и теперь стоял у главного трапа, разглядывая куттер. Тем временем вахтенный офицер распорядился спустить шлюпку. Решив, что ему представляется удобный случай расстаться с «Беспринципным», Израиль занял такую позицию, чтобы успеть спрыгнуть в шлюпку первым, хотя немало матросов-англичан, не менее его стремившихся уклониться от службы в далеких морях, уже повисло на якорных цепях, пользуясь тем, что на корабле еще не успела установиться жесточайшая дисциплина, обычная для военного флота. Едва двое матросов, спускавшие шлюпку, подтянули ее багром к трапу, Израиль кометой упал на ее корму, юркнул к носу и схватил весло. Через мгновение остальные гребцы уже сидели на своих местах и шлюпка подходила к куттеру.

– Берите любого, – сказал командир шлюпки, обращаясь к капитану куттера, и указал на гребцов, словно это были бараньи туши и он предлагал постоянному покупателю право первого выбора. – Выбирайте, только побыстрей. А вы все – сесть! – приказал он матросам. – Как видно, вам не терпится покинуть королевскую службу? Ну и храбрецы! Вы уже выбрали?

Все это время десять гребцов с немой мольбой смотрели на капитана куттера и десять голов были повернуты под одним углом, словно ими управляла одна машина. Впрочем, так оно и было – одно чувство.

– Я возьму этого белобрысого с веснушками – вон его. – И капитан указал на Израиля.

Девять повернутых голов опустились в угрюмом отчаянии, и, вскочив, Израиль ощутил довольно болезненный пинок, которым наградил его сидевший сзади менее удачливый гребец.

– Прыгай же, бездельник! – прикрикнул командир шлюпки.

Но Израиль был уже на борту куттера. Еще мгновение – и шлюпка отвалила. Вскоре сгустились сумерки, скрыв удаляющегося «Беспринципного» и оба других корабля.

Таможенный куттер продолжал свой путь к ближайшему порту. Его парусами управляли лишь четыре человека – Израиль, капитан и два его помощника. Юнга стоял у руля. Израилю, единственному матросу на борту, приходилось туго. Горе рабу, которым распоряжаются трое хозяев! Работать за четверых – дело само по себе нелегкое, но в довершение всего капитан и его помощники оказались людьми весьма свирепого нрава. Первый незамедлительно наградил Израиля пинком, а офицеры не скупились на затрещины. Израиль, и без того ожесточенный несчастьями последних недель, пришел в лютую ярость, сообразил, что кругом пустынное море и справиться ему нужно только с тремя людьми, а не с тысячью, дал волю гневу, пихнул капитана в подветренный шпигат и, вне себя от бешенства, уже собирался выбросить тщедушного старшего помощника за борт, но тут капитан, вскочивший на ноги, вцепился в его длинные волосы и, ругаясь, выразил намерение прикончить его на месте. Тем временем куттер летел по пенистым волнам Ла-Манша, словно демонически радуясь этой свалке, хотя она грозила гибелью и ему. Но в самый разгар драки на траверзе куттера возник темный силуэт, и в следующий миг у его кормы в воду зарылось ядро.

– Лечь в дрейф и прислать ко мне шлюпку! – раздался громовый голос, не менее грозный, чем рев пушки.

– Это военный корабль, – с тревогой сказал капитан куттера. – Только он не наш.

Израиль вместе с офицерами положил куттер в дрейф.

– Немедленно присылайте шлюпку, или я вас потоплю! – проревел тот же голос, и новое ядро вспенило воду еще ближе к куттеру.

– Ради бога, не стреляйте! У меня нет матросов, и шлюпку я спустить не могу, – крикнул капитан. – Кто вы?

– Сейчас я пришлю к вам шлюпку, тогда узнаешь, – последовал ответ.

– Это враги, сомневаться нечего, – сказал капитан, обращаясь к своим офицерам. – С Францией мы еще не воюем, и, значит, нас остановил какой-то мерзавец-пират. Как по-вашему, попробовать нам уйти и пусть разносит нас хоть в щепы? Мы быстроходнее его, это я вижу.

И, не сомневаясь, что все единодушно согласятся с его мнением, капитан тут же кинулся к брасам, собираясь поставить куттер по ветру. Один из офицеров последовал за ним, а второй из чистой бравады поднял флаг на корме.

Но Израиль не двинулся с места, хотя в нем бушевала буря противоречивых чувств: ему показалось, что он узнал голос, доносившийся с неизвестного судна.

– Ну же! Чего ты стоишь, дурень? Живей к снастям! – взревел капитан вне себя от ярости.

Однако Израиль не шевельнулся.

Суматоха на борту неизвестного корабля, где поспешно спускали шлюпку, и туман, сгустившийся над морем под пасмурными небесами, помешали незнакомцу заметить смелый маневр куттера. Маленькое суденышко уже набирало ход, готовое умчаться прочь, но тут благодаря чистой случайности в его корму ударило сбоку ядро и переломило румпель в руках юнги, убив его на месте. Капитан бросился туда, ухватился за обломок румпеля и с громким «ура!» опять поставил по ветру куттер, уже начавший рыскать. Неизвестный корабль, которому, прежде чем кинуться в погоню, надо было еще поднять шлюпку, остался далеко позади.

И все это время на Израиля сыпался град проклятий. Однако возня со снастями мешала его врагам перейти от слов к делу. Наблюдая за их усилиями, Израиль невольно подумал: «Хоть они и звери, а все-таки отчаянные храбрецы!»

Позади в туманной дымке еще можно было различить незнакомый корабль: он уже поставил все паруса и время от времени его носовая пушка высовывала алый язык пламени и ревела им вслед, как взбесившийся бык. Еще два ядра попали в куттер, не повредив, однако, ни парусов, ни основных снастей. Лишь кое-какие леера были все же перебиты, и теперь их просмоленные концы хлестали по воздуху, словно хвосты дерущихся скорпионов. Быстроходный куттер, несомненно, еще мог спастись.

В эту решающую минуту Израиль подбежал к капитану, который по-прежнему налегал на обломок румпеля, встал прямо перед ним и сказал:

– Я ваш враг, янки. Защищайся!

– На помощь, ребята, на помощь! – закричал капитан. – Измена!

Эти слова еще не успели сорваться с его уст, как он умолк навеки. Одним могучим рывком, в который он вложил всю свою силу, Израиль сбросил его через гакаборт в море, и он полетел спиной вперед, словно под ним опрокинулся стул. Оба офицера уже бежали на ют. Израиль метнулся им навстречу, но прежде с быстротой молнии отдал два главных фала, и оба больших паруса бесформенной кучей рухнули на палубу. Один из офицеров кинулся к искалеченному румпелю – оставшись без рулевого в этот критический миг, куттер грозил вот-вот перевернуться. Израиль схватился со вторым офицером. Они дрались в клубке хлопающей парусины. Ноги офицера запутались в ней, он потерял равновесие и упал возле железного комингса люка. Однако, падая, он успел ухватить Израиля за самое уязвимое место, какое только есть у смертных. Обезумев от боли, Израиль ударил голову врага об острый комингс. Хватка офицера ослабела, а сам он окостенел. Израиль бросился к рулевому, который не знал, чем кончилась предыдущая схватка. Но он недолго пребывал в сомнении: крепкие руки стиснули его поперек живота, в тело, словно когти зверя, впились острые пальцы – напрягая всю силу, Израиль прижал его к своей груди. Офицер задыхался в этих объятьях, дух его забился в горле, словно пробка в горлышке булькающей бутылки. Внезапно Израиль отпустил его и швырнул о фальшборт. В это мгновение прогремел еще один выстрел, за которым последовал свирепый окрик:

– Все-таки спустили паруса! Стоило бы потопить вас за эту подлую штуку! Спустить эту грязную тряпку на корме!

С громким «ура!» Израиль одной рукой спустил флаг, а другой повернул румпель, чтобы не дать куттеру, уже совсем потерявшему ход, увалиться под ветер.

Через две-три минуты к борту подошла шлюпка. Ее командир поднялся на палубу и споткнулся о труп первого офицера, который сполз к самому трапу, когда куттер внезапно накренился, покатившись к ветру. Он направился к корме и услышал стон второго офицера, лежавшего там под вантами.

– Что все это означает? – спросил незнакомец у Израиля.

– А то, что меня, янки, насильно завербовали на королевскую службу, и в благодарность я захватил этот куттер.

Испустив возглас изумления, командир шлюпки посмотрел на тело, распростертое под вантами, и сказал:

– Он вряд ли выживет, но мы отвезем его к капитану Полю в подтверждение твоих слов.

– К капитану Полю! К Полю Джонсу? – воскликнул Израиль.

– К нему самому.

– Я так и думал. Мне сразу показалось, что это он окликал куттер. Услышав голос капитана Поля, я и решился захватить судно.

– Да, капитан Поль – сущий дьявол, когда требуется сделать из человека тигра. Но где остальная команда?

– За бортом.

– Как? – воскликнул офицер. – Ты отправишься с нами на «Скитальца». Капитан Поль найдет тебе подходящее дело.

Раненого спустили в шлюпку, и, отвалив от куттера, на котором теперь не осталось ни одной живой души, она направилась к своему кораблю. Однако офицер умер прежде, чем его подняли на борт.

Когда Израиль поднялся по трапу, он увидел на освещенной боевыми фонарями палубе около трехсот моряков, а впереди них невысокого щеголеватого человека весьма разбойничьего вида в шотландском колпаке с золотым обручем.

– Мерзавец! – сказал он. – Как ты смел заставить меня гоняться за твоей лоханкой? А где остальной твой сброд?

– Капитан Поль, – ответил Израиль. – Мы, кажется, знакомы. Если не ошибаюсь, несколько месяцев назад в Париже я предлагал вам свою постель. Как поживает Бедный Ричард?

– Черт побери! Да это, никак, курьер? Курьер-янки! Но как же так? На английском таможенном куттере?

– Меня насильно завербовали. Вот как это получилось…

– А где же остальные? – спросил Поль, поворачиваясь к офицеру.

Тот кратко сообщил ему все, что узнал от Израиля.

– Будем топить куттер, сэр? – спросил комендор, подходя к капитану Полю. – А то сейчас самое время. Он совсем рядом с нами, за кормой. Наклонить пару пушек – и дело с концом: утонет, как расстрелянный покойник.

– Нет. Пусть плывет в Пензанс[63]63
  Пензанс – порт в Корнуэлле, Великобритания.


[Закрыть] безмолвным предвестником того удара грома с ясного неба, который обещает им Поль Джонс.

Затем, отдав распоряжения относительно курса и приказав немедленно доложить ему, если на горизонте будет замечен парус, Поль отвел Израиля в свою каюту.

– А теперь расскажи мне поподробнее свои приключения, мой русый лев. Как все это произошло? Да не стой! Садись вот сюда, на рундук. Я – морской владыка самого демократического толка. Садись же и рассказывай! Впрочем, погоди: сначала тебе не помешает хлебнуть грогу.

Когда Поль протянул ему графин, взгляд Израиля упал на его руку.

– Я вижу, вы больше не носите колец, капитан. Оставили их для безопасности в Париже?

– Да. У одной маркизы, – самодовольно ответил Поль с фатовской сентиментальностью, которая странно не вязалась со всем его мрачным дикарским обликом.

– Пожалуй, от колец в море только одно беспокойство, – продолжал Израиль. – Во время моего первого плаванья – мы шли в Вест-Индию – я носил на этом вот среднем пальце кольцо одной девушки, и стоило мне недельку повозиться с мокрыми шкотами, как оно въелось в мясо и так сжало палец, что я не знал, куда деваться от боли.

– А девушка так же крепко въелась в твое сердце?

– Эх, капитан! Девушки забывают до того быстро, что где уж тут крепко их любить!

– Гм! По-видимому, ты, вроде меня, знался с графинями, а? Однако я жду твоей повести: тряхни-ка русой гривой, мой лев, рассказывай!

После чего Израиль поведал ему свою историю во всех подробностях.

Когда он умолк, капитан Поль устремил на него сочувственный взгляд. Его дикое одинокое сердце, не способное испытывать жалость к баловням судьбы, огражденным от боли и страданий, открылось для человека, который, как и он сам, одинокий, лишенный дружеской поддержки, тем не менее яростно боролся против враждебного рока.

– Ты ведь рано ушел в море?

– Еще совсем мальчишкой.

– Мне было двенадцать, когда я ушел в первое плаванье из Уайтхейвена. Вот таким, – капитан Поль поднял руку фута на четыре над полом. – Я был до того щуплый, и вид у меня в синей куртке был до того потешный, что меня прозвали мартышкой. Ничего, скоро они дадут мне другое прозвище. Ты когда-нибудь бывал в Уайтхейвене?

– Нет, капитан.

– А то бы ты наслушался обо мне всяких гнусностей! Там и сейчас рассказывают, будто я, такой кровожадный и трусливый пес, забил до смерти матроса Мунго Максвелла.[64]64
  …забил до смерти матроса Мунго Максвелла. – Корабельный плотник Мунго Максвелл был подвергнут порке по приказу капитана корабля Поля Джонса во время плавания в Вест-Индию в 1770 г. Несколько недель спустя матрос умер. Его отец обвинил Поля Джонса в убийстве сына, однако Джонс представил суду показания, свидетельствовавшие о его невиновности, и был оправдан.


[Закрыть] Это ложь, бог свидетель! Я приказал его выдрать, потому что он был негодяй и мятежник. Однако умер он своей смертью, и не тогда, а на борту другого корабля! Но к чему говорить об этом! Раз они не поверили показаниям, которые под присягой давали беспристрастные свидетели в лондонских судах, полностью меня оправдывая, так с какой стати они поверят моим словам, словам заинтересованного лица? Если клевета, даже самая лживая, замарает доброе имя человека, она липнет к нему крепче доброй славы, как черная смола липнет крепче белого крема. Но пусть клевещут! Я дам этим клеветникам основания для их злобы. В последний раз покидая Уайтхейвен, я поклялся, что если когда-нибудь еще и вступлю на его мол, то лишь как Цезарь в Сандуиче,[65]65
  …как Цезарь в Сандуиче… – Сандуич – приморский город в графстве Кент (Великобритания). Примерно в двух километрах от него находится город Ричборо, основанный римлянами в 43 г.


[Закрыть] как чужестранный завоеватель. Вперед, мой добрый корабль, ты несешь меня к мести!

Люди, скрывающие под маской беззаботного самообладания жгучие страсти, в любой миг могут поддаться внезапной вспышке гнева. Хотя обычно они сохраняют власть над собой, все же стоит им хоть в малости утратить ее, как они теряют всякую сдержанность – по крайней мере, на время. Так и случилось с Полем. Сочувствие, которое внушил ему Израиль, послужило толчком к этим бурным излияниям. Едва минута откровенности миновала, он, казалось, очень пожалел о своей откровенности. Однако, ничем этого не выдав, он сказал шутливым тоном:

– Вот видишь, любезный друг, какой я кровожадный каннибал. Ну как, хочешь служить на моем корабле? Служить под начальством капитана, который забил до смерти беднягу Мунго Максвелла?

– Я буду счастлив, капитан Поль, служить под началом человека, который, смею сказать, поможет забить до смерти всю английскую нацию!

– Так, значит, ты ненавидишь англичан?

– Как гадюк! Они чуть не год травили меня, словно взбесившегося пса, – со злобой и отчаяньем воскликнул Израиль, вспомнив о мучениях, которые ему пришлось претерпеть.

– Ну, давай руку, мой лев, встряхни еще раз своей льняной гривой! Ей-богу, ты мне полюбился – так отлично ты умеешь ненавидеть. Будешь моим доверенным – стоять на часах у моей каюты, спать рядом со мной, править моей шлюпкой, сопровождать меня во время высадок. Ну, что скажешь?

– Скажу, что рад этому.

– Ты храбрый и честный малый. Первый человек среди миллионов, населяющих землю, кто пришелся мне по душе. Ну, наверное, ты устал. Устраивайся в этой каюте – она моя. Ты ведь предложил мне свою постель в Париже.

– Однако вы от нее отказались, капитан, и я последую вашему примеру. Где вы спите?

– Милый мой, я по три ночи не смыкаю глаз. Уже пять дней, как я не раздевался.

– Эх, капитан, вы спите так мало, а думаете так много, что умрете молодым.

– Я это знаю, и хочу этого, и добьюсь этого. Кому охота превратиться в дряхлую развалину? Что скажешь о моем шотландском колпаке?

– Он вам к лицу, капитан.

– Вот как? А впрочем, шотландский колпак и должен быть к лицу шотландцу. Я ведь по рождению шотландец. А этот золотой обруч тут не лишний?

– Обруч мне нравится, капитан. Ну, прямо корона на короле.

– Неужто?

– Из вас вышел бы король покрасивее Георга Третьего.

– А ты разве видел эту старую бабу? Расхаживает в фижмах[66]66
  Фижмы – старинная юбка с каркасом в виде обруча. (Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть] и обмахивается веером из павлиньих перьев, ведь так? Ты его видел?

– Так же близко, как теперь вижу вас, капитан. В садах Кью, где я чистил дорожки. Мы с ним минут десять разговаривали совсем одни.

– Дьявол! Какой случай! Если бы там был я! Какая возможность похитить английского короля и на быстроходном кораблике умчать его в Бостон заложником американской свободы! Ну, а ты что сделал? Неужели так просто стоял и смотрел на него?

– Дурные мысли меня, правда, смущали, капитан, но я с ними справился. А к тому же король обошелся со мной по-хорошему, как честный человек. Да воздаст ему бог за это. Но я еще прежде отогнал от себя искушение.

– А! Наверное, прикидывал, не приколоть ли его. И очень хорошо, что передумал. Это была бы порядочная гнусность. Никогда не убивай королей, а только похищай их. Королю больше пристало быть краденым конем, чем падалью. Во время этой вот моей экспедиции я собираюсь посетить земли графа Селкирка,[67]67
  Граф Селкирк. – Гамильтон (позже Дуглас) Данбар, граф Селкирк (1722–1799) – глава судебной и исполнительной власти в шотландском графстве Киркудбрайт. Поль Джонс действительно намеревался захватить его заложником.


[Закрыть] доверенного советника и любимого друга Георга Третьего. Но я не дам и волоску упасть с его головы. Когда я заполучу его к себе на борт, он займет здесь лучшую каюту и я для него обобью ее атласом. Я буду угощать его вином и вести с ним дружеские беседы; отвезу в Америку и введу его сиятельство в лучшее тамошнее общество. Только во время визитов его будут сопровождать два стражника, переодетые лакеями. Ибо не забудь, что граф будет выставлен на продажу – за такой-то выкуп. Другими словами, к кафтану знатного вельможи лорда Селкирка будет пришпилена его цена, как у любого раба на аукционе в Чарлстоне.[68]68
  …как у любого раба на аукционе в Чарлстоне. – Чарлстон – столица Южной Каролины, центр работорговли.


[Закрыть] Однако, любезный мой обладатель русой гривы, ты каким-то образом ухитряешься выведывать все мои секреты, хоть при этом и рта не раскрываешь. Твоя честность – это магнит, который притягивает мою откровенность. Но я рассчитываю на твою преданность.

– Я буду надежным сундуком для ваших планов, капитан Поль. Сколько бы вы их мне ни доверили, до них никто не доберется, если вы сами не отомкнете замка.

– Хорошо сказано. А теперь ложись, это тебе необходимо. Спокойной ночи, червонный туз.

– Это больше подходит вам, капитан Поль, тому, кто в одиночестве возглавляет колоду.

– В одиночестве? Да, конечно: главная карта не может не быть одинокой, дорогой мой козырь.

– И снова я верну эти слова по принадлежности. Это вам быть козырным тузом, капитан Поль! И пусть никто никогда вас не побьет. Ну а меня – двоечку там или троечку в хвосте вашей масти – заберет любой валет или король, как это уже не раз бывало.

– Ну-ну, мой милый, никогда не пророчь другому судьбу лучше, чем самому себе. Но в усталом теле и душа устает. В постель, в постель! А я поднимусь на палубу и распоряжусь, чтобы на твою колыбельку поставили побольше парусов.

И они расстались до утра.