Текст книги "Казанова"

Автор книги: Герман Кестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Четырнадцать дней подряд Казанова не слышал ничего нового. Шарпийон каждый день ходила в тюрьму, чтобы там пообедать с матерью и теткой. Она обежала полгорода ища деньги для залога, чтобы выпустить из заключения треx сестер. Гудар предлагал свое посредничество. Он рассказал Казанове, что Шарпийон объявила Казанову чудовищем, ни за что она не пойдет к нему и не станет просить, чтобы их освободили. Как признает Казанова, она показала больший характер, чем он.

Как-то утром к Казанове смеясь вошел Эдгар и отсчитал ему семь тысяч франков за векселя Аугспургер-Шарпийон в обмен на квитирование и расписку. Смеясь, он признался, что сам влюбился в Шарпийон. Казанова предостерег его: эта женщина только обманет его.

Однажды вечером Казанова вернулся домой в роскошном праздничном костюме с большого бала у Корнелис в честь наследного принца Брауншвейгского. Едва он въехал на свою улицу, он услышал голос: «Доброй ночи, Сенгальт!». Он высунул голову наружу, чтобы ответить. Он увидел, что его коляску окружили люди с пистолетами. Один из них воскликнул: « Именем короля!».

Они хотели увести его в Ньюгейскую тюрьму. Так как он и даже прохожие протестовали, они устроили его в одном из домов в Сити, где он ждал до утра; потом они повезли его к судье. Он сидел в конце зала и был слеп, с повязкой на глазах; это был Джон Филдинг, а не его брат Генри, знаменитый романист, как думал Казанова. Судья говорил с ним по-итальянски: «Господин Казанова из Венеции. Вы приговариваетесь к политическому заключению в тюрьмах Великобритании. Вы обвиняетесь в том, что хотели обезобразить прелестную женщину и два свидетеля подтверждают это. Эта женщина требует защиты от суда. Поэтому вас посылают на остаток жизни в тюрьму».

Казанова протестовал. Он никогда не поднимал руки на женщин, он никогда не поднимал руки на эту Женщину. Свидетели фальшивые. Он давал мисс Шарпийон лишь доказательства своей нежности.

Судья заявил, что в этом случае он должен представить двух горожан, двух домовладельцев, которые внесут залог в двадцать гиней. Потом он может идти домой. До того его отведут в Ньюгейт, худшую тюрьму Лондона. Толпа заключенных, среди них те, кого должны повесить на этой недели, встретила его насмешками и криками. Он пошел в одиночную камеру. Через полчаса его снова повели к судье. Пришли его виноторговец, и его портной, чтобы поручится за него. В нескольких шагах от него стояли Шарпийон со своим адвокатом, Ростам и Гудар.

Казанова пошел домой «после самого нудного для своей жизни, смеясь над своими неудачами».

Казанова пишет: «Первый акт комедии моей жизни был окончен. Второй начался на следующее утро».

Глава девятнадцатая
Второй акт комедии – и третий

Но мы помним, что мы живы! Радуйтесь, друзья мои. Я прошу Вас! Я был когда-то таким же, как вы!

Петроний Арбитр, «Пир у Тримальхиона»

Этот злосчастный подсудимый Высокого суда Венеции ходит и ездит везде, чувствуя себя в безопасности, он высоко держит голову, он отлично снабжен. Он принят во многих хороших домах… Этому человеку самое большее сорок лет, он высокого роста, блестяще выглядит, силен, у него смуглая кожа и живые глаза. Он носит короткий парик каштанового цвета. Говорят, что у него мужественный и ценный характер. Он много говорит о своем поведении, показывает образованность и мудрость.

Бандьера, венецианский резидент в Анконе, на Совете Десяти, 2.Х.1772, когда Казанове было 47 лет

Каждого характеризует его сердце, гений и желудок.

Князь Шарль де Линь Казанове

Матери местечка жаловались, что Казанова на всех их маленьких девочек наводит помрачение.

Мемуары Шарля де Линя

Tota Europa scit me scire scribere.

Вся Европа знает, что я умею писать.

Казанова, латинское письмо неизвестному, 1792.

Как и во многих комедиях мировой литературы, первый акт был самым лучшим. Казанова с блестящим разумом и экстравагантным мужеством исследующий самого себя, точно понял и недвусмысленно выразил, что тот Казанова, которого он сотворил своим существованием и своим сочинением, что тот Казанова, который стал легендой, тот молодой, тот единственный или по меньшей мере первый, великий Казанова на самом деле утонул тогда в Лондоне у Вестминстерского моста, но не в Темзе и ее «совсем особенной воде», а скорее в море времени, чтобы таким сияющим вынырнуть снова в меняющихся волнах будущего.

Человек, выглядевший господином, когда нагой шевалье танцевал под музыку слепцов с двумя нагими девушками, был в свои 38 лет не старым, а еще вполне боеспособным, но это был уже другой человек.

Любящим и влюбленным он оставался всю жизнь. Авантюристом он остался даже в замке Дукс, когда десять или тринадцать часов подряд писал историю своих приключений. Старым этот неистощимый источник жизни не был никогда, даже когда он стал немощным, подагрическим, не покидающим постели.

Но он точно знал и недвусмысленно выразил: очарование изменило ему уже тогда в Лондоне на Вестминстерском мосту. Его покинула уверенность всегдашнего победителя. Банкротство следовало за банкротством. Все обманывали его, который в молодости обманывал всех. Тот, кто менял профессии в шутку и в своем расцвете не имел ни одной, стал приживалой и выпрашивал место, пока в старости не нашел видимость места. Неудачи больше не кончались. Где же его знаменитое счастье? Что сделалось с судьбой, за которой он следовал? Боги забыли его. Болезни, отказы молодых женщин, аресты учащались. Деньги не катились больше так царски и наконец совершенно иссякли. Карты слушались плохо или совсем не слушались цепенеющим пальцам. Шпага еще сверкала, но на знаменитую дуэль с Браницким он должен был хорошо уговорить себя, и когда ее счастливо выдержал, то двадцать месяцев подряд носил руку на перевязи, знак дуэли, свидетельство славы.

Женщин теперь надо будет покупать, теряя в качестве. И все чаще он рассказывает сказки. Лишь слово еще слушается его, и перо повинуется ему все лучше и быстрее, неистощимое, как слово.

Революция внутри человека чаще всего не дает видимых следов. Он был другим Казановой после проигранной войны с Шарпийон, но он был и тем же самым Казановой. Все стало другим, все было как прежде. Он был счастлив, он был несчастен, он смеялся, он плакал, женщины и игра, приключения и литература, та же рутина, тот же поток слов и совершенно другое ощущение жизни, новое чувство самого себя.

Казанова купил попугая и с большим терпением научил его говорить: «Шарпийон еще большая шлюха, чем мать». Негр Жарбо все дни предлагал птицу на бирже за пятьдесят луидоров. Пол-Лондона смеялось над умной местью, пока любовник Шарпийон не подарил ей птицу.

В театре он встретил красивую Сару де Муральт с отцом и матерью. Она еще помнила шутку в постели Дюбуа. Ее отец, Луи де Муральт, швейцарский резидент в Лондоне, был в долгах, и менял жилище каждый день. Казанова заплатил судебному исполнителю, взял все семейство в свой дом, предложил кредит на поездку, и сорвал пять минут любви с семнадцатилетней Сарой в комнате, которую отец покинул на пять минут. Он просил ее руки и был отвергнут. Пассано оклеветал его де Муральту. Он хотел любить Сару авансом, но был отвергнут. Неужели у него больше нет успеха у молодых женщин: после Марианны Шарпийон – Сара де Муральт? «Я пришел к выводу, что мои ласки не нравятся им больше.» Он начинает презирать себя, потому что его любовью пренебрегают, и пишет с обнаженной яростью: «Мы, люди, не значим друг для друга ничего». Какое признание знаменитого любовника!

Одна немецкая графиня, которая искала в Лондоне возмещения военных убытков своего ганноверского имущества, возникших по причине британской армии, и впала в долги, не только сама улеглась в постель, но разослала пять прелестных молодых дочерей за деньгами к кавалерам, невзирая на то, что девушкам придется уплатить пагубную цену. Казанова купил девушек по двадцать пять гиней за штуку, а когда мать посадили в долговую тюрьму, освободил ее, взял семейство в свой дом, спал со всеми пятью, истощив свое состояние и себя. Через месяц у него не было больше денег, не было украшений, не было кредита, а было 400 гиней долгов. Он не платил ни за стол, ни за виноторговцу, для экономии обманывал своего негра Жарбо, продал свой орденский крест, чтобы смочь уплыть морем в Лиссабон, отказался от своего дома, взял комнатку подешевле и к несчастью взял фальшивый вексель фальшивого барона по имени Стенау, от любовницы которого он получил венерическую болезнь. Банкир Ли объяснил ему, что вексель фальшив, и дал ему 24 часа для защиты. Стенау убежал на континент. Казанова должен был бежать в тот же день, ему грозила виселица. Он взял вексель на Альгаротти в Венецию, написал Дандоло, что он должен уплатить деньги Альгаротти, инкассировал вексель у какого-то еврея, продал портному золотое шитье от нового костюма, за десять фунтов освободил из долговой тюрьмы канатного плясуна по имени Датури и взял его в слуги на место обманутого Жарбе. Датури был его крестный сын, может быть сын настоящий, он лишь с трудом вспоминал мать Датури, вероятно у них была связь 21 год назад, вероятно она была «одной из тысячи моих возлюбленных.» Он шел по улице и упал, врач сделал ему кровопускание, и он бежал на континент. В Дюнкерке он встретил Терезу де ла Мер с шестилетним мальчиком, очевидно это был его сын. «Я смеялся над собой, что нахожу своих детей рассеянными по всей Европе.» В Турне он в последний раз видел графа де Сен-Жермена. Граф обещал излечить его от скверной болезни пятнадцатью пилюлями за три дня; Казанова предпочел обратиться к хирургу в Везале, которому потребовалось четыре недели. Едва излечившись, он наконец заполучил в постель Редегонду, красивую пармезанку.

В Вольфенбюффеле он провел «в третьей по счету библиотеке Европы» восемь дней, «которые причисляют к счастливейшим в жизни». Добродетель всегда имела для него большую привлекательность, чем грех. Он занимался переводом «Илиады».

В Берлине маршал Кейт посоветовал ему написать королю Фридриху II прошение на должность. Король назначил Казанове встречу в парке Сан-Суси в четыре часа, пришел с чтецом и борзой собакой, не снял шляпу перед Казановой, назвал его по имени и резко спросил, чего он желает. Пораженный грубым приемом, он не мог вымолвить ни слова. «Говорите! Разве вы мне не писали?» – «Да, сир. Но я все забыл в присутствии Вашего величества. Лорд Кейт должен был меня предупредить.» – «Он знает вас? Но о чем вы хотите говорить со мной? Что вы скажете о моем парке?» Фридрих II начал расспрашивать, не давая Казанове времени на ответ: о Версале и проблемах гидравлики, о венецианском флоте и теории лотерей Казальбиги, о боге, уравнениях вероятности и налоговых проблемах. Дуэль двух спорщиков или парад двух дилетантов? Внезапно Фридрих II остановился и смерил Казанову взглядом с ног до головы. «Знаете, вы очень красивый мужчина!» Три дня спустя Кейт сказал, что он понравился королю.

Через шесть недель Казанове предложили место воспитателя в новой кадетской школе для померанских юнкеров, с шестьюстами талеров и свободным коштом. Пять воспитателей на пятнадцать юнкеров должны всегда сопровождать их и появляться при дворе в костюме с галунами. Казанова пришел в заведение в элегантном костюме из тафты с украшениями. Кадеты были грязными двенадцатилетними мальчишками, воспитатели выглядели как слуги. Неожиданно пришел король с Квинтусом Ицилиусом и, как унтерофицер, начал бурчать над полным ночным горшком.

Казанова поехал в Курляндию с новым слугой, изолгавшимся лотарингцем по имени Ламберт, который лишь едва понимал математику, и с двадцатью дукатами, из которых половину он проиграл в Данциге. Когда в четверке он прибыл в Митау, у него в кармане еще оставались три дуката. На другое утро в салоне графа Германа Каузерлинга вследствие внезапной мысли он дал их красивой горничной как чаевые за чашку шоколада, так как никогда не мог противостоять своим причудам.

Когда герцогиня курляндская пригласила его на ужин и маскарад, он не знал как быть дальше. Но тут пришел меняла и предложил ему две сотни ранддукатов, если Казанова согласен вернуть их в Санкт-Петербурге в рублях. Казанова очень серьезно посмотрел на него и возразил, что ему нужно только сто, каковые меняла ему тут же отсчитал, причем Казанова написал ему перевод на петербургского банкира, которому едва ли кто дал на него рекомендацию. Меняла благодарил, а хозяин рассказал слуге Казановы, что все уже знают, как его хозяин дает горничным по три дуката чаевых. Таково было решение загадки.

У герцога Курляндии Бирона Казанова воодушевленно говорил о горных промыслах, тем более безудержно, так как специалистом не был. По просьбам восхищенного герцога Казанова обещал произвести четырнадцатидневную инспекционную поездку по пяти медным и железоделательным заводам в Курляндии. Он рекомендовал экономические реформы, строительство каналов, осушение долин, и получил двести дукатов плюс рекомендацию к сыну герцога, генерал-майору русской службы Карлу Бирону, которому Казанова понравился и который предложил ему свой стол, конюшню, развлечения, общество, кошелек и советы. В Риге Казанова узнал, что барон Стенау казнен в Лиссабоне.

15 декабря 1764 года на шестерке лошадей в пятнадцатиградусный мороз Казанова въехал в Санкт-Петербург. «Язык общения там, особенно среди обычных людей, бел немецкий.» На маскараде при дворе для пяти тысяч гостей он увидел царицу Екатерину II и продавщицу чулок из Парижа Барет. Он купил у крестьянина его четырнадцатилетнюю дочь как крепостную, одел ее, любил ее, бил ее «по русскому обычаю» и позднее оставил семидесятилетнему итальянскому архитектору. Ему было сорок лет и он чувствовал себя прекрасно, хотя уже опускался.

В мае 1765 года он поехал в Москву и за восемь дней увидел все: фабрики, церкви, памятники, музеи, библиотеки – и страдал от геморроя. Он ездил в Царское Село, Петергоф и Кронштадт, «потому что в чужой стране надо видеть все». В Летнем Саду он разговаривал с царицей Екатериной II. Граф Григорий Орлов шел перед ней. За ней следовали две гоф-дамы. Она, смеясь, спросила его, нравятся ли ему статуи в парке. (Статуя молодой женщины была подписана «Сократ», старика – «Сафо».) Казанова хвалил Фридриха II, но порицал его за то, что он не дает никому говорить. Казанова сказал, что не любит музыку, так как слышал, что про царицу говорили, что она ее не любит.

Граф Панин посоветовал ему искать новых встреч с царицей, он ей понравился, может быть он найдет службу. Казанова не знал, к чему он лучше пригоден. Его второй разговор с царицей шел о конных праздниках, Венеции, ее климате, о календарях и Петре Великом. На третьем разговоре царица, а на четвертом – Казанова, демонстрировали свои знания календарных проблем, причем она упрекала венецианцев в склонности к азартным играм.

С актрисой Вальвиль Казанова доехал до Кенигсберга, где она взяла себе его слугу-армянина, которому Казанова задолжал сто дукатов. Для этого Казанова одолжил ей пятьдесят дукатов.

В Варшаву он приехал в конце октября 1765 года и посещал воевод и князей. У князя Адама Чарторыйского Казанова встретил короля Станислава-Августа Понятовского, который в Париже был другом мадам Жоффрен, освободившей его из долговой тюрьмы Форт-л'Эвек, а в Санкт-Петербурге стал любовником Екатерины, посадившей его на польский трон.

Так как у Казановы больше не было денег на театральных красавиц и игру, он пошел в библиотеку епископа киевского и штудировал польскую историю; документы были на латыни. Несмотря на большую экономию через три месяца он был в долгах. Из Венеции он получал ежемесячно пятнадцать дукатов. Коляска, жилье, слуги, хорошая одежда, Заира и die Bapet требовали больше. Он был в нужде, но не хотел никому открываться. Удача должна сама позаботиться о нем, удача была его единственным качеством.

Он обедал у мадам Шмидт,подруги короля, который приходил поговорить о Горации. Казанова пишет следующее: «Тот, кто при короле молчит о своей бедности, получает больше того, кто говорит о ней.» На следующий день на мессе король дал ему сверток с двумястами дукатов и сказал: «Благодарите Горация!»

Бинетти танцевала в Варшаве. Один из поклонников, Ксавьер Браницкий, друг короля, великий маршал Польши, пришел в театральный гардероб, когда Казанова был у нее. Казанова поклонился и пошел к Касаччи. Браницкий пошел за ним и назвал трусом. Казанова гордо посмотрел и схватился за рукоятку шпаги. Несколько офицеров были свидетелями. Едва он повернулся, как за собой услышал, что он – венецианский трус. Перед театром, возразил он, венецианский трус может убить храброго поляка. Он напрасно ждал четверть часа. Он написал вызов, который кронмаршал принял. Браницкий и Казанова выстрелили одновременно. Пуля задела живот Казановы и вышла через левую ладонь. Казанова поразил Браницкого между ребер. Спутники Браницкого хотели убить Казанову, если бы Браницкий не отозвал их. Казанова скрылся в монастырь (Rekollektenkloster). Три польских врача хотели вначале ампутировать кисть, а потом и всю руку, грозила гангрена. Казанова прогнал хирургов. Когда противники вылечились и помирились, Казанова ходил из салона в салон и ездил по всей Польше до Лемберга, Подолии и Волыни, рассказывая, наконец, вместо «Бегства из-под Свинцовых Крыш» новое героическое деяние «Дуэль с кронмаршалом». Это вызвало в Европе сенсацию, напечатанную во многих газетах, в «Фоссише Цайтунг» в Берлине, в «Винер Диариум», в «Паблик Эдвертизер», в «Кельнише Цайтунг», во французских и итальянских листках, и стало темой писем современников. До написания мемуаров Казанова изобразил дуэль с Браницким в «Opuscoli Miscellanei» 1780 года. (Джуз. Поллио перепечатал сообщение: «Il Duello, episodio autografico»; на французском: книга II, «Pages Casanoviennes»).

Но когда Казанова возвратился в Варшаву, король приказал покинуть город в восемь дней. Мадам Жоффрен прибыла в Варшаву и рассказывала каждому, что в Париже Казанова повешен in effigie, что он убежал с кассой лотереи Военной Школы и путешествует по Италии со странствующей труппой. Казанова написал всем друзьям срочные письма о деньгах и поехал с красивой женщиной через Бреслау до Дрездена, где выпросил ей место гувернантки у какой-то баронессы, которую Казанова посетил первый раз в жизни. Не хотите ли стать моей гувернанткой, говорил Казанова, вначале в шутку, потом серьезно, и отвязался от Матон в Дрездене, когда открыл, что она заразила его постыдной болезнью.

«Я жил тогда», пишет он, «не меняя свои привычки, и намеренно не думая над тем, что я уже больше не молод и на любовь с первого взгляда, которая так часто выпадала мне на долю, больше нельзя рассчитывать… Я хотел быть любимым, это было моей идеей фикс.»

В Дрездене он занял весь первый этаж отеля «Сакас». Он посетил свою мать, брата Джованни с женой-римлянкой Терезой Роланд, и сестру – жену Петера Августа. Матон, с которой он жил в отеле, заражала офицеров дюжинами. Тогда он поехал на Лейпцигскую ярмарку и к неудовольствию всего семейства привез возлюбленную Кастельбажака в отель в Дрезден. Кастельбажак тотчас призналась, что она заразилась и он должен вначале ее вылечить, прежде чем лечь с нею.

Он хотел в Португалию, он всегда хотел в Португалию, в Лондоне и Варшаве, в Дрездене, Вене и Париже. Но до сих пор он не видел Лиссабона.

С Кастельбажак он поехал в Вену. Полиция императрицы Марии-Терезии выслала вначале Кастельбажак, которая уехала на свою родину в Монпелье, а потом и самого Казанову, за шулерство, говорит венский полицай-президент граф Шраттенбах, из-за тринадцатилетней «дочери» Поччини, говорит Казанова. Милая малышка пришла однажды в его дом, читала уместные и неуместные латинские стихи и дала свой адрес. Несмотря на свои сорок два года и жизненный опыт, он пошел туда и застал Поччини с двумя славонскими разбойниками, которые отняли у него кошелек. Казанова пошел домой и лег в постель в отчаяньи. Его вызвали в полицию. Казанова записал свое злое приключение. Шраттенбах смеялся ему в лицо. Известно, почему он выслан из Варшавы. Его знают. Он играет в фараон краплеными картами и мечет обоими руками: при этом его левая рука все еще была на повязке. Однако графиня Сальмур уже говорила ему без обиняков, что девять месяцев после дуэли все еще носить руку на повязке это шарлатанство. Домой Казанова шел пораженный. «Ограбленный, обруганный негодяями всех сортов, не в состоянии уничтожить ни того, ни другого, подозреваемый юстицией в преступлениях… Моя левая рука затекала без повязки. Только через двадцать месяцев после дуэли она зажила полностью.»

Но в Аугсбурге, пишет он, он жил игрой, и «я думал так же над тем, как мне добыть возлюбленную; что за жизнь без любви?» Дважды или трижды в неделю он обедал с графом Ламбергом.

Из Спа он написал принцу Карлу Курляндскому и обещал за сто дукатов безошибочный рецепт, как получить камень мудрости и делать золото. Когда принца посадили в Бастилию, это письмо вместе с другими бумагами попало в ее архив и после разрушения Бастилии было напечатано вместе с другими редкостными документами («Memoires historiques et authetiques sur la Bastille») и переведено на немецкий и английский. Опиц пишет в 1790 году Ламбергу, что «Journal de Paris» говорит при этом «о знаменитом авантюристе Казанове». 1 января 1798 года, как пишет Казанова, он решил включить в свои мемуары это компрометирующее письмо.

Казанова поехал в Мангейм и напрасно хлопотал о должности. Он поехал в Кельн и посетил бургомистершу, Милли отказала ему в сватовстве. Он пришел в редакцию «Кельнише Цайтунг», сказал: «Я – авантюрист Казанова!» и побил редактора Жакмота, который в газете назвал его авантюристом.

В его гостиницу въехали маркиз дон Антонио де ла Кроче с женой, камеристкой, двумя секретарями и двумя лакеями. Это был старый шулер Кроче. Он похитил Шарлотту де Ламотт из монастыря в Брюсселе, она была на шестом месяце, блондинка семнадцати лет с прекрасными манерами. Казанова пылко влюбился в беременную Шарлотту, как он уже влюблялся в беременную Джустиниану Вини. Он не понимал, что видели столь многие прелестные молодые женщины в грубом мошеннике Кроче, который не был ни красив, ни умен. Кроче потерял в игре свои последние деньги, всю одежду, драгоценности и украшения Шарлотты, которая продолжала любить его как ангела. Когда у него больше ничего не осталось, он вышел с Казановой за городские ворота Спа. Он пойдет пешком в Варшаву и оставит ему свою жену. Казанова ведь молится на нее, он должен позаботиться о ней и уехать с ней в Париж. У него только три луи серебром. И обливаясь слезами, Кроче ушел без плаща, в одной рубашке, в шелковых чулках, в красивом бархатном костюме цвета зеленого яблока, с тросточкой в руках.

Казанова любил Шарлотту как отец. Кроче часто рассказывал ей о женщине из Марселя, которую Казанова увел и чье счастье он устроил. Но Шарлотта говорила, что если Кроче жив, она любит только его. Часами Казанова держал ее в своих объятьях, но лишь целовал ее глаза. Их отношения обладали чистотой первой любви.

В Париже он остановился с ней в отеле «Монморенси». Париж был словно новый мир: новые улицы, новые знакомства, новые связи, новые вкусы, новые актрисы. 17 октября 1767 года Шарлотта родила мальчика, которого отдали кормилице Ламарр в воспитательный дом, где он умер через тринадцать дней. 26 октября на руках Казановы умерла Шарлотта. Даже в старости он плачет, когда описывает эту сцену. Едва ее предали земле, он получает от Дандоло сообщение о смерти Брагадино. Двойная потеря жестоко поражает его. Три дня он остается в доме брата Франческо. Историю этих двух покинутых возлюбленных Кроче долго считали сказкой, одной из новелл Казановы. Но Эдуард Мейналь нашел записи о рождениях и смертях в 83 регистре подкидышей Парижа с именами отца, матери, кормилицы и точными датами, которые полностью совпадают с именами и датами Казановы.

На пути в Португалию он хотел побывать в Испании и вооружился множеством наилучших рекомендаций. Но вдруг на концерте он услышал позади как молодой человек говорит: «Казанова стоил мне по меньшей мере миллион, который он украл у моей тетки д'Урфе.» Казанова обругал его, вышел и долго ждал напрасно, что молодой человек ответит на вызов.

Когда два дня спустя он обедал у брата Франческо, пришел посланник короля и дал Казанове бумагу с подписью «Луи», где ему предписывалось покинуть Париж в двадцать четыре часа и Францию через три недели. Это было знаменитое леттр-де-каше. Друзья племянника д'Урфе предотвратили таким способом его дуэль с Казановой. 20 октября 1767 года при лунном свете он покидал прекраснейший город Париж. Европа становилась тесной. «Я наслаждался полным здоровьем, но мое жизнеощущение было совершенно иным… Я потерял все свои источники помощи; смерть сделала меня одиноким; я был уже в своих собственных глазах господином определенно пожилым. В этом возрасте уже мало думают о счастье, а о женщинах и того меньше.»

В Испании ему так сильно не понравилась война всюду присутствующей Святой Инквизиции против свободного разума, против книг и против штанов с разрезами, что он объявил испанскую революцию необходимой. Перед Мадридом таможенники конфисковали две его книги: «Илиаду» и Горация. Министр Аранда сказал: «Что же вы хотите в Испании?» В сорок три года он выучил фанданго, «сладострастнейший танец мира», и начал любовную связь с доньей Игнасией, дочерью настоящего благородного холодного сапожника.

Ночью он посетил другую прекрасную соседку, которая нежно обняла его, откинула полог постели, там лежал труп ее неверного любовника, которого она убила. В залог любви Казанова должен был спровадить этот труп. (Эта история стоит лишь в издании Бузони.)

Из-за того что он прятал оружие в своей комнате и был выдан слугой инквизиции, полицейские чиновники вытащили его из дома дворцового художника и кавалера Рафаэля Менгса, чтобы привести в гнусную тюрьму Буэн Ретиро, куда обычно бросали только галерных каторжников. Казанова написал Аранде и некоторым другим грандам неистовые огненные письма и был выпущен. Согласно своим привычкам он оставлял копии своих писем, эти копии можно во множестве найти в Дуксе.

Его судьба так же редкостна, как он сам. Кавалер Менгс пригласил его жить в своем доме. Министр принимает его, то же делают и гранды. Что других разбивает, то для Казановы становится тропой удачи. Он затевает бойкую фабрикацию прожектов. Для колонистов из Швейцарии он подыскивает Сьерру Морену – родину дон Кихота! Казанова набрасывает программу поднятия их духа и морали. Он приносит министру готовый план табачной фабрики в Мадриде. В Испании слишком много праздношатающихся, цыган, гитаристов и нищенствующих монахов? У Казановы есть план внутренней колонизации. Между делом он пишет текст оперы, посещает Толедо и бой быков, порывает с Менгсом, спит с доньей Игнасией, сам выдает Великому Инквизитору свои фривольные крайности, чтобы не быть выданным кем-то еще, общается с шулерами и смертельно оскорбляет своего лучшего друга в Испании, секретаря посольства Венеции в Мадриде графа Мануцци, любимчика посла и сына шпиона инквизиции Джам Батиста Мануцци, того самого, который своими уловками с гадальными книгами Казановы выдал его в лапы инквизиции и привел под Свинцовые Крыши.

Казанова разболтал все тайны своего друга Мануцци какому-то шулеру, что Мануцци мнимый граф, что посол является женой Мануцци, и т.п. Шулер за сто цехинов доказал Мануцци, что его будто-бы друг Казанова является его врагом. А Казанова стыдился знакомства с Мануцци, и еще больше самого себя за гнусное предательство, неблагодарность и болтовню. Мануцци «посоветовал» ему исчезнуть из Испании. Кроме того, у Казановы больше не было ни монетки. В Португалию он не хотел, «так как не получал больше писем». Он уже хотел продать часы и табакерку, когда книготорговец из Генуи занял ему семнадцать сотен франков, которые Казанова не вернул. Он собирался в Константинополь, чтобы сделать там свое счастье, без того чтобы стать мусульманином.

В Валенсии он встретил танцовщицу из Венеции Нину Бергонци, «красивую, как Венера, испорченную, как Сатана», которая содержалась графом Рикла, генерал-капитаном Каталонии, и более или менее открыто терпела Казанову. Она пригласила его в Барселону, он приходил к ней каждый вечер после десяти, когда уходил ее любовник. 14 ноября 1768 года он пришел к Нине и нашел там мужчину, продающего ей миниатюры – это был Пассано. Казанова велел ему убираться. Пассано сказал: «Ты будешь раскаиваться».

Когда на следующий вечер около полуночи Казанова выходил от Нины, на него во тьме напали двое, он закричал: «Убийцы!», ранил одного, потерял шляпу и с окровавленной шпагой пришел к своему швейцарскому хозяину, который посоветовал немедленно бежать. Казанова улегся в постель и на рассвете, несмотря на предъявленный паспорт, был заключен в цитадель, а через четыре дня – в подземную тюрьму, нору, где он не получал ни бумаги с карандашом, ни лампы, ни приличной еды. Находясь сорок два дня в этой норе без книг и источников, как он хочет заставить поверить читателей, он пишет книгу в защиту венецианских порядков «Confutazione…» против работы Амелота де ла Уссе, сатиры на Венецию, которой Уссе каялся, сидя в Бастилии. Позднее Казанова сам создал еще более острую сатиру на республику Венецию в своем «Иксомероне». Кроме нападок на Уссе, «Confutazione» содержит аналогичные нападки на Вольтера и сотни отступлений от темы; мастер отступлений в жизни, в любви и в литературе любил отступление от основного пути почти так же сильно, как и распутство.

28 декабря 1768 года Казанова был освобожден с приказом в течении трех дней покинуть Каталонию. Не поэтому ли он не мог больше мечтать о Константинополе? Не чудо, что от таких душевных потрясений он получил в Аи воспаление легких, которое привело его на край могилы. Он излечился благодаря заботам женщины, которую ни он, ни хозяин, ни врач не звали, и которую не знал никто.

В гостинице он встретил паломника, около двадцати пяти лет, небольшого и хорошо сложенного, и красивую паломницу с распятием в шесть дюймов в руках. Паломника звали Бальзамо. Десять лет спустя Казанова видел его в Венеции; его звали Калиостро или граф Пеллегрини и красивая женщина все еще была с ним. Казанова посоветовал ему ехать в Рим, где его заключили в тюрьму, а его жену заперли в монастырь. Казанова описал Калиостро в памфлете «Soliloque d'un penseur» («Одинокие размышления мудреца»), Прага, 1786.

Маркиз д'Аргенс, друг Фридриха II, подарил Казанове свои сочинения и не советовал ему писать мемуары. Правду нельзя высказать. Казанова знал, что правда – это центральная проблема мемуаристов, да, вероятно, и всей литературы.