Текст книги "Стеклянная западня (сборник)"

Автор книги: Герберт В. Франке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

Мортимер: Не знаю.

Ван Стейн: ОМНИВАК однозначно говорит «нет».

Мортимер: Тогда почему вы еще занимаетесь наукой?

Ван Стейн: Не вижу причин, почему мы должны перестать это делать.

Конечно, все в меньшей степени те знания, что мы получаем в результате своих экспериментов, пригодны для использования. Но это вовсе не означает, что когда-нибудь мы снова не продвинемся вперед в областях, из которых кое-что, а возможно, даже и очень многое, окажется весьма полезным.

Мортимер: Что бы это могло быть?

Ван Стейн: Есть масса вопросов, на которые мы не знаем ответов, некоторые из них ты задал. Например, каково назначение человека. Куда мы должны вести его? Должны ли мы оставить его таким, какой он есть, или должны попытаться усовершенствовать? Для этого есть немало средств – евгеника, генное программирование, хирургия, углубление чувств с помощью лекарств.

Пока мы поставили простую задачу – свести к минимуму боль и страдания. Но очень может быть, жизнь без забот – не такое уж благо для человека.

Возможно, именно заботы и направляют его к совершенству.

Мортимер: Что вы имеете в виду? У вас есть конкретные примеры?

Ван Стейн: Ну конечно. Возьмите хотя бы нашу новую коммуникационную систему. Давно уже стало возможным замораживать организмы, замедлять их обмен веществ настолько, что они могут длительное время существовать не старея. И при этом, как известно, можно поддерживать деятельность мозга.

Нужно лишь следить за тем, чтобы сопротивление ионов в синапсах не становилось слишком сильным – энергии даже пониженного обмена веществ вполне достаточно, чтобы вызвать слабое электрическое возбуждение нервных волокон. Люди могли во время сна оставаться в сознании, к примеру, продолжать думать в нормальном темпе. Одновременно, правда, они были отключены от любого информационного влияния, они не могли задавать вопросов, или, точнее говоря, не получали никаких ответов. Они были изолированы, и по истечении определенного времени их контроль за мышлением более не функционировал. Их мысли перемешивались, они впадали в мир фантазии, в мир сюрреализма, из которого они лишь с трудом, а иногда и вообще не могли выбраться. Поэтому не имело смысла, даже было вредным поддерживать их в таком состоянии.

Но ныне мы уже достигли определенных успехов в экстрасенсорных переносах. Я имею в виду обмен информацией, который происходит без помощи голосовых связок или других органов, служащих той же цели, без помощи глаз или ушей. Правда, для этого необходимо пунктировать проводками нервные волокна сквозь черепную крышку, а это очень тяжелая и неприятная манипуляция.

С другой стороны, существует еще один, более благоприятный способ.

Мыслительные процессы – электрической природы, и, следовательно, они создают электрические переменные поля. Токами мозга занимаются уже давно, но то, что мы принимали, было импульсами вторичного характера, а именно импульсами снабжения энергией для непосредственного мышления. Мы пробовали их отфильтровать, и когда нам это удалось, стало совсем не трудно с помощью модуляторов и антенны направить их в другой мозг. Самой сложной оказалась проблема фокусировки – необходимость запеленговать то место, которое должно служить приемником или передатчиком. Но мы справились и с этим.

Мортимер: Мозговой фокус?

Ван Стейн: Да! Как видишь, и в последние десятилетия сделаны открытия, которые были практически использованы.

Мортимер: Использованы в преступных целях!

Ван Стейн: Ты называешь преступным обращение с асоциальными заговорщиками? Можно спасти жизнь других людей, если мы сумеем вовремя узнать об их намерениях. Или ты имеешь в виду обезличивание? Мы удаляем по каким-либо причинам неблагоприятно скомбинированные информации и заменяем их новыми, взятыми из накопителя, из модельного мозга. Возникает новая, социально ориентированная личность. Что в этом плохого? Ведь раньше вырожденцев убивали.

Мортимер: Возможно, вы правы. Но где же поступательное развитие, движение по пути к чему-то более высокому?

Ван Стейн: Как раз к этому я и перехожу. Разве ты не ощущаешь, какой существенный шаг вперед можно сделать, если соединить множество людей в процессе мышления высшей категории? Возможно, здесь заложено нечто такое, что приведет нас к высшей и доселе неизвестной ступени биологической организации. Я говорю – возможно, ибо здесь я нахожусь вне науки. Вероятно, когда-нибудь мы сможем точно ответить на эти вопросы. Сегодня это еще невозможно, и нам придется еще немного подождать, прежде чем начать действовать.

Мортимер: Такова, значит, причина, по которой проводятся научные исследования?

Ван Стейн: Не только она – во всяком случае, это одна из многих.

Истинная причина в том, что мы считаем это своим долгом. Может быть, наш труд не принесет заметного результата, может, когда-нибудь однажды он ничем не кончится и все уйдет в песок. Но до этого еще далеко. Пока что белые пятна на карте наших познаний еще велики. Каждый шаг в неведомое открывает перед нами новые возможности видения. И все более волнующим представляется то новое, что получается в результате.

Мортимер: Мозговой фокус. Инструмент умственного насилия.

Ван Стейн: Давайте не будем намеренно извращать слова друг друга! Я говорил сейчас не о пригодном для использования знании, а о существенном расширении нашего горизонта, расширении, которое позволит нам более осмысленно воспринимать вещи вокруг нас.

Мортимер: Вы имеете в виду людей, чьи потаеннейшие мысли вы сейчас можете подслушивать?

Ван Стейн: Вот это как раз невозможно – как мы теперь знаем, человек способен запереть свои мысли, для этого нужно лишь немного опыта. Но возьмем животных! Что мы знали до последнего времени об их образе мышления, об их чувствах, ощущениях, их сознании? Сегодня можно узнать все это. Мы не только подслушивали их – мы закладывали также человеческую информацию в свободные ячейки памяти в мозгу животного и таким образом смогли проводить эксперименты.

Мортимер: Люди в животных, как Бараваль во мне.

Ван Стейн: Примерно так. Мы также закладывали информацию, которой располагали животные, в человеческий мозг – животное в человеке, как ты сказал бы. Но я тебе могу признаться, что благодаря этому мы многому научились – тому, в частности, что ценно с этической точки зрения. Мы знаем теперь, как животное страдает и отчего оно страдает. Нам известна интенсивность его чувств – она сильнее, чем мы предполагали. Кто участвовал в таких экспериментах, никогда уже не сможет обходиться с животным жестоко. Но никогда не станет и видеть в нем игрушку, предмет забавы, что не менее жестоко, так как нарушает природную систему инстинктов. Здесь сердечность тоже не приводит к желанному результату.

Мортимер: Что меня интересует еще, так это ваш статус в государстве.

Вы, как ученый, явно занимаете особое положение. Соотносится ли это с равномерным распределением радостей и страданий?

Ван Стейн: Соотносится! Разумеется, наши занятия несколько иного рода, чем у прочих людей, интересы которых ограничиваются боксом, жизнью телезвезд, играми и развлечениями. Но наша задача – быть в курсе интересов общества. Мы – управляющие тысячелетним Знанием.

Мортимер: Но вы образуете замкнутую группу в государстве, группу с особыми правами и привилегиями. Кто у вас становится ученым?

Ван Стейн: Здесь действительно есть известная проблема. Раньше просто выбирали людей с чрезвычайно высокой квотой умственного развития и готовили для науки. Сегодня мы можем каждого превратить в гения…

Мортимер: Почему же вы не делаете этого?

Ван Стейн: Мир, состоящий из одних гениев, был бы обречен на гибель.

Гениальность рядовое существо может переносить лишь в крайне разбавленной дозе. И все же – мы повышаем умственные способности у некоторых; с помощью учебных программ, внушения и тому подобного мы ведем их к пику интеллектуальной эффективности. Для этого мы можем выбрать в буквальном смысле любого.

Мортимер: И вы сами определяете, кто имеет право вкусить счастья?

Ван Стейн: Думаете, мы действительно счастливее других? ОМНИВАК рассчитал и это: мы к ним не относимся.

Мортимер: Это все, что я хотел у вас узнать. Благодарю вас.

17

… Прошел год. Они все еще находились в зоне обстрела из лазерных пушек, но теперь опасное для жизни облучение им уже не грозило. Корабль двигался со скоростью, какой еще никому до сих пор достичь не удавалось, всего несколько миллионных долей секунды отделяли их от рубежа световой скорости. Гамма-излучение казалось сейчас безобидным светом. Мельчайшие частицы, отражая его, искрились, как снежинки. Лучевые импульсы двигались едва ли быстрее, чем они, – словно их постоянные попутчики, мощные световые столбы двигались рядом с кораблем, порой они удалялись от него, но иногда подходили совсем близко. Теперь уже не требовалось выполнять маневры расхождения, чтобы уйти от этого света, корабль двигался строго по прямой.

Доктор Цик счел необходимым обследовать всех, кто находился на борту.

Они сбросили ускорение на одно g, и врач, который сам автоматически тут же пришел в нормальное состояние, сделав инъекции, стал следить за тем, как проходит у остальных критическая фаза возвращения к жизни.

… На первой же личной встрече предстояло обсудить дальнейшие шаги.

Гвидо пригласил на пост управления ван Стейна. Были вызваны также главный инженер Оль-сон – от имени мятежников и Деррек – от группы ученых. Мортимер пришел без приглашения. На экранах они увидели окружающее их корабль пространство. Оно выглядело странно. Все поле зрения было разделено на сферические зоны, расположенные вокруг корабля – они напоминали кованые обручи, стягивающие бочку. Ось симметрии всех этих сферических зон совпадала с направлением движения корабля. Сферы эти были ярко окрашены во все цвета радуги. Если приглядеться, то можно было заметить, что кольца эти распадались на яркие, светящиеся точки – то были звезды. Даже на экранах это было величественное зрелище.

– Вот он, небесный свод, – сказал ван Стейн. – Мы первые из людей видим его. – Заметив, что Гвидо покачал головой, он добавил: – Это результат эффекта Допплера и замедления хода времени, в принципе то же самое, что и превращение гамма-лучей в свет.

Инженер пристально посмотрел на экраны и потер рукой лоб.

– Что-нибудь не так? – спросил Гвидо. Инженер, не отвечая, переходил от одного экрана к другому, потом, повернув храповик на коммутационном пульте, изменил контраст и яркость. Ван Стейн подошел и стал рядом.

– Вы заметили что-то необычное? Эти краски? На самом деле свет, который мы видим, стянут до узкой зоны вокруг конечной звезды-цели, тогда как остальное пространство остается совершенно темным. Но у нас есть преобразователь изображения. То, что мы видим, – всего лишь радиоизлучение, которое трансформируется в видимое.

– Это-то понятно, – произнес инженер. – Но, кроме этого, вам ничто не бросается в глаза? – Он выждал несколько секунд и продолжал: – Странно, что мы видим так много… Несмотря на наличие преобразователя изображений, мы должны были бы улавливать лишь излучение тех звезд, которые находятся под острым углом к направлению нашего движения. Вам ведь ничего не стоит все вычислить!

Ван Стейн зажмурил глаза и некоторое время стоял не двигаясь.

– Проклятье! – пробормотал он. – Кажется, вы правы. Это необъяснимо.

Я хотел бы посоветоваться с моим физиком и с астронавигатором. Вы не против? – Ольсон отрицательно покачал головой, и ученый подошел к переговорному устройству. – Доктор Дранат, прошу вас зайти на пост управления. – Он еще дважды повторил эту фразу, после чего появился темнокожий физик, судя по внешности, предки его были выходцами из Индии. Ван Стейн указал ему на замеченное несоответствие, доктор Дранат тут же сел за пульт и принялся следить за навигационными приборами.

Гвидо оторвал взгляд от звездной радуги.

– Господа, у нас есть более серьезные проблемы, чем разгадывание физических курьезов. Прежде всего надо решить вопрос, нужно ли нам делать поворот и лететь к Земле.

– Обстрел гамма-лучами нам уже не страшен, – пояснил Ольсон. – На этих частотах они уже не могут причинить нам вреда, они рассеяны настолько, что их интенсивность снизилась до безопасных величин.

– Но если мы замедлим ход, не станет ли излучение снова сильнее?

– Теоретически да. Но, может, они уже не стреляют по кораблю?

– Да мы же сами видим это! – воскликнул Гвидо, указывая на слегка искривленный световой цилиндр, который, казалось, завис возле корабля.

– Это ни о чем не говорит, – заметил профессор. – Лучи идут из прошлого. На Земле прошли уже столетия. За это время мы уже давно перестали интересовать всех противников.

– Вы уверены? – спросил Гвидо. Ван Стейн пожал плечами:

– А в чем можно быть уверенным!

– Может, нам удастся перехватить радиопередачу новостей? – сказал Мортимер.

– Ее мы тоже давно обогнали, – возразил ван Стейн.

– И все же, может быть, нам удастся что-нибудь выведать об их планах, ну хотя бы как долго они собираются продолжать обстрел. Мы еще в состоянии принимать радиопрограммы с Земли?

– Не думаю, чтобы радиоволны здесь уже рассеялись до единичных квантов, – отвечал инженер. – В таком случае мы сможем их принимать. Правда, это очень трудное дело. Чтобы обеспечить одну минуту передачи, нам пришлось бы вести прием в течение полмиллиона минут. Речь доходила бы до нас в сверхинфразвуковом диапазоне. Нам пришлось бы накапливать колебания и тут же ускоренно передавать их в запоминающее устройство.

– Грустная перспектива, – вздохнул Гвидо. – И все же стоит попробовать. А теперь вернемся к нашей проблеме: поворачиваем или нет?

– Можно рискнуть, не откладывая, – ответил ван Стейн.

– Хотя нет никакой уверенности, что Земля вообще еще существует, – бросил Деррек.

– А если даже она и существует, она могла за это время неузнаваемо измениться, – заметил Мортимер.

– Необязательно, – сказал ван Стейн. – Наша социальная система была весьма стабильной. И нет оснований сомневаться, что она просуществует еще несколько столетий, если не тысячелетий.

– И все же это не было бы возвращением в полном смысле слова, – сказал Гвидо. – Мы уже не встретим на Земле ни одного человека из тех, кого прежде знали.

– Но это все же возвращение к Земле, – возразил ван Стейн. – А это уже немало. Мы сможем снова возобновить наши исследования и продолжать двигаться по пути технического прогресса. К тому же мы вернемся туда не с пустыми руками. Мне и моим коллегам удалось сделать кое-какие наблюдения, которые представляют определенную ценность. А если добавить к этому еще и записи автоматов…

– Для нас это не имеет такого значения, как для вас, – сказал Мортимер. – Нас не волнует то, что происходит на Земле. Кто знает, существует ли еще там либеральная партия!

Гвидо взглянул ему в лицо.

– Мы организуем новую, – прошептал он.

– Стоит ли сейчас спорить? – перебил их ван Стейн. – Вспомните о нашем соглашении! Вы дали нам слово.

– Мы могли бы основать новую партию, – повторил Гвидо, на сей раз громко и торжествующе, обращаясь ко всем. – Если хотите знать мое мнение, то я за возвращение к Земле!

Как только он произнес эти слова вслух, у всех словно гора с плеч свалилась, кто-то с облегчением рассмеялся, остальные заговорили наперебой.

Однако физик по-прежнему не отрывал взгляда от приборов, наконец. Услыхав за спиной шум, он обернулся и попросил:

– Подождите! Кое-что еще может нам помешать!

Заинтригованные, все окружили его и тоже стали внимательно следить за стрелками приборов, язык которых они не так хорошо понимали, как он. Судьба их сейчас была в руках этого человека.

– Что ты подразумеваешь под словом «помешать»? – спросил ван Стейн.

Доктор Дранат отодвинулся вместе со стулом в сторону, чтобы остальные могли видеть небесную карту. На матовом стекле возникла четкая проекция расположения звезд, зафиксированная в накопителе центрального компьютера, точно рассчитываемая с переводным коэффициентом, чтобы учитывалось изменение их местоположения.

– Перед вами звездная карта, составленная в соответствии с расчетами, там, на экранах, вы видите их настоящие позиции. Вам ничто не бросается в глаза?

Они не совпадают, – констатировал Мортимер.

– Находящиеся вблизи от траектории нашего движения звездные системы сместились. – Ван Стейн подошел к скоростному вычислителю и снял несколько цифр. – Сместились на шестьдесят… шестьдесят пять градусов… Или чуть больше.

– И какой же вывод отсюда следует? – спросил Гвидо, недоверчиво следивший за ученым.

– Пока ничего не могу сказать… – пробормотал физик. – … в крайнем случае… но тогда надо было бы… Впрочем, посмотрим…

Он совместил две масштабные линейки, настроил автоматические часы. И вдруг крикнул:

– Какое ускорение у нас сейчас?

– Одно g, – быстро ответил инженер.

– Двенадцать g! – ответил доктор Дранат, вскочивший с места. – Двенадцать g, и оно еще будет нарастать.

– Но почему мы ничего не ощущаем? – воскликнул побледневший Мортимер, словно заразившись волнением остальных. – Мы падаем – чем же еще это можно объяснить? – заволновался он.

Деррек кинулся к таблицам.

– Под нами должно быть огромное скопление массы! Ван Стейн, напряженно всматривавшийся в экран, резко повернул ручки настройки – черная дыра впереди по траектории движения становилась все больше, но распознать, что находится там, внутри, было невозможно.

– Мы влетаем в жесточайшее гамма-излучение, – крикнул инженер, – преобразователь изображений вышел из строя!

Мортимер схватился за лацкан пиджака ван Стейна.

– Что еще можно сделать?

– Обратное ускорение! – воскликнул ван Стейн. – В этом единственное наше спасение!

Гвидо подошел к микрофону.

– Тревога! Всем лечь на койки. Через две минуты начинаем ускорение.

Повторяю…

Спустя пять минут все они лежали в защитных углублениях своих постелей, замершие, надежно укрытые, тесно связанные друг с другом коммуникационной системой и единым страхом перед неизвестностью. Ракета повернулась – кормой к цели. Ван Стейн мысленным импульсом снял торможение, и сила тяги мгновенно выросла до установленной величины. Треск прошел по кораблю, волны скоростного напора побежали от кормы к носовой части, обшивка корабля цвета слоновой кости пучилась, одни предметы силой тяжести придавило к полу, другие рассыпались, подобно сооружениям из спичек. Стрелки приближались к красным отметкам, зазвучали предупредительные сигналы, только они регистрировали сейчас процессы в мозгу спящих – серии волн, смодулированные по образцам, означавшим наивысшую нагрузку.

Крик ужаса пронесся по кораблю:

– Тяги не хватает – мы падаем! Ускорение всего сорок восемь g!

– Отключить первый предохранитель! Увеличить поток энергии!

Повисла зловещая тишина, затем снова раздался отчаянный крик:

– Слишком мало! Восемьдесят g! Мы падаем!

– Второй предохранитель отключить! Уровень потока энергии поднять до отметки безопасности!

Прошло еще несколько минут, и крик отчаянья уничтожил последнюю надежду:

– Мы опрокидываемся! Наша тяга уже не действует! В любой момент мы можем столкнуться. Сто сорок g!

– Дальнейшее ускорение опасно для жизни!

– Надо попытаться!

– Поток энергии на максимальный уровень! Коэффициент аннигиляции – сто!

Поток ионов разбивался о силовые поля автоматической навигации, пробивал стены из электрических и магнитных сил. Ракета выбрасывала сноп темно-пурпурных лучей. Металлический каркас накалился. Стенки корабля вибрировали, точно кожа барабана, в лабораториях с глухим звоном взрывались стеклянные сосуды. Но все это было ничто в сравнении с той мощью, которая считается самой незначительной среди элементарных сил, – с гравитацией.

Выброшенные против направления падения заряды сгорали безрезультатно. Сила тяжести увлекала их. Они падали, так же как и корабль, – неудержимо и тяжело.

Ужас объял людей, следивших из своих убежищ за этой игрой противоборствующих сил. Истерический крик оглушил беспомощных землян:

– На помощь, мы становимся бесплотными, мы превращаемся в излучение!

Неожиданно стрелки прыгнули к нулям. Рев оборвался. Стало невыносимо тихо. И тогда начался флаттер – корабль трясло, он раскачивался, точно на качелях… Время от времени он возвращался в прежнее положение… но амплитуда раскачиваний быстро увеличивалась… он поворачивался… наконец совсем перевернулся, один раз, второй, все быстрее и быстрее… его вертело, как лист на ветру. Световые риски индикатора ориентации бешено плясали, ртутный столбик измерителя гравитации подскакивал, стрелки ускорения качались между минусом и плюсом, подходя все ближе к красной черте.

И тут заблокировало несколько приборов наблюдения – разделенное на восемь зон поле обзора поблекло, шумы исчезли, только несколько второстепенных систем индикаторов оставались еще невредимыми, и вдруг разом все кончилось: рухнула коммуникационная система. Теперь они были отрезаны друг от друга, стали одинокими, как никогда прежде. Неожиданно они были выброшены в смертельную пустоту абсолютного одиночества; ни малейшего проблеска не пробивалось снаружи, ни малейшего звука – ни голоса, ни дыхания, которое выдало бы чье-то присутствие, свидетельствовало о том, что что-то живое еще оставалось снаружи. Они не знали, что с ними произошло, разметет ли их в разные стороны в следующую же секунду или у них еще есть время, чтобы проклясть свою судьбу. Неизвестность была хуже всего, она доводила до безумия, ибо казалось, что все это будет длиться вечность.

Перистая спираль распускалась веером, превращаясь в окаймленную рубиново-красной и иссиня-черной каймой звезду, чьи лучи смыкались с сетью.

Сеть словно полоскалась на ветру, волнилась, надувалась, касалась испещренной прожилками сферы. Звуки переплетались, сливаясь в один синусоидальный тон, снова расходились, между опорными точками пульсировал восьмиголосный ряд. На фоне белого шума плясали звуковые акценты, они сгущались до колкого треска искр…

Мортимер погружался в эту игру, точно в теплую ванну. Это вызывало у него целую гамму ощущений, волнующих и приятных, грустных и радостных.

Где-то в глубине его существа звучали струны, и ему чудилось, будто какой-то мост перекинулся между двумя взаимосвязанными вещами, но он не знал, что это были за вещи, да и не желал знать этого. Слева от него сидела Майда, справа Люсин; даже не глядя на них, он ощущал их присутствие как последний штрих в совершенствовании своего бытия.

И тут он услышал зов.

Только он один услыхал его, только к нему одному он был обращен. Чья-то холодная рука сжала сердце. Краски и образы на сцене таяли у него перед глазами, звуки стали постепенно затихать… Мортимер был уже не в силах сосредоточиться. Но как раз в тот момент, когда он намеревался встать, поднялась Майда, и Люсин это ничуть не удивило. Они ничего не подозревали о зове, он был беззвучным, однако почувствовали растерянность и даже смятение Мортимера и сами прервали игру – освещение в комнате разлилось потоком, стало рассеянным, сцена стала всего лишь черным полукругом, воздух наполнился шуршанием кондиционера.

– Уже поздно, – сказал Мортимер. – Очень поздно.

– Снаружи, наверное, уже темно, – заметила Майда. На террасе танцуют, – заметила Люсин.

Они медленно подошли к лифту, спустились вниз. Вестибюль был слабо освещен. Люсин села на большие качели «Голливуд», с которых открывался вид на сады и на простирающиеся за ними зубчато-рваные холмы. Поверхность их была черной, и над ними откуда-то исходило мерцание под зеленовато-серым небом. С террасы доносилась мелодия старого блюза. По матовой стеклянной стене скользили бесплотные тени двух танцующих пар.

«Уже поздно», – подумал Мортимер. Но он не спешил. Вместе с Майдой он пошел к качелям, и они тоже уселись на них. Мортимер успокаивал себя: еще несколько секунд!

– Всего несколько секунд, – произнес он вслух. – Всего несколько мгновений, несколько вдохов. Это очень мало – и в то же время много.

– Что вы затеваете? – спросила Люсин.

Взгляд Мортимера задержался на черной глыбе скалы. «Что там, за ней?» – спросил он себя. А вслух сказал:

– Самый свежий воздух по вечерам. Целый день я жду этих нескольких живительных глотков; с тех пор как мы находимся здесь, я вечером всегда выхожу на воздух. Снаружи так неописуемо тихо. Так прекрасно.

– Снаружи сумрачно, – сказала Люсин. – Вы не боитесь сумерек?

– Сумерек? Нет. Майда коснулась его руки. Я иду с вами.

Внезапно Мортимер спрыгнул с качелей. Он снова видел перед собой темные ворота.

– Нет! – сказал он испуганно. Затем подошел к Майде и долго всматривался в ее лицо. – Вы не пойдете со мной. Оставайтесь здесь, пока можете! Прощайте!

Он попятился назад, к воротам. Потом резко повернулся и заспешил вниз по ступенькам.