Текст книги "Рудольф Штайнер. Каким я его видел и знал"

Автор книги: Герберт Хан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Из пережитого в Касселе не менее важным было и ощущение, что Рудольф Штайнер – хотя я его об этом и не спрашивал – ответил именно на вопрос, который меня занимал больше всего. Позднее я слышал от своих хороших знакомых похожие рассказы. Где бы ни выступал Рудольф Штайнер, у него с помощью активных духовных органов всегда формировалось вполне конкретное представление о том месте, где он говорил, и той обстановке, в которой он говорил. Но помимо места и времени имелись еще два важных обстоятельства – их он в каждый момент использовал по – новому. Это знания, устремлявшиеся к нему из духовного мира, и вопросы, которые ему выстукивали сердца слушателей. Поэтому каждая лекция помимо своего объективного содержания, воспринимаемого всеми присутствующими, порождала множество «бесед» с отдельными слушателями. Но такие беседы, неслышимые для других, происходили как бы за оградой, наедине с каждым отдельным слушателем, и посягать на чужие владения было не принято.

Рудольф Штайнер на этой лекции затронул еще две темы, оказавшиеся для меня столь же незабываемыми, как и та первая, о которой достаточно подробно было сказано выше. Он говорил, что психология все больше заходит в тупик и подвергается опасности прийти в упадок. Но, как он сказал, возможно создание совершенного нового, духовно обоснованного учения о душе, если только мы научимся творческим, художественным взглядом наблюдать за душевными проявлениями совершенно маленького ребенка.

Другая тема, она же и последняя, которая, как мне помнится, затрагивалась на этой полной чудес лекции, касалась непосредственно проблем нашего времени. Ведь тогда была в самом разгаре Первая мировая война, уносившая множество человеческих жизней. Чуть ли не каждый день смерть косила тысячи совсем молодых людей. Горе, которое неотступно следовало за этими судьбами, опалило, конечно же, сердца многих слушателей, пришедших на эту лекцию. И вот Рудольф Штайнер заговорил о смерти, о переживаниях, охватывающих душу сразу после того, как она только что оставила земную жизнь. Рудольф Штайнер сказал, что он хотел бы сегодня еще раз, но под другим углом зрения, осветить то самое переживание души после смерти, которое он уже не раз описывал в своих духоведческих работах. Он напомнил нам, как непосредственно после смерти перед душой в виде широкой панорамы проходит вся ее жизнь. Ее быстро сменяющиеся картины содержат каждую подробность только что завершившейся земной жизни. Но самое величественное, продолжал Рудольф Штайнер, заключается в том, что весь этот образный мир является еще и звучащим, его можно переживать как музыку. И подобно могучей симфонии в такие полные звуков картины изливается весь Космос. Но внимающая этой симфонии душа вдруг услышит, как из волнующегося моря звуков начнет весьма отчетливо выделяться один тон, одна нота. И это будет ни с чем не сравнимое переживание: слышать Великое Единство и в то же время улавливать отчетливо проступающий в данном Единстве отдельный необычайно чистый тон. Душа неожиданно наполнится чудесным осознанием того, что такой отдельный тон – это же и есть она сама, и без нее космическая симфония была бы несовершенной.

Ничего подобного мы не испытывали за всю земную жизнь, и едва ли какое – нибудь другое мгновение в посмертных переживаниях, добавил Рудольф Штайнер, сравнится по чистоте восторга с тем ощущением, когда человек, едва освободившись от хлама земной суетности, познает Великую Тайну: мое «я» – это неотъемлемая часть целостного мира; без меня мировая симфония была бы несовершенной.

Это кажущееся непостижимым величие, исходившее всего от одной – единственной лекции и так всколыхнувшее мою душу, продолжало еще бушевать во мне, когда на следующее утро я встретился с Рудольфом Штайнером и смог побеседовать с ним с глазу на глаз. Мы говорили о многом сугубо личном, о моем собственном душевном и духовном пути. Но затем, как и в предыдущих беседах, мысли снова обратились к слову, к языку и языкам.

Подобно тысячам молодых людей моего возраста, меня тогда тревожил вопрос, что мне делать, когда кончится война. Какой профессиональный путь мне избрать? Та педагогическая деятельность в течение года, которой мне довелось заняться незадолго до войны, не принесла удовлетворения. Можно сказать, авантюрой была тогда и моя работа в качестве учителя французского языка в одной из частных школ южной России. Я смутно ощущал, что мне следовало бы заняться чем – то в области языка. Но педагогическое поприще, как показал мой юношеский опыт, да и недолгая учительская практика меня мало привлекали. Это натолкнуло меня на мысль применить свои языковые познания более нейтральным, практическим образом, например, в качестве переводчика, чтобы иметь, в частности, много свободного времени для научной и литературной работы.

Я спросил Рудольфа Штайнера, не посоветует ли он мне отдать предпочтение последнему варианту. Он на мгновение задумался, при этом на его губах играла улыбка, а затем сказал, что считает маловероятным, чтобы такое более практическое применение языка в посреднической роли, иначе говоря, работа в качестве переводчика, удовлетворило меня надолго. Она не в полной мере соответствует моим задаткам. А затем он добавил: «Вполне возможно, что после войны перед вами встанет совершенно иная задача. Когда кончится война, такое достойное сожаления явление, как отвращение к языкам других народов, непременно исчезнет. Даже наоборот, многие, в особенности молодые люди, весьма усердно, весьма проникновенно станут изучать сразу несколько языков, углубляясь, так сказать, в цветовые оттенки языков». Я спросил его, что он имеет в виду под выражением «цветовые оттенки языков». И он мне тотчас пояснил, что под этим подразумеваются характеристические значения, свойственные многим словам в различных языках. Можно также говорить прежде всего о непереводимом образе, стоящем за каждым отдельным словом. Именно такое не поддающееся переводу, неповторимое начало и характеризует душу того или иного языка. «Но, углубившись в душу иностранного языка, можно дойти до сущности тех людей, которые на нем говорят». И тут он пояснил, насколько неудовлетворителен формальный перевод, формальная замена одних слов другими, как это делается в словарях. Справившись в словаре, можно узнать, что «нога» по – французски «le pied», а по – итальянски «il piede»; или что «душа» – «L'ame» и соответственно «anima»? Но разве у слова «нога» такое же образное значение, как и у «pied», а у «души» – такое же, как у «anima»? В немецком языке, сказал Рудольф Штайнер, слово «нога», с точки зрения звуковой имагинации, сродни слову «борозда», она есть то, что прокладывает борозду, в образе слова заключено некое движение. Слово «pied» или «piede» романских языков заключает в себе нечто более неподвижное, утверждающее. Так и в слове «душа», которое, кстати говоря, в соответствии с духом немецкого языка употребляется также в значении «канал ствола» (орудия, ружья), живет что – то глубоко прочувствованное, сокровенное или запечатлевающееся в душе; а вот «anima» и «ame» имеют отношение к дыханию, к тому напоминающему колыхание движению вперед и назад, с которым связаны вдох и выдох.

Рудольф Штайнер привел еще ряд других примеров. Я удивлялся и чувствовал радостное возбуждение. Как любой человек, изучавший лингвистику, я вдоволь наслушался о традиционных методах «этимологической» дедукции, о том, насколько тщательно она отслеживает возможное и «невозможное» словопроизводство от определенных основ, о ее критическом отборе звукового арсенала с точки зрения генетики и звуковых законов, о том, какой ужас она испытывает перед «полностью ненаучной» народной этимологией. Все это было, несомненно, известно и Рудольфу Штайнеру. Если он сейчас открывал совершенно новую главу имагинативной оценки, на то у него были веские духовные причины, как, впрочем, и во всем, что бы он ни делал. Вот что так сильно привлекло мое внимание. Я смутно чувствовал, что передо мной вдруг открылся источник, струи которого в скором будущем смогут принести что – то безмерно важное. Но еще больше радости мне доставило то, что Рудольф Штайнер в конце беседы неожиданно обратился ко мне лично и сказал: «После окончания войны вашей непосредственной задачей может стать раскрытие перед молодыми людьми таких языковых цветовых оттенков».

Какой беспредельно содержательной оказалась эта встреча в самый разгар войны, те немногие дни, проведенные в Касселе! Я, наконец, освободился от груза, столь сильно тяготившего и сковывавшего меня. На горизонте, подобно неожиданно появившемуся кусочку голубого неба, возникла будущая работа.

И вновь я смог ощутить, какое благотворное воздействие на человека оказывала беседа с Рудольфом Штайнером, к каким духовным началам она призывала.

Устоявшиеся традиционные представления о духе и одухотворенных людях, к сожалению, предполагают, будто то и другое должно проявляться в виде в самой напряженной серьезности и даже торжественности. Нет ничего более ошибочного. Истинная духовность охотнее всего соседствует с юмором. Она, пожалуй, находит и видит в юморе одно из своих здоровых жизненных проявлений. Облик Рудольфа Штайнера всегда был самым живым и привлекательным наглядным подтверждением этой истины.

Я хотел бы здесь привести небольшую историю, услышанную мною из уст самого Рудольфа Штайнера. Когда он был молодым человеком – то ли в конце своих студенческих лет, то ли в начале своей научно – литературной деятельности – он жил в Вене и каждое утро, отправляясь на работу, постоянно встречался с одним пожилым ученым. Как это бывает в подобных ситуациях, между обоими завязалось так называемое шапочное знакомство. Но однажды это знакомство получило некоторое развитие: пожилой господин предложил Рудольфу Штайнеру проводить его и пригласил к себе в квартиру. Там между ними завязался оживленный разговор на философские темы, и особо была затронута проблема познания. Этот пожилой господин тоже интересовался активным восприятием сверхчувственного. И ясно ощутив, что в душе его юного посетителя зазвучали родственные струны, с необычайной живостью воскликнул: «Так вы оккультист? Знаете, тогда вам без изрядной доли юмора не обойтись!»

И Рудольф Штайнер, рассказав эту историю со всем очарованием своей австрийской натуры и своего австрийского языка, весьма энергично добавил: «Более верных слов об оккультизме никогда еще не говорилось!»

Этот приятный, но в то же время нередко отрезвляюще находчивый юмор проявлялся подчас и в упомянутых беседах. Я уже давал характеристику его роли, но в другом плане. Как – то мне рассказали о таком случае.

Некий экзальтированный русский уже на протяжении многих лет довольно хаотично занимался проблемами восточного и западного оккультизма. Предположительно некоторое время он прожил и в Германии, ибо довольно свободно, хотя и с сильным русским акцентом, говорил на немецком языке. И этот экзальтированный человек, когда ему однажды довелось сидеть напротив Рудольфа Штайнера, выпалил патетическим тоном: «Господин доктор, вы мудрец. Не могли бы вы мне дать ответ на последний вопрос?»

Рудольф Штайнер на мгновение задумался, а затем со всей любезностью ему ответил: «Да, если вы будете так добры назвать свой предпоследний вопрос».

Посетитель посмотрел на него с изумлением, ответ его явно отрезвил. Он задумался и в конце концов пришел в замешательство. Затем он поднялся и попросил дать ему какое – то время на решение проблемы «предпоследнего вопроса». Но появился ли он еще раз у Рудольфа Штайнера, об этом мне ничего не известно.

«Мы должны научиться учиться!»

Примерно через год после упомянутых лекций в Касселе Рудольф Штайнер выступил с новыми основополагающими идеями о трехчленной сущности человека. Их суть была впервые кратко изложена в приложении к его книге «О загадках души». Но наряду с этим в конце Первой мировой войны, а затем в самый разгар возникшего сразу после нее хаоса он всячески способствовал развитию всепроникающих импульсов трехчленного строения социального организма. Идея социальной трехчленности сводилась главным образом к пониманию того, что духовно – культурная деятельность в жизни народов должна быть свободной, предоставленной самой себе и управляться автономно; что она лишится жизненных сил и сведется к стереотипам, если общество и впредь позволит государственным институтам дирижировать им; что точно так же должна возникнуть единая, охватывающая весь мир хозяйственная жизнь, построенная на ассоциативно – братском принципе, которая разрушит прежние таможенные границы и, выйдя из – под государственной опеки, освободит себя и от бюрократизации. Хозяйственная жизнь, рассуждал Рудольф Штайнер, лишь тогда станет действительно экономичной, когда она будет строиться, вестись и управляться сведущими в экономике специалистами. Но в государственной жизни, которую нужно прежде полностью поднять до уровня истинно правового государства и сосредоточить на нем ее устои, должно быть естественным все, что касается равенства людей.

Короче говоря, равенство в государственной жизни, ассоциативно – братское начало в экономике, свобода в духовной жизни. С точки зрения социальной трехчленности беспорядки, кризисы и даже катастрофы возникают тогда, когда великие направляющие принципы пытаются перенести на не свойственные им области. Например, принцип равенства – на хозяйственную жизнь или принцип ассоциативности – на культурную деятельность людей. Рудольф Штайнер считал, что эти великие принципы – вовсе не умозрительные выводы: они не должны превращаться в некую программу или догму. Он не уставал подчеркивать, что речь идет о могущественных тенденциях в развитии, порождаемых самим временем, о движущих, формирующих силах, вырисовывающихся при ясном и реалистичном рассмотрении мира.

Кто без всякой предвзятости оценит все, что произошло на Земле за последние сорок лет после 1919 года, тот поймет: объективные события в своем развитии фактически неумолимо движутся в направлении, которое уже давно было распознано интуицией духовного исследователя.

Начиная с весны 1919 года в Штутгарте стала развиваться чрезвычайно интенсивная духовная жизнь, связанная с движением за трехчленную организацию социального организма. До глубокой ночи длились беседы с рабочими, руководителями предприятий и директорами. На многолюдных собраниях обсуждались актуальные социальные вопросы, разгорались дискуссии об общей социально – политической обстановке в то тяжелое для Центральной Европы послевоенное время. По рекомендации коммерции советника Эмиля Мольта меня пригласили в Штутгарт – возглавить социальные образовательные курсы на папиросной фабрике «Астория» в Вальдорфе, директором которой был один из ее соучредителей, Э. Мольт. Мне была предоставлена полная свобода в организации этих курсов. В каждом из восьмидесяти подразделений предприятия я ежедневно читал примерно получасовую лекцию, а затем отвечал на вопросы слушателей или дискутировал с ними. Такие короткие лекции разрешалось проводить непосредственно в рабочее время, то есть соответствующее подразделение фабрики на время лекции прекращало свою работу. Это мероприятие, казавшееся тогда смелым экспериментом, было организовано рабочим коллективом с согласия Эмиля Мольта. Весной 1919 года в его распоряжение поступила определенная денежная сумма, и она была потрачена на создание образовательного фонда для рабочих.

На этих лекциях и благодаря им я смог сделать интересные наблюдения, давшие мне содержательный материал для всей последующей работы. Теперь я имел перед собой так называемых пролетариев в том образе, который тогда еще был характерен для условий, сложившихся в южных областях Германии в 1919 году. Поначалу я предположил, что этим людям будут интереснее лекции об экономических и социальных теориях. И потому один раз я рассказывал о Фердинанде Лассале, в другой раз о Роберте Оуэне, третий раз, скажем, о передовой статье на экономическую тему в какой – то газете. Меня удивило, что ко всему этому рабочие и работницы большого интереса не проявляли. Слушали они, правда, доброжелательно, но не более того. Однако стоило мне заговорить о вещах, тщательнее всего проработанных мною самим за восемь лет изучения антропософии, как сразу возник оживленный интерес, вопросы так и посыпались один за другим. Прежде всего их волновали чисто человеческие вопросы, а уж затем астрономические и космические. Так было, например, когда я просто рассказал о значении руки, как сам узнал об этом на одной из лекций Рудольфа Штайнера, о взаимосвязи между ритмом человеческого дыхания и определенными космическими явлениями. И мне стало ясно, что антропософские познания были не чем – то вроде лакомства для небольшой группы избалованных интеллектуалов, а здоровой пищей для изголодавшихся душ широких народных масс. Я также понял, что люди, втиснутые в современные производственные процессы, больше всего стремились к чему – то такому, что раскрепостило бы их жизнь и открыло перед ними более широкие горизонты.

Весьма типичным является случай, который произошел чуть позже. Я проводил выходные дни в загородном доме отдыха вальдорфской «Астории» и там познакомился с одним из рабочих этого предприятия. Как – то вечером мы пошли с ним погулять. Вначале он был немногословен. Затем мы стали обсуждать образовательные лекции. В конце концов перешли к теме чтения книг. Здесь наш разговор прервался. Но спустя некоторое время этот человек неожиданно признался мне, что он, собственно говоря, читает все время одну и ту же книгу – и этого для него вполне достаточно. Он говорил со мной несколько нерешительно, вполголоса, примерно так, как сообщают важную тайну. Но я все же рискнул его спросить, что это за книга. Он не назвал ни автора, ни заглавия, но сказал, что в книге много говорится о звездах и что в ней три большие части, которые позволяют узнать, что произойдет с нашей душой, когда мы однажды умрем. И тут я догадался, что «молитвенником» простого швабского рабочего была «Божественная комедия» Данте.

По мере того, как деятельность на поприще рабочего образования становилась все интенсивнее, ранней весной 1919 года в Штутгарт приехал сам Рудольф Штайнер. Со всей своей энергией, поразительной неутомимостью и способностью деятельно вникать с помощью интуиции в любые ситуации, постигая их в непрерывном развитии, он приступил к активной пропаганде идеи о трехчленности социального организма. Лекции, собрания, дискуссионные вечера, конференции и обсуждения всех видов следовали друг за другом с головокружительной быстротой. При этом он никогда не производил впечатление человека, привыкшего жить в суете или заражающего своей спешкой других. На самом деле у него на все хватало времени. Может быть, это было связано с его распорядком дня, в котором были часто расписаны все двадцать четыре часа в сутки. Но, скорее всего, важно другое: он не только говорил о духе, но и обладал способностью в любой момент черпать силы из духовных источников.

Отрадно было видеть, как умел Штайнер во время лекций и дискуссий быстро найти контакт со всеми слоями рабочего коллектива. Очевидно, в основе этого не последнюю роль играл тот факт, что он сам вырос в стесненных материальных условиях и рано приучил себя не сидеть сложа руки. Как – то инженер крупного завода с восхищением воскликнул: «Господин доктор, я, кажется, понял, почему вы так понятно говорите о насущных социальных проблемах. Наверняка это объясняется тем, что вы уже в молодые годы занимались социальной философией и социологией». – «Нет, – усмехнувшись, возразил Рудольф Штайнер, – это скорее объясняется тем, что с детских лет я научился чистить свои ботинки сам!»

Когда Рудольф Штайнер выступал в больших помещениях, где собирались рабочие, то они, как правило, были наполнены плотным удушливым дымом, смешанным с пивными парами. Для него, не курившего и не употреблявшего никаких алкогольных напитков, выступление в этих испарениях и дыму было сущим мучением. То, чего мне не доводилось наблюдать за все годы своего знакомства с ним, случалось именно здесь: его голос становился хриплым. Но на каждом таком лекционном или дискуссионном вечере неизменно происходило маленькое чудо: примерно через четверть часа «ему говорилось свободно» – то есть голос становился достаточно четким, и его можно было расслышать в любом уголке большого зала. Впрочем, на этих неспокойных, то наполняющихся шумом, то затихающих собраниях у меня была возможность наблюдать в нем и все те качества, которые проявились раньше во время личных встреч с ним: его удивительную способность внимательно слушать другого, его присутствие духа и в том числе его юмор. Однажды в ходе дискуссии какой – то рабочий, ярый приверженец ортодоксального социализма, бросил ему упрек, будто его рассуждения слишком «мягкотелые» (буквально: «мягкие сливы». – Прим. пер.). Рудольф Штайнер выслушал это – как, впрочем, и все остальные на дискуссии – совершенно невозмутимо. Лишь время от времени он, не торопясь, делал для себя кое – какие пометки. Но когда затем в присущей ему живой, темпераментной, ясной и одновременно такой человечной манере он начал отвечать, все с удивлением заметили, что он уловил даже мельчайшие детали в словах предыдущих ораторов. И в каждом ответе присутствовала изящная щепотка живительной «духовной соли». Так, отвечая и возражая, он дошел до того места, когда его упрекнули в «мягкотелости».

Все, затаив дыхание, вслушивались в его слова:

«Я тут поразмыслил об упреке в свой адрес и могу на это сказать лишь следующее: с ранней юности я всегда серьезно относился ко всем своим наблюдениям за природой. Наблюдал я и за сливой на различных стадиях ее развития». Тут в зале воцарилась полная тишина. «И мне всегда казалось очевидным, – продолжал он, – что твердые сливы – зеленые, невкусные и трудно перевариваемые, а вот мягкие, совсем наоборот, – сладкие, спелые и…» Что он сказал дальше, понять было трудно, ибо в зале раздалась буря аплодисментов – присутствующие выражали свой восторг.

Но во всем ни с чем не сравнимом своеобразии лекций того времени, несмотря на их привлекательность и насыщенность юмором, как это показывает приведенный случай, чувствовалось нечто такое, что я в часы уединения называл для себя словами «боль времени». Это было неумолимое прощание с фразерским и декадентским прошлым, происходившим тогда на лекциях; это было драматическое сражение за новые формы посреди царившего хаоса. Складывалось впечатление, будто из будущего на нас надвигаются темные громады облаков, и Рудольф Штайнер видит их пугающе отчетливо. Постоянно в его речах звучала фраза, которую я когда – то уже слышал на другом примечательном этапе моей жизни: «Мы должны научиться учиться!»

История, примерно так тогда говорил Рудольф Штайнер, преподала нам великий, серьезный урок. Но люди ничему не вняли. Они утратили способность учиться. И теперь нам непременно нужно обрести ее вновь. Нам очень важно научиться учиться!

Вскоре после прибытия в Штутгарт, где он намеревался развернуть деятельность в соответствии со своей идеей трехчленности социального организма, Рудольф Штайнер посетил и фабрику «Вальдорф – Астория». Там я снова встретился с ним, впервые после той беседы в Касселе. Его это, похоже, нисколько не удивило, только, подавая мне руку, он заметил приветливым тоном: «А, вот и вы!»

Наконец наступил день, когда Рудольф Штайнер намеревался выступить перед рабочими и служащими «Вальдорф – Астории». Вряд ли кто – либо в Штутгарте тогда представлял себе, насколько решающим окажется этот день. Совершенно по – новому раскрывая перед слушателями социальные беды XX столетия, Рудольф Штайнер в тот раз особо остановился на проблеме образования. Перед лицом сознания и совести нового времени необходимо признавать за каждым человеком право на образование. Это именно то, что каждая человеческая душа сегодня воспринимает как веление справедливости. Но во многих странах мира, в том числе и в Германии, все еще существует порядок, когда миллионам юных «сынов человеческих» право на образование предоставляется лишь до полных четырнадцати лет, то есть до окончания ими так называемой народной школы. А после этого возможно лишь профессиональное обучение. В результате ежегодно тысячи и тысячи молодых людей именно в том возрасте, когда их духовные и душевные силы особенно нуждаются в заботе и развитии, оказываются особенно ограничены жесткими рамками – причем это касается в первую очередь их лучших способностей. Они подпадают под власть того, к чему принуждает их экономическая жизнь и даже все социальные порядки нашего времени. Их волю сосредоточивают на полезном, на прагматичном, в то время как естественное волеизъявление в образовании в них подавляется и сдерживается. А ведь именно это подавляемое волеизъявление и становится – внутри непрерывно совершенствующейся современной цивилизации – фактором превращения людей в мятежников, революционеров. «От этого, – говорил Рудольф Штайнер, – страдаете все вы, здесь сидящие, начиная от 16-летней ученицы до 60-летнего рабочего».

Мне по – прежнему отчетливо видится то помещение, где прозвучали эти слова. И даже сегодня я ощущаю в себе тишину присутствующих, которые, затаив дыхание, слушали выступавшего. В помещении для сортировки табака, где проходила лекция, просто невозможно было удобно разместить столько людей. Поэтому присутствующие расположились где только это было возможно. Сидели не только на стульях или скамьях; были такие, кто сидел на корточках, а некоторые, помоложе, даже забрались на мешки с табаком, сложенные у задней стены. Это расположение слушателей в виде беспорядочного орнамента и одновременно та сплоченность, та душевная теплота, царившие в такой тесноте, придавали собранию незабываемую интимность. Во многом оно было совершенно не похоже на выступления в наполненных дымом и пивными парами помещениях, о которых речь шла выше.

Перед сотнями работниц и рабочих, внимавших ему как бы из глубины своей собственной судьбы, Рудольф Штайнер раскрывал необходимость новых путей в образовании, необходимость создания единой школы, которая включала бы в себя все народные классы и охватывала бы все этапы человеческой жизни.

И это должно было стать той точкой, в которой моя скромная работа на рабочих образовательных курсах, не имевшая никакой направленности и носившая чисто подготовительный характер, могла бы слиться воедино с чем – то неизмеримо большим. Ибо уже на следующий день после лекции ко мне пришли несколько рабочих и сказали: «Курсы, на которые мы ходим, нам подходят, и мы благодарны за них. Но мы уже люди взрослые. А нельзя ли наших детей с первых лет жизни обучать по тем же методам, о которых мы теперь знаем? Вот если бы была такая школа, о которой вчера шла речь…» Так впервые возник, вначале еще неясный, образ вальдорфской школы.

Если прежде речь шла о подготовительной работе, проводимой в рамках рабочих образовательных курсов, то теперь было самое время подумать о другой подготовке, не менее важной. Здесь сыграли свою роль различные инициативы Эмиля Мольта, который еще в молодые годы глубоко воспринял многие идеи Рудольфа Штайнера по поводу самообразования и самовоспитания. Именно отсюда он черпал те силы, позволявшие ему изо дня в день быть столь деятельным на своей фирме, учрежденной им совместно с другими компаньонами. Эмиль Мольт был умелым управляющим, однако свою задачу как директор фабрики видел в первую очередь в образовании и воспитании людей. В его доброжелательных словах, с которыми он обращался ко всем, совершая ежедневно полный обход подразделений, всеми ощущались благороднейшие духовные семена. И многие из них дали всходы именно во время тяжелых для Германии испытаний в 1919 году. Эмиль Мольт уже давно вынашивал мысль о фабричной школе на основе высоко ценимой им духовной науки. В свете идеи трехчленности социального организма данная мысль не только приобретала конкретные очертания, но одновременно набирала силу и становилась более емкой. Мы хотели теперь, чтобы рожденная в наших мечтах фабричная школа стала совершенно новым для Центральной Европы типом учебного заведения, которое объединяло бы в себе народную и высшую школы. Именно намерение Рудольфа Штайнера положить в основу такого учебного заведения знания о человеке превращало его в новый росток всего школьного дела в мире.

И уже спустя несколько дней после той лекции на вальдорфской фабрике «Астория» с Рудольфом Штайнером встретились три человека, чтобы вместе с ним обсудить учреждение новой школы. Кроме Эмиля Мольта и меня присутствовал Карл Штокмейер. Заслуги последнего в этом новом начинании трудно переоценить. Еще до того, как он поступил в высшее учебное заведение, у него произошла судьбоносная встреча с Рудольфом Штайнером, которая навсегда связала его с антропософской духовной наукой. И эта связь имела сколь активную, столь же и самостоятельную форму. Придя в систему официального школьного образования вначале в качестве учителя математики и физики, он тем не менее постоянно размышлял о возможности реформирования традиционного школьного образования в соответствии с духовной наукой. И вот с основанием Свободной вальдорфской школы настал его решающий час. Карл Штокмейер на всю жизнь связал свою судьбу с этой школой и стал одним из самых активных ее представителей.

Меньше всего хотелось бы здесь обсуждать вопросы, относящиеся к форме и процессу организации новой школы. В соответствующих местах они освещались уже многократно. Я хочу лишь обратить внимание на те соображения общего характера, которые мне сегодня кажутся еще более актуальными, чем сорок лет назад.

Отвечая на один из моих вопросов, Рудольф Штайнер коснулся того, как распределение труда в современном производственном процессе сказывается на душевном строе и сознании его участников. Предприятие нового времени не может обойтись без всеобъемлющей структуры, которая должна быть тщательно продумана буквально до мельчайших деталей. В результате каждому работнику специально отводится тесное и четко ограниченное рабочее место. В то время как в эпоху ремесленного производства человек мог еще обозревать весь процесс изготовления изделия и сам по большей части его и осуществлял, то сегодня он видит лишь один узкий сектор, а во всем процессе его участие носит поверхностный характер или вовсе отсутствует. По крайней мере, своим сознанием он больше не вовлечен в единое целое. Именно в этом последнем обстоятельстве и кроется зло. Неразрывно связанное со специализацией сужение рабочего поля вовсе не должно одновременно означать и сужение поля сознания. Без специализации, вероятно, еще некоторое время предприятиям не обойтись; а культуре не обойтись без расширения сознания. И если этого не произойдет, тогда грандиозный прогресс цивилизации еще долго будет пагубно отражаться на человеческих свойствах, приведет к социальной катастрофе.